Уаймен Стенли Джон - Волчье логово

вечал он, отрицательно качая головой. - У него свежие лошади, и мне кажется, он будет продолжать путь. Он привык скоро путешествовать. А теперь, когда...

   Я кивнул, хорошо понимая, что он хотел сказать далее.

   Катерина опустилась на стул, склонив голову на руки, беспомощно распростертые на столе. Но услышав эти последние слова, или под влиянием какой-то новой мысли, она вскочила на ноги в совершенном отчаянии. Лицо ее подергивалось, фигура сгорбилась, как будто она испытывала физическое страдание.

   - О, я не могу долее выносить этого! - простонала она. - Неужто никто ничего не сделает? Я сама поеду за ним! Я скажу ему, что откажу Павану! Я сделаю все, все, что он захочет, только бы он пощадил его!

   Круазет с рыданиями выбежал из комнаты. Для нас были просто невыносимы страдания молодой девушки, но мы не могли ничем ее успокоить, прекрасно понимая ту ужасную угрозу, которая заключалась в письме. Под влиянием междоусобных войн и религиозной вражды, а может быть и благодаря господству итальянских взглядов, соотечественники мои превратились в диких зверей. Творились еще более ужасные дела, чем те, какими угрожал Безер, и все это сходило безнаказанно. Но выдумать такое, по истине дьявольское мщение, предметом которого была беззащитная любящая женщина, по моему мнению, мог только один Рауль де Безер.

   Мадам Клод поднялась со своего места и, обняв руками за шею Катерину, подала при этом мне знак, чтобы я удалился. Я пошел по направлению к террасе, встретив по дороге несколько испуганных слуг. Мне казалось, что только там я смогу дышать свободно.

   Там я нашел Мари и Круазета, молчаливых и со следами слез на лицах. Глаза наши встретились, и мы без слов поняли друг Друга.

   - Когда? - произнесли мы все разом, причем братья вопросительно взглянули на меня.

   Это заставило меня несколько придти в себя, и, подумав немного, я отвечал решительно:

   - Завтра на рассвете. Теперь уже час пополудни. Нам нужны деньги и лошади. Через час все это будет здесь, и мы, пожалуй, успели бы попасть в Кагор к вечеру, но тише едешь - дальше будешь. Выедем завтра на рассвете.

   Они только кивнули головами в знак согласия.

   Мы задумали большое дело: отправиться в отдаленный, незнакомый нам Париж, разыскать там мсье де Павана и предупредить его о грозившей опасности. Мы должны были спешить наперегонки с Видамом во имя спасения жизни жениха Кит. Если б мы доехали до Парижа ранее Безера ила даже вместе с ним, то успели бы в первые сутки предупредить Павана. Нашею первой мыслью было взять с собой сколь можно более народа, чтобы при первом удобном случае совершить нападение на Безера и убить его. Но люди, оставленные виконтом с нами в замке в виду мирного времени и отсутствия какой-либо опасности по соседству, далеко не отличались храбростью. У Безера же была подобрана шайка самых отчаянных швейцарских кондотьеров, готовых на все, подобно своему хозяину. Поэтому мы решили, в конце концов, что будет благоразумнее ограничиться одним предупреждением Павана, и, в случае надобности, сражаться вместе с ним против общего врага.

   Мы могли бы еще отправить гонца. Но все наши слуги, за исключением Жиля - слишком старого для такого путешествия, не имели никакого понятия о Париже. Да и никому из них нельзя было доверить столь серьезное поручение. Мы подумали было о посланце Павана, но он был уроженцем Рошеля и, будучи посланным с полдороги, никогда не бывал в столице. Так что нам ничего не оставалось, как ехать самим.

   Я помню, что мы решились на это предприятие не без глубокого раздумья. Париж смутно представлялся нашему воображению громадным городом, полным всяких опасностей. Треволнения придворной жизни не привлекали нас. Подобно всем, выросшим в провинции, нас приводило в трепет само столкновение с большим светом и, как вообще бывает с молодежью, нас пугала мысль, что мы не будем походить на других. Мы задумали опасное предприятие, и нам делалось страшно. Если бы могли только предвидеть, что ожидает нас впереди, то нам было бы еще страшней.

   Но мы были молоды, и к чувству страха примешивалась известная доля приятного возбуждения. Мы пускались в опасное путешествие подобно древним странствующим рыцарям, и нам представлялся случай заслужить наши шпоры. Нам предстояло увидеть большой свет и разыгрывать роль взрослых людей! Мы спасали своего друга и делали счастливой молодую девушку, которой поклонялись.

   Сделав все необходимые распоряжения, мы ничего не сказали Катерине или мадам Клод, поручив Жилю сообщить им обо всем только после нашего отъезда. Мы также позаботились, чтобы о нашей поездке немедленно дали знать виконту в Байону и внушили Жилю необходимость запирать ворота до нашего возвращения и следить за кухонным спуском. Только после всего этого мы вспомнили о своих постелях, но сердца наши сильно бились от волнения, и мы долго не могли сомкнуть глаз.

   - Ан! Ан! - позвал Круазет, приподнимаясь на локтях, часа через три после того, как мы улеглись. - Как ты думаешь, что подразумевал Видам, когда говорил сегодня утром о сроке в десять дней?

   - Какие десять дней? - спросил я сердито, ибо Круазет разбудил меня, когда я только начал засыпать.

   - Он говорил, что через десять дней все увидят - чья вера истинная.

   - Право, я не знаю. Ради Бога, не мешай мне спать, - отвечал я, выведенный из терпения болтовней Круазет.

   Ведь у нас на уме было такое серьезное дело!

  

   Солнце еще не поднялось над холмами, когда мы в сопровождении одного слуги были уже в конце долины, и, приготовляясь к подъему, придержали лошадей, обернулись и бросили последний взгляд на Кайлю - на серые, нагроможденные друг на друга, постройки маленького городка с поднимающимися над ними башнями. Тревожные мысли вновь на время овладели нами. Нам предстояли серьезные испытания, ибо времена были неспокойные. Но юность и свежий ветер скоро разгоняют заботы. Выбравшись на возвышенность, мы веселым галопом скакали то через широкие прогалины в редком дубовом лесу, где деревья тянули свои ветви, словно руки, в одном направлении, то по голым равнинам, где разгуливал ветер. Иногда мы спускались на дно мелового оврага, где в густых зарослях папоротника журчал ручеек или в роще ютилась какая-нибудь одинокая ферма.

   После четырехчасовой езды мы увидели перед собой на повороте реки Кагор. Проскакав по Валандрийскому мосту, перекинутому здесь через Ло, мы остановились у постоялого двора на городской площади, где обыкновенно останавливался наш дядя. Мы заказали себе завтрак и объявили с гордостью хозяину, что едем в Париж, на что он всплеснул руками:

   - Экое горе! - воскликнул он с сожалением в голосе. - Будь вы здесь вчера, вы могли бы продолжать путь вместе с Видамом де Безер. Ведь, простите, ваши сиятельства, вас немного, а дороги теперь похвалить нельзя!

   - Но с Видамом было только шесть человек! - отвечал я, небрежно постегивая хлыстом по сапогам.

   Хозяин покачал головой:

   - О, мсье Видам знает мир! - сказал он с лукавым взглядом. - Он не попадет впросак! Один из его людей шепнул мне, что к ним присоединятся еще двадцать бравых молодцов в Шатору. Говорят, что война кончилась, но... - и добрый человек при этом пожал плечами и бросил выразительный взгляд на несколько превосходных окороков, коптившихся в устье громадного камина. - Но, конечно, вашим сиятельствам все это известно лучше меня, - прибавил он скороговоркой. - Я маленький человек, и я только желаю жить в мире с моими соседями, независимо от того, куда они ходят: к обедне или на проповедь.

   Подобные рассуждения были столь обычным явлением в те времена среди состоятельных людей, как в городах, так и в провинции, что мы не высказали при этом никакого мнения. Но, подкрепив свои силы и заручившись содействием почтенного человека в Лиможе для перемены лошадей, мы тронулись в дальнейший путь не без глубокого раздумья.

   Свита в двадцать шесть человек, за исключением тех случаев, когда путешествовали дамы, казалась в это время чем-то необычным, даже для самого Безера, у которого было много врагов.

   Очевидно, кроме уже известного нам, у Безера был в голове какой-то другой план. Тут наши догадки останавливались, ибо распоряжение о подкреплении из Шатору было, очевидно, сделано им, когда он еще ничего не знал о предстоящей свадьбе Катерины. Правда, чувство ревности могло пробудиться в нем задолго до этого, или задуманное нападение на Павана составляло только часть другого, более обширного, плана. Во всяком случае, поездка наша представлялась теперь еще более спешною, а шансы на ее успешное завершение уменьшились.

   Зрелище дороги и разнообразные живописные сцены, встречавшиеся в пути, все это большей частью новое для нас, не давало сосредоточиться на грустных мыслях. Все обращало на себя наше внимание: будь то хорошенькая девушка, отставшая от цыганского табора, или оборванный солдат, безразлично дравшийся по желанию господ на той или другой стороне, или пара бродяг, бредущих из Валенсии (они называли себя "жонглерами") и распевавших песни на прованском диалекте, или нормандский барышник с длинною вереницей лошадей, или вершины Пюи-де-Дома, поднимавшиеся над овернскими холмами на востоке - созерцание всего этого доставляло нам удовольствие.

   Однако, мы никогда не забывали цели нашей поездки. Мы, часто разбитые и измученные дорогой, никогда не поднимались утром, чтобы первой мыслью не было: "Вот завтра или послезавтра (в зависимости от дня) мы устраним беспокойство Кит". Да, все это было ради одной Кит, и вряд ли нам пришлось испытать в другой раз такое чистое чувство высокого энтузиазма и самопожертвования!

   По пути мы почти не встречали знатных путешественников. Чуть ли не половина французского дворянства была в Париже на праздниках по случаю королевской свадьбы, так что мы не испытывали затруднения в перемене лошадей. Хотя до нас и доходили предупреждения, что дороги не безопасны из-за множества распущенной после войны солдатчины, но мы еще ни разу не были остановлены и не подвергались каким-нибудь неприятностям в пути.

   Я не намерен пересказывать все события первого моего путешествия, хотя и вспоминаю о нем с удовольствием, или передавать все впечатления от городов, через которые мы проезжали. Достаточно будет указать на Лимож, Шатору и Орлеан, и что в Шатору нам пришлось испытать горькое разочарование в одной из наших надежд. Мы ожидали, что у Безера при присоединении подкрепления в Шатору будет задержка в перемене лошадей, и что поэтому, двигаясь быстрее, мы сможем нагнать его и даже проскользнуть раньше его в Париж. Но в Шатору мы узнали, что люди его ранее получили приказание следовать вперед, в Орлеан, и ждать его там, так что он мог продвигаться вперед до этого города без задержки. Он явно спешил, потому что, выехав из Орлеана на свежих лошадях, достиг в полдень того же дня Ангервиля, находившегося в сорока милях от Парижа, и, не останавливаясь, двинулся далее, между тем как мы добрались туда только к вечеру шестых суток после выезда из Кайлю.

   Мы въехали на большой постоялый двор, который казался еще больше благодаря сумеркам, до того измученные, что едва были в состоянии слезть со своих седел. Наш слуга Жан взял в повод четырех лошадей и повел их в конюшню. Несчастные, измученные животные, понурив головы, покорно следовали за ним. Некоторое время мы переминались с ноги на ногу, расправляя одеревеневшие члены. Вокруг же все было полно движения и суеты. Из открытого окна над воротами доносился звон посуды, мелькали огни и слышались торопливые шаги людей, бежавших по коридорам. Полумрак двора рассеивали два только что зажженных фонаря. В одном из углов его двое кузнецов подковывали лошадь.

   - Они говорят, что нашим лошадям нет места, - объявил возвратившийся Жан, почесывая голову с недовольно-сконфуженным видом провинциального слуги.

   - Да и нет! - крикнул один из собравшейся перед нами кучки чьих-то слуг.

   Слова эти были произнесены нахальным тоном, а прочие заметно были расположены поддержать его. При свете стоявшего на земле фонаря я мог разглядеть, что все они носили значки одного хозяина.

   - Послушайте, - сказал я строго, - конюшни большие, они не могут быть заняты только вашими лошадьми. Вы должны найти место и для моих.

   - Конечно! "Дорогу королю"! - отозвался он, между тем как другой закричал:

   - Vive le roi! ["Да здравствует король!"]

   Прочие подняли смех, в котором звучали зловещие ноты. Ссоры между господской прислугой были так же часты тогда, как и теперь, но хозяева редко вмешивались в них, предоставляя челяди путем драки разобраться между собою. Но здесь бедному Жану пришлось бы плохо, так что мы должны были поневоле вмешаться.

   - Берегитесь, чтоб вам не пришлось плохо, - продолжал я, удерживая Круазета, ибо здесь совсем было нежелательно повторение истории, бывшей в Кайлю. - Если только ваш господин приятель виконта де Кайлю, которому принадлежат лошади, то вы попадете в беду.

   Мне послышалось, что при этом были произнесены вполголоса слова "papegot" [Папист, католик] и "долой Гизов". Но говоривший перед тем лишь прокричал несколько раз "Ку-ка-ре-ку!" и захлопал руками, словно крыльями.

   - Вот так задорный петух! - обратился он в том же тоне и с усмешкою к своим товарищам, ожидая их поощрения.

   Меня разбирала охота наказать этого нахала, хотя я и опасался серьезных последствий, когда на сцене появилось новое действующее лицо.

   - Стыдитесь, звери! - послышался сверху, словно из облаков, чей-то звонкий голос.

   Я поднял глаза и увидел в освещенном окне над конюшней двух красивых, хотя и грубоватого вида, девушек.

   - Стыдитесь! Разве вы не видите, что это дети? Оставьте их в покое, - крикнула опять одна из них.

   Толпа засмеялась пуще прежнего, а я уж совсем вышел из себя, когда меня при всех назвали ребенком.

   - Сюда! - воскликнул я, обращаясь к оскорблявшему меня человеку, стоявшему в воротах. - Иди сюда, каналья, и я покажу тебе, как следует разговаривать с господами!

   Но из толпы выдвинулся громадный человек куда выше меня и дюймов на шесть шире в плечах. При одном взгляде на него сердце мое сжалось. Но делать было нечего. Хотя я был худощав, но ловок, как борзая собака, а в своем раздражении совсем позабыл об усталости. Я выхватил у Мари тяжелый хлыст и сделал шаг вперед.

   - Берегись, малютка! - закричала шутливым тоном, но не лишенным жалости, та же девушка сверху. - Эта толстая свинья убьет тебя!

   Мой противник не присоединился к общему смеху. Я заметил, что глаза его забегали, и он не обнаруживал никакого желания вступать со мной в единоборство. Но прежде, чем мне пришлось испытать его мужество, чья-то рука опустилась на мое плечо. Внезапно появившийся из задних рядов толпы человек отстранил меня.

   - Оставьте его мне, - сказал он спокойно, выступая вперед. - Не стоит вам пачкать руки об эту каналью. Я скучаю от безделья, и эта работа как раз подойдет мне! Я живо сделаю из него корм для червей, раньше, чем монашки наверху успеют прочитать "Ave"!

   Я взглянул на незнакомца. Это был плотный, среднего роста человек со смуглым лицом и резкими чертами. Перо на его шляпе было сломано, сама шляпа была надета набекрень, и вообще он имел такой внушительно-отчаянный вид, что когда, звякнув шпорами, он вытащил из ножен свою длинную шпагу, то первые из толпы попятились назад.

   - Выходи! - закричал он громовым голосом, размахивая шпагой и таким образом расчищая место, причем сверкающий клинок кинжала в его левой руке очерчивал круги над его головой. - Кто участвует в игре? Кому охота обменяться ударом в честь "маленького адмирала"? [Прозвище Колиньи] Выходите двое, трое сразу, а то и все вместе! Один черт, выходите же... - и он закончил свой вызов целым потоком страшных ругательств, обращенных к стоявшим напротив.

   - Эта ссора тебя не касается, - пробурчал верзила, пятясь назад и не выказывая ни малейшего намерения применить свое оружие.

   - Все ссоры касаются меня, но видно ни одна не касается тебя! - был ловкий ответ нашего защитника, сопровождаемый игривым выпадом, заставившим нахала отскочить в сторону.

   При этом засмеялись даже его сообщники.

   - У, жирная свинья! Плевать мы на тебя хотели! - воскликнула сверху девушка и действительно плюнула на совершенно опешившего громилу.

   - Не принести ли вам кусочек его мяса, моя милая? - продолжал наш новый галантный приятель, размахивая кинжалом у самого носа струсившего наглеца. - Только маленький кусочек, моя дорогая? - продолжал убеждать он. - Чуточку печенки с каперсовым соусом?

   - Не хочу я этой гадости! - воскликнула девушка среди общего смеха.

   - Ни одного кусочка? Даже если я отвечаю за нежность мяса? Это будет вполне подходящая закуска для дам!

   - Нет уж! - и она решительно повторила плевок.

   - Слышишь, ты противен дамам, гасконская свинья!

   После этого он вложил в ножны свой кинжал и, схватив за ухо верзилу, быстро развернул его и дал ему такого пинка, что тот, зацепив ведро, отлетел к стене. Там он и оставался, посылая проклятия и потирая ушибленные места, между тем как победитель воскликнул с торжеством:

   - Хватет с него! Если найдутся желающие продолжить поединок, то Блез Бюре к их услугам. Если нет - пора закончить это. Пусть кто-нибудь отыщет стойла для лошадей этого господина - они совсем прозябли, и конец делу. Что касается меня, - продолжал он, обращаясь к нам и грациозным жестом снимая свою помятую шляпу, - то я покорный слуга ваших сиятельств.

   Я горячо поблагодарил его, хотя и был поражен его видом. Плащ его был в лохмотьях, спускавшиеся до колен панталоны, когда-то очень красивые, теперь были покрыты грязью, а кружева все оборваны. Он выступал с забавной гордостью и имел вид предводителя шайки кондотьеров. Но, тем не менее, он оказал нам услугу, и Жан был избавлен от всяких дальнейших хлопот с лошадьми. Кроме того, нельзя не уважать храбрость, а он без сомнения был храбрецом.

   - Вы ведь из Орлеана, - сказал он довольно вежливо, но скорее утвердительно, а не в виде вопроса.

   - Да, - отвечал я, немало удивленный. - Разве вы заметили откуда мы подъехали?

   - Нет, но я посмотрел на ваши сапоги, господа, - отвечал он. - Если на них белая пыль, то их хозяева приехали с севера, красная пыль - с юга. Видите теперь?

   - Да, я вижу, - сказал я с изумлением. - Вы прошли должно быть строгую школу, мсье Бюре.

   - У строгих учителей бывают сметливые ученики, - отвечал он с усмешкой, и ответ этот мне пришлось припомнить впоследствии.

   - Ведь вы также из Орлеана? - спросил я, когда мы собрались идти в дом.

   - Да, также из Орлеана, господа, но раньше вас. Я везу письма, весьма важные письма, - сказал он с таким видом, как будто удостаивал нас своим доверием, потом он гордо выпрямился, бросил строгий взгляд на прислугу у конюшни, похлопал себя несколько раз по груди и, в заключение всего, закручивая свои усы, подмигнул девушке, жевавшей у окна соломинку.

   Я опасался, что нам будет трудно отделаться от него, но оказалось наоборот. Он с видимым удовольствием выслушал вторичное выражение нашей признательности, поклонился нам, как и прежде сильно взмахнув шляпой, и удалился с важным видом испанца, напевая известную тогда песенку:

  

   - Ce petit homme tant joli!

   Oui toujours cause et toujours rit,

   Oui toujouis baise sa mignonne,

   Dieu gard' de mal ce petit homme! [*]

  

   ["Такой это славный маленький человечек. Всегда-то он болтает и смеется, Всегда целует свою милую, Храни его от беды, Боже!"]

  

   При входе нас встретил хозяин гостиницы и с видимым любопытством, написанным на лице, спросил нас, потирая руки и низко кланяясь:

   - Из Парижа, сеньоры, или с юга?

   - С юга, - отвечал я, - из Орлеана, голодные и усталые, хозяин.

   - А! - воскликнул он, пропуская мимо ушей последние слова, и удовольствие засветилось в его маленьких глазках. - Вы верно не знаете последней новости, - при этом он остановился в узком коридоре, которым мы шли, и высоко поднял лампу, желая увидеть выражение наших лиц.

   - Новости?! - отвечал я недовольным тоном, мучимый усталостью и голодом. - Мы ничего не слышали, и самой лучшей вестью для нас теперь будет сообщение, что для нас готовится ужин.

   Но даже и этот мой ответ не охладил его желания поскорее сообщить нам свою новость.

   - Адмирал де Колиньи, - сказал он, едва переводя дух от волнения, - разве вы не слыхали, что с ним случилось?

   - С адмиралом? Нет, а что такое? - спросил я быстро, заинтересовавшись наконец его известием.

   Но здесь я должен сделать небольшое отступление от своего рассказа. Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь, быть может, слышала от других, что в это время всею Францией управляла итальянка королева-мать. Главной целью Катерины Медичи было сохранить влияние на сына - бесхарактерного и слабого Карла IX [Карл IX (1550 - 1574 гг.) - король Франции с 1560 г. по 1574 г., но фактической правительницей страны была королева-мать, Екатерина Медичи (1519 - 1589 гг.), которая, несмотря на сближение Карла IX и Колиньи после Сент-Жерменского мира, добилась согласия сына на массовое избиение гугенотов и подготовила его совместно с Гизами в ночь на праздник Святого Варфоломея 24 августа 1572 г.], уже тогда приговоренным к ранней могиле. Второй ее задачей было сохранение престижа королевской власти путем уравновешивания сил двух враждующих партий - гугенотов и католиков, в виду этого она заигрывала то с одной, то с другой партией. В данный момент она удостаивала особым вниманием гугенотов. Их предводители, адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, явно пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии - герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале. Даже их сторонник при дворе - сын королевы, Генрих Анжуйский, по-видимому, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.

   Таково было видимое положение вещей в августе 1572 г., но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Катерине Медичи. Поэтому-то адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания для всех. Партия Гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, еще с большей силой, чем сила той привязанности, которую питали к нему его друзья и сторонники.

   Тем не менее, многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к Великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы и придерживались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы часто слышали о нем много хорошего. Виконт всегда отзывался о нем как о великом человеке, хотя и заблуждавшемся, но мужественном, честном и даровитом, несмотря на все его ошибки. Поэтому, когда наш хозяин произнес его имя, я позабыл даже о своем голоде.

   - В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, - проговорил он вполголоса. - Пока неизвестно, выживет ли он. Весь Париж в волнении, и многие опасаются беспорядков.

   - Но кто же осмелился напасть на него? - спросил я с некоторым сомнением. - Ведь у него была охранная грамота от самого короля.

   Хозяин наш ничего не ответил на это, а только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.

   Здесь уже были сделаны некоторые приготовления на одном конце большого стола для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но незамысловатого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и решительное, серьезное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами - все это внушало почтение, независимое от его одежды. Мы поклонились ему, занимая свои места. Он ответил на наше приветствие, бросив на нас проницательный взгляд, и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресла, а на столе подле него лежал заряженный пистолет. Два лакея стояли за ним и носили на своих ливреях такой же значок, какой я заметил на прислуге во дворе.

   Мы разговаривали вполголоса, чтобы его не обеспокоить. Нападение на Колиньи, если только это известие верно, имело для нас большое значение. Если уж такому знаменитому гугеноту, пользовавшемуся расположением короля, могла угрожать опасность в Париже, то каким же опасностям там подвергался Паван! Мы надеялись найти город в полном спокойствии. Что если там уже начались смуты... Все это в пользу Безера, и тем меньше шансов на успех дела бедной Кит.

   Наш сотрапезник между тем закончил свой ужин, но продолжал сидеть за столом, посматривая на нас с явным любопытством. Наконец он заговорил.

   - Едете в Париж, молодые сеньоры? - спросил он резким повелительным тоном.

   Мы отвечали утвердительно.

   - Завтра? - спросил он опять.

   - Да, - отвечали мы, ожидая, что он будет продолжать разговор.

   Но он вместо этого впал в глубокое молчание, устремив неподвижный взгляд на стол. Занятые едой и разговором, мы уже почти забыли о его присутствии, когда, подняв глаза, я был поражен, увидев его у моего кресла. Он держал в руках клочок бумаги. Я вздрогнул - такое у него было серьезное лицо. Но, заметив, что в комнате появилось еще несколько других посетителей более скромного звания, я догадался, что он хотел сообщить нам что-то по секрету, и поспешил взять у него бумажку, на которой было написано только три слова: "Va chasser I'Idole" ["Изгоняй идола!" - условный пароль гугенотов]. Я взглянул на него вопросительно, ничего не понимая. Вслед за мной Сент-Круа с тем же результатом глубокомысленно изучил записку. Мари ее и нечего было передавать.

   - Вы не понимаете? - сказал незнакомец, положив записку в мешочек, висевший на его поясе.

   - Нет, - отвечал я, качая головою.

   В знак уважения мы поднялись со своих мест и стояли теперь вокруг него.

   - Значит нечего опасаться, - отвечал он, посмотрев на нас вполне добродушно. - Нечего. Поезжайте своей дорогой. Но у меня есть сын там... Немного моложе вас, сеньоры. И если бы вы поняли, я сказал бы вам: "Вернитесь назад". И без того достаточно овечек для стрижки.

   С этими загадочными словами он повернулся и хотел уйти, но Круазет прикоснулся к его руке.

   - Позвольте спросить, - сказал в волнении мальчик, - правда ли, что вчера был ранен адмирал Колиньи? [22 августа 1572 г. на Колиньи, возвращавшегося вечером из Лувра, было совершено покушение у дома Гизов и он был ранен]

   - Это правда, - отвечал он, обращая свои печальные глаза на мальчика, и в них мелькнуло ласковое выражение. - Это правда, дитя мое, - продолжал он каким-то торжественным тоном. - Господь часто испытывает своих избранных. Да простит мне Бог эти слова, и часто лишает рассудка тех, кто обречен Им на смерть.

   И опять ласка засветилась в его взгляде, брошенном на Круазета: мы с Мари были смуглы и казались грубыми рядом с этим малышом. Затем незнакомец отвернулся и с каким-то странным возбуждением стукнул об пол своею тростью с золотым набалдашником. Резким голосом он окликнул своих лакеев, один из которых понес перед ним два подсвечника, а другой - пистолет, и, как нам показалось, несколько рассерженный вышел из комнаты.

   Когда я спустился вниз рано утром, первым я встретил Блеза Бюре. Он имел вид еще более разбойничий и обтрепанный, чем при вечернем освещении. Но он вежливо поклонился, что отчасти расположило меня в его пользу, ибо с другими он вежливостью не отличался. Так всегда бывает: чем злее собака, тем более мы ценим ее внимание.

   Я спросил его, кто такой был дворянин-гугенот, ужинавший вместе с нами (то, что он был гугенотом, не подлежало сомнению).

   - Барон де Рони, - отвечал он, прибавив с насмешкою: - Это осторожный человек! Если б они все были похожи на него - с глазами на затылке и заряженным пистолетом в руке... ну тогда, сеньор, был бы еще один лишний король во Франции или другого не хватало бы. Но они слепы, как летучие мыши.

   Он пробормотал что-то еще, и я смог разобрать слова: "сегодня ночью". Но в целом я плохо расслышал, что он говорил, и не обратил на его слова никакого внимания.

   - Ваши сиятельства едут в Париж? - начал он совершенно другим тоном.

   Когда я ответил утвердительно, он посмотрел на меня с выражением, в котором его прирожденная наглость боролась с нерешительностью.

   - Я прошу вас об одном одолжении, - сказал он. - Я также еду в Париж, и я не трусливого десятка, как вы видели. Но дороги небезопасны, и, если что-нибудь случится в Париже... одним словом, я предпочел бы ехать вместе с вами, господа.

   - Мы будем рады вам, - сказал я. - Но мы выезжаем через, полчаса. Знакомы ли вы с Парижем?

   - Так же, как и с рукояткой моей шпаги, - отвечал он с оживлением, должно быть довольный моим согласием, как мне казалось. - Я вырос в нем. И если вы захотите сыграть партию в "ранте" [Игра в мяч, бывшая тогда в моде] или поцеловать хорошенькую девушку, то я буду вашим лучшим проводником.

   При той боязни большого города, которая вообще свойственна провинциалам, мне показалось, что наш развязный приятель может оказать нам некоторую помощь.

   - Знаете ли вы мсье де Паван? - почти невольно вырвалось у меня. - То есть, где он живет в Париже?

   - Мсье Луи де Паван? - повторил он.

   - Да!?

   - Я знаю... - продолжал он, задумчиво потирая свой подбородок и уставляясь глазами в землю, - я знаю, где была его городская квартира раньше, до тех пор... А! Знаю! Теперь я вспомнил, - прибавил он, ударив себя по ляжке, - когда я был две недели тому назад в Париже, то мне сказали, что его поверенный снял для него квартиру на улице Сент-Антуан.

   - Прекрасно! - радостно воскликнул я. - Мы остановимся у него, если вы можете проводить нас прямо до его дома.

   - Это я могу, - отвечал он с неподдельной искренностью. - И вы не пожалеете, что я с вами. Париж не особенно приятное место в смутное время, и вашим сиятельствам попался хороший проводник.

   Я не спросил его, какие смуты он подразумевал, но поспешил в гостиницу, чтобы захватить свое оружие и сообщить Мари и Круазету о найденном мною союзнике. Они, естественно, обрадовались этому, и мы выехали в самом веселом расположении духа, рассчитывая после полудня попасть в Париж.

   Но по дороге лошадь Мари потеряла подкову, и мы долго разыскивали кузнеца. Затем в Этампе, где мы остановились завтракать, нас заставили долго ждать. Так что солнце уже садилось, когда мы первый раз в жизни подъезжали к Парижу.

   Красный отблеск заката озарил восточные холмы, на которых высвеченные закатными лучами выделялись башни Notre-Dame и одиноко стоящая колокольня St. Jacques de Boucherie. Несколько высоких крыш, выделявшихся над другими, были так же облиты ярким светом, и огромное темное облако, растянутое с севера на юг и похожее на человеческую голову, висело над городом и постепенно переходило в окраске от одного цвета к другому, начиная от кроваво-красного, потом фиолетового, кончая черным, по мере сгущения сумерек.

   Проехав через ворота и несколько мостов, мы были совершенно ошеломлены непривычным для нас шумом и суетой. Сотни человек двигались взад и вперед по узким улицам. Женщины перекрикивались из окон домов. Колокола нескольких церквей звонили couvre-feu [Вечерний звон, по которому в городе гасили огни]. Глаза наши разбегались, глядя на эти высокие дома с крутыми крышами и башенками всевозможных видов, на эти причудливой архитектуры церкви, на скопления горожан (некоторые из них были самого свирепого вида), толпящихся на углах зловонных переулков и провожавших нас недобрыми взглядами.

   Вскоре дорогу нам преградила толпа, собравшаяся смотреть на кавалькаду из шести сеньоров, переезжавших улицу. Они ехали попарно, небрежно развалившись в седлах, перекидываясь словами и не обращая никакого внимания на собравшихся подле них людей и их замечания. Их изящная осанка и великолепие их костюмов и вооружения превосходили все виденное нами до сих пор. За ними пешком шла дюжина лакеев и пажей, шутки и смех которых долетали через головы толпы и до нас.

   В то время как я смотрел на них, лошадь Бюре, испуганная движением в толпе, попятилась на мою, и Бюре разразился напрасными ругательствами. В тот же момент внимание мое было отвлечено Круазетом, который прикоснулся к моей руке своим хлыстом и воскликнул в большом волнении:

   - Посмотри-ка! Разве это не он?

   Я стал смотреть в указанном направлении, насколько позволяла взбесившаяся подо мной лошадь, напуганная еще и ругательствами Бюре, и взгляд мой остановился на последней паре кавалеров.

   Они переезжали поперек улицу, так что я мог видеть их только сбоку и, собственно, ближайшего к нам всадника. Это был чрезвычайно красивый молодой человек, лет двадцати двух или двадцати трех, с длинными локонами, падавшими на его кружевной воротник, и в шелковом оранжевом плаще. У него было весьма симпатичное и доброе лицо, но он был совершенно незнаком мне.

   - Я готов поклясться! - воскликнул Круазет. - Это сам Луи... мсье де Паван!

   - Этот? - отвечал я, когда толпа разошлась, и мы смогли двигаться далее. - Ни в коем случае!

   - Нет, не тот! Другой, рядом! - воскликнул Круазет.

   Но я не разглядел другого всадника. Повернувшись в седлах, мы пристально вгляделись им вслед, и мне показалось, что фигура второго человека напоминает Луи. Но Бюре, по его словам знавший Павана, только смеялся над этим.

   - Ваш друг гораздо шире в плечах! - И мне думалось, что он прав, хотя много значил и покрой одежды. - Они наверное возвращаются из Лувра, после игры в "ранте", - продолжал он. - Адмиралу наверное лучше, потому что ближайший к нам был мсье де Телиньи, его зять. Другой же, о котором вы говорили - граф де ля Рошфуко.

   С этими словами он свернул в какую-то узкую улицу вблизи реки, и мы могли рассмотреть находившуюся неподалеку темную массу построек, которая, по словам Бюре, и была Лувром, жилищем короля. Из этой улицы мы повернули в короткий проулок, и тут Бюре остановил свою лошадь и громко постучал в тяжелые ворота одного из домов. Было так темно, что когда ворота открылись, и мы въехали во внутренний двор, мы смогли разглядеть только силуэт высокого дома с крутою крышей, выделявшийся на фоне темнеющего неба, и группку людей с лошадьми в ближайшем к нам углу двора. Бюре ничего не сказал им, но когда мы слезли с лошадей, указал нам слугу, который должен был проводить нас к мсье де Паван.

   При мысли, что наше длинное путешествие кончилось и что мы вовремя успеем предупредить Луи о грозившей ему опасности, мы позабыли все наши мучения и усталость. Бросив поводья Жану, мы весело побежали по лестнице за слугой. Ура! Дело было сделано наконец!

   Дом, в то время как мы проходили по длинным его коридорам и поднимались по лестнице, показался нам полным народа. Мы слышали голоса и не раз могли различить бряцание оружия. Но проводник наш, ни разу не останавливаясь, молча привел нас в небольшую комнату, освещенную висячей лампой.

   - Я извещу мсье де Паван о вашем приезде, - сказал он почтительно и скрылся за тяжелой занавесью, отделявшей нашу комнату от другой. При этом до нас долетел шум разговора и звон стеклянной посуды.

   - У него, вероятно ужинают гости, - сказал я, чувствуя некоторое волнение и стараясь смахнуть хлыстом пыль со своих сапог (я помнил, что мы теперь были в Париже!).

   - Он будет поражен, увидев нас, - сказал Круазет, засмеявшись, хотя тоже испытывал заметное волнение.

   Так мы стояли в ожидании нашего хозяина. Минута проходила за минутой, и я раздумывал - вероятно под впечатлением виденной кавалькады, окажется ли мсье де Паван в Париже таким же человеком, каким он был в Кайлю, и будет ли придворный кавалер так же ласков с нами, как жених Кит. Я пребывал в раздумьях, не в силах решить занимавший меня вопрос, когда кто-то раздвинул тяжелую занавесь. У дверей стоял улыбаясь громадного роста человек в великолепном черном костюме с большим белым воротником. В руках он держал маленькую собачку, тотчас же нас облаявшую. Круазет, стоявший рядом, задохнулся.

   Это не был наш старый друг Луи де Паван! Это был наш недруг! На пороге комнаты стоял Видам де Безер.

   - Добро пожаловать господа, - сказал он улыбаясь, и никогда еще косина в его глазах не была так заметна. - Добро пожаловать в Париж, мсье Ан!

  

   На некоторое время воцарилось молчание. Мы устремили на него негодующие взгляды, а он нам улыбался, он заигрывал с нами, как заигрывает иногда кошка. Круазет рассказывал мне потом, что он был готов умереть от стыда и досады, что мы так были одурачены.

   Между тем я был не в состоянии сразу осознать нашего положения. Я никак не мог себе представить, чтобы дом, где я находился, не принадлежал Павану. Я смутно начал подозревать, что Безер убил его и завладел домом. Под впечатлением этой фантазии я бросился к Видаму, схватил его за руки и закричал не своим голосом:

   - Что вы сделали с мсье де Паваном? Отвечайте мне!

   - Пока - ничего, - отвечал он спокойно, с улыбкой взглянув мне в лицо и показав при этом свои острые белые зубы. Затем он стряхнул меня, как котенка, с себя.

   - Как же вы тогда попали сюда?

   Он посмотрел на Круазета, задавшего вопрос, и пожал плечами, как будто дивясь глупости избалованного ребенка.

   - Мсье Ан, кажется, не понимает, - продолжал он насмешливо-вежливым тоном, - что я имею честь приветствовать его в отеле Безер, что на улице Платриер.

   - Отель Безер! улица Платриер! - воскликнул я, совершенно растерявшись. - Но Блез Бюре сказал, что это улица Сент-Антуан!

   - А! - отвечал он с расстановкой, как будто не сразу понимая. - А! Теперь я вижу в чем дело! - Он опять злобно улыбнулся. - Так вы познакомились с Блезом Бюре, моим достойным конюшим! С почтенным Блезом! Теперь я все понимаю! И вы думали, щенки, - продолжал он, внезапно переменив тон и посмотрев на нас бешеными глазами, - потягаться со мной?! Со мной - безмозглые! Как будто безерского волка можно затравить, как зайца! Ну так слушайте, я расскажу, что вас ожидает. Вы теперь находитесь в моем доме и в моей власти. У меня тут до сорока человек, которые и глазом не моргнут, прикажи я им перерезать хоть горло грудного младенца. Эта работа будет им даже по вкусу, - добавил он с адским торжеством.

   Он хотел еще что-то сказать, но я не дал ему. Сознание того, что мы одурачены и его торжество привели меня в такую ярость, что я закричал, не помня себя:

   - Сперва я поговорю с вами, Безер! Я выскажу все, что я думаю о вас! Вы подлая тварь, Видам! Собака! Животное! И я плюю на вас! Предатель и убийца! Разве этого мало?! Обнажайте свою шпагу, если вы дворянин!

   Он покачал головой, продолжая улыбаться и даже не шевелясь.

   - Я сам не занимаюсь грязной работой, - все так же спокойно произнес он. - Я предоставляю такую забаву своим лакеям.

   - Хорошо! - ответил я, обнажая с этими словами свою шпагу и бросаясь с быстротою молнии к занавеси, у которой он стоял. - Хорошо! Сперва мы убьем тебя! А там пускай разделывается с нами твоя челядь! - гневно закричал я, и, казалось все зверские чувства пробудились во мне. - Мари! Круазет! Вперед, на него!

   Но они не откликнулись на мой призыв. Они стояли неподвижно и не обнажали клинков. Одно мгновение этот человек находился в моей власти. Моя рука со шпагой, конец которой упирался ему в грудь, могла одним движением пронзить его насквозь. И как я его ненавидел! Но он тоже оставался неподвижен. Если бы он сказал только одно слово, сделал малейшее движение или прикоснулся к клинку, я бы убил его на месте. Но он не шевелился, и я не мог сделать этого. Рука моя опустилась.

   - Трусы! - воскликнул я с негодованием, обращаясь к братьям, до сих пор не отстававшим от меня. - Трусы, - повторил я тихо, и силы, казалось, оставили меня.

   Я бросил шпагу, и она зазвенела, ударившись о пол.

   - Так будет лучше! - произнес медленно Безер, как будто мы лишь продолжали наш разговор, а он не подвергался никакой опасности. - Я только что хотел просить вас об этом. Я буду весьма обязан, если и эти молодые господа последуют вашему примеру. Благодарю вас!

   Круазет, а вслед за ним и Мари исполнили его требование. Я скрестил руки на груди в полном отчаянии, и был готов разрыдаться, если бы меня не удерживал от этого стыд.