Сенковский Осип Иванович - Большой выход у Сатаны

   Осип Сенковский

  

   Оригинал здесь: Вивитека.

  

   В недрах земного шара есть огромная зала, имеющая, кажется, 99 вёрст вышины: в "Отечественных записках" сказано, будто она вышиною в 999 вёрст; но "Отечественным запискам" ни в чём - даже в рассуждении ада - верить невозможно.

   В этой зале стоит великолепный престол повелителя подземного царства, построенный из человеческих остовов и украшенный, вместо бронзы, сухими летучими мышами. Это должно быть очень красиво. На нём садится Сатана, когда даёт аудиенцию своим посланникам, возвращающимся из поднебесных стран, или когда принимает поздравления чертей и знаменитейших проклятых, коими зала при таких торжественных случаях бывает наполнена до самого потолка.

   Если вам когда-либо случалось читать мудрые сочинения патера Бузенбаума, иезуитского богословами философа, то вы знаете - да как этого не знать? - что черти днём почивают, встают же около заката солнца, когда в Риме отпоют вечерню. В то же самое время просыпается и Сатана. Проснувшись, он надевает на себя халат из толстой конвертной бумаги, расписанный в виде пылающего пламени, и который получил он в подарок из гардероба испанской инквизиции: в этих халатах у нас, на земле, люди сожигали людей. Засим выходит он в залу, где уже его ожидает многочисленное собрание доверенных чертей, подземных вельмож, адских льстецов, адских придворных и адских наушников: тут вы найдёте пропасть еретиков, заслуженных грешников и прославленных извергов, вместе с теми, которые их прославляли в предисловиях и посвящениях, - словом, все знаменитости ада.

   Заскрипела чугунная дверь спальни царя тьмы; Сатана вошёл в залу и сел на своём престоле. Все присутствующие ударили челом и громко закричали: виват! - но голоса их никто б из вас не услышал, потому что они тени, и крик их только тень крика. Чтоб услышать звуки этого рода, надо быть чертом или доносчиком.

   Лукулл, скончавшийся от обжорства, исправляет при дворе его должность обер-гофмейстсрскую: он заведовает кухнею, заказывает обед и сам подаёт завтрак. Как скоро утих этот неудобослышимый шум торжественного приветствия, Лукулл выступил вперёд, держа в руках колоссальный поднос, на котором удобно можно было бы выстроить кабак с библиотекою для чтения: на нём стояли два большие портерные котла, один с кофеем, а другой со сливками; римская слёзная урна, служащая вместо чашки; египетская гранитная гробница, обращённая в ящик для сахару, и старая сороковая бочка, наполненная сухарями и бисквитами для завтрака грозному обладателю ада.

   Сатана вынул из гробницы огромную глыбу квасцов - ибо он никакого сахару, даже и свекловичного, даже и постного, терпеть не может - и положил её в урну; налил из одного котла чистого смоленского дёгтю, употребляемого им вместо кофейного отвара, из другого подбавил купоросного масла, заменяющего в аду сливки, и чёрную исполинскую лапу свою погрузил в бочку, чтобы достать пару сухарей.

   Но в аду и сухари не похожи на наши: у нас они печёные, а там - печатаные. Попивая свой адский кофе, царь чертей, преутончённый гастроном, страстно любил пожирать наши несчастные книги в стихах и прозе: толстые и тонкие различного формата произведения наших земных словесностей; томы логик, психологий и энциклопедий; собрания разысканий, коими ничего не отыскано; историй, в коих ничего не сказано; риторик, которые ничему не выучили, и рассуждений, которые ничего не доказали - особенно всякие большие поэмы, описательные, повествовательные, нравоучительные, философские, эпические, дидактические, классические, романтические, прозаические и проч., и проч. С некоторого времени, однако ж, он приметил, что этот род пирожного обременял его желудок, и потому приказал подавать к завтраку только новые повести исторические, писанные по последней моде; новые мелодрамы; новые трагедии в шести, семи и девяти картинах; новые романы в стихах и романы в роде Вальтера Скотта; новые стихотворные размышления, сказки, мессенианы и баллады, - как несравненно легче первых, обильно переложенные белыми страницами, набранные очень редко, растворённые точками и виньетками и почти столь же безвредные для желудка и головы, как и обыкновенная белая бумага. Сухари эти прописал ему придворный его лейб-медик, известный доктор медицины и имургии, Иппократ, убивший на земле своими рецептами 120000 человек и за то возведённый людьми в сан отцов врачебной науки - впрочем, умный проклятый, который доказывает, что в нынешнем веке мятежей и трюфлей весьма полезно иметь несколько свободный желудок.

   Сатана вынул из бочки четыре небольшие тома, красиво переплетённые и казавшиеся очень вкусными, обмакнул их в своём кофе, положил в рот, раскусил пополам, пожевал и - вдруг сморщился ужасно.

   - Где чёрт фон-Аусгабе? - вскричал он с сердитым видом.

   Мгновенно выскочил из толпы дух огромного роста, плотный, жирный, румяный, в старой трёхугольной шляпе, и ударил челом повелителю. Это был его библиотекарь, бес чрезвычайно ученый, прежде бывший немецкий gelehrter, который знал наизусть полные заглавия всех сочинений, мог высказать наперечёт все издания, помнил, сколько в какой книге страниц, и презирал то, что на страницах, как пустую словесность - исключая опечатки, кои почитал он, одни лишь изо всех произведений ума человеческого, достойными особенного внимания.

   - Негодяй! Какие прислал ты мне сухари? - сказал гневный Сатана. - Они черствы, как дрова.

   - Ваша мрачность! - отвечал испуганный бес. - Других не мог достать. Правда, что сочинения несколько старые, но зато какие издания! - самые новые: только что из печати.

   - Сколько раз говорил я тебе, что не люблю вещей разогретых?.. Притом же я приказал подавать себе только лёгкое и приятное, а ты подсунул мне что-то такое жёсткое, сухое, безвкусное...

   - Мрачнейший повелитель! Смею уверить вас, что это лучшие творения нашего времени.

   - Это лучшие творения вашего времени?.. Так ваше время ужасно глупо!

   - Не моя вина, ваша мрачность: я библиотекарь, глупостей не произвожу, а только привожу их в порядок и систематически располагаю. Вы изволите говорить, что сухари не довольно легки - легче этих и желать невозможно: в целой этой бочке, в которой найдёте вы всю прошлогоднюю словесность, нет ни одной твёрдой мысли. Если же они не так свежи, то виноват ваш пьяный Харон, который не далее вчерашнего дня сорок корзин произведений последних четырёх месяцев во время перевозки уронил в Лету...

   Между тем как библиотекарь всячески оправдывался, Сатана из любопытства откинул обёртку оставшегося у него в руках куска книги и увидел следующий остаток заглавия: ".........ец .....оман ....торич...., сочин... н.....830".

   - Что это такое? - сказал он, пяля на него грозные глаза. - Это даже не разогретое?.. Э?.. Смотри: 1830 года?..

   - Видно, оно не стоило того, чтобы разогревать, - примолвил толстый бес с глупою улыбкой.

   - Да это с маком! - воскликнул Сатана, рассмотрев внимательнее тот же кусок книги.

   - Ваша мрачность! Скорее уснёте после такого завтрака, - отвечал бес, опять улыбаясь.

   - Ты меня обманываешь, да ты же ещё и смеёшься!.. - заревел Сатана в адском гневе. - Поди ко мне ближе.

   Толстый бес подошёл к нему со страхом. Сатана поймал его за ухо, поднял на воздух как пёрышко, положил в лежащий подле него шестиаршинный фолиант сочинений Аристотеля на греческом языке, доставшийся ему в наследство из библиотеки покойного Плутона, затворил книгу и сам на ней уселся. Под тяжестью гигантских членов подземного властелина несчастный смотритель адова книгохранилища в одно мгновение сплюснулся между жёсткими страницами классической прозы наподобие сухого листа мяты. Сатана определил ему в наказание служить закладкою для этой книги в продолжение 1111 лет: Сатана надеется в это время добиться смысла в сочинениях Аристотеля, которые читает он почти беспрерывно. Пустое!..

   - Приищи мне из проклятых на место этого педанта кого-либо поумнее, - сказал он, обращаясь к верховному визирю и любимцу своему, Вельзевулу. - Я намерен сделать, со временем, моим книгохранителем того великого библиотекаря и профессора, который недавно произвёл на севере такую ужасную суматоху. Когда он к нам пожалует, ты немедленно введи его в должность: только не забудь приковать его крепкою цепью к полу библиотеки, не то он готов и у меня, в аду, выкинуть революцию и учредить конституционные бюджеты.

   - Слушаю! - отвечал визирь, кланяясь в пояс и с благоговением целуя конец хвоста Сатаны.

   Царь чертей стал копаться в бочке, ища лучших сухарей. Он взял Гернани, Исповедь, Петра Выжигина, Рославлева, Шемякин Суд и кучу других отличных сочинений; сложил их ровно, помочил в урне, вбил себе в рот, проглотил и запил дёгтем. И надобно знать, что как скоро Сатана съест какую-нибудь книгу, слава её на земле вдруг исчезает и люди забывают об её существовании. Вот почему столько плодов авторского гения, сначала приобрётших громкую известность, впоследствии внезапно попадают в совершенное забвение: Сатана выкушал их с своим кофе!.. О том нет ни слова ни в одной истории словесности, однако ж это вещь официальная.

   Повелитель ада съел таким образом в один завтрак словесность нашу за целый год: у него тогда был чертовский аппетит. Кушая свой кофе, он бросал беспокойный взор на залу и присутствующих. Что-то такое беспокоило его зрение: он чувствовал в глазах неприятную резь. Вдруг, посмотрев вверх, он увидел в потолке расщелину, чрез которую пробивались последние лучи заходящего на земле солнца. Он тотчас угадал причину боли глаз своих и вскричал:

   - Где архитектор?.. Где архитектор?.. Позовите ко мне этого вора.

   Длинный, бледный, сухощавый проклятый пробился сквозь толпу и предстал пред его нечистою силой. Он назывался дон Диего да-Буфало. При жизни своей строил он соборную церковь в Саламанке, из которой украл ровно три стены, уверив казённую юнту, имевшую надзор над этою постройкою, что заготовленный кирпич растаял от беспрерывных дождей и испарился от солнца. За сей славный зодческий подвиг он был назначен, по смерти, придворным архитектором Сатаны. В аду места даются только истинно достойным.

   - Мошенник! - воскликнул Сатана гневно (он всегда так восклицает, рассуждая с своими чиновниками). - Всякий день подаёшь мне длинные счёты издержкам, будто употреблённым на починку моих чертогов, а между тем куда ни взгляну - повсюду пропасть дыр и расщелин?..

   - Старые здания, ваша мрачность! - отвечал проклятый, кланяясь и бесстыдно улыбаясь. - Старые здания... ежедневно более и более приходят в ветхость. Эта расщелина произошла от последнего землетрясения. Я уже несколько раз имел честь представлять вашей нечистой силе, чтоб было позволено мне сломать весь этот ад и выстроить вам новый, в нынешнем вкусе.

   - Не хочу!.. - закричал Сатана. - Не хочу!.. Ты имеешь в предмете обокрасть меня при этом случае, потом выстроить себе где-нибудь адишко из моего материала, под именем твоей племянницы, и жить маленьким сатаною. Не хочу!.. По-моему, этот ад ещё весьма хорош: очень жарок и тёмен, как нельзя лучше. Сделай мне только план и смету для починки потолка.

   - План и смета уже сделаны. Вот они. Извольте видеть: надобно будет поставить две тысячи колонн в готическом вкусе: теперь готические колонны в большой моде: сделать греческий фронтон в виде трёхугольной шляпы: без этого нельзя же!.. переменить архитраву; большую дверь заделать в этой стене, а пробить другую в противоположной; переложить пол; стены украсить кариатидами; сломать старый дворец для открытия проспекта со стороны тартара; построить два новые флигеля и лопнувшее в потолке место замазать алебастром - тогда солнце отнюдь не будет беспокоить вашей мрачности.

   - Как?.. Что?.. - воскликнул Сатана в изумлении. - Все эти постройки и перестройки по поводу одной дыры?

   - Да, ваша мрачность! Точно, по поводу одной дыры. Архитектура предписывает нам, заделывая одну дыру, немедленно пробивать другую для симметрии...

   - Послушай, плут! Перестань обманывать меня! Ведь я тебе не член испанской Строительной Юнты.

   Проклятый поклонился в землю, плутовски улыбаясь.

   - Велю замять тебя с глиною и переделать на кирпич для починки печей в геенне...

   Он опять улыбнулся и поклонился.

   - Да и любопытно мне знать, сколько всё это стоило б по твоим предположениям?

   - Безделицу, ваша мрачность. При должной бережливости, производя эти починки хозяйственным образом, с соблюдением казённого интереса, они обойдутся в 9 987 408 558 777 900 009 675 999 червонцев, 99 штиверов и 49 1/2 пенса. Дешевле никто вам не починит этого потолка.

   Сатана сморщился, призадумался, почесал голову и сказал:

   - Нет денег!.. Теперь время трудное, холерное...

   Он протянул руку к бочке: все посмотрели на него с любопытством. Он вытащил из неё две толстые книги: Умозрительную физику В** и Курс умозрительной философии Шеллинга; раскрыл их, рассмотрел, опять закрыл и вдруг швырнул ими в лоб архитектору, сказав:

   - На!.. Возьми эти две книги и заклей ими расщелину в потолке: чрез эти умозрения никакой свет не пробьётся.

   Метко брошенные книги пролетели сквозь пустую голову тени бывшего архитектора точно так же, как пролетает полный курс университетского учения сквозь порожние головы иных баричей, не оставив после себя ни малейшего следа - и упали позади на пол. Архитектор улыбнулся, поклонился, поднял глубоко-мудрые сочинения и пошёл заклеивать ими потолок.

   Немецкий студент, приговорённый в Майнце к аду за участие в Союзе добродетели, шепнул ***ову, известному любителю Канта, Окена, Шеллинга, магнетизма и пеннику:

   - Этот скряга, Сатана, точно так судит о философии и умозрительности, как ***ой о древней российской истории.

   - Неудивительно!.. - отвечал ***ов с презрением. - Он враг всякому движению умственному...

   - Что?.. - вскричал сердито Сатана, который везде имеет своих лазутчиков и всё слышит и видит. - Что такое вы сказали?.. Ещё смеете рассуждать!.. Подите ко мне, шуты! Научу я вас делать свои замечания в моём аду!

   Черти, смотрящие за порядком в зале, привели к нему дерзких питомцев любомудрия. Сатана схватил одного из них за волосы, поднял на воздух, подул ему в нос и сказал:

   - Поди, шалун, в геенну - чихать два раза всякую секунду в продолжение 3333 лет, а ты, отчаянный философ, - промолвил он, обращаясь к ***ову, - сиди подле него и приговаривай: "Желаю вам здравствовать!" Подите прочь, дураки!

   Засим обратился он к визирю своему, Вельзевулу, и спросил о дневной очереди. Визирь отвечал, что в тот вечер должны были докладывать ему обер-председатель мятежей и революций, первый лорд-дьявол журналистики, великий чёрт словесности и главноуправляющий супружескими делами.

   Предстал чёрт старый, гадкий, оборванный, изувеченный, грязный, отвратительный, со всклокоченными волосами, с одним выдолбленным глазом, с одним сломанным рогом, с когтями, как у гиены, с зубами без губ, как у трупа, и с большим пластырем, прилепленным сзади, пониже хвоста. Под мышкою торчала у него кипа бумаг, обрызганных грязью и кровью; на голове - старая кучерская лакированная шляпа, трехцветная кокарда; за поясом - кинжал и пара пистолетов; в руках - дубина и ржавое ружьё без замка. Карманы его набиты были камнями из мостовой и кусками бутылочного стекла.

   Всяк, и тот даже, кто не бывал в Париже, легко угадал бы по его наружности, что это должен быть злой дух мятежей, бунтов, переворотов... Он назывался Астарот.

   Он предстал, поклонился и перекувырнулся раза три на воздухе, в знак глубочайшего почтения.

   - Ну что?.. - вопросил царь чертей. - Что нового у тебя слышно?

   - Ревность к престолу вашей мрачности, всегда руководившая слабыми усилиями моими, и должная заботливость о пользах вверенной мне части...

   - Стой! - воскликнул Сатана. - Я знаю наизусть это предисловие: все доклады, в которых ни о чём не говорится, начинаются с ревности к моему престолу. Говори мне коротко и ясно: сколько у тебя новых мятежей в работе?

   - Нет ни одного порядочного, ваша мрачность, кроме бунта паши египетского против турецкого султана. Но о нём не стоит и докладывать, потому что дело между басурманами.

   - А зачем нет ни одного? - спросил грозно Сатана. - Не далее как в прошлом году восемь или девять мятежей было начатых в одно и то же время. Что ты с ними сделал?

   - Кончились, ваша мрачность.

   - По твоей глупости, недеятельности, лености; по твоему нерадению...

   - Отнюдь не потому, мрачнейший Сатана. Вашей нечистой силе известно, с каким усердием действовал я всегда на пользу ада, как неутомимо ссорил людей между собою: доказательством тому - сломанный рог и потерянный глаз, который имею честь представить...

   - Об этом глазе толкуешь ты мне 800 лет сряду: я читал, помнится, в сочинениях болландистов, что его вышиб тебе башмаком известный Пётр Пустынник во время первого крестового похода, а рог ты сломал ещё в начале XVII века, когда, подружившись с иезуитами, затеял на севере глупую шутку прикинуться несколько раз кряду Димитрием...

   - Конечно, мрачнейший Сатана, что эти раны немножко стары; подвизаясь непрестанно за вашу славу, теперь вновь я опасно ранен, именно: в стычке, последовавшей близ Кракова, когда с остатками одной достославной революции принужден был уходить бегом на австрийскую границу. Если ваша мрачность не верите, то, с вашего позволения, извольте посмотреть сами...

   И, обратясь спиною к Сатане, он поднял рукою вверх свой хвост и показал пластырь, прилепленный у него сзади. Сатана и всё адское собрание расхохотались как сумасшедшие.

   - Ха, ха, ха, ха!.. Бедный мой обер-председатель мятежей!.. - воскликнул повелитель ада в весёлом расположении духа. - Кто же тебя уязвил так бесчеловечно?

   - Донской казак, ваша мрачность, своим длинным копьём. Это было очень забавно, хотя кончилось неприятно. Я порасскажу вам всё, как что было, и в нескольких словах дам полный отчёт в последних революциях. Во-первых, вашей мрачности известно, что года два тому назад я произвёл прекрасную суматоху в Париже. Люди дрались и резались дня три кряду, как тигры, как разъёренные испанские быки: кровь лилась, дома горели, улицы наполнялись трупами, и никто не знал, о чём идёт дело...

   - Ах, славно!.. Вот славно!.. Вот прекрасно!.. - воскликнул Сатана, потирая руки от радости. - Что же далее?

   - На четвёртый день я примирил их на том условии, что царь будет у них государем, а народ царём...

   - Как?.. Как?..

   - На том условии, ваша мрачность, что царь будет государем, а народ царём.

   - Что это за чепуха?.. Я такого условия не понимаю.

   - И я тоже. И никто его не понимает. Однако люди приняли его с восхищением.

   - Но в нём нет ни капли смысла.

   - Потому-то оно и замысловато.

   - Быть не может!

   - Клянусь проклятейшим хвостом вашей мрачности.

   - Что ж из этого выйдет?

   - Вышла прекрасная штука. Этою сделкой я так запутал дураков людей, что они теперь ходят как опьяневшие, как шальные...

   - Но мне какая от того польза? Лучше бы ты оставил их драться долее.

   - Напротив того, польза очевидна. Подравшись, они перестали бы драться, между тем как на основании этой сделки они будут ссориться ежедневно, будут непрестанно убивать, душить, расстреливать и истреблять друг друга, доколе царь и народ не сделаются полным царём и государём. Ваша мрачность будете от сего получать ежегодно верного дохода по крайней мере 40 000 погибших душ.

   - Bene! - воскликнул Сатана и от удовольствия нюхнул в один раз три четверти и два четверика железных опилков вместо табаку. - Что же далее?

   - Далее, ваша мрачность, есть в одном месте, на земле, некоторый безыменный народ, живущий при большом болоте, который с другим, весьма известным народом, живущим в болоте, составляет одно целое. Не знаю, слыхали ль вы когда-нибудь про этот народ или нет?

   - Право, не помню. А чем он занимается, этот безыменный народ?

   - Прежде он крал книги у других народов и перепечатывал их у себя; также делал превосходные кружева и блонды и был нам, чертям, весьма полезен, ибо за его кружева и блонды множество прекрасных женщин предавались в наши руки. Теперь он ничего не делает: разорился, обеднел, и не впрок ни попу, ни чёрту - только мелет вздор и сочиняет газеты, которых никто не хочет читать.

   - Нет, никогда не слыхал я о таком народе!.. - примолвил Сатана и... чих!.. громко чихнул на весь ад. Все проклятые тихо закричали: "Ура!!!", а в брюссельских газетах на другой день было напечатано, что голландцы ночью подъехали под Брюссель и выстрелили из двухсот пушек.

   - Этот приболотный народ, - продолжал чёрт мятежей, - жил некоторое время довольно дружно с упомянутым народом болотным; но я рассорил их между собою и из приболотного народа сделал особое приболотное царство, в котором тоже положил правилом, чтобы известно было, кто царь, а кто государь. Вследствие сего, ваша мрачность, можете надеяться получить оттуда ещё 10 000 погибших годового дохода.

   - Gut! - сказал Сатана. - Что же далее?

   - Потом я пошевелил ещё один народ, живший благополучно на сыпучих песках по обеим сторонам одной большой северной реки. Вот уж был истинно забавный случай! Никогда ещё не удавалось мне так славно надуть людей, как в этом деле: да, правду сказать, никогда и не попадался мне народ такой легковерный. Я так искусно настроил их, столь вскружил им голову, запутал все понятия, что они дрались как сумасшедшие в течение нескольких месяцев, гибли, погибли и теперь ещё не могут дать себе отчёта, за что дрались и чего хотели. При сей оказии я имел счастие доставить вам с лишком 100 000 самых отчаянных проклятых.

   - Барзо добже! - примолвил Сатана, который собаку съел на всех языках. - Что же далее?

   - После этих трёх достославных революций я удалился в Париж, главную мою квартиру, и от скуки написал учёное рассуждение "О верховной власти сапожников, поденщиков, наборщиков, извозчиков, нищих, бродяг и проч.", которое желаю иметь честь посвятить вашей мрачности.

   - Посвяти его своему приятелю, человеку обоих светов, - возразил Сатана с суровым лицом. - Мне не нужно твоего сочинения; желаю знать, чем кончилась та революция, которую затеял ты где-то на песках, над рекою, на севере.

   - Ничем, ваша мрачность. Она кончилась тем, что нас разбили и разогнали и что, в замешательстве, брадатый казак, который вовсе не знает толку в достославных революциях, кольнул меня жестоко a posteriori, как вы сами лично изволили свидетельствовать.

   - Что же далее?

   - Далее ничего, мрачнейший Сатана. Теперь я увечный, инвалид, и пришёл проситься у вашей нечистой силы в отпуск за границу на шесть месяцев, к тёплым водам, для излечения раны...

   - Отпуска не получишь, - вскричал страшный повелитель чертей, - во-первых, ты недостоин, а во-вторых, ты мне нужен: дела дипломатические, говорят, всё ещё запутаны. Но возвратимся к твоей части. Ты рассказал мне только о трёх революциях: куда же девались остальные? Ты ещё недавно хвастал, будто в одной Германии завёл их пять или шесть.

   - Не удались, ваша мрачность.

   - Как не удались?

   - Что же мне делать с немцами, когда их расшевелить невозможно!.. Извольте видеть: вот и теперь есть у меня с собою несколько десятков немецких возбудительных прокламаций, речей, произнесённых в Гамбахе, и полных экземпляров газеты "Die deutsche Tribune". Я раскидываю их по всей Германии, но немцы читают их с таким же отчаянным хладнокровием, с каким пьют они пиво со льдом и танцуют вальс под музыку: "Mein lieber Augustchen"!.. Несколько сумасшедших студентов и докторов прав без пропитания кричат, проповедуют, мечутся, но это не производит никакого действия в народе. Мне уже эти немцы надоели: уверяю вашу мрачность, что из них никогда ничего не выйдет. Даже и проклятые из них ненадёжны: они холодны до такой степени, что вам всеми огнями ада и разогреть их не удастся, не то чтоб сжарить как следует.

   - Что же ты сделал в Италии?

   - Ничего не сделал.

   - Как ничего!.. Когда я приказал всего более действовать в Италии и даже обещал щепотку табаку, если успеешь перевернуть вверх ногами Папские владения.

   - Вы приказали, и я действовал. Но итальянцы - настоящие бабы. В начале сего года учредил я между ними прекрасный заговор: они поклялись, что отвагою и мятежническими доблестями превзойдут древних римлян, и я имел причину ожидать полного успеха, как вдруг, ночью, ваша мрачность изволили слишком громко... с позволения сказать... кашлянуть, что ли?.. так, что земля маленько потряслась над вашею спальнею. Мои герои, испугавшись землетрясения, побежали к своим капуцинам и высказали им на исповеди весь наш заговор - и все были посажены в тюрьму. Я сам находился в ужасной опасности и едва успел спасти жизнь: какой-то капуцин гнался за мною с кропилом в руке чрез всю Болонью. К Риму подходить я не смею: вам известно, что ещё в V веке заключён с нами договор, подлинная грамота коего, писанная на бычачьей шкуре, хранится поныне в Ватиканской библиотеке между тайными рукописями - этим договором черти обязались не приближаться к стенам Рима на десять миль кругом...

   - У тебя на всё своя отговорка, - возразил недовольный Сатана, - по твоей лености выходит, что в нынешнее время одни лишь черти будут свято соблюдать договоры. Ну, что в Англии?

   - Покамест ничего, но будет, будет!.. Теперь прошёл билль о реформе, и я вам обещаю, что лет чрез несколько подниму вам в том краю чудесную бурю. Только потерпите немножко!..

   - Итак, теперь решительно нет у тебя ни одной революции?

   - Решительно ни одной, ваша мрачность! Кроме нескольких текущих мятежей и бунтов по уездам в конституционных государствах, где это в порядке вещей и необходимо для удостоверения людей, что они действительно пользуются свободою, то есть, что они беспрепятственно могут разбивать друг другу головы во всякое время года.

   - Однако, любезный Астарот, я уверен, что ежели ты захочешь, то всё можешь сделать, - присовокупил царь чертей. - Постарайся, голубчик! Пошевелись, похлопочи...

   - Стараюсь, бегаю, хлопочу, ваша мрачность! Но трудно: времена переменились.

   - Отчего же так переменились?

   - Оттого что люди не слишком стали мне верить.

   - Люди не стали тебе верить? - воскликнул изумлённый Сатана. - Как же это случилось?

   - Я слишком долго обманывал их обещаниями блистательной будущности, богатства, благоденствия, свободы, тишины и порядка, а из моих революций, конституций, камер и бюджетов вышли только гонения, тюрьмы, нищета и разрушение. Теперь их не так легко надуешь: они сделались чрезвычайно умны.

   - Молчи, дурак! - заревел Сатана страшным голосом. - Как ты смеешь лгать предо мною так бессовестно? Будто я не знаю, что люди никогда не будут умны?..

   - Однако уверяю вашу мрачность...

   - Молчи!..

   Чёрт мятежей по врождённой наглости хотел ещё отвечать Сатане, как тот в ужасном гневе соскочил с своего седалища и бросился к нему с пылающим взором, с разинутою пастью, с распростёртыми когтями, как будто готовясь растерзать его.

   Астарот бежать! - Сатана за ним!..

   Проклятые со страха стали прятаться в дырках и расщелинах, влезать на карнизы, искать убежища на потолке. Суматоха была ужасная, как во французской камере депутатов при совещаниях о водворении внутреннего порядка или о всеобщем мире.

   Сатана гонялся за Астаротом по всей зале, но обер-председатель революций, истинно с чертовскою ловкостью, всегда успевал ускользнуть у него почти из рук. Это продолжалось несколько минут, в течение коих они пробежали друг за другом 2000 вёрст в разных направлениях. Наконец повелитель ада поймал коварного министра своего за хвост...

   Поймав и держа за конец хвоста, он поднял его на воздух и сказал с адскою насмешкой:

   - А!.. Ты толкуешь мне об уме людей!.. Постой же, негодяй!.. Смотри, чтобы немедленно произвёл мне где-нибудь между ними революцию под каким бы то ни было предлогом: иначе, я тебя!.. quos ego!.. как говорит Вергилий...

   И, в пылу классической угрозы, повертев им несколько раз над головою, он бросил его вверх со всего размаху.

   Бедный чёрт мятежей, пробив собою свод ада, вылетел в надземный воздух и несколько часов кряду летел в нём, как бомба, брошенная из большой Перкинсовой мортиры. Астрономы направили в него свои телескопы и, приметив у него хвост, приняли его за комету: они тотчас исчислили, во сколько времени совершит она путь свой около солнца, и для успокоения умов слабых и суеверных издали учёное рассуждение, говоря: "Не бойтесь! Это не чёрт, а комета". - Г. Е*** напечатал в "Северной пчеле", что хотя это, может статься, и не комета, а чёрт, но он не упадёт на землю: напротив того, он сделается луною, как то уже предсказано им назад тому лет двадцать. - Теперь, после изобретения Фрауэнгоферова телескопа, и летучая мышь не укроется в воздухе от астрономов: они всех их произведут в небесные светила.

   Между тем чёрт мятежей летел, летел, летел и упал на землю, с треском и шумом, - в самом центре Парижа. Но черти - как кошки: падения им не вредны. Астарот мигом приподнялся, оправился и немедленно стал кричать во всё горло: "Долой министров! Долой короля! Да здравствует свобода! Виват Республика! Виват Лафайет! Ура Наполеон II!" - стал бросать в окна каменьями и бутылками, коими были наполнены его карманы; стал бить фонари и стрелять из пистолетов - и в одно мгновение вспыхнул ужасный бунт в Париже.

   Сатана, выбросив Астарота на землю, важно возвратился к своему престолу, воссел, выпыхался, понюхал опилок и сказал:

   - Видишь, какой бездельник!.. Чтоб ничего не делать, он вздумал воспевать передо мною похвалы уму человеческому!.. Покорно прошу сказать, когда этот прославленный ум был сильнее нашего искушения?.. Люди всегда будут люди. Ох эти любезные, дорогие люди!.. Они на то лишь и годятся, что ко мне в проклятые... Кто теперь следует к докладу?

   Представьте себе чертёнка - ведь вы чертей видали? - представьте себе чертёнка ростом с обыкновенного губернского секретаря, 2 аршина и 1/2 вершка, с петушиным носом, с собачьим челом, с торчащими ушами, с рогами, с когтями и с длинным хвостом; одетого - как всегда одеваются черти! - одетого по-немецки, в чулках, сшитых из старых газет, в штанах из старых газет, в длинном фраке из старых газет, с высоким, аршин в девять, остроконечным колпаком на голове, склеенным из журнальных корректур в виде огромного шпица, на верхушке коего стоит бумажный флюгерок, вертящийся на деревянном прутике и показывающий, откуда дует ветер - и вы будете иметь понятие о забавном лице и форменном наряде пресловутого Бубантуса, первого лорда-дьявола журналистики в службе его мрачности.

   Бубантус - большой любимец повелителя ада: он исправляет при нём двойную должность - придворного клеветника и издателя ежедневной газеты, выходящей однажды в несколько месяцев под заглавием: "Лгун из лгунов". В аду это официальная газета: в ней, для удовлетворения любопытства царя тьмы, помешаются одни только известия неосновательные, ибо основательные он находит слишком глупыми и недостойными его внимания. И дельно!..

   С совиным пером за ухом, с чёрным портфелем под мышкою, весь запачканный желчью и чернилами, подошёл он к седалищу сурового обладателя подземного царства и остановился: остановился, поклонился, сделал пируэт на одной ноге и опять поклонился и сказал:

   - Имею честь рекомендоваться!..

   Сатана промолвил:

   - Любезный Бубантушка, начинай скорее свой доклад, только говори коротко и умно, потому что я сердит и скучаю...

   И он зевнул ужасно, раскрыв рот шире жерла горы Везувия: дым и пламя заклубились из его горла.

   - Мой доклад сочинён на бумаге, - отвечал нечистый дух журналистики. - Как вашей мрачности угодно его слушать: романтически или классически?.. То есть снизу вверх или сверху вниз?

   - Слушаю снизу вверх, - сказал Сатана. - Я люблю романтизм: там всё темно и страшно и всякое третье слово бывает непременно мрак или мрачный - это по моей части.

   Бубантус начал приготовляться к чтению. Сатана присовокупил:

   - Садись, мой дорогой Бубантус, чтоб тебе было удобнее читать.

   Бубантус оборотился к нему задом и поклонился в пояс: под землёю это принятый и самый вежливый образ изъявления благодарности за приглашение садиться. Он окинул взором залу и, нигде не видя стула, снял с головы свой бумажный шпицеобразный колпак, поставил его на пол, присел, сжался, прыгнул на десять аршин вверх, вскочил и сел на самом флюгерке его; сел удивительно ловко - ибо вдруг попал он своим rectum на конец прутика и воткнулся на него ровно, крепко и удобно; принял важный вид, вынул из портфеля бумагу, обернул е` вверх ногами, чихнул, свистнул и приступил к чтению с конца, на романтический манер:

   "и проч., и проч., слугою покорнейшим вашим пребыть честь Имею. невозможно людьми управлять иначе..."

   - И проч., и проч.!.. - воскликнул Сатана, прерывая чтение. - Визирь, слышал ли ты это начало? И проч., и проч.!.. Наш Бубантус, право, мастер сочинять. Доселе статьи романтические обыкновенно начинались с И, с Ибо, с Однако ж, но никто ещё не начал так смело, как он, с и проч. Романтизм - славное изобретение!

   - Удивительное, ваша мрачность, - отвечал визирь, кланяясь.

   - На будущее время я не иначе буду говорить с тобою о делах, как романтически, то есть наоборот.

   - Слушаю, ваша мрачность! - примолвил визирь, - это будет гораздо вразумительнее. В самом деле, истинно адские понятия никаким другим слогом не могут быть выражены так сильно и удобно, как романтическим.

   - Как мы прежде того не догадались! - сказал царь чертей. - Я, вероятно, всегда любил романтизм?..

   - Ваша мрачность всегда имели вкус тонкий и чертовский.

   - Читан, - сказал Сатана, обращаясь к злому духу журналистики, - но повтори и то, что прочитал: мне твой слог нравится.

   Бубантус повторил:

   "и проч., и проч., слугою покорнейшим вашим пребыть честь Имею..."

   - Как?.. Только слугою? - прервал опять Сатана. - Ты в тот раз читал умнее.

   - Только слугою, ваша мрачность, - возразил чёрт журналов, - я и прежде читал слугою и теперь так читаю. Я не могу более подписываться: вашим верноподданным.

   - Почему?

   - Потому что мы, в Париже, торжественно протестовали против этого слова почти во всех журналах: оно слишком классическое, мифологическое, греческое, феодальное...

   - Полно, так ли, братец?

   - Точно так, ваша мрачность! Со времени учреждения в Западной Европе самодержавия чёрного народа все люди - цари: так говорит г. Моген. Я даже намерен заставить предложить в следующее собрание французских Палат, чтобы вперёд все частные лица подписывались: Имею честь быть вашим милостивым государем, а один только король писался бы покорнейшим слугою.

   - Странно! - воскликнул Сатана с весьма недовольным видом. - Неужели всё это романтизм!

   - Самый чистый романтизм, ваша мрачность. В романтизме главное правило, чтобы всё было странно и наоборот.

   - Продолжай!

   Бубантус продолжал:

   "невозможно людьми управлять иначе: в искушение вводить и обещаниями лживыми увлекать, дерзостью изумлять, искусно их надувать уметь надобно, извольте сие знать, мрачность ваша, как в дураках остались совершенно они, чтоб, стараясь, ибо..."

  

   - Стой! - закричал Сатана, и глаза у него засверкали как молнии. - Стоп!.. Полно! Ты сам останешься у меня в дураках. Как ты смеешь говорить, что моя мрачность?.. Не хочу я более твоего романтизма. Читай мне классически, сверху вниз.

   - Но здесь дело идёт не о вашей мрачности, а о людях, - возразил испуганный чертёнок. - Слог романтический имеет то свойство, что над всяким периодом надобно крепко призадуматься, пока постигнешь смысл оного, буде таковой налицо в оном имеется.

   - А я думать не хочу! - сказал грозный обладатель ада. - На что мне эта беда?.. Я вашего романтизма не понимаю. Это сущий вздор: не правда ли, мой верховный визирь?

   - Совершеннейшая правда! - отвечал Вельзевул, кланяясь. - Слыханное ли дело, читая думать?..

   - Сверх того, - присовокупил царь чертей, - я примечаю в этом слоге выражения чрезвычайно дерзкие, неучтивые, которых никогда не встречал я в прежней классической прозе, гладкой, тихой, покорной, низкопоклонной...

   - Без сомнения! - подтвердил визирь. - Романтизм есть слог мотов, буянов, мятежников, лунатиков, и для таких больших вельмож, как вы, слог классический гораздо удобнее и приличнее: по крайней мере он не утруждает головы и не пугает воображения.

   - Мой верховный визирь рассуждает очень здраво, - сказал Сатана с важностью, - я большой вельможа. Читай мне классически, не утруждая моей головы и не пугая моего воображения.

   Бубантус, обернув бумагу назад, стал читать сначала:

  

  

   Мрачнейший Сатана!

   Имею честь донести вашей нечистой силе, что, стараясь распространять более и более владычество ваше между родом человеческим, для удобнейшего запутания означенного рода в наши тенета, подведомых мне журналистов разделил я на всей земле на классы и виды и каждому из них предписал особенное направление. В одной Франции учредил я четыре класса журналописцев, не считая пятого. Первый класс назван мною журналистами движения, второй - журналистами сопротивления, третий - журналистами уклонения, четвёртый - журналистами возвращения. Пятый именуется среднею серединой. Одни из них тащат умы вперёд, другие тащат их назад, те тащат направо, те налево, тогда как последователи средней середины увертываются между ними, как бесхвостая лиса, - и все кричат, и все шумят, все вопиют, ругают, стращают, бесятся, грозят, льстят, клевещут, обещают, все предвещают и проповедуют бунты, мятежи, бедствия, кровь, пожар, слёзы, разорение: только слушай да любуйся! Читатели в ужасе, не знают, что думать, не знают, чему верить и за что приняться: они ежечасно ожидают гибельных происшествий, бегают, суетятся, укладывают вещи, прячут пожитки, заряжают ружья, хотят уйти и хотят защищаться и не разберут, кто враг, кто приятель, на кого нападать и кого покровительствовать: днём они не докушивают обеда, ввечеру боятся искать развлечений, ночью внезапно вскакивают с постели: одним словом, беспорядок, суматоха, буря умов, волнение умов и желаний, вьюга страстей, грозная, неслыханная, ужасная - и всё это по милости газет и журналов, мною созданных и руководимых!

   Не хвастая, ваша мрачность, я один более проложил людям путей к пагубе, чем все прочие мои товарищи. Я удвоил общую массу греха. Прежде люди грешили только по старинному, краткому списку грехов, теперь они грешат ещё по журналам и газетам: по ним лгут, крадут, убивают, плутуют, святотатствуют, по ним живут и гибнут в бесчестии. Мои большие печатные листы беспрерывно колют их в бок, жгут в самое сердце, рвут тела их клещами страстей, тормошат умы их обещаниями блеска и славы, как собаки кусок старой подошвы; подстрекают их против всех и всего, прельщают и, среди прельщения, забрызгивают им глаза грязью; возбуждают в них деятельность и, возбудив, не дают им ни есть, ни спать, ни работать, ни заниматься выгодными предприятиями. Сим-то образом, создав, посредством моих листов, особую стихию политического мечтательства - стихию горькую, язвительную, палящую, наводящую опьянение и бешенство, - я отторгнул миллионы людей от мирных и полезных занятий и бросил их в пучины сей стихии: они в ней погибнут, но они уже увлекли с собою в пропасть целые поколения и ещё увлекут многие.

   Коротко сказать, при помощи сих ничтожных листов я содержу всё в полном смятении, заказываю мятежи на известные дни и часы, ниспровергаю власти, переделываю законы по своему вкусу и самодержавно управляю огромным участком земного шара: Франциею, Англиею, частью Германии, Ост-Индиею, Островами и целою Америкою. Если ваша мрачность желаете видеть на опыте, до какой степени совершенства довёл я на земле адское могущество журналистики, да позволено мне будет выписать из Франции, Англии и Баварии пятерых журналистов и учредить здесь, под землёю, пять политических газет: ручаюсь моим хвостом, что чрез три месяца такую произведу вам суматоху между проклятыми, что вы будете принуждены объявить весь ад состоящим в осадном положении; вашей же мрачности велю сыграть такую пронзительную серенаду на кастрюлях, котлах, блюдах, волынках и самоварах, - где вам угодно, хоть и под вашею кроватью, - какой ни один член средней середины..."