Ренье Анри Де - Встречи господина де Брео

nbsp;  

   Г-н Флоро де Беркайэ погрузился на минуту в задумчивость. Маргарита Жеро воспользовалась этим временем, чтобы высунуть нос из-под одеяла и посмотреть, каков из себя этот докучный посетитель. Г-н де Беркайэ был не в авантаже. Цвет лица его, не поддерживаемый больше вином, лишился красок. Он казался жалким и опустившимся, и к природному его козлиному запаху примешивался душок ризницы. Он продолжал безмолвствовать, как вдруг воскликнул:

   - Странный народ, сударь, эти верующие христиане! Одни находят столь естественным, когда начинают разделять их мнение, что не видят в этом никакой заслуги и ничего, заслуживающего внимания, другие даже оскорбляются тем, что отказываешься от мнения, противоположного ихнему. Им кажется, что для других совершенно достаточно быть безбожниками. Уверяю вас, они смотрели на мое обращение как на неуместную фамильярность. Они сочли это за некоторого рода наглую попытку сравняться с ними и не оставались нечувствительными к подобной дерзости. Некоторым, наконец, не нравится, чтобы число безбожников уменьшалось. Разве безбожники - не отверженные, паршивые стада, заранее обреченные гневу Господнему? В день Страшного суда правосудие Божие, занятое тем, как бы построже наказать нечестивцев, не будет слишком подробно рассматривать проступки обыкновенных грешников, которые, благодаря подобному накоплению, отделаются гораздо легче. Таким образом, сударь, все от меня отвернулись, и я вынужден обращаться к такому нечестивцу, как вы.

   Г-н де Брео был вполне расположен прийти на помощь бедному г-ну Флоро де Беркайэ, но перед этим спросил у него, почему, не найдя в религии того, чего ожидал от нее, он не вернулся к прежнему своему образу мыслей. Г-н де Беркайэ пожал плечами с безнадежным видом, потом вдруг покраснел и поднялся, ударив кулаком по столу.

   - Подумайте, сударь, как они были бы довольны и как возгордились бы при этом! Неужели для того, чтобы уверовать в Бога, нужно всегда иметь эту веру? Вы хотели бы, чтобы Флоро де Беркайэ на себе доказал неопровержимость этого и признал себя неспособным исполнить то, за что взялся? Да, я спасусь, несмотря ни на кого, и, что бы там ни говорили, я докажу им, что это вовсе не так трудно, как они считают. Славную рожу скорчит добрая маркиза де Преньелэ, когда увидит, что я являюсь на небо, да еще в монашеском платье, так как я хочу, сударь, сделаться именно таковым. Мне говорили о хижине отшельника неподалеку от той гостиницы, где мы с вами встретились. Последний отшельник исчез вместе со служаночкой, которая, помните, подавала нам вино. Я хочу заменить его. Хижина - чистенькая, на опушке. Местность людная, жить можно удобно. Крестьяне богомольны; проезжие щедры и милостивы. Туда я и удалюсь. Отращу бороду. У старого Курбуана найду во что одеться. На это и пойдут ваши деньги. Не сомневаюсь, что и вы когда-нибудь навестите меня; нечестие имеет свой срок, и все приедается, даже прекрасные девицы, вроде той, что у вас сейчас под рукой. Ну, оставляю вас, занимайтесь вашими делами, а я пойду по своим, потому что, сударь, раз взялся верить в Бога, нужно действовать начистоту.

   И г-н де Беркайэ, спрятав в карман данные ему г-ном де Брео экю, ушел, не закрыв дверей, а за ним поднялась, вся голая, на кровати прекрасная Маргарита Жеро, очень похожая на искушение, являющееся отшельникам на деревенских картинах фламандских художников.

  

  

   Покуда карета везла г-на Ле Варлона де Вериньи из логовища маленькой Аннеты Курбуан к монастырю Пор-Рояль-де-Шан, он составлял в уме прекрасное слово. Он рассчитывал обратиться с ним к сестре своей, матери Юлии-Анжелике Ле Варлон, когда та покажется у решетки в приемной. Все время переезда по ночным улицам, где раздавался звук копыт по мостовой и лила свой свет рогатая луна, не торопясь обдумывал он периоды, готовясь произнести их с надлежащим благолепием. Жест усиливает слово, и г-н Ле Варлон де Вериньи льстил себя некоторой надеждой, что впечатление, которое производят его слова, увеличивается от манеры их произношения. Мать Юлия-Анжелика узнает выраженными в слове, красота и пристойность которого не ускользнут от се внимания, причины, приведшие ее брата в столь ранний час к пустыни, которой он намеревался более не покидать и куда он нес не столько остатки грешного человека, сколько задатки святого. И г-н Ле Варлон де Вериньи испытывал некоторую гордость от нового своего положения.

   У него было чувство, что он, взятый сам по себе, уже представляет собою зрелище, не лишенное величия, раз на нем проявилась особая благодать Божья. Разумеется, Бог позволяет иногда людям, к которым особенно благоволит, сразу избавиться от греха, но чаще всего он удаляет их от греховности мало-помалу, так сказать, шаг за шагом: очень немногим дано освободиться так сразу, одним скачком, и с таким треском очутиться за пределами демонской власти. Разве способ, которым очистился он от своей скверны, не ставит его в глазах людей на некоторого рода пьедестал, и не представляет ли он своей особой удивительный пример того, как прекраснейшим образом можно в один день разорвать с тем, что служило всю жизнь жалкой привычкой? Так что г-н Ле Варлон де Вериньи не был бы очень удивлен, если бы увидел, что со всех сторон сбегаются люди, теснясь по краям дороги, чтобы насладиться великолепным и редким зрелищем, какое представляла собою его персона.

   Он должен был, однако, признаться, что проезд его совершенно не производил того впечатления, которое ему так живо рисовалось. Дорога продолжала быть безлюдной. По мере того как карета подвигалась, луна заходила и свет ее становился менее ярким. Мрак, который она переставала разгонять, казалось, снова сгущался, но мало-помалу стал утрачивать свою черноту. Он делался менее плотным, казался уже прозрачным, и г-н Ле Варлон де Вериньи различал контуры деревьев и характер местности. Она была безлюдна и погружена в сон. В деревеньке, через которую проезжала карета, ставни были закрыты и двери заперты, никто не показывался на пороге посмотреть, как лошади г-на Ле Варлона де Вериньи рысцой везут его к Господу Богу. Так что г-н Ле Варлон де Вериньи, высунувшийся было из двери, снова откинулся с некоторой досадой на подушки и принялся сызнова строить периоды своей речи и оттачивать красноречивые фразы.

   Меж тем заря начала заниматься, и карета приближалась к Пор-Роялю. Г-н Ле Варлон торопился доехать. Наконец показались монастырские постройки в уединенной долине. Пели петухи. Тихонько звякал колокол. Собака залаяла на остановившуюся карету, и г-н Ле Варлон де Вериньи, сойдя с подножки, решительно позвонился у ворот. Будучи впущен, он велел отвести себя в приемную и попросил вызвать к окошечку мать Юлию-Анжелику.

  

   Г-н Ле Варлон де Вериньи, оставшись один, с уверенностью оглянулся. Ему было хорошо известно это благочестивое место, и раньше он всегда проникал сюда не без некоторого трепета. Голые стены эти казались ему обычно грозными, и решетка эта представлялась ему опасной. Сколько раз подвергался он здесь выговорам со стороны матери Юлии-Анжелики и видел, как желтое лицо ее желтело еще больше от гнева и отвращения! Сколько раз на этом самом месте мать Юлия-Анжелика предупреждала его, что он стремится к бездне и что бездна эта, в которую он низринется, полна грязи и пламени! Тогда он только сгибал спину, но сейчас - иное дело! Так что он шагал по приемной, стуча каблуками по плитам, вполголоса для пробы будил эхо, чтобы знать, как зазвучит его речь и как воспримет ее слух матери Юлии-Анжелики. Матушка не поверит своим ушам при столь неожиданном и счастливом известии, чудесный смысл которого, приписывая всю честь этого обращения всецело Господу Богу, не преминет вызвать некоторое уважение и по отношению к тому, кто оказался предметом столь ясно выраженной и нежданной благодати.

   Как все великие ораторы - эти неизменные образцы,- и г-н Ле Варлон де Вериньи приступил прямо к сущности дела, так что мать Юлия-Анжелика, как только показалась у решетки, сейчас же узнала, к чему клонится речь. Г-н Ле Варлон де Вериньи приступил к изложению ряда относящихся к делу соображений, как вдруг был прерван самым сухим образом, а именно, ему было сказано, что место, куда он намеревается войти, отнюдь не козий загон, а овчарня, что сюда являются не в таком виде, покрытыми греховною нечистотою, но очистившись уже покаянием, что это - собрание благочестивых людей, сошедшихся для жития в Боге, а не скопление грешников, что нужно предварительно проверить, согласятся ли эти господа принять как своего человека такого сорта, что он может внушить им некоторое отвращение, если искренность слов его не подкреплена еще никакими поступками. Мать Юлия-Анжелика присовокупила к этому довольно много жестких слов и кончила тем, что предложила г-ну Ле Варлону де Вериньи смирненько здесь подождать, пока она позаботится узнать, будет ли его просьба уважена или его отошлют к специалистам по великим покаянным делам, которые с помощью таинств, как ударами валька, грязные души обращают в чистые.

  

   Г-н Ле Варлон де Вериньи опешил. Он ожидал, что перед ним настежь распахнут двери и примут его с выражениями радости, и вот он очутился в пустой комнате с голыми стенами, с деревянными скамьями, скорее в положении лакея, ищущего места, чем знаменитого кающегося грешника. Тем не менее, чувствуя себя готовым пройти через все, что окажется нужным, он сел на одну из скамеек и погрузился в размышления.

  

   Мысли его не сделались менее тревожными, так как бедный г-н Ле Варлон де Вериньи беспокоился в глубине души, какие епитимьи ему готовят. У него уже саднило плечи, словно от ударов плетей, а тело чесалось, как от колючей власяницы. Деревянные скамейки не предвещали ничего хорошего. В какое подземелье отведут его? Он воображал солому, кружку с водой, окно под потолком и череп. Чем будут его кормить? Не будучи лакомкой, он не пренебрегал обильной и питательной пищей. Он вообще проголодался, а никто не появлялся. Очевидно, обсуждался вопрос о нем. Он спрашивал себя, не лучше ли, пожалуй, было бы, если бы ему отказали в доступе в это благочестивое убежище и он отправился бы попросту исповедаться приходскому священнику в своих гнусностях; но, с другой стороны, страх перед адом не давал ему покоя. Он в самом деле увидел лик дьявола в чертах этой девочки и совсем по-настоящему чувствовал склонность переменить образ жизни. Лучше было бы, если бы пришли к нему на помощь в этом влечении, чем оставлять тут томиться в ожидании, которому, по-видимому, не предвиделось конца.

   По временам г-н Ле Варлон де Вериньи в нетерпении вставал и принимался ходить по приемной. Было уже за полдень. Проволочки эти, без сомнения, были первой епитимьей и первым искусом, и он решил ему подвергнуться. Он растянулся на деревянной скамье и приготовился соснуть. Вероятно, ему предстояло еще немало строгостей, и он благоразумно решил, насколько мог, подготовиться...

   Разбудила ото сна г-на Ле Варлона де Вериньи чья-то рука, которая трясла его довольно грубо, меж тем как чей-то голос говорил:

   - Ну, сударь, идемте: я вам укажу вашу комнату.

   Личность, произносившая эти слова, стоя перед г-ном Ле Варлоном де Вериньи, была коренастого сложения и с наружностью довольно заурядной. Полное красное лицо, изборожденное морщинами, маленькие живые глазки, беззубый широкий рот, коротко подстриженные волосы с проседью. Большие руки, жилистые и волосатые. На нем было темное платье и деревянная обувь. Вид у него был деревенский и церковный, не то рабочего с фермы, не то пономаря. Г-н Ле Варлон де Вериньи посмотрел на него. Несомненно, это был какой-нибудь служитель, которому поручено было провести его. И г-н Ле Варлон поднялся, чтобы идти за ним, со скамейки, на которой лежал, такой жесткой, что у него все кости разломило. Провожатый, видя, что он потягивается, принялся смеяться.

   - Ну, ну, сударь, можно подумать, что вы привыкли к постелям помягче.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи не любил фамильярности и во всяком другом случае оборвал бы молодца, которому вздумалось бы подшучивать над ним, но тот принадлежал, очевидно, тоже к святым мужам и находился в таком месте, где человек самый незначительный, раз он благочестив, имеет преимущество над грешником.

  

   Выйдя из приемной, г-н Ле Варлон де Вериньи прошел ряд пустынных дворов. Наконец он достиг довольно обширного сада, окруженного высокими стенами и разбитого на квадраты, как огород. Виднелись там плодовые деревья, растущие у стенки или на полной воле. Так как был конец осени, деревья начинали уже ронять желтеющие листья. Человек, за которым шел г-н Ле Варлон де Вериньи, то наклонялся, чтобы поднять упавшее яблоко, то пощупывал запоздавшие на ветках груши. Подошвы его скрипели по гравию дорожки. Г-н Ле Варлон де Вериньи со вздохом вспомнил о теплых и сочных сливах, которые он ел в обществе г-на де Брео, когда они вместе возвращались из Вердюрона; еще глубже вздохнул при мысли о слишком недозрелом плоде, отведать который так некстати посоветовал ему г-н Флоро де Беркайэ. Конечно, г-н де Брео распространит слух об удалении из мира г-на Ле Варлона де Вериньи, и последний почувствовал от этой мысли некоторое удовлетворение. Кто услышал эту новость, наверно, уже представляет себе его коленопреклоненным на каменном полу, готовым запеть псалом, на самом же деле он проходит просто-напросто по фруктовому саду вслед за служителем в деревянных башмаках.

   Тем временем дошли они до опрятного довольно строения, куда проводник г-на Ле Варлона де Вериньи пригласил его войти. Сам он при входе разулся и пошел бесшумными шагами по штучному полу прихожей. Простота дома и его выбеленные стены являли вид приятной свежести. Лестница с деревянными перилами вела к длинному коридору, в который выходил ряд совершенно одинаковых дверей. На каждой была надпись с именем, и г-н Ле Варлон де Вериньи мог прочесть и свое на одной из дверей, ведущей в маленькую комнату, беленькую, где в качестве мебели стояла кровать с сенником, стул и деревянный стол. На нем были две прикрытых тарелки и кусок хлеба. Вид всего этого доставил удовольствие г-ну Ле Варлону де Вериньи. Он был голоден.

   - Вот для подкрепления ваших сил, сударь! - сказал ему разутый человек, открывая тарелку с простым супом и другую - с отварной зеленью.- Покушайте, если угодно, сколько вам нужно; я подожду, когда кончите, и я скажу вам, что имею сказать.

   Указав г-ну Ле Варлону де Вериньи на единственный находившийся здесь стул, сам он без церемонии присел на край кровати.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи большими глотками проглотил свой постный суп, потом принялся за зелень, причем сделал гримасу: зелень показалась ему безвкусной и недоваренной.

   - Хе-хе, сударь, пища, кажется, вам не по вкусу, но вы привыкнете. Овощи неважно приготовлены, а на грядке прекрасно выглядели. Я знаю их, сам за ними ходил. Люблю садоводство, сударь, и здесь предоставляют на мое усмотрение выращивать что мне угодно. Я недостоин этой милости и, будь я рассудителен, киркой своей скорей выкопал бы яму, чтобы зарыть свой сгнивший остов, чем взрывать землю и заставлять ее производить питание для жалкого моего плотского состава, жизнь которого поддерживать и оспаривать у червей, которым оно пойдет на пищу, не стоит; но в земной юдоли нужно ждать часа воли Божьей. Поэтому-то я сюда и удалился; до прихода в это место следовал я путям века сего, и, видя, что ведут они к величайшим опасностям в другом мире, я принял решение, результаты которого вы видите, так как присутствовать при первой вашей у нас трапезе и первых шагах вашего покаяния имеет честь господин де Ла Бежисьер.

   И г-н де Ла Бежисьер засмеялся всеми чертами своего розового, несмотря на седину, лица.

   Г-н де Ла Бежисьер поступил на службу пятнадцати лет, и единственным занятием его было находиться повсюду, где происходила драка, так что к пятидесяти годам он неоднократно совершал поступки, допустимые на войне. Но если среди них есть полезные действия и героические, то в достаточном количестве есть и дурные, и преступные; они-то и дали мысль, в известный момент, г-ну де Бежисьеру, что стоит переменить образ жизни. Проникнутый действием благодати, он удалился в Пор-Рояль, чтобы там искупить свою вину, состоявшую в том, что он был мужчиной. Его обращение, о котором теперь уже забыли, в свое время произвело некоторый шум. Г-н де Ла Бежисьер сам про себя забыл. Он вел незаметную и простую жизнь. Иногда, впрочем, правильные гряды напоминали ему выстроенные войска, и он обращался со своим заступом так, словно рыл окопы. Круглая форма плода в его глазах являлась подобием бомбы или ядра. Лейка звякала, как задетая кираса. Но он не задерживался на всем этом и быстро возвращался к обычному течению мыслей, где смешивались Божья благость и уход за овощами.

   - Да, сударь,- говорил г-н де Ла Бежисьер г-ну Ле Варлону де Вериньи, с трудом жевавшему какие-то бобы, жесткие, как кожа,- мне свет известен, и я покинул мир с тем, чтобы туда не возвращаться больше. Впрочем, я вспоминаю о нем без сожаления. То, что кажется нам в миру самым необходимым, забывается быстро в тиши уединения. Не думайте, однако, что мы тут праздны и бездельны. Далеко не так! Дело не только в том, чтобы возделывать землю в поте лица своего; нужно также образовывать свою душу и свой ум, выпалывать сорные травы, засевать зернами благочестия, орошать молитвами, чтобы произрастали здоровые и достойные плоды, которые спелыми упадут с ветки в корзину нашего спасения в час последнего сбора плодов. Ах, как я хотел бы преподавать вам это двойное садоводство! Ведь мне поручено помогать вам советами первое время вашего пребывания здесь. Но должен вам сказать: не на меня одного возложена эта обязанность; господин Раво вам лучше, чем я, поможет своею мудростью. Да вот, как раз он сам идет вам представиться и приветствовать вас!

   Через открытую дверь действительно вошел маленький черный человечек, сухой, бедно одетый, с круглой скуфейкой на голове, который что-то шептал. Он поклонился г-ну Ле Варлону де Вериньи, тот отвесил ответный поклон и должен был прислушаться к его словам - такой слабый и еле слышный голос был у г-на Раво.

   - Раз вы к нам приняты, сударь, располагайте нами по вашему усмотрению. Господь здесь для всех, и мы будем счастливы, если сможем помочь вам войти с ним в непрерывные сношения, что составляет прелесть и награду нашего отшельничества. Время вам покажется здесь коротким, если вы сумеете надлежащим образом им пользоваться. Господин де Бежисьер, вероятно, советовал вам физический труд, но я прибавлю, что такой труд не имеет значения без труда духовного. Они должны чередоваться, и сам господин де Ла Бежисьер может служить примером: он умеет работать заступом, но также превосходно владеет пером и пишет маленькие поучительные садовые басенки, из которых некоторые могут служить образчиками благочестия и здравого смысла.

   При этой похвале г-н де Ла Бежисьер покраснел, а г-н Раво продолжал еще тише:

   - Что касается меня, то, быть может, господин де Ла Бежисьер сказывал вам, что я занимаюсь переводами и комментированием некоторых мест Священного писания и отдельных произведений отцов церкви. Но определенные часы я отвожу и физической работе. Ежедневно я хожу к колодцу и вытаскиваю ведра с водой. Мне кажется, что подобное занятие подходит к человеку, ищущему истину, и представляет бесхитростный образ этих исканий. Крепко надеюсь, что и вы разделите свое время на две части, одну для работ, другую для занятий, и что, если заботу об одной берет на себя господин де Ла Бежисьер, вы мне позволите руководить вами в другой. Остальную часть дня, сударь, вы будете посвящать молитве. Тут уж никто не может вам помочь. Бог один располагает собственной милостью. Желаю вам получить ее в избытке. Теперь же, господин Ла Бежисьер, предоставим господина Ле Варлона де Вериньи его мыслям. Ему есть о чем пораздумать и необходимо побыть в одиночестве.

   На этом господа де Ла Бежисьер и Раво откланялись г-ну Ле Варлону де Вериньи. Оставшись один, он стал прислушиваться, как удалялись их шаги, тяжелые и глухие у г-на де Ла Бежисьера и легкие, сухие у г-на Раво. От одного в комнате остался запах листьев и земли, от другого - бумаги и чернил...

  

   День не прошел без того, чтобы г-н Ле Варлон де Вериньи не свиделся снова с матерью Юлией-Анжеликой. Она приняла его снова в приемной. Г-н Ле Варлон де Вериньи ждал благочестивых наставлений. Ничуть не бывало! Мать Юлия-Анжелика высказала только желание, чтобы ее брат прежде всего привел в порядок свои земные дела. Она указала ему ряд мероприятий в этом направлении и заставила дать ей полномочия для их выполнения, так что г-н Ле Варлон де Вериньи вернулся в комнату, передав своей сестре право управлять и распоряжаться по своему усмотрению его имуществом. Надежные люди должны были употреблять доходы с него на дела благотворительности, так как он сам в этом мире не нуждался уже ни в чем, кроме Божьего милосердия.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи еще размышлял о новом своем положении, когда вошел мальчик-слуга с подносом. Это была та же похлебка и зелень, что и днем, не было только г-на де Ла Бежисьера, чтобы приправить их своей беседой. Стемнело. Чадящая свеча освещала комнату. Г-ну Ле Варлону де Вериньи было не по себе. Однако он принялся за еду и покончил все дочиста. Нужно же было подкрепить жалкую плоть, которой обязан он был тем, что находится в безлюдной глуши, сидит на хромоногом стуле перед оплывающей свечкой, которая скоро погаснет, и он погрузится во мрак и молчание одинокого и затерянного места, предоставленный, быть может, в добычу искушениям дьявола, так как нечистый дух - вместе с тем и дух тьмы, и темнота всегда небезопасна грешнику.

   Размышляя таким образом, г-н Ле Варлон де Вериньи собирался уже ложиться спать, как вдруг услышал, что по коридору ходят. Прислушавшись, он узнал сухую и торопливую походку г-на Раво. Г-н Раво занимал келью направо, рядом с г-ном Ле Варлоном де Вериньи. В коридоре раздались другие шаги. Тяжелые и грузные, они выдавали г-на де Ла Бежисьера. Носками своих деревянных башмаков, которые он нес в руках, он постучался в двери. Г-н де Ла Бежисьер возвращался из сада, где прошелся перед сном. Он сел на стул и подул на пальцы.

   - Да, сударь, незаметно время летит! Вот и осень! Вечером туманно, и земля сыра. Завтра, если угодно, я покажу вам вашу работу. Ведь не за тем же вы явились сюда, чтобы лентяйничать и бить баклуши? Ну, спокойной ночи, постарайтесь заснуть хорошенько. Если дьявол начнет вас беспокоить, вам стоит только постучать в стенку. Я сплю чутко и сейчас же вскочу. Стану для вас на молитву, чтобы помочь вам в борьбе с нечистым. Если этого будет недостаточно, придется разбудить господина Раво, спящего рядом с вами, и втроем-то, сударь, мы чего-нибудь добьемся.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи не без тревоги смотрел, как уходит г-н де Ла Бежисьер. С томлением он подумывал, не появится ли дьявол, которого он избежал в его соблазнительных формах, в виде каком-нибудь ужасном и отталкивающем, взбешенный, что добыча, на которую он мог рассчитывать, неожиданным образом вырвана у него из рук. Так что после того, как свечка догорела, он продолжал довольно долго лежать не смыкая глаз, причем его мало успокаивало молчание, царившее в доме, нарушаемое лишь деревенским и воинственным храпом г-на де Ла Бежисьера, храпом, к которому по временам примешивалось короткое, сдерживаемое покашливание превосходного г-на Раво.

  

   Возможно, как рассказывал в вечер приключения с маленькой Курбуан г-ну де Брео г-н Ле Варлон де Вериньи, что он через нее окончательно опорожнился от своей греховности, так как теперь он чувствовал себя в состоянии странного спокойствия, и ничто не смущало его в занятиях, в которых прошло первое время его пор-рояльского отдохновения. Он работал, молился и спал совершенно исправным образом. Ему не приходилось будить ни г-на Раво, ни г-на де Ла Бежисьера. Утром он встал; голова свежа, тело бодро. Эти господа, однако, не скрывали от него, что передышка эта, очень может быть, не более как уловка со стороны дьявола и что, несмотря на все, нужно подготовиться ко встрече с ним, если тому вздумается прибегнуть к искушению; очень важно на подобный случай запастись всеми предохранительными средствами, доставляемыми религией.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи не пренебрег этим, но начал успокаиваться и думать, что он на самом деле освободился от тягостного влечения к греху, от которого исцелился столь чудесным образом. Разумеется, г-н Ле Варлон де Вериньи знал, кем ниспослана эта перемена к лучшему, и не переставал благодарить за это Господа Бога: Господь взял на себя главный труд, а именно - поддерживать его в новом его состоянии. Г-н Ле Варлон де Вериньи не был так тщеславен, чтобы заслугу в этом приписывать себе самому. Скорее он полагал, что святость места внушила уважение демону и что у того почти не было желания проникнуть на риск за благочестивое ограждение. Так что он сам преисполнился необыкновенным почтением к этому месту. Ничего на свете не было более прекрасного и удивительного! Ему нравились и местоположение и постройки. Самый воздух, который там вдыхали, казался ему исполненным несравнимых свойств.

   Чувство это поддерживало в нем веселое и довольное настроение, ясно сквозившее в его словах и чертах его лица. Все подробности существования казались ему удобными и приятными, и он исполнял свои разные обязанности с удивительной радостью и готовностью. Ничто не отталкивало его, не утомляло: ни посредственность пищи, ни продолжительность церковных служб, ни однообразие дней. Г-н Ле Варлон де Вериньи был поистине счастливейшим из смертных, проводя время с таким увлечением и необычайной веселостью, что рай начинался для него уже с настоящей минуты.

   Поутру, чуть забрезжит рассвет, он первым просыпался на зов прислуживающего мальчика, который с фонарем в руках обходил коридор и стучался по очереди в каждую дверь; затем сейчас же босиком соскакивал с кровати. Одевался он довольно ловко без посторонней помощи. По правде сказать, этому он научился благодаря своим связям с женщинами. Ему довольно часто приходилось раздеваться донага в любое время дня и быстро разбираться в платье, лежавшем в беспорядке там, куда он его сбросил для удобства. Он благодарил Бога за то, что к его прославлению и служению обращена была эта привычка, оставшаяся еще от времени, когда он подчинялся своей плоти и мало думал о душе. Он испытывал некоторое утешение от сознания, что прошлые его излишества приучили его, по крайней мере, натягивать чулки и штаны и застегивать пуговицы на жилете без посторонней помощи. Не было нужды, чтобы подавали ему рубашку и завязывали галстух. Что касается до парика, так он от него совсем отказался. Он носил свои волосы в натуральном виде. Снарядившись, он обувался в грубые башмаки и, помолившись, начинал свой день.

   Осень круто кончилась, и сразу настала глубокая зима. Солнце поздно вставало и рано ложилось, но тем не менее известное количество часов подлежало занятиям. По совету г-на де Ла Бежисьера и г-на Раво г-н Ле Варлон де Вериньи распределил свои занятия раз навсегда и строго придерживался этого расписания. За молитвой следовала работа, прерываемая ради церковных служб. Г-н Ле Варлон де Вериньи не пропускал ни одной, присутствуя на них с большим чувством веры и благочестия и ведя себя наипоучительнейшим образом. Он любил сливать свой голос с голосами окружающих, и так как он обладал голосом сильным, то он узнавал тембр его среди тех, с которыми он его соединял. У него было также впечатление, что Бог его слушает лучше, чем других. В конце концов, Господь не мог не заметить, что г-н Ле Варлон де Вериньи воспевает ему хвалы и старается изо всех сил, чтобы они звучали громче и достигали ушей Всевышнего. Так что случалось, что иногда к концу службы он оставался без голоса и от него валил пар, словно новый род фимиама.

   В таком-то виде, еще не отдышавшись от псалмов и антифонов, он приходил к себе в келью, где ждал его г-н Раво. Г-н Раво переводил и комментировал Священное писание, но перевод его был более точен, чем благозвучен, и комментарии более существенны, чем изящны. Г-н Ле Варлон де Вериньи был ему очень полезен: привычка к хорошему языку дает навык в выборе слов и оборотов. С этой точки зрения, г-н Ле Варлон де Вериньи просматривал ученые труды г-на Раво. Он придавал им лоск и приятность, которых им не хватало,- и г-н Раво с восторгом видел, как тексты Священного писания облекаются в совершенную и блестящую форму и как размышления, извлеченные им оттуда, уже не представляют собою бесформенную груду, но располагаются в достойном удивления порядке. Так что г-н Раво и г-н Ле Варлон де Вериньи отлично ладили друг с другом, и только приход г-на де Ла Бежисьера мог оторвать г-на Ле Варлона от пера и чернильницы и заставить его взять в руки заступ.

   Г-н де Ла Бежисьер клятвенно обещал посвятить г-на Ле Варлона де Вериньи в садовые работы, но время года было неблагоприятно и приходилось дожидаться весны. Чтобы закалить его в труде и приучить к работе, г-н де Ла Бежисьер уводил его в лес собирать сухие ветки и связывать их в вязанки.

   Не было лучшего зрелища как г-н де Ла Бежисьер за работой. Ни снег, покрывавший землю, ни стужа, заморозившая почву, ни грязь, по которой хлюпали его деревянные башмаки, ничто не останавливало его рвения, не охлаждало его жара. Никакая ноша не была тяжела для его плеч. Г-на Ле Варлона де Вериньи подстрекало соревнование. Он хотел, чтобы его вязанка была такой же величины, как и у г-на Ла Бежисьера, так что зачастую они возвращались оба нагруженные ветвями и, идя рядом, так перепутывались своими вязанками, что с трудом могли их распутать. Всякий раз, складывая свою ношу наземь, г-н де Ла Бежисьер повторял, что это - дрова, похищенные из чистилища, что они, по крайней мере, не будут им поджаривать бока, когда придется им проходить через его огонь перед тем, как они займут свои места, уготовленные им в раю.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи всегда громко смеялся на эти слова. В глубине души он тоже надеялся избежать чистилища: как раз для этого-то он и занимался с г-ном Раво, пел на клиросе и собирал валежник с г-ном де Ла Бежисьером. Не для того ли он отказался от мира? Его обращение было полным и бесповоротным. По этому поводу он удивлялся даже той легкости, с какою порвал путы греха, бывшего для него таким привычным и застарелым и вдруг вылетевшего у него из ума. Он даже задавал себе вопрос, как можно так долго быть привязанным к жалким привычкам, от которых столь легко избавиться и отсутствие которых так мало ощутимо.

   Однажды он признался в этом г-ну Раво. Черный человечек посмотрел на него через очки. Он был невзрачен и хил. Мысль, что г-н Раво когда-нибудь мог испытывать плотское желание, показалась бы странной. Так что он тихонечко ответствовал г-ну Ле Варлону де Вериньи:

   - Мне всегда, сударь, были не особенно по вкусу так называемые наслаждения, в частности же то, которое доставляется женщинами, и общество их меня не волновало. Как прикажете мне интересоваться личностями столь пустыми, из которых почти ни одна не знает ни еврейского языка, ни латинского, ни греческого и которые выражают только в банальных фразах мысли, лишенные всякого интереса? Так что с моей стороны почти нет заслуги, что я избег из сетей; но если я не подвергался этому искушению, то дьявол не избавил меня от других, и будьте уверены, сударь, что они были немалыми, раз защиты от них я принужден был искать в этом святом убежище.

   И добрый г-н Раво погрузил перо свое в чернильницу, как погружают пальцы в кропильницу. Он вспоминал об ученых диспутах, во время которых он позволял обуревать себя гневу и злословию. Люди науки вносят в словопрения необычайную необузданность и озлобление, потому что всякий считает, что истина, выставляемая им, более обоснованна, чем у других, и как приобретают они ее с величайшим терпением, так и проповедуют и защищают с таким жаром, что часто доказательства заменяют оскорблениями, и иногда можно наблюдать, что изящнейшие, тончайшие мысли поддерживаются самым грубым образом и средствами, которым можно только удивляться.

   Г-н де Ла Бежисьер, с которым иногда по этому же поводу беседовал г-н Ле Варлон де Вериньи, отвечал иначе:

   - Тем лучше для вас, сударь, если дьявол вас оставил в покое. Что касается меня, то мне, несмотря на мой возраст, случается думать, ну, вы знаете, о чем. И вы, мой друг, остерегайтесь и бойтесь возврата. Огонь чувств сокровенен и иногда оставляет в нас коварные искры. К счастью, здесь вы защищены от искушений, но, если вы вернетесь в мир, вы подвергнетесь, может быть, большим опасностям, чем думаете.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи покачивал головой и начинал смеяться. Мысль вернуться в мир казалась ему забавной. Что бы он там стал делать без парика и в грубых башмаках? Кроме того, он никогда не был так счастлив, как теперь, живя в одиночестве. Он испытывал чувство безопасности и необыкновенного облегчения. Он не представлял себе другого счастья, как поправлять фразы г-на Раво и носить свои вязанки бок о бок с г-ном де Ла Бежисьером.

   - Тем лучше, друг мой, тем лучше! - повторял тот.- Останемся там, где мы находимся; поверьте мне, мы избрали благую часть. По правде сказать, мне даже стыдно за себя, что я ее избрал. Сознайтесь, что здесь мы удалены и защищены от опасности и что, в конце концов, это все-таки маленькое плутовство - устраивать для себя особое положение ценою небольших лишений и некоторой строгости по отношению к самим себе. Разве мы не завладели для себя преимуществом, которое порою кажется мне грубым захватом? Не прекраснее ли, не благороднее ли было бы подвергаться общим условиям и искать жизни в Боге, не покидая мира? Воспользуемся охраной, созданной нами же, не слишком, однако, на нее полагаясь. Ах, друг мой, укрепим нашу защиту, и пусть завтра наши вязанки будут круглы и полновесны, чтобы в случае необходимости можно было ими заткнуть брешь и чтобы они помогли нам отбить приступ врага.

   Для того чтобы держать душу настороже и в достаточной твердости, у г-на де Ла Бежисьера единственным средством были его вязанки да садоводство; теперь он к ним присоединил ряд других духовных упражнений, вроде умерщвления плоти и бичевания. По его примеру и г-н Ле Варлон де Вериньи решился попробовать эти же средства. Теперь, когда спасение его души казалось ему уже обеспеченным, у него стали появляться другие честолюбивые замыслы. Вместо того чтобы смиренно проскользнуть в рай, как бы через подворотню, отчего бы не войти ему через раскрытые двери следом за славным г-ном де Ла Бежисьером, который явится туда, держа в руках свои деревянные башмаки и неся на спине вязанку сухих веток, которые вдруг зацветут и сделаются зеленее, чем пальмы присноблаженных.

  

   Между тем слухи об удалении из мира и покаянии г-на Ле Варлона де Вериньи распространились по Парижу. Сначала сомневались, что это надолго, но пришлось согласиться, что г-н Ле Варлон дс Вериньи принялся не на шутку за самоисправление, так как прошло уже много месяцев, а его все не было видно. Маркиза де Преньелэ заявила, что г-н Ле Варлон из такого теста, что может сделаться святым. Г-жа дю Тронкуа чрезвычайно гордилась тем, что получила в вердюронском гроте последние знаки внимания столь благочестивой личности, и охотно попросила бы г-жу де Преньелэ водрузить среди раковин надпись, излагающую подробности памятного приключения, завершение которого служило предметом всеобщих обсуждений. Многие, когда погода стала лучше, просили у г-на Ле Варлона де Вериньи позволения посетить его в его затворничестве, но он очень вежливо отвечал, чтобы они не беспокоились, так как вид его не имеет в себе ничего, заслуживающего их присутствия, и они найдут в нем только бедного человека, занятого колкой дров и унаваживанием садовых гряд.

  

   Сад в этом году обещал быть гордостью славного г-на де Ла Бежисьера и щедро вознаградить его за труды. Хорошая погода, наступившая внезапно, казалось, должна была установиться и создавала самые выгодные условия для богатого урожая плодов и овощей. Небо было нежным, и г-н Ле Варлон де Вериньи, приходя к г-ну Раво на занятия, находил окно кельи открытым; в него входил приятный запах листьев и воздуха, смешиваясь с запахом старых книг. Это соединение производило какое-то умиротворяющее действие и вызывало у честного г-на Раво легкую улыбку на желтом и бледном лице. Г-н Раво продолжал оставаться доволен г-ном Ле Варлоном де Вериньи. Решительно никто лучше его не знал толку, как разместить слова в прекрасной последовательности и придать фразам выгодную для них звучность. Сам г-н Раво не придавал большого значения тщетным, на его взгляд, украшениям. В своих работах он главным образом стремился к точности смысла и к правильности истолкования, но он должен был сознаться, что хорошо написанные произведения легче могут быть прочитаны и что публику отпугивает не только непонятность трактуемых тем, но и негладкий, корявый слог. Если бы дело шло об его собственных мыслях, г-ну Раво было бы довольно безразлично, много ли у него слушателей; но дело шло о словах Божиих, и было очень важно распространить их и проложить им дорогу в мир. Так что ничем не следовало пренебрегать для этой цели, и ловкость, с которою г-н Ле Варлон де Вериньи обращал в гладкие самые трудные места и умел их делать понятными, преисполняла восторгом г-на Раво и доставляла ему подлинное удовольствие. Он воспылал к г-ну Ле Варлону де Вериньи искренней симпатией и почти радовался событию, которое привело к нему в уединение столь драгоценного сотрудника. Он хотел бы ни на шаг не отпускать его от себя и иногда упрекал г-на де Ла Бежисьера за то, что тот слишком часто его похищает и так запаривает земляными работами, что пот со лба капает у него на бумагу.

   - Я нисколько не осуждаю,- повторял г-н Раво,- физического труда, я сам принимаю в нем участие, вытаскивая ежедневно ведра из колодца; но, раз я вытащил положенные двенадцать ведер, вы меня не заставите вытаскивать еще, между тем как господин де Ла Бежисьер скорее сократит свои молитвы, чем не польет свой горох или не подрежет грушевых деревьев.

   Г-н де Ла Бежисьер кротко улыбался на слова г-на Раво, продолжая тянуть за рукав по направлению к саду г-на Ле Варлона де Вериньи, чтобы показать ему, как там все растет и идет на лад. Г-н де Ла Бежисьер был счастлив и хотел разделить свое удовольствие с г-ном Ле Варлоном де Вериньи, но с некоторого времени г-н Ле Варлон де Вериньи казался озабоченным и удрученным. Случилось, что в течение многих минут он был рассеян и чем-то поглощен; это не была углубленность в самого себя, как бывает при мысленных молитвах, но служило указанием, что размышляют о том, что помимо воли приходит в голову. Несомненно, в г-не Ле Варлоне де Вериньи что-то происходило. Менее всего он похож был на человека, который слабеет в своем решении. Наоборот, он удваивал епитимьи и строгости, выказывая себя все более и более жестоким к самому себе, но он утратил довольство и хорошее расположение духа, которыми было отмечено первое время его пребывания в уединении,- эту радость, что освободился от греха, смеющееся выражение, разлитое по его широкому лицу, словно оно постоянно было обращено к восходящему солнцу новой жизни.

  

   Однажды, работая в саду на солнцепеке, он воткнул заступ в землю и удалился в аллею из кустарников, где было немного тени. Он сидел довольно грустно на скамейке, опустив голову и отирая пот со лба, как вдруг увидел, что к нему идет г-н де Ла Бежисьер. Г-ну де Ла Бежисьеру тоже было жарко. Красное лицо его лоснилось, и скулы казались мокрыми. Толстая рубашка из грубого холста приоткрылась на груди, поросшей волосами, по которым тек пот. Для прохлады он снял деревянные башмаки и шел босиком. В каждой руке держал он по лейке и от времени до времени стукал их одну о другую с воинственным звоном. Подойдя к г-ну Ле Варлону де Вериньи, он сел рядом на скамейку и вытащил из пятки застрявшую занозу. Уныние г-на Ле Варлона де Вериньи беспокоило доброго г-на де Ла Бежисьера, и он хотел бы освободить его ум от заботы, которая его тревожит, так же как он освободил свою кожу от острой щепки, вонзившейся туда; но он хорошенько не знал, как приступить к этому. Он несколько раз кашлянул, чтобы привлечь внимание г-на Ле Варлона де Вериньи, но так как тот продолжал молчать, он толкнул его локтем.

   - Ну вот, сударь,- проговорил он для начала,- кажется, погода - как на заказ, и сад наш обещает быть прекраснейшим. Слава и хвала Создателю, принявшему труды рук наших. Он награждает наши страданья, что доказывает, что наши усилия ему приятны, так что я воспрял духом. Одно меня огорчает, что вы не испытываете, по-видимому, такого же чувства, что я, и в вашем обличье видны уныние и безнадежность, не свойственные вашей природе, и происходят они, вероятно, от каких-нибудь особенных обстоятельств. Расспрашивать о них вас я не собираюсь, но рад был бы помочь, если это в моей власти.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи на слова г-на де Ла Бежисьера глубоко вздохнул, что побудило того продолжать.

   - Ваша удрученность нагоняет на меня тоску; часто о ней думаю. Жизнь, которую здесь ведут, столь ровная с виду, скрывает иногда тайные трудности. Намерение жить согласно воле Божией встречает некоторые препятствия, которые находятся в нас самих; мне пришло в голову, что и вы переживаете одну из тех минут колебания, преодолеть которые стоит большого труда. Потому я и решил просить вас совершенно откровенно довериться мне и сказать, что вас беспокоит и приводит в смущение.

   Г-н Ле Варлон де Вериньи сделал движение на скамейке, где он сидел, так что повернулся к г-ну де Ла Бежисьеру.

   - Быть может,- продолжал г-н де Ла Бежисьер,- вопрос мой кажется вам смелым и даже назойливым; я этому не удивился бы. Разве мало здесь у нас искусных людей, отлично умеющих руководствовать душами и знающих лучше, чем кто бы то ни было, в чем они нуждаются! Наши духовники и наставники достойны удивления. В делах веры они знают все до тонкости и рассуждают об этом и в целом и в частностях. Не странно ли, что простой садовник, вроде меня, хочет браться за их дела? Но они люди святые, от мира удалены, потому я и предлагаю вам свой скромный совет. Грех, приведший вас сюда, им знаком только понаслышке, меж тем как я имел несчастье достаточно совершать его, чтобы быть в состоянии если не дать вам полезный совет, то, по крайней мере, посочувствовать вашему затруднению и борьбе, потому что, очевидно, какое-нибудь волнение подобного рода повергло вас в уныние, в котором я вас вижу.

   Г-н де Ла Бежисьер умолк. Он почесывал свою голую загрубевшую пятку в том месте, где была только что вынутая им заноза. Г-н Ле Варлон де Вериньи испустил еще более глубокий вздох и наконец сказал г-ну де Ла Бежисьеру:

   - Увы, сударь, раз вы меня спрашиваете, не утаю ничего, и, описывая свое состояние таким, как оно есть, я получу некоторое утешение. Вы увидите в моем признании описание человека, который думал сделать как можно лучше и который оказался совсем не в таком прекрасном положении, как можно было предполагать и как предполагал он сам. С вами говорит несчастный, и вы услышите повесть о самом странном повороте, какой только может быть. Ах, сударь...

   Г-н де Ла Бежисьер оставил в покое свою пятку и приложил руку к уху, так как был глуховат; и г-н Ле Варлон начал следующим образом:

   - Господь, сударь, производит нас на свет по своему желанию, и мы не можем его упрекать за то, чем ему заблагорассудится нас сделать. Но случается, что он вкладывает в нас несколько склонностей, достаточно различных, чтобы вступить в борьбу и поддерживать равновесие между собою, так что долгое время мы пребываем в нерешительности, не зная в точности, что мы собою представляем. Что касается меня, со мной было не так. С самой той минуты, что я себя помню, я находил в себе склонность к женщинам, и она начала проявляться так рано, что весьма вероятно, я с нею уже родился, так как первые признаки этой пагубной страсти были так необузданны и определенны, что заставляли предполагать в ней происхождение более раннее, чем те проявления, какими я мог выказать ее силу... Одним словом, сударь, чтобы быть коротким и не задерживаться, скажу вам только, что, начиная с того дня как обнаружилась во мне эта плачевная склонность, она непрерывно и постепенно забирала все больше власти надо мной, так что с течением моей жизни я совершенно ею был порабощен, и затем она стала вовлекать меня в поступки самые преступные и досадные. Итак, сударь, женщины сделались главным моим занятием, и грех, состоящий в том, чтобы поступать с ними согласно движениям природы, стал моим самым обычным грехом, и преимущественным, в который я впадал со слабостью и постоянством, которых ничем нельзя было преодолеть.

   Не буду вести рассказа о моих заблуждениях и живописать свой облик грешника. Вид женщин приводил меня в состояние самое беспорядочное. Заметьте, что, к несчастью, мне вовсе не было нужно, чтобы они были красивы. Я готов был удовлетворять себя где угодно и с кем угодно. Ах, как счастливы лакомки, ищущие совершенства лиц и телосложения! Не чудеснейшая ли эта защита? Но как мало нужно настоящему грешнику!

   Добрый г-н де Ла Бежисьер покачал головой при этой истине, и г-н Ле Варлон де Вериньи продолжал:

   - Да, сударь, я был именно таковым, каким описал себя вам; во всех других отношениях я был довольно порядочным человеком. Говорю вам это не из хвастовства, а для того, чтобы показать вам, что сущность моей природы не была дурной. Исключая того, что касалось плотского греха, я вел себя благопристойно. Спасительная мысль о моей гнусности удаляла меня от гордости. Когда при мне хвалили мою наружность или способность мою к делам, в уме у меня были причины, чтобы унизить себя в своих глазах. Достаточно было представить себ