Писемский Алексей Феофилактович - Боярщина

>  - Во-первых, я думал о моей службе в Петербурге. Я буду получать две тысячи рублей серебром, эта верно, - граф сказал. И если к этому прибавить мои тысячу рублей серебром, значит, я буду иметь три тысячи рублей - сумма весьма достаточная, чтобы жить вдвоем.

  Что-то вроде улыбки пробежало по лицу Савелья, но Эльчанинов, увлеченный своею мыслью и потому ничего уже не замечавший, что вокруг него происходило, продолжал.

  - Как это будет хорошо! - воскликнул он. - А тут, бог даст, - прибавил он, обращаясь к Савелью, - и вы, мой друг Савелий Никандрыч, переедете к нам в Петербург. Мы вам отведем особую комнату и найдем приличную службу. Что, черт возьми, губить свой век в деревне?.. Дай-ка вам дорогу с вашим умом, как вы далеко уйдете.

  Савелий опять ничего не отвечал. Видимо, что ему было даже досадно слушать этот вздор.

  - Мне бы с вами надобно переговорить, Валерьян Александрыч! - сказал он после минутного молчания и сам встал.

  - Что такое? - спросил Эльчанинов, уже нахмурившись.

  - По одному моему делу, - отвечал Савелий, показывая головой на зало.

  "Ну, старые песни", - подумал Эльчанинов, и оба приятеля вышли.

  - Вчера я был на почте, - начал Савелий, - и встретил там человека Мановского. Он получил письмо с черною печатью. Я, признаться сказать, попросил мне показать. На конверте написано, что из Кременчуга, а там живет папенька Анны Павловны. Я боюсь, не умер ли он?

  - Если он и умер, я в этом совершенно не виноват. Что же мне делать? - отвечал Эльчанинов, пожав плечами.

  - Вы прикажите по крайней мере, чтобы оно не дошло как-нибудь до Анны Павловны.

  - Дойти до Анны Павловны оно никоим образом не может. Я давно так распорядился, чтобы собаки из Могилок сюда не пускали.

  - Да вы ведь так только это говорите! А тут смотришь... - проговорил Савелий и, не докончив фразы, ушел вскоре домой.

  - О чем с тобою по секрету говорил Савелий Никандрыч? - спросила Анна Павловна.

  - Хлеба у меня взаймы просил; бедняк ведь он ужасный! - отвечал Эльчанинов.

  - Он очень добрый и хороший человек, - сказала Анна Павловна.

  - О, это идеал честности и благородства! - отвечал Эльчанинов и потом, обняв и прижав к груди Анну Павловну, начал ей снова говорить о службе, о петербургской жизни.

  Анна Павловна тоже была счастлива, потому что единственный друг ее любил ее по-прежнему.

  Проснувшись на другой день, Эльчанинов совершенно забыл слова Савелья о каком-то письме и поехал в двенадцать часов к графу. Анна Павловна, всегда скучавшая в отсутствие его, напрасно принималась читать книги, ей было грустно. В целом доме она была одна: прислуга благодаря неаккуратности Эльчанинова не имела привычки сидеть в комнатах и преблагополучно проводила время в перебранках и в разговорах по избам. Кашель и шаги в зале вывели Анну Павловну из задумчивости.

  - Кто там? - спросила она. Вместо ответа послышались снова шаги. Анна Павловна вышла.

  - Здравствуйте, матушка Анна Павловна! Еще привел бог вас видеть, - говорил могилковский Сенька, подходя к руке ее.

  Анна Павловна вся побледнела.

  - Что тебе надобно? - сказала она испуганным голосом.

  - Барин прислал вам письмо, - отвечал Сенька я подал ей большой конверт.

  - От кого? - говорила Анна Павловна, принимая дрожащими руками конверт.

  - Не знаю, сударыня-матушка, вчерась я барину привез с почты, не знаю.

  - Благодарю, - сказала Мановская, стараясь скрыть беспокойство. - Вот тебе, - продолжала она, взяв синенькую бумажку из брошенного бумажника Эльчанинова, - вот тебе.

  Сенька взял ассигнацию, поклонился и ушел. Анна Павловна вошла в гостиную. Тайное предчувствие говорило ей, что письмо было для нее роковое. Она едва имела силы разломить печать. Из конверта выпали два письма. Одно из них было от мужа, другое написано женской рукой. Анна Павловна схватила последнее и быстро пробежала глазами, но болезненный стон прервал ее чтение, и она без чувств упала на пол, и долго ли бы пробыла в этом положении, неизвестно, если бы Эльчанинов не вернулся домой. Увидев Анну Павловну одну без чувств, он сначала не мог сообразить, что такое случилось, и стал кликать людей. Старуха-ключница, прибежавшая на его зов, переложила бесчувственную Анну Павловну на постель и стала на нее брызгать водою с камушка, думая, что барыню кто-нибудь изурочил. Эльчанинов, как полоумный, вошел в гостиную. Ему попались на глаза письма. Вспомнив тут о предостережениях Савелья, он схватил их и прочитал.

  - Лев просыпается! - воскликнул он, схватив себя за голову.

  Лев действительно начинал просыпаться. Одно письмо было его руки и такого содержания:

  "Посылаю вам, милостивая государыня, письмо вашей тетки, извещающее о смерти вашего отца, которая последовала сейчас же по получении им известия о побеге вашем в настоящее местожительство ваше.

  

  

  

  

  

  

  

  Остаюсь известный вам

  

  

  

  

  

  

  

   Задор-Мановский".

  Теткино письмо было следующее:

  

  

   "Почтеннейший Михайло Егорыч!

  Ужасное известие ваше о побеге от вас недостойной моей племянницы мы получили, и бедный Павел Петрович, не в состоянии будучи вынести посрамления чести своей фамилии, получил паралич и одночасно скончался. Я и прочие родные навсегда отказываемся от дочери почтенного Павла Петровича, который лежит теперь спокойно в сырой земле. Не могу вам описать, в какую повержена я горесть. Теперь жду из гимназии племянников; за ними я тотчас же послала после смерти их родителя. Похороны справили, как следует, хоть и пришлось занять. После покойного осталось всего 15 руб.; а один покров стоил полтораста. Не забывайте нас и не поможете ли нам чем-нибудь.

  

  

  

  

  

   Остаюсь с почтением тетка ваша

  

  

  

  

  

  

  

   Марья Кронштейн".

  Прошло полчаса. Анна Павловна начинала приходить в чувство, а Эльчанинов все еще продолжал бесноваться. Сидя в гостиной, он рвал на себе волосы, проклинал себя и Мановского, хотел даже разбить себе голову об ручку дивана, потом отложил это намерение до того времени, когда Анна Павловна умрет; затем, несколько успокоившись, заглянул в спальню больной и, видя, что она открыла уже глаза, махнул ей только рукой, чтоб она не тревожилась, а сам воротился в гостиную и лег на диван. Через несколько минут он спросил себе трубку, крикнув при этом довольно громко, и снова начал думать о петербургской жизни и о службе при посольстве.

IV

  На другой день после предводительского обеда, часу в первом, Сапега, в богатой венской коляске, шестериком, ехал в Ярцево с визитом к Клеопатре Николаевне. Он был в очень хорошем расположении духа. Он видел прямую возможность приволокнуться за очень милою дамой, в которой заметил важное, по его понятиям, женское достоинство - эластичность тела.

  Клеопатра Николаевна встретила графа в зале и ввела его в гостиную. На тех же самых широких креслах, как и при посещении Эльчанинова, сидел Задор-Мановский. При входе графа он встал, поклонился и опять сел на прежнее место. Гость и хозяйка уселись на диване. Граф начал разговор о бале, который намерен был дать и на котором Клеопатре Николаевне предстояло быть хозяйкою. Он думал этим вызвать вдову на любезность, но Клеопатра Николаевна конфузилась, мешалась в словах и не отвечала на вопросы, а между тем была очень интересна: полуоткрытые руки ее из-под широких рукавов капота блестели белизной; глаза ее были подернуты какою-то масляною и мягкою влагою; кроме того, полная грудь вдовы, как грудь совершенно развившейся тридцатилетней женщины, покрытая легкими кисейными складками, тоже производила свое впечатление. Граф начинал таять. Задор-Мановский, ни слова не проговоривший, но в то же время, кажется, внимательно следивший за гостем и хозяйкой, вдруг встал и взялся за картуз.

  - Куда же? - спросила с живостью Клеопатра Николаевна.

  - Домой! - отвечал Мановский.

  В лице его было видно что-то вроде улыбки.

  - Посидите, - проговорила вдова.

  Мановский, не отвечая, поклонился графу и вышел.

  Клеопатра Николаевна как будто ожила.

  - Слава богу! - сказала она, не могши удержать радостного движения.

  - Как я рад, что вы разделяете со мною одно чувство к этому человеку! - заметил Сапега.

  - Ах, да... - произнесла Клеопатра Николаевна, - я до того его ненавижу, что не могу ни думать, ни говорить ничего при нем.

  - Зачем же вы принимаете его? - сказал граф, взглянув пристально на вдову.

  - Он опекун моей дочери, - отвечала Клеопатра Николаевна.

  - Обожатель вши! - прибавил граф с улыбкой.

  - Fi donc!* - вскричала вдова. - Он не смеет этого и подумать. Забудемте его. Я еще не поблагодарила вас за ваше посещение.

  ______________

  * Фи! (франц.).

  - Готов с вами забыть всех, кроме вас! - отвечал Сапега.

  - Не льстите, граф, а то я не стану верить вашим словам.

  - Одному слову только поверьте.

  - Какому?

  - Вы прекрасны.

  Вдова жеманно опустила голову.

  - Верите? - спросил граф.

  - К чему вы это говорите? - сказала Клеопатра Николаевна.

  - Сердце заставляет говорить меня.

  Вдова сделала кокетливую гримасу.

  - Знаете ли, какую горькую истину я скажу вам про ваше сердце? Оно влюбчиво, - проговорила она внушительным тоном.

  - Да, это была бы правда, если бы все женщины походили на вас.

  - А разве Мановская похожа на меня?

  Граф немножко смешался.

  - Что ж Мановская? - проговорил он. - Я покровительствую ей, и больше ничего.

  - А из чего вы ей покровительствуете?

  - Боже мой! Она дочь моего старого друга, - сказал граф совершенно невинным голосом.

  - Желала бы верить, - проговорила Клеопатра Николаевна после нескольких минут молчания.

  - О, верьте, верьте мне во всем! - подхватил Сапега.

  - В чем еще? - спросила вдова, как бы удивленная.

  - В то, что я вас люблю, - прошептал старик, прижимая руку к сердцу.

  Клеопатра Николаевна вздрогнула.

  - Меня, граф? - повторила она, как бы совершенно растерявшись. - Что вы это говорите?.. К чему вы это говорите?.. Вы, меня?.. Так скоро?.. Нет, граф, это невозможно!..

  - Люблю вас! - воскликнул Сапега и, сразу схватив Клеопатру Николаевну за руки, начал их целовать и прижимать к груди.

  - Пустите, граф, пустите! Нет, это ужасно!.. Это невозможно, - говорила Клеопатра Николаевна, слабо вырывая у него руки; но граф за них крепко держался.

  Не знаю, чем бы кончилась эта сцена, если бы в гостиную не вошел вдруг Задор-Мановский. Граф и вдова отскочили в разные стороны. Последняя не могла на этот раз сохранить присутствия духа и выбежала вон.

  - Я забыл мои бумаги, - говорил как бы не заметивший ничего Мановский.

  Он начал первоначально смотреть по окнам, а потом, будто не сыскав того, что было ему нужно, прошел в спальню вдовы, примыкавшую к гостиной, где осмотрел тоже всю комнату, потом сел, наконец, к маленькому столику, вынул из кармана клочок бумаги и написал что-то карандашом. Оставив эту записочку на столе, он вышел.

  Между тем граф сидел в гостиной, совершенно растерявшись.

  Не находя, что бы такое предпринять, он вздумал приласкаться к Мановскому и постараться придать всему происшествию вид легкой шутки.

  - Как вы нас перепугали! - сказал он. - Я позволил себе маленькую шалость с хозяйкой; она очень милая и веселая дама!.. Вы, я думаю, удивились.

  Мановский посмотрел на графа.

  - Ни крошки, - отвечал он спокойным голосом. - Я и сам с нею шучивал.

  - Право? - спросил граф.

  - Да; она ведь уж давно этакая!.. Вчера со мной, сегодня с вами, а завтра с третьим. Уж такая у нее натура, - проговорил Мановский и вышел.

  Между тем Клеопатра Николаевна забежала на мезонин и села за небольшие, стоявшие там ширмы. Она, видно, знала, что ее будут искать. Не прошло десяти минут, как стук отъезжавшего экипажа заставил, наконец, ее переменить положение.

  Она бросилась к окну и, увидев выезжавшего Мановского, тотчас же сбежала вниз, выглянула из спальни в гостиную, чтобы посмотреть, не уехал ли граф, но Сапега сидел на прежнем месте. Клеопатра Николаевна, несмотря на внутреннее беспокойство, поправила приведенный в беспорядок туалет и хотела войти в гостиную, как вдруг глаза ее остановились на оставленной Мановским записке. Она схватила ее, прочитала и окончательно растерялась.

  Мановский ей писал:

  "Прошу вас к будущему четвергу приготовить все брильянтовые, хозяйственные и усадебные вещи по составленной после смерти вашего мужа описи. Я намерен принять и приступить к управлению имением, а равным образом прошу вас выехать из усадьбы, в которой не считаю нужным, по случаю отсутствия вашей дочери, освещать, отапливать дом и держать горничную прислугу, чтобы тем прекратить всякие излишние расходы, могущие, при вашей жизни в оной, последовать из имения малолетней, на каковое вы не имеете никакого права.

  

  

  

  

  

  

  

   Задор-Мановский".

  Что было делать Клеопатре Николаевне?.. Прибегнуть к графу - казалось ей единственным средством. С этим намерением она, взявши письмо, вошла в гостиную и молча бросилась в отчаянии на диван; горесть ее на этот раз была неподдельная.

  - Успокойтесь, успокойтесь, - говорил граф.

  - Ах, я погибла! - отвечала вдова и подала ему письмо Мановского.

  Граф прочитал письмо.

  - Я дурно понимаю, - сказал он.

  - Ax! - отвечала вдова. - Он опекун моей дочери, он выгоняет меня из этой усадьбы; мне нечем будет жить!... Все, что вы видите, все это принадлежит моей дочери!.. Покойный муж мой устранил меня от опекунства!..

  Сапега думал. Теперь он понял все; Мановский был опекуном Клеопатры Николаевны и интриговал с нею; но, верно, наскучил вдове, и она хочет отделаться от него, - и это возможно в таком только случае, когда Михайло Егорыч будет устранен от опекунства. Ему легко будет это сделать. И за это одолжение можно будет получить от вдовы все, что только он желал от женщины, особенно если прибавить к тому обещание - взять ее в Петербург, с собою. Кроме того, он замаскирует этим себя перед обществом и Мановским, который станет подозревать его в интриге с Клеопатрою Николаевной, а в участии к Анне Павловне будет видеть одно дружеское расположение.

  Обдумав все это и очень хорошо понимая, с какою женщиною имеет дело, граф начал прямо:

  - Ваши обстоятельства очень неприятны!.. Я могу помочь вам.

  - Ах, помогите, помогите, граф! Я буду вам всю жизнь благодарна!

  - Благодарна? Этого мало.

  - Я вас буду любить, - отвечала вдова, которой обращение графа возвратило веселость и кокетство.

  - Вы будете любить? Я сам вас буду любить. Дайте мне вас обнять.

  Вдова повиновалась.

  Граф обнял ее, и потухший в глазах его огонь снова заблистал.

  - Поцелуйте меня! - произнес он.

  Вдова поцеловала.

  - Вы избавите меня от Задор-Мановского?

  - А вы будете любить меня?

  - Буду, только избавьте меня поскорее, - до этого я не могу любить вас.

  - Нет! Наперед вы полюбите меня, а там и я для вас сделаю все, что только захотите.

  - А вы меня будете любить, граф?

  - Я вас люблю и буду любить.

  - Вы возьмете меня в Петербург? Без вас я не в состоянии буду здесь остаться.

  - Я вас никогда не оставлю.

  - Вы демон! - сказала Клеопатра Николаевна и склонила голову к себе на грудь.

  Граф уехал из Ярцова часу в двенадцатом. Клеопатра Николаевна, оставшись одна, долго и даже очень долго сидела задумавшись; в лице ее показалось даже что-то вроде страданий. Потом взяла она с своего туалетного столика портрет молоденькой девочки, поцеловала и проговорила: "Простишь ли ты когда-нибудь меня?" Это был портрет ее дочери. Поставив его на прежнее место, она вынула из ящика небольшой альбом, развернула его. На одной из страниц приклеено было знакомое нам письмо Эльчанинова, которое он написал ей, уезжая от нее ночью. "Прости и ты меня!" - сказала Клеопатра Николаевна, глядя на записку и целуя ее; потом опустилась на диван и снова задумалась. Нравственный инстинкт женщины говорил в ней как бы помимо ее воли.

  Граф тоже возвратился домой в каком-то странном расположении духа. "Однако мне здесь не так скучно, как я ожидал", - сказал он, усаживаясь на диван. Но потом сделал презрительную гримасу и задумался.

  Дня через два после того становой привез Мановскому указ из опеки об устранении его от опекунства над имением малолетней Мауровой.

  - Я еще не принимал имения, - сказал Мановский, подавая описи, крепости и другие документы становому, - а получил только бумаги. Вот они, передайте их, кому будет следовать.

  - А знаете, кто назначен на ваше место?..

  - Нет, не знаю.

  - Иван Александрыч Гуликов. Нечего сказать, славный опекун. Я сейчас везу к нему указ.

  Мановский ничего не отвечал.

V

  Время шло. Анна Павловна очень грустила об отце, считая себя виновницею его смерти; но старалась это скрыть, и, когда слезы одолевали ее, она поспешно уходила и плакала иногда по целым часам не переставая. Положение Эльчанинова, в свою очередь, тоже делалось день ото дня несноснее; он, не скрываясь, хандрил. Анна Павловна начинала окончательно терять в его глазах всякую прелесть, она стала казаться ему и собой нехороша, и малообразованна, и без всякого характера. Он не находил, что с нею говорить; ему было скучно с нею сидеть и даже глядеть на нее. Уединенная и однообразная жизнь, к которой он вовсе не привык и на которую обречен был обстоятельствами, сделалась ему невыносима. "Хоть бы выехать куда-нибудь к соседям, - думал он, - стыдно... да, пожалуй, встретишься еще с Мановским". Уехать куда-нибудь с Анной Павловной, где бы он мог по крайней мере выезжать из дому, но на это не было никакой возможности, потому что у него ни копейки не было денег. Однажды, это было поутру, Анна Павловна сидела в гостиной на креслах. Савелий стоял и смотрел в окно. Эльчанинов лежал вниз лицом на диване.

  - Что ты, Валер, все лежишь? - проговорила Анна Павловна.

  - Так, - отвечал Эльчанинов и позевнул. - Кажется, и не дождешься этого счастливого дня, - продолжал он, - когда выберешься отсюда. Мне, наконец, никакого терпения недостает здесь жить.

  - Тебе скучно? - проговорила Анна Павловна. Голос ее дрожал.

  - Нет, мне не скучно, с тобой я никогда не могу скучать; но это ожидание, эта неопределенность положения - это ужасно!

  - Чего же вы ожидаете? - спросил Савелий.

  - Места, которое могло бы обеспечить мою и Анны Павловны будущность и которое обещал мне дать граф.

  - Отчего же он не дает? - заметил Савелий.

  - Ах, господи боже мой, да разве это можно заочно сделать? Это не то, что определить куда-нибудь писцом или становым приставом.

  - Но какое же вам хочет дать место граф?

  - Какое? Я не знаю, собственно, какое, - отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже секретарем посольства.

  - Я знаю только то, - присовокупил он, - что граф может дать место и выгодное и видное.

  Савелий, кажется, хотел что-то возразить ему, но, взглянув в это время в окно, вдруг остановился и проговорил каким-то странным голосом:

  - Михайло Егорыч, кажется, сюда едет!

  Эльчанинов вскочил и побледнел как мертвец. Анна Павловна задрожала всем телом.

  - Эй, люди! Не пускать там, кто приедет! - вскрикнул было Эльчанинов.

  - Нельзя не пускать. Ступайте туда и задержите его в зале; говорите, что Анны Павловны у вас нет, - перебил Савелий и, почти вытолкнув приятеля, захлопнул за ним дверь, а сам взял проворно Анну Павловну за руку и увел в задние комнаты. К крыльцу подъехал Мановский, с которым рядом сидел исправник, а на передней скамейке помещался у них стряпчий, корявейшая физиономия, когда-либо существовавшая в мире. Все втроем они вошли в залу. Эльчанинов, бледный, но насколько возможно владея собой, встретил их и спросил, что им угодно.

  Исправник начал сконфуженным голосом, показывая на Мановского:

  - Мы приехали по поданному прошению Михайло Егорыча, что супруга их проживает в здешней усадьбе.

  - Что ж вам, собственно, угодно от меня? - болтнул Эльчанинов, и сам не зная хорошенько, что говорит.

  - Приступайте к следствию; что тут разговаривать? - проговорил Мановский и сел.

  - Конечно, лучше к следствию, - подтвердил стряпчий и нюхнул, отвернувшись в сторону, табаку, причем одну ноздрю зажал, а в другую втянул всю щепотку, а потом, вынув из бокового кармана бумагу, подал ее исправнику, проговоря: "Вопросные пункты". Исправник некоторое время переминался.

  - Не угодно ли вам, - начал он, подавая Эльчанинову бумагу, - ответить на эти вопросы?

  Эльчанинов взял. Кровь бросилась у него в голову, он готов был в эти минуты убить всех троих, если бы достало у него на это силы.

  - Может быть, вам угодно, чтобы я здесь при вас отвечал? - проговорил он с некоторою гордостью.

  - По закону следует здесь, в присутствии господ следователей, - произнес стряпчий и опять нюхнул.

  Эльчанинов взял чернильницу, поставил ее на ближайший стол, сел и начал писать. На вопрос: как его зовут, какой он веры и прочее, он ответил сейчас же; но далее его спрашивали: действительно ли Анна Павловна бежала к нему от мужа, живет у него около года и находится с ним в любовном отношении? Эльчанинов остановился. Что было отвечать на это? Припомнив, впрочем, слова Савелья, он поставил одну общую скобку и написал: "Ничего не знаю". Исправник взял у него потом ответы дрожащими руками и начал читать. Стряпчий заглянул ему через плечо.

  - Стало быть, госпожа Мановская и теперь проживает не в вашем доме? - спросил он, обращаясь к Эльчанинову.

  - Я уже на это ответил и с вами разговаривать больше не желаю, - сказал тот, с презрением взглянувши на стряпчего.

  Мановский встал; молча взял ответы у исправника, прочитал их и произнес ровным голосом:

  - Я прошу вас, господа, сделать обыск в усадьбе и в доме.

  Исправник пожал плечами и обратился к стряпчему, проговоря: "Следует ли?"

  - Без сомнения, следует; желание истца на то есть, - отвечал тот и как-то значительно откашлянулся и плюнул в сторону, как бы желая этими движениями намекнуть Мановскому: "Помни же мои услуги".

  Следователи и Мановский пошли по дому. Эльчанинов потерялся: он прислонился к косяку окошка и не мог ни говорить, ни двинуться с места.

  - Это шаль моей жены! - говорил Мановский, проходя по гостиной и видя лежавший на диване платок Анны Павловны. - Запишите, - отнесся он к стряпчему.

  - Помню и так, без записки, - подхватил тот.

  Пройдя наугольную и чайную, они пошли в спальню.

  - Это женин салон, - сказал Мановский стряпчему.

  - Вижу, вижу, - отвечал тот.

  - Женино платье, - заключил Михайло Егорыч, отворив шкаф и вынув оттуда два или три платья Анны Павловны.

  Из спальни следователи перешли в другие комнаты. Михайло Егорыч осматривал каждый угол, заставляя отпирать кладовые, чуланы, лазил в подвал, и все-таки Анны Павловны не нашли.

  Осмотрев дом, Мановский пошел по избам, лазил на полати, заглядывал в печи - и все ничего.

  - Где моя жена? - спросил он, проходя по двору, попавшуюся ему навстречу бабу.

  - В горнице, поди, чай, батюшка, - отвечала та, простодушно и низко кланяясь.

  - Записать это надо? - сказал Мановский, обращаясь опять к стряпчему.

  - Непременно, непременно, - отвечал тот.

  - Куда уехала Анна Павловна? - озадачил Мановский проходившего мимо эльчаниновского кучера.

  - Ничего я не знаю-с, - отвечал тот бойко.

  - Скотина, - произнес Мановский и пошел далее.

  Потом они возвратились в зало, где Эльчанинов стоял все еще на прежнем месте.

  - Составьте постановление нашему осмотру, - проговорил Михайло Егорыч.

  - Сейчас, сию секунду, - отвечал стряпчий, понюхал табаку, откашлянулся, сел и написал минут в пять лист кругом.

  - Прочитайте вслух, - сказал Мановский.

  Стряпчий прочитал.

  - Подпишите, - проговорил Михайло Егорыч.

  Следователи подписались.

  - Ну, теперь и вы удостоверьте, что все это справедливо, иначе мы повторим осмотр, - отнесся Задор к Эльчанинову.

  - Извольте, - отвечал тот, совершенно уже потерянный, и подписал постановление.

  - Ну, пока будет, - сказал Мановский и пошел.

  Исправник и стряпчий пошли за ним. Через минуту они все уехали.

  - Вы куда теперь? - спросил Михайло Егорыч исправника.

  - На минуточку к вам, а тут к графу на бал.

  - Черт бы драл их с их балами!.. Смотрите, не болтайте там о деле.

  - Чтой-то, господи, не молодой мальчик, - отвечал исправник.

  - После поблагодарю, - продолжал Мановский, - а теперь надо другой еще раз, хоть на той неделе, наехать, чтобы обоих захватить.

  - Для видимости в деле непременно надо обоих захватить, - подтвердил стряпчий.

  Исправник только вздохнул. Эльчанинов между тем вошел в гостиную, бросился на диван и зарыдал. Это было выше сил его! В настоящую минуту он решительно не думал об Анне Павловне; он думал только, как бы ему спасти самого себя, и мысленно проклинал ту минуту, когда он сошелся с этой женщиной, которая принесла ему крупицу радостей и горы страданий.

  Через четверть часа вошел к нему Савелий, который спас Анну Павловну от свидания с мужем тем, что выскочил с нею в окно в сад, провел по захолустной аллее в ржаное поле, где оба они, наклонившись, чтобы не было видно голов, дошли до лугов; Савелий посадил Анну Павловну в стог сена, обложил ее так, что ей только что можно было дышать, а сам опять подполз ржаным полем к усадьбе и стал наблюдать, что там делается. Видя, что Мановский уехал совсем, он сбегал за Анной Павловной и привел ее в усадьбу.

  - Что они тут делали? - спросил он Эльчанинова. Тот едва в состоянии был рассказать. Савелий несколько времени думал.

  - Поезжайте сейчас же к графу, Валерьян Александрыч, и просите, чтобы он или взял к себе Анну Павловну, либо помог бы вам как-нибудь, как знает, а то Мановский сегодня же ночью, пожалуй, опять приедет.

  Эльчанинов всплеснул руками и схватил себя за голову.

  - Боже мой, боже мой, что я за несчастный человек! - воскликнул он и зарыдал.

  - Да полно вам реветь! Точно женщина какая: хуже Анны Павловны, ей-богу, та смелее вас. Одевайтесь! - проговорил с досадою Савелий.

  Эльчанинов как бы механически повиновался ему. Он начал одеваться и велел закладывать лошадей. Савелий прошел к Анне Павловне, которая сидела в гостиной.

  - Что Валер? - спросила она.

  - Ничего, одевается, хочет сейчас ехать к графу и пожаловаться ему на исправника.

  - А я одна останусь? Я боюсь, Савелий Никандрыч, - произнесла бедная женщина.

  - Ничего-с; я у вас останусь, - отвечал Савелий.

  - Добрый друг, - произнесла Анна Павловна, протягивая ему руку, которую Савелий в первый еще раз взял и поцеловал, покраснев при этом как маков цвет.

  Эльчанинов вошел совсем одетый, во фраке и раздушенный, как обыкновенно он ездил к графу.

  - Что, Валер? - спросила Анна Павловна, протягивая к нему руку.

  - Ничего, вздор, - отвечал он, как-то судорожно поеживаясь и торопливо целуя ее руку, и тотчас же уехал.

VI

  В тот самый день, как Эльчанинов ехал к графу, у того назначен был бал, на котором хозяйкою должна была быть Клеопатра Николаевна. Пробило семь часов. Эльчанинов первый подъехал к графскому крыльцу.

  - Дома его сиятельство? - спросил он, войдя в официантскую, где стояла целая стая лакеев, одетых в парадные ливрейные фраки и штиблеты.

  - У себя-с, в гостиной, - отвечал вежливо один из них. Эльчанинов пошел.

  - Ах, monsieur Эльчанинов, - произнес ласково граф, сидевший уже во фраке и завитой на диване, ожидая гостей. - Очень рад вас видеть на моем вечере, хоть и не звал вас по нежеланию вашему встречаться с здешними господами.

  - Знаю, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов, - и приехал, собственно, не на бал, а с просьбой.

  - С просьбой? - повторил граф. - Все, что только могу, поверьте, будет исполнено, - прибавил он.

  Эльчанинов хотел было начать рассказ, но раздавшийся сзади голос остановил его.

  - Я исполнила, граф, ваше желание и нарочно приехала раньше затем, чтобы занять свою должность.

  - Je vous remercie, madame, je vous remercie*, - сказал граф, вставая. Эльчанинов обернулся. Это была Клеопатра Николаевна в дорогом кружевном платье, присланном к ней по последней почте из Петербурга, и, наконец, в цветах и в брильянтах. В этом наряде она была очень представительна и произвела на героя моего самое выгодное впечатление. С некоторого времени все почти женщины стали казаться ему лучше и прекраснее его Анны Павловны.

  ______________

  * Благодарю вас, сударыня, благодарю (франц.).

  - Валерьян Александрыч! Вас ли я вижу? - полувскрикнула Клеопатра Николаевна.

  - А вы знакомы? - спросил граф.

  - Мы были друзья, - отвечала Клеопатра Николаевна, - по крайней мере я могу это сказать про себя, но monsieur Эльчанинов за что-то разлюбил меня.

  - Напротив, но... - начал было Эльчанинов.

  - Забудемте прошлое, мы еще с вами объяснимся, - перебила Клеопатра Николаевна, подавая ему руку.

  - О, да между вами что-то интересное, - заметил с улыбкою граф.

  - Что делать? Валерьян Александрыч сам очень интересен для женщин; это не одна я так думаю, - произнесла вдова с кокетливою улыбкою.

  Видимо, что она заискивала в Эльчанинове.

  "Или эта женщина дьявол, или она невинна", - подумал тот про себя и обратился к графу:

  - Могу ли я с вами переговорить, ваше сиятельство? Мне очень нужно.

  - Если очень нужно... - проговорил граф.

  - Нужно, ваше сиятельство, - повторил Эльчанинов.

  - Извольте, - отвечал Сапега, - pardon, madame*, - прибавил он, кивнув головой Клеопатре Николаевне, и вышел с Эльчаниновым в кабинет.

  ______________

  * извините, сударыня (франц.).

  Герой мой пересказал ему все, с некоторыми даже прибавлениями, и описал в таких ярких красках, что граф, слушая, пожимал только плечами.

  - Для счастья, для спасения этой женщины я должен уехать отсюда! - заключил Эльчанинов.

  Граф прошелся несколько раз по кабинету.

  - Да, вам надобно уехать, и не мешкая, - произнес он. Эльчанинов замер от восторга.

  - Меня одно только беспокоит, ваше сиятельство, - начал он, - как она?

  - Да, но это уж ваше дело, - проговорил Сапега.

  - Она не согласится, она будет проситься со мною. Да и как действительно ее оставить?

  - Оставить вам ее нет никакой опасности. Мановский ничего не может сделать, когда вас не будет, да к тому же и я здесь. Но вам с собою ее брать не вижу ни малейшей возможности. Этим вы и себя свяжете и ей повредите. Вам надобно по крайней мере на некоторое время разлучиться совершенно, чтобы дать позатихнуть всей этой истории.

  - Решительно надобно расстаться, - подхватил Эльчанинов, - но я наперед знаю, - она не будет отпускать.

  - Урезоньте.

  - Я думаю ее обмануть, ваше сиятельство.

  - Ложь позволительна, если служит ко спасению, разрешаю вам. Но чем же вы ее обманете?

  - Я скажу, что поеду закладывать имение, чтобы иметь деньги, с чем подняться.

  - Хорошо!.. А в самом деле, есть ли у вас деньги? - спросил граф.

  Эльчанинов покраснел и не отвечал.

  - Нет?.. Что тут за скрытность, fi, mon cher*. Позвольте мне вам услужить этой мелочью.

  ______________

  * Фи, мой дорогой! (франц.).

  - Граф...

  - Без церемонии, друг... Когда же вы думаете выехать?

  - Послезавтра.

  - Что ж, можно и послезавтра. Заезжайте ко мне, и я снабжу вас рекомендательными письмами и деньгами.

  - Граф, чем мне отблагодарить вас? - сказал Эльчанинов.

  - Любите меня и слушайтесь, - отвечал старик и хотел было идти, но Эльчанинов переминался и, видно, хотел еще что-то сказать.

  - Я даже и теперь, ваше сиятельство, - начал он с принужденною улыбкою, - боюсь ехать домой, потому что сегодня-завтра ожидаю, что господин Мановский посетит меня.

  Граф опять прошелся по кабинету.

  - Ни сегодня, ни завтра не будет этого, потому что все эти здешние господа власти будут у меня, и я их остановлю, а вы подождите, побудьте у меня. Я скажу вам, когда можно будет ехать.

  - Слушаю, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов.

  Граф, во всех своих действиях относительно Анны Павловны пока выжидавший, очень обрадовался намерению Эльчанинова уехать. Он очень хорошо видел, что тот не любит уже Мановскую и скучает ею, а приехавши в Петербург, конечно, сейчас же ее забудет, а потом... потом граф составил по обыкновению план, исполнение которого мы увидим в дальнейшем ходе рассказа.

  Сопровождаемый Эльчаниновым, он возвратился в гостиную. Там уже были все почти званые гости, приехавшие ровно в восемь часов, как было назначено в пригласительных билетах, и все были разряжены, насколько только могли: даже старуха Уситкова была в корсете, а муж ее напомадился такой пахучей помадою, что даже самому было это неприятно. М-me Симановская приехала с красными и распухшими глазами: она два дня их не осушала, не получив к сроку из губернского города бального платья, которое она заказала на последние деньги. Старая девица-барышня была в легком платье и совершенно обнаживши костлявую шею. Молодых девиц было очень мною привезено, и и этом случае, должно отдать справедливость, преобладала порода Марковых, двух братьев, одного вдовца, а другого женатого, у которых было по семи дочерей у каждого. Из кавалеров были лучшими два молоденькие брата, мичманы Жигаловы, только что приехавшие к больной матери в отпуск и бывшие совершенно уверенными, в простоте юношеского сердца, что бал, собственно, и устроился по случаю приезда их. Граф всех и каждого оприветствовал и, открыв потом польским с Клеопатрою Николаевной бал, пригласил молодых людей продолжать танцы, а сам начал ходить то с тем, то с другим из гостей, которые были постарше и попочтеннее. Проходя мимо исправника и других уездных чиновников, которые приехали в мундирах, Сапега произнес.

  - О господа, это немножко лишнее, к чему эта церемония в деревне, - а потом тут же, обратившись к исправнику, сказал мимоходом вполголоса: - Потрудитесь прийти через четверть часа в мой кабинет, мне надобно с вами поговорить.

  Исправник побледнел; предчувствие говорило ему, что на него пожаловался Эльчанинов. Желая приласкаться к нему и порасспросить его, он подошел было к моему герою и начал:

  - Меня граф зачем-то зовет в кабинет.

  Но Эльчанинов в ответ на это отвернулся от него.

  Исправник только вздохнул и, проведя потом мучительные четверть часа, отправился, наконец, в кабинет, где увидел, что граф стоит, выпрямившись и опершись одною рукою на спинку кресел, и в этой позе он опять как будто был другой человек, как будто сделался выше ростом; приподнятый подбородок, кажется, еще выше поднялся, ласковое выражение лица переменилось на такое строгое, что как будто лицо это никогда даже не улыбалось.

  Исправник окончательно растерялся и стал навытяжку, как говорится руки по швам.

  - Извините, что я вас обеспокоил, - начал граф очень серьезным тоном, - я хотел вас спросить, какой вы в усадьбе и в доме господина Эльчанинова делали обыск?

  - Ваше сиятельство, так как от господина Мановского поступило прошение о том, что супруга их не живут с ними и имеют местожительство в доме господина Эльчанинова, - отвечал исправник, суя руками туда и сюда.

  На весь этот ответ его граф только кивнул головою.

  - А вам известны причины, по которым госпожа Мановская не живет с мужем? - спросил он.

  Исправник молчал.

  - Вы знаете это? - повторил граф и слегка притопнул своей небольшой ногой.

  - Как не знать, ваше сиятельство, все знаем-с, - отвечал исправник.

  - Как же вы знаете и что делаете? - начал Сапега. - Вы приезжаете в усадьбу, производите обыск, как в доме каких-нибудь делателей фальшивых монет или в вертепе разбойников; вы ходите по кладовым, открываете все шкафы, сундуки, выкидываете оттуда платье, белье, наконец, ходите по усадьбе, как мародеры! Так служить, мой милый, нельзя!

  Исправник начинал замирать.

  - Если, наконец, эта несчастная женщина и тут, вы должны были только бумагой ее спросить, потому что в законе прямо сказано: больные и знатные женщины по уголовным даже следствиям не требуются лично, а спрашиваются письменно, - произнес Сапега.

  - Ваше сиятельство, я тут ничего... видит бог, ничего... - говорил исправник почти со слезами на глаза