Новицкая Вера Сергеевна - Хорошо жить на свете!

   Много столетий уже прошло, a мы все здесь, все убаюкиваем ее, когда она засыпает своим семидневным сном; a когда она бодрствует, мы поем и пляшем веселые песни, чтобы развлекать ее. Она заколдовала нас, совершила над нами заклятия, и мы не можем подняться из этой холодной глуби; наши души не могут взлететь к престолу Божьему, пока кто-нибудь не прочтет над нами освободительной молитвы, от которой разрушатся её чары. A мы не можем вспомнить слов молитвы: она заставила нас позабыть их.

   Беги, беги, девочка, пока она спит, a то и тебя постигнет наша горькая участь".

   - Нет - отвечала Эльда: - не для того, чтобы бежать от опасности, пришла я сюда. Господь со мною, и я ничего не боюсь. Мне нужно достать y Акваны похищенный ею давно-давно ключ от ларца с Веткой Мира.

   И она рассказала малюткам, зачем пришла, рассказала свою грустную жизнь, свое чудное видение.

   С горячим участием слушали они рассказ Эльды.

   "Ключ, который ты ищешь, - сказали они, Аквана всегда носит на шее. Ты попала в удачное время: она теперь будет спать семь дней; завладеть ключом не трудно, но куда ты с ним скроешься"?

   - Помогите мне только достать его, a там, что Бог даст!

   Тихонько подошли они к спящей владетельнице моря; осторожно приподняли её голову и перекинули через нее цепь с ключом. Он был довольно велик и весь сиял алмазами. Эльда взяла его и, опустившись на колени, запела благодарение Богу за эту первую удачу.

   Лишь только святые слова песни достигли слуха малюток, как разом к ним вернулась забытая способность молиться, и чистые голоса подхватили песню Эльды.

   По мере того, как они пели, малютки почувствовали, что начинают отделяться от почвы. Поспешно сорвал и протянул Эльде каждый из них по длинной ветке вьющегося по стенам растения; Эльда ухватилась за них обеими руками, a малютки, свет­лые и легкие, стали подниматься все выше и выше, увлекая за собой свою маленькую освободительницу.

   Когда они достигли высоты берега, Эльда стала на ноги и отпустила концы ветвей, a её маленькие друзья приветливо кивали ей и с божественным гимном поднимались все выше, пока не исчезли в небе от глаз Эльды. Она, утомленная, но счастливая от своей первой удачи, заснула спокойным, блаженным сном на мягкой траве, под тенью раскидистой латании.

   Бодрая и радостная проснулась она на следующее утро. Подкрепив свои силы сочными, разнообразными плодами, которые со всех сторон попадались ей, она весело пошла вперед. Куда идти? В какую сторону? - она не знала, но в надежде, что Бог надоумит ее, пошла наугад.

   Ключ с цепочкой висел y неё на шее, и скоро она заметила дивное явление: яркие горящие алмазы, когда она неожиданно сворачивала по какой-нибудь тропинке, иногда вдруг темнели и потухали; тогда Эльда возвращалась на перекресток, брала другую дорогу, и путеводный ключик опять начинал сиять.

   Теперь она больше не боялась заблудиться.

   Долго-долго шла она. Сперва лес был довольно редкий, но постепенно сгущался и становился все мрачнее, путь делался труднее и опаснее. Со всех сторон раздавалось то безмятежное щебетание птичек, то рев и вой хищников.

   Страшно становилось порой бедной девочке, кровь застывала в жилах, но, твердя святые слова молитвы, она шла вперед и вперед. В сумерки лесные чудовища со свистом и ужасающими криками проносились над её головой, вытягивали свои ветвистые лапы, так что она едва не задевала их; но Эльда усердно творила крестные знамения, и чудовища не смели касаться её.

   Два года шла она этим страшным лесом, два длинных, трудных года. Но решимость не покидала её. Часто по ночам, когда девочка спала под каким-нибудь широколиственным деревом, ей являлась её мать, ободряла и поддерживала отважного ребенка.

   Наконец, Эльда увидала вдали исполинский олеандр, весь усеянный громадными махровыми светло-голубыми цветами с бледно-розовыми сердцевинками. Другого такого дерева не было больше во всем лесу.

   Становилось довольно темно. Эльда подошла к дереву и стала внимательно разглядывать его ствол; но нигде ни малейшей царапины, ни малейшего отверстия видно не было. Долго и тщетно искала она. Тогда девочка обратилась к своему Вечному Заступнику и, став на колени, трижды совершила молитву.

   Вдруг передняя часть дерева раскрылась, образовалась широкая щель, из которой шел сноп света. Эльда приблизилась, приложила пальцы, и под её рукой кора, словно дверцы, распахнулась, и она увидала там большой светящийся белый ларец; вскрыв его, она достала ветвь. Зелень на ней была свежа и молода, цветы еще не распустились.

   Лишь только ветвь была вынута, ларец исчез, дерево закрылось. Ключ остался в руках y девочки.

   Теперь желанная цель была уж близка; еще одно испытание, и Ветка Мира расцветет.

   Не теряя времени, на другой же день Эльда двинулась в дальнейший путь.

   Вдали виднелась высокая гора, покрытая вечным снегом. К этой горе повел девочку её путеводный ключик.

   И здесь, как в лесу, путь был сперва не труден: зеленая травка, миллионы разбросанных пестрым ковром цветов, чудная растительность. Эльда жадно вдыхала в себя живительный горный воздух. Исполинские виноградные лозы с золотистыми и розовыми, крупными матовыми ягодами ласкали её глаз и утоляли голод.

   Постепенно крутизна увеличивалась, каменистая почва мучила ноги, воздух становился редким, дыхание стесненным...

   Над самой головой взвивались громадные хищники. Завывал холодный резкий ветер, уныло свистя в расселинах. Ужасные гады, громадные змеи кишели со всех сторон... Все выше... Выше...

   Вот показались страшные ледяные чудовища; они обступали Эльду, старались сдавить ее, протягивали к ней громадные плоские руки! Холод, мучительный холод проникал до самой глубины во все существо Эльды; казалось, еще минута, еще один порыв этого ужасного леденящего ветра, и он потушит последнюю искру теплившейся в ней жизни!

   Застывающими устами силилась она шептать словамолитвы, коченеющей рукой сотворить крестное знамение... Вот все холодеет внутри её.. Жизнь уходит...

   Вдруг яркий, горячий сноп света упал на нее. Под его благотворными лучами Эльда почувствовала, что теплота и дыхание возвращаются к ней. Она подняла голову и в первую минуту даже зажмурилась. Точно миллионы маленьких звездочек спускались вниз с необъятной выси, a во главе их плыла более крупная звезда.

   Быстро мчались они, и вот Эльда уже может различить целый сонм маленьких ангелочков, a впереди лучезарную фигуру шестикрылого Херувима. Малютки витают вокруг снежной вершины, a Херувим спускается к Эльде и, осенив ее своими крыльями, говорит:

   - Дитя, чего ищешь ты на этой выси, куда еще не достигала нога смертного?

   И, склонившись перед ним, Эльда вылила ему всю свою наболевшую душу, все ужасы и злодейства, какие творил её отец.

   Херувим слушал рассказ ребенка, и тихое страдание разлилось по его кротким чертам, при вести о всех жестокостях, что творятся на земле; светлые алмазные слезы покатились из его ясных очей, и одна из них упала прямо на ветвь, которую держала в руках малютка.

   От прикосновения этой небесной влаги бутоны широко раскрылись и превратились в крупные белоснежные колокольчики, которые распространяли райское благоухание и дрожали от малейшего колебания воздуха, издавая при этом нежный серебристый звон.

   В нем было что-то необычайно трогательное и захватывающее душу, что-то умиротворяющее, зовущее куда-то, пробуждающее дремлющие струны людского сердца.

   Тихо и плавно взмахивая крыльями, стал подниматься Херувим, a следом за ним и сопровождавший его сонм ангельчиков.

   Эльда осталась одна. Она бросилась на колени и воздала хвалу Всевышнему.

   Легок и радостен был обратный путь Эльды: с нею была святая Ветка Мира, которая охраняла ее от всякой злобы и несчастия.

   Чудовища расступались и спешили укрыться в глубь, лишь издали услышав нежный, серебристый звон. Дикие хищники в девственном лесу покорно склонялись перед девочкой с чудным талисманом. Могучий лев подошел к Эльде и, ласково глядя на нее, лег y её ног, приглашая девочку сесть на его сильную спину. И Эльда, без боязни, доверчиво села на покорное животное. Через весь лес, весь долгий и утомительный путь животное бережно несло ребенка и его чудную ношу на своей могучей спине; и все гады и звери расступались, чтобы дать им дорогу, a птички звонко и радостно заливались в пышных изумрудных ветвях.

   Близко уже Эльда к дому. Вот вступает она в громадный сад свой, где слышались стоны, где совершались в ту последнюю ночь страшные дела... Вот перед домом и отец её.

   Колокольчики тихо, чуть слышно колышатся на стеблях; как легкий шелест раздается их звон. Но как ни тих был он, все же достиг до слуха Коруллы, и что-то дрогнуло, что-то ответное зазвенело в его не знавшей милосердия душе. С ласковой, теплой улыбкой поспешил он навстречу дочери. Он почувствовал, что она дорога ему, ощутил нежное чувство любви, затеплившееся в его холодном сердце. Сильным объятием привлек он Эльду на грудь свою, и что-то влажное засветилось в его всегда суровых очах.

   Теперь уже никто не обходит и не чурается владений Коруллы. О прежнем там нет и помину. Подвалы - сокровищницы вскрыты, добро роздано всем неимущим и нуждающимся. В подземельях не слышно больше стонов и плача: все несчастные узники освобождены, все имущество возвращено им. Не может только Корулла возвратить жизней, отнятых им y его жертв.

   Денно и нощно молится Корулла, кается в своих тяжких грехах, приносит искупительные жертвы.

   Далеко на всю окрестность виднеется возвышающийся на четырех столбах купол храма, возведенного им. Длинные и торжественные службы справляются там. Все дивятся и любуются роскошью и великолепием его убранства, но еще больше дивятся чудной белой ветке, возвышающейся на алтаре. Ветка разрастается, серебряных колокольчиков прибавляется все больше и больше. Их чудный звон раздается и разносится далеко за решетчатые ажурные стены храма. И нет души, которая бы не содрогнулась от зла, услыша этот звон, нет сердца, в котором бы в ответ на эти неземные звуки не пробудились и не дрогнули бы самые лучшие, самые сокровенные струны.

   Тихо и мирно, в посте и молитве доживает Корулла свою бурную жизнь на попечении своей кроткой и любящей дочери. Недаром прожила она на свете: своими жертвами она спасла душу отца, привела на путь добра и правды тысячи людей.

   Широко разрослась "Ветка Мира"; все дальше и дальше разносится её благовест. Настанет ли, наконец, день, когда вся вселенная сможет услыхать этот призывный звук добра и смирения?

   Жутко становилось, слушая ее. Когда она начала, были еще сумерки, но потом взошла луна, и все кругом казалось таким таинственным-таинственным, точно и кругом нас сказка.

   Мы все так внимательно слушали, даже дышать громко боялись, чтобы не пропустить ни одного слова. A послушать было что.

   Я, как закрою глаза, совсем ясно могу себе представить и подводное царство, и малюток, и дивные прозрачные голубые лилии... Господи, как красиво! A когда спускался херувим со стаей ангельчиков!.. Мне кажется, что издали это должно было походить на много-много больших блестящих снежинок, как они иногда в сильный мороз так и блестят...

   И я даже не знаю, которая сказка лучше: вспомнишь эту - эта кажется красивее, подумаешь об той - та. Какое громадное удовольствие доставила мне мамуся! Милая, дорогая!..

   Может быть кто-нибудь, читая мои воспоминания, вообразит, что обе сказки я записала с мамочкиных слов? Ну, и ошибается же он! Сохрани Бог! - во-первых, это было бы ужасно долго, a во-вторых, разве бы я все так хорошо запомнила? Я бы такой "отсебятины" понаписала, что наверно и мамочка бы своей сказки не узнала. Нет, я устроилась гораздо хитрей: выпросила их y мамочки уже написанными, а, если кто-нибудь будет печатать мои воспоминания, тот пусть и впишет сказки в то место, где y меня только заглавие стоит. Вот еще, стану я сама так много писать!

  

   Всю ночь сегодня мне такие чудные сны виделись: много-много каких-то беленьких детей, блестящих, легких, и в руках y них большие серебряные обручи обвиты крупными белыми колокольчиками; они танцуют, a колокольчики звенят нежно, точно поют; и я пою вместе с ними и тихо-тихо плачу... Как проснулась, даже подушка мокрая была.

   Но долго вспоминать о моем сне мне не дали, a посадили за французскую диктовку, a потом за арифметику. Слава Богу, дело идет на лад, да и пора уж, экзамен-то на самом носу.

   Не знаю, отчего Ральф так невзлюбил сразу Володю; верно оттого, что тот вздумал его дразнить стал шипеть и рычать, ну, a мой песик терпеть не может такой музыки. Теперь он Володе двинуться не дает: Володя на "гиганты" - Ральф его за невыразимые, Володя на качели - Ральф его за ноги, лает и так и прыгает на него, a я справиться с ним не могу, да мне и самой смешно.

   Вечером мы решили устроить чаепитие в нашем "Уютном" и наставить мой собственный маленький самоварчик. Сказано - сделано.

   После обеда мы выпросили y мамочки чаю, сахару, печенья, варенья и молока, забрали самовар и посуду, и потащили все это в "Уютное"; накрыли стол и приготовили посуду; поставили самовар около стола, наложили туда углей, потом зажгли щепки, все как следует; жаль вот, трубы не было. Вечер был тихий, но темный.

   Мы всей компанией в ожидании самовара уселись на травке спиной к домику под большой старой ли пой. Мальчики стали рассказывать всякие преуморительные анекдоты из гимназической жизни. Сережа говорил, что учитель географии вызвал одного ученика и спрашивает название какой-то реки, a тот никак вспомнить не может: "ах"! говорит: "так вот на языке и вертится"!... a другой кричит ему на весь класс: "так покажи язык, и дело с концом"! A во время французского урока одному мальчику учитель велел сказать будущее время от плакать, тот и говорит: "je pleuvrai, tu pleuvras, il pleuvra". Мы, конечно, страшно начали смеяться, вдруг видим: что это так светло сделалось! Поворачиваемся, - a домик наш почти весь в огне! Мы вскочили, бросились гуда, - все горит! Испугались мы страшно, но не растерялись, схватили лейку и стали ей черпать воду из ушата, который тут всегда стоит целый день на солнце для поливки цветов. Но огонь не уменьшался, и скоро стало так светло, что все выбежали из дому на место пожара. Страшного ничего не было, потому что близко никаких построек нет, только забор немного захватило, и его сейчас же дворник залил, но две больших чудных липы, между которыми был наш домик, порядочно пострадали, a наше милое "Уютное" сгорело все дотла; уцелела лишь моя плита, да самовар, но и те были в очень некрасивом виде. Хотя опасности и не было никакой, a все-таки всем было страшно, все такие бледные-бледные стояли.

   Жаль нашего милого "Уютного", так хорошо жилось в нем! Еще слава Богу, что это случилось в конце лета, теперь не так жалко будет уезжать отсюда.

  

  

   Последнее время нам с Володей не сладко приходилось: y него на носу переэкзаменовка, y меня мой несчастный конкурсный экзамен. Ну, ничего, кажется все благополучно обойдется, если я только в тот день смогу быть внимательной.

   Медная мамочка беспокоится еще гораздо больше, говорит, на меня нельзя положиться, что я могу и круглое "двенадцать" получить, но, могу и семерок нахватать. Она еще потому так волнуется, чтобы я не оскандалилась, что в этой самой гимназии и она училась: учителя и учительницы многие еще старые, будут знать, что я её дочь, что она сама меня готовила, и вдруг дочь мамашу "подкатит" своими ответами; это похуже, чем y Коршуновых со стихами выйдет. A самого мамочка чудно училась, но шалунья, кажется, была чуть ли не хуже меня; трудно быть хуже, но моя мамуся, видно, молодчина была, сумела дочку перещеголять.

   Несмотря на занятия, мы таки выпросились и на "Чертов Остров" за черникой, и в наш лесочек за грибами. A их много, особенно боровиков: чистенькие, аккуратненькие такие; и сидят себе целой компанией. Вместо боровика поганки не сорвешь, a вот сыроежки с поганками так на одно лицо... т.е.похожи очень, так что я постоянно половину поганок наберу.

   Потом еще все мальчики с кучером Рутыгиных ездили куда-то на лодке раков ловить и привезли целую большую корзину. Вот счастливые, им повезло! Уж как я мамочку просила и меня пустить - ни за что! Счастливые эти мальчишки, все им можно, a нам, девочкам, все говорят "неприлично"! По вечерам теперь вот совсем деваться некуда; темнеет рано, но очень тепло, в комнаты идти не хочется, a в саду впотьмах не разбегаешься; так бы хорошо это, как говорится, "сесть рядком, да поговорить ладком" в нашем "Уютном", да где его взять? Это все самовар виноват: его тогда наставили, щепки зажгли, a трубы-то не надели, потому что её y нас не было; сами-то мы разговорами занялись, a от щепок, верно, сучья загорелись, и пошло-пошло... Теперь собираемся под большую липу и там рассказываем страшные истории. Ваня одну такую ужасную рассказал, что я потом ночью еще хуже кричала, чем после маленькой молочницы.

   Получили письмо от тети Лидуши: она с мужем едет за границу. Вот счастливая! Сперва в главный город Австралии Вену, a потом во Францию и Швейцарию, - уж там близко! Еще Австралию я ей меньше завидую - там все по-немецки говорят: "habe gehabt, gehabt haben" Бр... не люблю, все хап, да хап! Но если слушать неприятно, то уж смотреть, наверно, интересно; я думаю, y них там все совсем иначе, чем y нас. Вот бы хотелось поехать!

  

  

   Вот он, наконец, прошел, этот страшный, давно ожидаемый день экзамена. Поздравьте: эти строчки пишет ученица VII класса отделения Б!..

   Но расскажу все с самого начала.

   Разбудили меня рано, но пока мы оделись, собрались и доехали до города и до гимназии, то времени прошло много.

   Входим. Здание большое-большое и такое светлое, веселенькое, солнца много, и тихо-тихо так. Мамочка спрашивает швейцара: "Разве еще никого нет?" - "Уж, - говорит, - сейчас в класс вошли".

   Мамочка живенько повела меня в канцелярию, a там стоит какой-то высокий седой господин (оказался инспектор). Мама к нему, a он ее хорошо знает, еще и сама мамочка y него училась. "Простите", - говорит, - "Сергей Владимирович, опоздала немного, но мы так издалека"... "Ничего, ничего, лучше хоть поздно, чем никогда", a сам улыбается, и физиономия y него такая милая: волосы и борода совершенно белые, a лицо совсем розовое, молодое; глаза такого цвета, как кофе без сливок, добрые, веселые, нос прямой, a зубы, когда улыбнется, - a он это все время делает, - длинные, белые, как миндаль. Правду мамочка говорила, ужасно он милый, так бы все и смотрела на него. Но смотреть было некогда; пришла какая-то девица пришибленного вида в синем платье, и инспектор велел меня свести туда, где экзаменуются.

   Мамочка поцеловала меня, перекрестила и сказала: "главное, Муся, внимательно слушай, что именно тебя спрашивают, и думай прежде, чем отвечать".

   Я бегом побежала за классной дамой наверх. "Не бегай, запыхаешься, трудно отвечать будет, и рука станет дрожать", крикнула вдогонку мамочка.

   Мне было весело и совсем не страшно. Привели меня в класс, где сидел батюшка и экзаменовал по Закону Божию. Я села и стала слушать. Некоторые девочки прелесть как отвечали, a зато другие!...

   Батюшка спрашивает одну: "Что Бог в седьмой день сотворил? - a она говорит: "Еву"... ведь так же ляпнуть! Потом он одну спросил, где был погребен пророк Илья, a та отвечает: "в Невской Лавре". Вот мамочка мне сколько раз говорила, что я на уроке такие глупости иногда отвечаю, что меня на выставку можно послать, - вот бы ей здесь послушать!

   Меня довольно скоро вызвали, спросили молитвы, символ веры, сколько было сыновей y Ноя (одна сказала - двенадцать), и отпустили. Кто был свободен здесь, - пошел на арифметику.

   На арифметике особенного ничего не было и интересных глупостей никто не говорил; учительница тоже какая-то серая и кислая. Я свою задачу с шиком решила, строчки со скобками тоже верно сосчитала, и меня отпустили в коридор. Там меня поймала одна мамочкина знакомая классная дама, стала меня расспрашивать, что я батюшке отвечала, и сказала, что теперь и она мне вопрос задаст, посмотрит, знаю ли я что-нибудь: "Ну, скажите-ка одиннадцатую заповедь"! - спрашивает, а я и говорю: "А вот, когда вы ее выдумаете, тогда я ее и выучу". "Молодец, говорит, не даром "двенадцать" поставили"! Другие классные дамы тоже разговаривали и шутили со мной.

   Потом нас повели на русскую диктовку.

   Вот это так страшно! уж я чувствую, что непременно куда-нибудь да не ту букву всажу, не потому, что не знаю, нет, я теперь и "ять" вызубрила, a вот рука точно нарочно не то напишет.

   Диктовка была не трудная и коротенькая, куда короче, чем мамочка мне делала. Потом стали устно экзаменовать. Учительница премилая, толстая-толстая, подбородок двойной, и хоть и делает строгое лицо, a сразу видно, что добрая, похожа на такого милого толстого барбоса. Она старая: еще когда моя мамочка поступила в приготовительный класс, то она ее экзаменовала.

   Ну, на русском тоже ничего себе, глупости говорили. Одна спросила, как будет 112 во множественном числе; другая говорила, что "рябчик" происходит от слова "робкий", a потому его надо писать через "п".

   Наконец вызвали меня и еще одну девочку, - там все по две сразу выходят; ту учительница стала спрашивать, "а вы", говорит мне: "пока подумайте". "Господи, о чем же мне думать?" думаю я и смотрю на большую серую кошку, которая идет по соседней крыше. "Верно птиц хочет ловить... нет, мышей, - полезла в окошко чердака, a там наверно мыши, a то и крысы есть... Фу, какие глупости, ведь не о кошке же мне думать надо! О чем бы думать?.. Когда "е" выпадает, пишется "ять"... т. е. нет, наоборот... Господи, какие y учительницы руки толстые! Я думаю, y мамочки талия тоньше... Опять не то... Окончание "ение" через "ять", когда от глагола"...

   - "Ну-ка, Старобельская, теперь вы", - прерывает мои мысли толстый барбос.

   В диктовке оказалось две глупейших ошибки, я как увидала, сейчас и выкрикнула: "извините, я нечаянно ошиблась: побрел - е, a приобрел - ять, право нечаянно"!

   Учительница смеется. Спросила, как называется мысль, выраженная словами.

   "Мысль, выраженная словами, называется предложением, потому что мы ее предлагаем другому. A ведь какие мы иногда пустяки предлагаем - ужас"! Совсем нечаянно это сорвалось с языка, и я подумала: кажется, глупо вышло. Барбос ничего - засмеялся. Стихи "Молись, дитя, тебе внимает"... я чудно сказала, a когда читала, ляпнула глупость: там написано было "стая ловчих", я и говорю: "это стая собак", но сейчас же сама поправилась: "нет, нет, то стая гончих". Поставили мне "одиннадцать" и повели на французский.

   Француженка тоже мамочку учила; миленькая очень, только ужасно желтая, будто ее йодом помазали. Диктовку я написала без ошибок, и отвечала с шиком, так что учительница меня поцеловала, велела кланяться мамочке и сказать, что она молодец, так дочку хорошо приготовила.

   Вот на этом экзамене смешно было: одна девочка переводит: в нашей гостиной стоит стол и стулья - il y a dans notre salon une table et des chemi­ses - вместо des chaises. A другая переводит: в буфете есть салфетки и скатерти - il y a dans notre buffet des serviettes et des canapИs - вместо des nappes. Даже учительница смеялась.

   В час все было кончено, и наши мамы пришли за нами.

   Я получила два "одиннадцать" и два "двенадцать"; конечно, что я выдержала, но меня так напугали этим конкурсом, что я беспокоилась и несколько раз спрашивала и француженку, и барбоса, примут ли меня. Они смеялись и говорили, что нет, что всех, y кого больше десяти, принимать вовсе не будут, потому что они уж и так все знают, и делать им в гимназии нечего.

   Прямо с экзамена мамочка меня повезла в кондитерскую пить шоколад с пирожными; есть мне очень хотелось, a такие вкусные вещи тем более. Подкрепившись, мы отправились в гостиный двор, и там мамочка купила мне в награду за мое поступление хорошенький золотой браслет с вырезанной на нем надписью "на память". Затем мы заехали в фруктовый магазин и накупили всякой всячины, a потом уже отправились домой. Папа вернулся раньше обыкновенного, чтобы узнать поскорей все подробно. Он очень обрадовался и сказал, что я совсем молодчина, но еще больше меня надо похвалить и поблагодарить мамочку за то, что она так потрудилась со мной. A правда, много я ее, бедненькую, намучила! Я поблагодарила ее горячими поцелуями, a папочка и этим, и еще чем-то: он надел ей на палец прехорошенькое колечко с двумя бриллиантами, один в самом кольце, a другой висит на цепочке, точно капелька. Мамуся осталась очень довольна!

   Конечно, я сейчас же полетела объявить всем о своем благополучии и, с мамочкиного разрешения, пригласить всех вечером. Вышел самый настоящий бал: танцевали и дети, и большие до двух часов и очень, очень веселились! Никогда я не забуду этого дня! Милый, добрый Митя, как он был доволен моей удачей, как радовался за меня! Я-то свой экзамен сдала, что-то Бог даст Володе?

   В этой тетрадке пишу последний раз, теперь начну новую под заглавием. "Воспоминания гимназистки". Но это еще не сейчас, теперь на книги и тетради глядеть не хочу до самого начала классов. Буду играть, бегать, пользоваться последними свободными днями, последним временем, которое я еще здесь со своими друзьями.

   Хорошо жить на свете!

  

  

   В.С. Новицкая (Махцевич). Хорошо жить на свете!: Из воспоминаний гимназистки - СПб.: А.Ф. Девриен, 1910 - 182с.: ил. Е.П. Самокиш-Судковской (изд. 2-е)

   Содерж: Хорошо жить на свете!, Кошечка-актриса