Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Горное гнездо

лька, где зелеными кружевами поднимались шпалеры акаций и сиреней, круглились зелеными шапками липы и сквозили на солнце прорезными вершинами мохнатые стройные ели. Сколько покоя, сколько мира чувствовалось под этим открытым голубым небом, того мира, которого недостает бессильному, слабому человеку, придавленному к земле своей бесконечной злобой. В ожидании разговора Луша села на свой прорванный диванчик, а Раиса Павловна тяжело ходила по комнате, заложив руки за спину.

   - В последнее время, Луша, я не спала несколько ночей, думая о тебе,- заговорила Раиса Павловна, с трудом переводя дух.- Ты сделала рискованный шаг, слишком смелый для твоего возраста и неопытности. С этой дороги возврата нет. Но я пришла не для того, чтобы читать тебе наставления, а просто хочется поговорить по душе. Ты только начинаешь свою жизнь, а я ее кончаю; поэтому не лишнее будет заметить тебе кое-что из моего житейского опыта. Сначала я испугалась ожидающей тебя участи, но потом передумала: порядочной, честной женщине, как это принято понимать, не стоит жить, потому что все против нас... Если мужчина, на стороне которого все права и преимущества, может эксплуатировать женщин в свою пользу, не заслуживая ничьего порицания, то почему же женщина не может распорядиться точно так же единственным своим преимуществом? Посмотри на меня: что я такое? Жалкая старуха - и больше ничего. В настоящую минуту у меня ничего нет - ни общественного положения, ни молодости, ни друзей, даже нет того, что остается после всех крушений и неудач - сознания, что я действительно сделала все, что могла. Нет, мне не осталось даже и этого утешения, хотя я была когда-то красива, не глупа и целую жизнь работала - конечно, работала по-своему... Вот в этой-то работе ты и можешь видеть то проклятие, которое тяготеет над женщиной. Мы всегда остаемся в жизни каким-то придатком мужчины, и возможная для нас деятельность совершается только из-за его спины. Самой умной женщине пробить себе дорогу только одной своей головой - дело почти невозможное; она всегда остается на полудетском положении, и ее труд ценится наравне с детским. Получается самое проклятое положение, тем более что требуют от женщины неизмеримо больше, чем от мужчины. Малейшая ошибка, малейший неверный шаг - все против нее, и больше всех сами же женщины. Про свою жизнь не буду тебе рассказывать - слишком много глупостей, или, вернее, одна сплошная глупость, хотя я всегда слыла за особу, которая умеет обделывать свои дела и ни перед чем не остановится.

   Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую голову на спинку дивана и поправляла волосы, собранные на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками ложилось около ног, открывая широким вырезом белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.

   - Мне целую жизнь приходилось барахтаться в самой некрасивой обстановке,- продолжала Раиса Павловна,- интриговать, обманывать, лгать на каждом шагу и вечно действовать через третьи руки. Единственным утешением оставалось сознание, что окружавшие меня люди, с которыми мне приходилось иметь дело, ничем не лучше, за исключением разве того, что они в большинстве случаев были непроходимо глупы. И что же? Конец ты сама знаешь... Но уже когда жизнь прошла, я пришла к тому убеждению, что нужно было жить совсем иначе. Видишь, в чем дело. Я подразделяю людей на две категории: на человеческое мясо, которое мясом родится, мясом живет и мясом умирает, и на собственно людей - настоящую человеческую аристократию, выдвинувшуюся из остальной безличной массы или умом, или характером, или красотой, или талантом. Я говорю об этой второй категории и, собственно, об ее женском отделе. Таким женщинам нужна широкая деятельность, не обставленная выдохшимися привычками, обычаями и правилами, и такая деятельность доступна только вполне свободной женщине. Последнее время открыло несколько таких профессий и полуобщественных положений, где женщина может найти приложение своим силам и взять от жизни все, что та может дать. Конечно, общественные предрассудки высказываются против такой деятельности, пробивающей брешь в старых порядках; но что же делать, если нам не остается прямого выхода, нет дороги...

   - Я это уже слыхала, Раиса Павловна, и не могу понять, при чем я-то тут? - спрашивала Луша.

   - Вот о тебе и речь, Луша... Ты молода, красива, по-своему умна и обладаешь счастливым характером. Словом, в твоих руках все данные, чтобы устроить свою жизнь настоящим образом. Я буду счастлива уже тем, если когда-нибудь услышу, что ты хорошо устроилась, в чем я не сомневаюсь. Ты начинаешь с того, с чего когда-то следовало начать и мне, но я пропустила лет тридцать, а родиться во второй раз для повторения опыта не приведется. Прейн из мужчин его круга недурной человек и сумеет обставить тебя совершенно независимо; только нужно помнить одно, что в твоем новом положении будет граница, через которую никогда не следует переступать,- именно: не нужно... как бы это сказать... не нужно вставать на одну доску с продажными женщинами.

   - Вы ошибаетесь, Раиса Павловна, принимая меня за одну из таких тварей...

   - Нет, совсем не то; я хочу только сказать тебе, что нужно беречь себя и серьезно работать. У тебя будет в руках масса дел и людей, и ты можешь ими пользоваться по своему усмотрению. А главное...

   Раиса Павловна на мгновение остановилась и закрыла даже глаза, точно собираясь с силами произнести роковое слово.

   - Что "главное"? - спросила Луша, довольная этим патетическим движением, которому не верила.

   - Главное, Луша...- глухо ответила Раиса Павловна, опуская глаза,- главное, никогда не повторяй той ошибки, которая погубила меня и твоего отца... Нас трудно судить, да и невозможно. Имей в виду этот пример, Луша... всегда имей, потому что женщину губит один такой шаг, губит для самой себя. Беги, как огня, тех людей, то есть мужчин, которые тебе нравятся только как мужчины.

   - Благодарю за хороший совет; но опять прошу вас, Раиса Павловна, не повторять имени отца; иначе я попрошу вас удалиться отсюда.

   - Ты меня гонишь? Ах, да, ведь не ты одна - все меня гонят... Но ты забываешь только одно, что я тебе желаю добра и даже забываю, что ты ненавидишь меня.

   - Это уж мое дело, Раиса Павловна... Надеюсь, вы кончили?

   - Да, почти. Все равно, я сейчас ухожу.

   Раиса Павловна накинула на голову шаль, но медлила уходить, точно ожидая, что Луша ее остановит. Она, кажется, никогда еще не любила так эту девочку, как в эту минуту, когда она отвертывалась от нее совсем открыто, не давая себе труда хотя сколько-нибудь замаскировать свою ненависть.

   - Прощай, Луша! - проговорила с трудом Раиса Павловна, не решаясь подойти к не трогавшейся с места девушке.- Мне хотелось тебя поцеловать в последний раз, но ведь ты не любишь нежностей...

   Луша молчала; ей тоже хотелось протянуть руку Раисе Павловне, по от этого движения ее удерживала какая-то непреодолимая сила, точно ей приходилось коснуться холодной гадины. А Раиса Павловна все стояла посредине комнаты и ждала ответа. Потом вдруг, точно ужаленная, выбежала в переднюю, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы. Луша быстро поднялась с дивана и сделала несколько шагов, чтобы вернуть Раису Павловну и хоть пожать ей руку на прощанье, но ее опять удержала прежняя сила.

   - К чему? - проговорила она вслух, прислушиваясь к звукам собственного голоса.- Зачем она приходила? Ах, да... Все это одна сплошная ложь, последняя ложь!

   Луша даже засмеялась, хотя на душе у ней было тяжело, точно там лежал какой камень. Итак, Раиса Павловна уничтожена. Она сама сейчас говорила это вот здесь. Куда она теперь денется с своим Платоном Васильичем, который глуп, как семьдесят баранов? Тетюев торжествует, и пусть торжествует: его счастье. То-то теперь все переполошились и начнут наперерыв заискивать перед новым временщиком, чтобы удержать за собой насиженные местечки, а может быть, и получить новые получше. И Нина Леонтьевна тоже торжествует и будет уверена, что это она столкнула Раису Павловну. Вот и еще размалеванная дура!

   "А между тем мне стоит сказать одно слово,- и все торжество этих мерзавцев разлетится прахом",- думала Луша с удовольствием, взвешивая свое влияние на Прейна.

   Ее подмывало детское желание разрушить всю городьбу Нины Леонтьевны и Тетюева, но она удержалась. Пускай события идут своим естественным путем, как им следует идти. Ее личные счеты с Раисой Павловной кончены навсегда, а мертвых с кладбища не носят.

   В тот же день вечером, когда все улеглось в господском доме на покой, Евгений Константиныч раньше обыкновенного простился с Прейном, ссылаясь на усталость. Когда шаги Прейна затихли, набоб торопливо накинул на себя плед, надел шотландскую шапочку и осторожно вышел из комнаты; он миновал парадную приемную, потом столовую и очутился на садовой террасе. Ночь была мягкая, хотя и сырая после вечернего дождя; только что родившийся молодой месяц причудливо освещал колебавшиеся широкими полосами купы деревьев, зеленые стены акаций и разбитые веером цветочные клумбы. Берег был окутан клубами тихо шевелившегося тумана; выметывавшее из доменных печей пламя отражалось легкими вспышками, а от фабрики тянулся неясный сдержанный гул, точно какое громадное животное ворчало во сне. Спустившись с террасы, набоб пошел налево, в дальний угол сада; его охватила ночная сырость, которая заставляла неприятно вздрагивать. Вот и туманная полоса берега, вот те две ели и маленькая зеленая скамейка под ними.

   "Здесь..." - подумал набоб, еще раз прочитывая в уме полученную вечером записку.

   Эта записка была от женщины, и набоб испытывал то приятное волнение, какое овладевает человеком в неизвестном ожидании. Кто писал эту записку? - набоб терялся в догадках, хотя желал думать, что она была написана Лушей. Сколько сотен таких записок получал Евгений Константиныч на своем веку, как все они были похожи одиа на другую и вместе с тем каждая имела свою особенность. Были записки серьезные, умоляющие, сердитые, нежные, угрожающие, были записки с упреками и оскорблениями, с чувством собственного достоинства или уязвленного самолюбия, остроумные, милые и грациозные, как улыбка просыпающегося ребенка, и просто взбалмошные, капризные, шаловливые, с неуловимой игрой слов и смыслом между строк,- это было целое море любви, в котором набоб не утонул только потому, что всегда плыл по течению, куда его несла волна. Маленькие атласные конверты служили гнездышком раздушенным розовым листочкам, точно это были лепестки какой-то необыкновенной розы. Но полученная набобом записка сегодная была таинственна, как сфинкс, и он долго ломал над ней голову.

   "Приходи на берег пруда, где стоят две ели,- гласила записка,- там узнаешь одну страшную тайну, которую ношу в своем сердце много-много дней... Люди бессильны помешать нашему счастью.- Твой добрый гений".

   Закутавшись в плед, набоб терпеливо шагал по мокрому песку, ожидая появления таинственной незнакомки. Минуты шли за минутами, но добрый гений не показывался. "Уж не подшутил ли кто надо мной?" - подумал набоб и сделал два шага назад, но в это время издали заметил закутанную женскую фигуру и пошел к ней навстречу. По фигуре это была Луша, и сердце набоба дрогнуло.

   - Ты не узнал меня? - спросил его добрый гений, когда они пошли по песчаной дорожке рядом.

   - Нет... не догадываюсь.

   Незнакомка сильно куталась в большой платок, так что ее лица нельзя было рассмотреть; но голос был изменен; очевидно, добрый гений хотел поинтриговать предварительно.

   - Я знаю, что ты меня любишь,- продолжал гений прежним измененным голосом,- но злые люди нас постоянно разделяли. Везде интриги и коварство. Но я тебя тоже люблю и вот пришла сюда сама сказать это...

   - Открой лицо,- просил набоб, начиная сомневаться в подлинности гения.

   - Поклянись, что ты меня всегда будешь любить?

   - Я уже клялся тебе раз... там, в горах.

   - О нет... Это был обман.

   Чтобы покончить эту комедию, набоб, под предлогом раскурить сигару, зажег восковую спичку и сам открыл платок гения. И попятился даже назад от охватившего его чувства ужаса: перед ним стояла Прасковья Семеновна и смотрела на него своим сумасшедшим взглядом.

   - Узнал?..- шептала она, протягивая к нему руки с улыбкой.

   Но набоб уже не слыхал этого шепота, потому что обратился в самое постыдное бегство, точно за ним по пятам гнался целый ад; Прасковья Семеновна стояла на прежнем месте и грозила кулаком ему вслед, а потом дико захохотала на весь сад.

   Пробежав несколько аллей, набоб едва не задохся и должен был остановиться, чтобы перевести дух. Он был взбешен, хотя не на ком было сорвать своей злости. Хорошо еще, что Прейн не видал ничего, а то проходу бы не дал своими остротами. Набоб еще раз ошибся: Прейн и не думал спать, а сейчас же за набобом тоже отправился в сад, где его ждала Луша. Эта счастливая парочка сделалась невольной свидетельницей позорного бегства набоба, притаившись в одной из ниш.

   - Это целая оперетка! - заливался Прейн, когда Прасковья Семеновна прошагала мимо них.- Луша! что же ты молчишь? Ха-ха!..

   Но Луша была задумчива, почти грустна и не отвечала на шумную радость Прейна той же монетой. Она только что рассказала перед этим об утреннем визите Раисы Павловны и напрасно старалась разгадать впечатление, произведенное ее рассказом.

   - Что же, тебе нисколько не жаль Раисы Павловны? - спросила она наконец.

   - Что же я могу сделать для нее?- ответил Прейн тоже вопросом.

   - Как что? Ты можешь все... если захочешь.

   - Ну, теперь уж поздно: все кончено.

   Равнодушный тон Прейна обидел Лушу, и ей сделалось вдруг жаль Раисы Павловны, насчет которой теперь ликовала вся партия Тетюева.

   - Послушай, а если я хочу, чтобы Раиса Павловна осталась? - капризно проговорила девушка, ежась от холода.

   - Слишком поздно... Что хочешь проси, только не это:

  

   На волнах морских построю замок

   И зубами с неба притащу луну...

  

   но спасти Раису Павловну я не в силах. Еще раз повторяю: все кончено...

   - В таком случае я требую, чтобы Раиса Павловна осталась! Понимаешь: требую! А иначе, не кажись мне на глаза!

   Произошла очень горячая сцена, и стороны разошлись самым неприятным образом обвиняя друг друга.

  

  

   Прейн опять торжествовал. Благодаря своей политике он сумел заставить Лушу просить его о том, чего хотел сам и что подготовлял в течение месяца в интересах Раисы Павловны. Это была двойная победа. Он был уверен именно в таком обороте дела и соглашался с требованиями Луши, чтобы этим путем добиться своей цели. Это была единственная система, при помощи которой он мог вполне управлять капризной и взбалмошной девчонкой, хотевшей испытать на нем силу своего влияния.

   - Отлично, и еще раз отлично! - повторял он несколько раз, потирая руки от удовольствия.

   Разрушить всю городьбу, которую в течение месяца с таким усердием городили Тетюев с Ниной Леонтьевной, Прейну ничего не стоило, как он уверял с самого начала Раису Павловну. Дело было настолько подготовлено, что оставалось только нанести последний удар. Удаление Горемыкина в принципе было решено, и набоб вполне был согласен с таким решением. Работы консультации вывели на свежую воду многое, что не должно было видеть света. Недостатки горемыкинского режима сделались ясны, как день, даже для непосвященных, а генерал положительно был возмущен, что и высказывал Прейну несколько раз с своей обычной откровенностью.

   - Теперь нужно доставить Тетюеву вторую аудиенцию,- предлагал Прейн генералу,- до настоящего времени вся ваша работа носила только отрицательный характер; пусть Тетюев представит Евгению Константинычу положительную программу, в духе которой он мог бы действовать, если бы, например, Евгений Константиныч предложил ему занять место Горемыкина... Конечно, я говорю только к примеру, генерал.

   - Понимаю,- соглашался генерал.- А отчего же и в самом деле не предложить бы Тетюеву этого места? Это такой развитой, интеллигентный человек - настоящая находка для заводов! Тем более что отец Авдея Никитича столько лет занимал пост главного управляющего.

   - Я не могу обещать вам решительно, генерал, но употреблю с своей стороны все, что будет зависеть от меня, а за остальное не ручаюсь... Хотя, кажется, можно утвердительно сказать, что все шансы теперь на стороне Тетюева.

   - И Нина Леонтьевна говорит то же самое относительно Тетюева; так что мы все трое думаем одинаково.

   - Да, да... Очень приятно, очень приятно! А вы предупредите Тетюева, чтобы он основательно подготовился к приему и изложил перед Евгением Константинычем свое profession de foi. A прежде всего, я думаю, вам нужно представить Евгению Константинычу подробный доклад занятий нашей консультации, чем вы, так сказать, расчистите почву Тетюеву. Положительные данные будут виднее на отрицательном фоне... Горемыкина нам щадить нечего, потому что он нам и без того стоит стольких хлопот.

   - Да, если бы не эта консультация, мы могли много бы сделать для заводов в эту поездку! - согласился генерал.

   После своего неудачного свидания с "добрым гением" набоб чувствовал себя очень скверно. Он никому не говорил ни слова, но каждую минуту боялся, что вот-вот эта сумасшедшая разболтает всем о своем подвиге, и тогда все пропало. Показаться смешным для набоба было величайшим наказанием. Вот в это тяжелое время генерал и принялся расчищать почву для Тетюева, явившись к набобу с своим объемистым докладом.

   - А не лучше ли было бы рассмотреть этот доклад после, в Петербурге? - протестовал Евгений Константиныч при виде целой дести исписанной бумаги.- Мы на досуге отлично разобрали бы все дело...

   Но генерал был неумолим и на этот раз поставил на своем, заставив набоба проглотить доклад целиком. Чтение продолжалось с небольшими перерывами битых часов пять. Конечно, Евгений Константиныч не дослушал и первой части этого феноменального труда с надлежащим вниманием, а все остальное время сумрачно шагал по кабинету, заложив руки за спину, как приговоренный к смерти. Генерал слишком увлекся своей ролью, чтобы замечать истинный ход мыслей и чувств своей жертвы.

   - Благодарю вас, генерал, от души благодарю! - с облегченным сердцем говорил набоб, когда чтение кончилось.- Я во всем согласен с вами и очень рад, что нашел наконец человека, которому могу вполне довериться. Вот и Прейн то же говорит...

   Но этим испытание не кончилось. Вслед за генералом с его бесконечным докладом в кабинет явился Прейн и объявил, что необходимо дать Тетюеву вторую аудиенцию.

   - Нет, это уже слишком! - горячо возразил Евгений Константиныч, делая сердитое лицо.- Вы все, кажется, сговорились довести меня этими проклятыми делами до чахотки.

   - Нельзя, Евгений Константиныч! - мягко настаивал Прейн.- Если бы была какая-нибудь возможность обойтись без вас, тогда другое дело... Тетюев для нас чистый клад!

   - Убирайтесь к черту с вашим кладом!

   - Я вам говорю, что нельзя. Вы - заводовладелец, и в таком важном деле необходимо ваше личное вмешательство. Наша роль с генералом кончилась.

   Набоб задумался и, поддаваясь настояниям Прейна, изъявил наконец согласие выслушать Тетюева.

   - Только в последний раз! - капризно говорил набоб.

   - В самый последний... Неужели у вас не найдется свободных пяти часов для такого важного дела?

   - Пять часов! Да ты, Прейн, с ума, кажется, сошел...

   - Нисколько... Если вы хотите показаться смешным в глазах всех служащих, тогда не слушайте меня и делайте по-своему. Что же мне-то за интерес надоедать вам?..

   Набоб замолчал.

   - Ваше последнее слово, Евгений Константиныч? - продолжал настаивать Прейн.

   - Хорошо, я согласен.

   - Отлично. Я передам это генералу.

   Прежде чем явиться к набобу, Тетюев получил подробные инструкции от самой Нины Леонтьевны, которая вперед поздравляла его с полным успехом. Со стороны можно было подумать, что Тетюева аккредитовали послом к самому Бисмарку или по меньшей мере поручали министерский портфель. Вероятно, настоящие министерские кризисы происходят при менее торжественной обстановке. Майзель, Вершинин и другие тетюевцы тоже переживали самые тревожные минуты в ожидании решительного момента, причем повторялась избитая психологическая истина, что общее волнение возрастало вместе с уверенностью в успехе.

   Наконец Тетюев был совсем готов и в назначенный день и час явился во фраке и белом галстуке со своим портфелем в приемную господского дома. Было как раз одиннадцать часов утра. Из внутренних комнат выглянул m-r Чарльз и величественно скрылся, не удостоив своим вниманием вопросительный жест ожидавшего в приемной Тетюева. Поймав какого-то лакея, Тетюев просил его доложить о себе.

   - Барин еще почивают,- отвечал лакей.

   - Не может быть! он назначил мне прием именно в одиннадцать часов.

   - Не могу знать-с.

   - Ну, так доложи Альфреду Осипычу. Он, наверно, уже встал.

   Лакей сонно взглянул заспанными глазами на Тетюева и нехотя понес его карточку на половину Прейна.

   Вместо ожидаемого лакея выбежал сам Прейн. Он был в туфлях и в шелковой фуфайке, в чем и поспешил извиниться с истинно французской вежливостью.

   - Извините, Авдей Никитич. Вам придется подождать несколько минут,- говорил Прейн, подхватывая министра под руку.- Пойдемте пока в мою комнату.

   Комната Прейна, служившая ему и кабинетом и спальней, отличалась отчаянным беспорядком неисправимого холостяка. Усадив гостя на кресло к письменному столу, на котором ничто не напоминало о письменных занятиях, Прейн скрылся за маленькую ширмочку доканчивать свой утренний туалет.

   - Отодвиньте ящик в правой тумбочке, там есть красный альбом,- предлагал Прейн, выделывая за ширмой какие-то странные антраша на одной ноге, точно он садился на лошадь.- Тут есть кое-что интересное из детской жизни, как говорит Летучий... А другой, синий альбом, собственно, память сердца. Впрочем, и его можете смотреть, свои люди.

   Красный альбом не представлял ничего особенного, потому что состоял из самых обыкновенных фотографий во вкусе старых холостяков: женское тело фигурировало здесь в самой откровенной форме. В синем альбоме были помещены карточки всевозможных женщин, собранных сюда со всего света.

   - Вы слыхали о галерее польского короля Станислава-Августа, которая хранится теперь в Дрездене? - спрашивал Прейн, выставляя голову из-за ширмы.

   - Право, не помню что-то, Альфред Осипыч...

   - Гм... Ну, одним словом, этот синий альбом заменяет мне королевскую галерею.

   Прейн объяснил более откровенным образом значение синего альбома, и Тетюев погрузился в рассматривание длинного ряда красивых женских лиц, принадлежавших всем национальностям. Кого-кого только тут не было, начиная с гризеток Латинского квартала, цариц Мабиля и кафе-шантанов, представительниц demi-monde'a самых модных курортов и первых звезд европейских цирков и балетов и кончая теми метеорами, которых выдвинула из общей массы шальная мода, ослепительная красота или просто дикая прихоть пресыщенной кучки набобов всего света. На страницах альбома, который перелистывал Тетюев, нашли себе, может быть, последний приют самые блестящие полуимена, какие создавали за последние двадцать пять лет такие центры европейской цивилизации, как Париж, Вена, Берлин, Лондон и Петербург. Это была интимная история в лицах той жизни, которая доступна только избранникам и баловням слепой фортуны. Если бы перевести на "язык простых копеек", чего стоили эти красавицы Европы, то в результате получилась бы сумма, далеко превышающая стоимость громадной войны каких-нибудь очень цивилизованных держав. Эти красивые лица были живой иллюстрацией капитальных политических переворотов, страшных экономических кризисов, банковых крахов, миллионных хищений и просто воровства, воровства без числа и меры. Обыкновенные разорения, самоубийства, убийства и разные другие causes célèbres {громкие судебные дела (фр.).} не должны идти в счет, как слишком нормальные явления. Тетюев слыхал об этом исключительном интернациональном мирке из пятого в десятое, поэтому перелистывал альбом без особенного внимания, как человек непосвященный, и только заметил последнюю страницу, где было оставлено свободное место для новой карточки: это место было назначено Луше Прозоровой.

   - Однако Евгений Константиныч заставляет нас ждать! - проговорил Прейн, появляясь наконец из-за ширмы.- Двенадцать часов скоро...

   Он позвонил и велел явившемуся на звонок лакею узнать, может ли принять Евгений Константиныч. Лакей через пять минут явился с длинным конвертом на серебряном подносе. Прейн разорвал конверт и несколько раз торопливо перечитал маленький листок английской почтовой бумаги цвета морской воды.

   - Не понимаю...- проговорил он наконец, вопросительно глядя на Тетюева и проводя рукой по лбу.- Вероятно, какая-нибудь ошибка. Извините, Авдей Никитич, я вас оставлю всего на одну минуту... Не понимаю, решительно не понимаю! - повторил он несколько раз, выбегая из комнаты.

   Лакей остался в дверях и сонно смотрел на Тетюева с тупым нахальством настоящего лакея, что опять покоробило будущего министра. "Черт знает, что такое получается? Уж не хочет ли Прейн расстроить аудиенцию разными махинациями?" - мелькнуло в голове Тетюева, но в этот момент появился Прейн. Ударив себя по лбу кулаком, он проговорил:

   - Решительно ничего не понимаю, Авдей Никитич. Вот не угодно ли вам прочесть самим это письмо.

   Прейн передал полученное письмо Тетюеву, и тот прочитал:

  

   "Дорогой Прейн! Одно очень серьезное дело заставило меня уехать, не простившись ни с кем... Передай генералу, что я во всем полагаюсь на него и на тебя и вперед изъявляю свое полное согласие на все, что вы сделаете для заводов.

  

   - Не понимаю, не понимаю, не понимаю! - кричал Прейн, схватившись за голову.- Какое дело? куда уехал?..

   - Я тоже, кажется, ничего не понимаю...- в раздумье проговорил опешивший Тетюев.- По моему мнению... я... В самом деле, Альфред Осипыч, как же я-то: был назначен прием, я готовился, и вдруг...

   Неожиданный отъезд набоба походил скорее на бегство. Он укатил в своей коляске только с одним m-r Чарльзом, величественно сидевшим рядом с кучером. Вся свита, в лице Прейна, генерала, Нины Леонтьевны, Перекрестова с Летучим и прочими остались в Кукарском заводе, вместе с лаптевской конюшней, охотой, гардеробом и целым обозом. Известие о сбежавшем набобе еще раз переполошило весь Кукарский завод, причем все накинулись на Прейна, как сумасшедшие. Произошел целый ряд неприятных сцен и недоразумений; все рушилось кругом, точно случилось по меньшей мере смешение языков. В общей суматохе первым опомнился шустрый представитель русской прессы Перекрестов: он в то же утро, в сопровождении Летучего, бросился нагонять набоба каким-то проселком, чтобы перехватить его, по крайней мере, на пароходе. В пустой голове Перекрестова все еще болталась мысль о месте главного управляющего, хотя он и потерпел полное фиаско у круглых ног m-lle Эммы.

   Общему изумлению не было границ и меры: все было устроено, приготовлено, даже сделано наполовину - и вдруг...

   - Как же это так?..- вдруг спрашивали все друг У друга.

   Бедный Сарматов ворвался в кабинет Прейна бледный как полотно и едва мог выговорить:

   - Альфред Осипыч! а как же спектакль? Ведь уж все было приготовлено, я из кожи лез, и вдруг... Наташе Шестеркиной нарочно такой костюм заказали, чтобы плечи были как на ладони. Ей-богу!.. Да что же это такое в самом деле?..

   Вслед за Сарматовым явился "мой Майзель" и с своей обычной важностью отцедил:

   - Куда же я с медведем, которого приготовил под Куржаком для Евгения Константиныча?

   - Я уж, право, не знаю, господа, как быть с вами,- вертелся Прейн, как береста на огне.- Пожалуй, медведя мы можем убить и без Евгения Константиныча... Да?.. И вы, Сарматов, не унывайте: спектакль все-таки не пропадет. Все, вероятно, с удовольствием посмотрят на ваши успехи...

   - Ну, уж слуга покорный! - огрызнулся Сарматов.- И медведя и спектакль - жирно будет.

   - Вы начинаете говорить дерзости, Сарматов!

   - Виноват... простите! Но, ради всего святого, войдите в мое положение, Альфред Осипыч!

   - И в мое тоже,- прибавил Майзель, точно бросил пудовую гирю.

   - А кто же в мое положение войдет, господа? - спрашивал Прейн, делая трагический жест.

   - Действительно, замысловатая вышла штука,- проговорил Сарматов, приходя немного в себя.- Это выходит совсем новая пьеса, в которой все остались с носом..- ха-ха!.. А жаль, признаться сказать, я рассчитывал на кое-что, потому что, согласитесь сами, ведь плечи у этой бестии Шестеркиной - мрамор, нет - слоновая кость... Право, всем нам теперь остается только тараканов морозить!

   В кабинете Прейна собрались почти все действующие лица расстроенной пьесы, даже приплелся, неизвестно зачем, Яша Кормилицын. Генерал был возмущен и сконфужен и тоже изъявил непременное желание сейчас же уехать из Кукарского завода.

   - Нет, это невозможно, генерал,- доказывал Прейн,- теперь вся ответственность ложится на нас с вами, и мы не имеем права бежать с нашего поста. Чужие глупости еще не дают нам права делать своих. Притом нам остается только увенчать уже возведенное здание.

   - Вы правы, Прейн,- согласился прямодушный генерал.- Я погорячился. А все-таки жаль, что Тетюев лишился возможности высказать Евгению Константинычу свою программу. Это замечательная административная и финансовая голова.

   На половину Раисы Павловны, где уже начинала воцаряться библейская мерзость запустения, пикантную новость принес воспрянувший духом Родион Антоныч. Даже изощренная во всевозможных внутренних переворотах Раиса Павловна не хотела верить всему случившемуся. Такую штуку, конечно, мог устроить только один Прейн, этот гениальнейший из рожденных женами.

   - Ну, то есть так они ловко укололи эту самую штуку, так ловко! - умиленно шептал Родион Антоныч, качая своей жирной головой.- Ведь уж все дело было на мази, а тут вдруг... Уж истинно сказать, что из огня выхватил нас Альфред-то Осипыч.

   Вечером, отделавшись от своих взволнованных гостей, Прейн сидел в будуаре Раисы Павловны, которая опять угощала его кофе из собственных рук. Собеседники болтали самым беззаботным образом, и Раиса Павловна опять блестела пикантным остроумием, а Прейн, как школьник, болтал ногами и хохотал, как сумасшедший. Между прочим, он рассказал об эпизоде с добрым гением, причем хохотала уже Раиса Павловна.

   - Что же мы теперь будем делать? - спрашивала Раиса Павловна, успокоившись после первых восторгов.- Какой-то умный человек сказал, что не так трудно выиграть сражение, как разумно воспользоваться его плодами.

   - Да, да... Но теперь уже все от вас зависит: я свое дело сделал.

   - Постойте, зачем же вы из меня душу-то тянули столько времени, бессовестный человек?

   - Я?.. Нет, я с самого начала объявил вам, что буду делать?

   - А потом?.. Что стоило вам предупредить меня... а я тут бог знает что передумала и даже несколько раз проклинала вас, как изменника. Вы мне много крови испортили...

   - Напротив, я хотел подарить вам маленький сюрприз, а что касается до ваших сомнений, то в них, во-первых, больше всего виноваты вы же сами, а во-вторых, чем была бы наша жизнь без маленьких волнений!

   - Да, да, хорошо вам разводить философию, а каково было мне...

   Растроганная и умиленная неожиданным успехом, Раиса Павловна на мгновение даже сделалась красивой женщиной, всего на одно мгновение лицо покрылось румянцем, глаза блестели, в движениях сказалось кокетство женщины, привыкшей быть красивой. Но эта красота была похожа на тот солнечный луч, который в серый осенний день на мгновение прокрадывается из-за бесконечных туч, чтобы в последний раз поцеловать холоднеющую землю.

   - Мы еще поживем! - проговорил Прейн, весело целуя руку Раисы Павловны.- Не правда ли?

   - Да, вы еще поживете,- печально согласилась Раиса Павловна, чувствуя, как румянец сбегает у ней с лица и глаза холодеют.- Извините, Прейн, я не желала вас обидеть, но так как-то само сказалось...

   На другой день утром, когда Раиса Павловна едва еще успела проснуться, Родион Антоныч уже ожидал ее. Такой ранний визит, конечно, был неспроста, и Раиса Павловна поторопилась выйти к своему Ришелье.

   - Что новенького, Родион Антоныч? - спрашивала она, еще позевывая после сна.

   - Да новенького-то ничего нет, а я пришел так...- начал Родион Антоныч по своему обыкновению издалека.- Вот у вас был вчера Альфред Осипыч, так, может, у вас что-нибудь есть новенькое.

   - Ах, да... Ну, нового ничего особенно нет, а старое вы сами знаете.

   - Так-с... Очень хорошо.

   По лицу Ришелье Раиса Павловна видела, что он что-то хочет сказать и не решается.

   - Да не тяните вы из меня жилы! говорите прямо, зачем пришли? - договорила Раиса Павловна, усаживаясь в кресло.- Ну?.. Ах, какой человек!

   - Ей-богу, ничего, Раиса Павловна... Я так зашел. Был в управлении, а потом и думаю: дай, думаю, зайду проведать Раису Павловну. Только и всего.

   - Ну, теперь видели, что Раиса Павловна в добром здоровье, и убирайтесь, а мне нужно еще одеваться да притираться. Чего стоите?..

   - Вот что, Раиса Павловна,- заговорил нерешительно Родион Антоныч, делая самую благочестивую рожу.- Как вы насчет Авдея Никитича?

   - То есть, как это "насчет"? Просто, всех их к черту - и конец делу! А Тетюева в особенности...

   Родион Антоныч тяжело вздохнул, сморщился и не уходил, переминаясь с ноги на ногу.

   - А я вам, Раиса Павловна, прямо скажу,- заговорил он после длинной паузы,- напрасно вы, даже весьма напрасно, то есть относительно Авдея Никитича...

   - Что же мне делать с вашим Авдеем Никитичем? Расцеловать его, что ли? Предоставляю это Нине Леонтьевне и другим дамам...

   - Все-таки напрасно, Раиса Павловна... Конечно, теперь вы можете сделать большую неприятность Тетюеву, но ведь он отдохнет да опять за старое. Вот какую оперу устроил!.. Ведь меня-то заклевали на консультации и совсем бы съели, ежели бы не Альфред Осипыч. Ну, нынче хорошо, а час на час не приходит... Тетюев непременно опять будет нас подсиживать и уж свое возьмет. Большие неприятности может сделать... А между тем все просто, проще пареной репы. Рассудите так: неужели теперь у Евгения Константиныча для Тетюева места не найдется в Петербурге, когда он такую орапу совсем несообразных людей кормит и поит? Да ежели бы Авдею-то Никитичу пять тысяч дать в Петербурге, местечко этакое особенное устроить ему, да ведь он... Ах, господи!.. Как это вы, Раиса Павловна, Авдея Никитича понимать не хотите; ведь живой он человек, жить хочет! А кабы его в Петербурге к Евгению Константинычу пристроить, да еще он почувствовал бы, что не через Нину Леонтьевну свое счастье получил, а через вас, да тогда вы тут катайтесь, как сыр в масле! Ей-богу, ведь голова-то какая: все может на свете оборудовать. А у нас бы в Питере-то рука была не чета Прохору Сазонычу Загнеткину. Право, Раиса Павловна, даже очень вы напрасно так Авдея Никитича трактуете. Теперь самый случай его на точку поставить, а он уж за добро наше заплатит. Ведь человек-то вон какой!

   Это предложение сначала озадачило Раису Павловну; потом она усумнилась в искренности Родиона Антоныча, который мог ее продать тому же Тетюеву, и наконец проговорила:

   - Хорошо, я подумаю, хотя определенного ничего и не могу обещать.

   - Подумайте, Раиса Павловна... Ведь человек-то... А-ах, боже мой!

  

  

   Кукарский завод походил теперь на улей, из которого улетела матка и все пчелы бродят как потерянные. Более подходящим сравнением, пожалуй, будет картина игроков, которые чинно уселись за зеленый стол, роздали карты, произвели ряд выкладок карточной математики, сделали первые ходы, обозначавшие масть и намерение партнеров,- и вдруг какая-то шальная рука перемешала все карты... Прибавьте к этому, что на карту были поставлены самые жгучие интересы, связывавшие главарей с десятками других, второстепенных игроков, которые должны были ограничиваться только наблюдением за ходом всей игры. Отъезд набоба довел расходившиеся страсти до последней степени напряжения, и две женщины, стоявшие во главе партий, питали друг к другу то же ожесточение, как две матки в одном улье. Собственно за игорным столом сидели теперь Раиса Павловна, Нина Леонтьевна, Тетюев и Прейн. Чтобы общее недоразумение не перешло врукопашную, нужно было придумать какой-нибудь такой компромисс, который примирил бы интересы всех. Таким компромиссом и являлась придуманная Родионом Антонычем комбинация, заставившая Раису Павловну сильно задуматься, прежде чем она решилась передать свой разговор Прейну.

   - Что же! отличная это штука, Раиса Павловна! - обрадовался никогда не унывавший Прейн.- Мы так и сделаем... Тетюев действительно неглупый человек и может быть нам очень полезен.

   По сдержанному выражению лица Раисы Павловны Прейн понял с своей обычной проницательностью, что ее смущает: ей хотелось окончательно уничтожить Нину Леонтьевну, а назначение Тетюева в Петербург будет принято "болванкой" за дело ее рук.

   - Послушайте, Раиса Павловна, я устрою так, что Тетюев сам придет к вам с повинной! - объявил Прейн, радуясь повой выдумке.- Честное слово. Только мне нужно предварительно войти в соглашение с генералом: пожалуй, еще заартачится. Пусть Нина Леонтьевна полюбуется на своего протеже. Право, отличная мысль пришла в голову этому Родиону Антонычу!.. Поистине, и волки будут сыты, и овцы целы...

   Как Раиса Павловна ни презирала Тетюева, но все-таки сомневалась, что он пойдет на такую сделку, что и высказала Прейну, который только захохотал в ответ.

   Прейн на этот раз не отложил дела в долгий ящик, а сейчас же пригласил генерала к себе для необходимых совещаний. Прежде всего ему нужно было уломать генерала, а Тетюев пусть себе едет в Петербург,- там видно будет, что с ним делать: дать ему ход или затереть на каком-нибудь другом месте.

   - Генерал, нам необходимо кончить это дело как можно скорее,- говорил Прейн, встречая генерала в дверях.

   - Я ничего не имею против этого...

   - Отлично... Садитесь, пожалуйста, и поговоримте откровенно. Тетюева я давно знал как умного человека, но познакомиться с ним ближе мне как-то не удавалось до сих пор. Для нас такой человек находка. Да?.. Хорошо. Но согласитесь, что Россия вообще страдает недостатком в умных и талантливых людях, и похоронить такого человека на заводах было бы просто грешно. Ведь заводское дело в своей сущности крайне просто, то есть я говорю об административной его части, какая находится в ведении главного управляющего. Даже те недостатки управления Горемыкина, которые так блистательно раскрыты работами нашей консультации, обязаны своим происхождением переходному времени. Не будь уставной грамоты, все дело шло бы отлично. Заметьте, что Платон Васильич замечательно честный человек, и не мне объяснять вам, какое это неоцененное достоинство в наше время крахов, растрат и хищений. Но все это к слову; главное, я против того, чтобы Тетюева оставлять на заводах: такую голову мы возьмем поближе к себе.

   - Что вы хотите сказать этим? - спрашивал недоумевавший генерал.

   Прейн начал издалека. Сначала он подробно изложил намерения генерала и его idée fixe о создании в России капиталистического производства под крылышком покровительственной системы, благодаря чему русские промышленники постепенно дорастут до конкуренции с заграничными производителями и даже, может быть, в недалеком будущем займут на всемирном рынке главенствующую роль.

   - Это наша общая цель, генерал, и мы будем работать в этом направлении,- ораторствовал Прейн, шагая по кабинету с заложенными за спину руками.- Нам нужно дорожить каждым хорошим человеком в таком громадном деле, и я беру на себя смелость обратить ваше особенное внимание, что нам прежде всего важно привлечь к этой работе освежающие элементы.

   - Да, да...

   - Все столичные дельцы на одну колодку, генерал, они слишком шаблонны, слишком обезличены окружающей обстановкой, а провинция всегда вливает новые силы.

   - Да, да... это подтверждается всей историей: Греция, Рим, современный Париж...

   - Мы отлично понимаем друг друга, и я предложил бы перевести Тетюева в Петербург на службу к Евгению Константииычу. Места, конечно, все заняты, но можно создать для него что-нибудь новое... Ну, пусть будет юрисконсультом, тем более что Тетюев получил солидное юридическое образование.

   - Что ж! это будет отлично! - соглашался генерал.- Теперь именно нужно действовать исключительно на юридических основаниях, как, например, создала свое промышленное благосостояние Англия...

   - Именно, именно, я только что хотел сказать то же самое. Ведь нам приходится воспитывать конкурентов английским промышленникам, и мы будем разбивать их на их же почве и их же оружием.

   Генерал был в восторге от этого разговора и, тол