Левберг Мария Евгеньевна - Жюль Ромэн. Преступление Кинэта

    "Совершенно необходимо, чтобы я с ним встретился. Безусловно, невозможно перестать заниматься им. Легедри, свободный в своих поступках, независимый от меня, представляет собой смертельную опасность. Сама жизнь приказывает: держи его. Я мог бы освободить себя от обязанности искать его только в том случае, если бы он исчез совсем. Если бы, например, прочитав утром газету, он пошел бы и бросился в Сену".

   Он мечтает:

   "Это был бы выход. Но - жалкий. Нет, я не хочу, чтобы он бросился в Сену".

   Вдруг его поражает очевидность, в которой он до сих пор еще не давал себе отчета.

   "Но значит... Это будет продолжаться всю жизнь? Не на сегодняшний день, не на неделю нужно мне, чтобы он избежал преследований полиции. На всю жизнь! На всю его жизнь. Юридическая давность существует, кажется, но бог знает, сколько лет ее надо ждать. Практически, - на всю его жизнь. Пока он жив, мне придется опекать его? Наблюдать за ним? Не позволять ему делать глупости? Ужасно. Я еще не думал об этом".

   Он испытывает такой страх, что "свинцовый шлем" надвигается на его голову и капельки пота покрывают всю переднюю часть лысого черепа.

   Но ему настолько тягостно признать ошибку в своих расчетах, что он находит в себе силу отстранить эту мысль или поразить ее временным сомнением.

   "Я слишком быстро прихожу в ужас. Все как-нибудь устроится. У меня будет время продумать это. Сейчас надо выдержать первую схватку. Раз дело начато..."

  

  

   Он идет по улице Бобур. Доходит до улицы Рамбюто. Налево старомодный винный погреб; направо кафе-бар более современного вида. Двери распахнуты настежь, касса блестит вовсю, люди пьют стоя.

   Кинэт приближается к кафе.

   Остановившись в десяти метрах от него, он видит Легедри у стойки с рюмкой в руках. Он разговаривает С ближайшими посетителями; разговаривает довольно оживленно; болтает.

   "Он сошел с ума! Совершенно сошел с ума! Что это он им повествует?"

   Кинэту хотелось бы привлечь внимание Легедри, не входя в кафе. Но Легедри принадлежит к людям, вялые глаза которых не умеют видеть неожиданное. Он не думает о Кинэте. Он думает, увы, о том, что он говорит.

   Как выйти из положения? Подождать на этом перекрестке или открыто войти в кафе? И в том и в другом случае риск быть замеченным и, следовательно, узнанным впоследствии примерно одинаков.

   Хорошенько обдумав положение, Кинэт входит в кафе, но через двери, наиболее удаленные от стойки. Он усаживается за столик в углу. Как только Легедри немного повернет голову, он его увидит.

   Хозяин за стойкой обратил внимание на нового посетителя. Он кричит слуге:

   - Эмиль!

   И указывает ему уголок, занятый Кинэтом. Легедри машинально следит за направлением взгляда. Он делает легкий жест удивления, перестает говорить; вид у него довольно сконфуженный, но он достаточно владеет собой, чтобы люди, окружающие его, ничего не заметили.

   Кинэт вздыхает: "Ну, что же! Это еще не так плохо!"

   Ему подают кофе, который он спросил и за который он сейчас же расплачивается. Он быстро пьет его. Он встает, шумно двинув стулом, и покашливает. Впрочем, Легедри не потерял его из вида.

   По улице Кинэт идет медленно. Прежде чем оставить за собой перекресток, он убеждается, что Легедри готов следовать за ним.

   "Куда идти? - думает переплетчик. - К нему? Это было бы все-таки проще всего. Но меня стесняет старуха. Я предпочитаю не показываться ей больше на глаза. Вот разве церковь... Ну да! Почему бы и не церковь?"

   Эта мысль пленяет его своей необычайностью. К тому же она довольно разумна. Наверно уж не в церквах имеют обыкновение совещаться преступники, по разным причинам, среди которых суеверный страх занимает, конечно, не последнее место. И не в закоулках Сен-Мерри будут искать сегодня полицейские виновника преступления на улице Дайу.

   Правда, ни еврей с улицы дез Экуф, ни ростовщик, обходящий своих должников, не зашли бы в церковь Сен Мерри. Неважно. Кинэту больше не нужен вымышленный персонаж. "Это была не столько мера предосторожности, сколько забава. Придется остерегаться развлечений".

  

  

   - Какая муха укусила вас? Я совершенно не догадывался, куда вы меня ведете.

   - Тсс! Не так громко.

   - Я чуть не повернул обратно. Вы накликаете на нас беду.

   - Перестаньте говорить глупости.

   В низком северном приделе церкви не было ни души. Кинэт нашел темное местечко, расположенное поодаль от исповедален и дверей, откуда, вместе с тем, он мог видеть всякого приближающегося человека.

   - Садитесь. Здесь нам не помешают. Старайтесь говорить очень тихо. Если я толкну вас локтем, молчите.

   - А вдруг на нас обратят внимание? Не притвориться ли нам молящимися. А?

   - Зачем? Сделаем вид, что мы просто-напросто устали. Никто не должен слышать наш разговор. Это главное. Неужели вы не умеете говорить шепотом, беззвучно?

   - Признаться, не умею. Мои губы путаются. Я перестаю понимать собственные слова.

   - Научитесь!.. Итак, вы прочли газету?

   - Я? Нет... А что такое?

   - То, что вчера вечером это обнаружили. Вот.

   - Кто? Полиция?

   - По возможности, избегайте таких терминов. Мы должны понимать друг друга с полуслова... Да, она, конечно.

   - Ах! Это ужасно... Впрочем, иначе и быть не могло. Я пропал.

   - Полно!

   - Они напали на след?

   - Кто их знает? Одно показалось мне немного обидным. Узнать все это из газет... Подумать только, что вы не захотели мне довериться! Возмутительно!

   - Я не столько таился от вас...

   - Рассказывайте сказки!

   - Нет. Уверяю вас. У меня было чувство, что это равносильно признанию. А известно, как только признаешься, тебе крышка.

   - Ну, лжете вы или нет, теперь ваше соображение теряет силу. Итак, надеюсь, вы соблаговолите отвечать решительно на все, о чем я буду вас спрашивать.

   - Обещаю вам.

   - Иначе я вас брошу.

   - Обещаю вам. Но, скажите, они не напали на мой след?

   - Тише! Вы не следите за собой... Будьте уверены, что они не стали бы кричать об этом на крышах... Вы не солгали, поклявшись мне, что у них нет...?

   - Чего нет?

   - Карточки... или... ну, одним словом... Понимаете?.. - Кинэт показал свой большой палец.

   - Нет, нет! Клянусь вам, нет!

   - В сто раз лучше было бы сказать мне правду. Мы действовали бы иначе, вот и все.

   - Нет, нет. Клянусь головой моей матери!

   - Хорошо. Другой существенный вопрос. Как вы познакомились с этой старухой?

   - Очень просто. Полгода тому назад мне нужно было продать серебряные приборы...

   - А! Как они достались вам?

   - О, честным путем. Один приятель, бывший лакей, предложил мне их однажды. Как они попали к нему, бог его знает. Тогда я был при деньгах; я купил их; недорого. Потом у меня завелась пустота в кармане. Я решил продать их. Субъект, к которому я обратился, владелец маленькой ювелирной лавки, сказал мне: "Я этим не занимаюсь". Может быть, он боялся. Я стал настаивать. Он сказал: "Подите к такой-то" и дал адрес: "Она у вас, наверное, купит это". Я послушался совета. Увидел ее кубышку со всем содержимым. Тогда мне ничего не пришло на ум. Но потом я вспомнил.

   - Вы не были завсегдатаем этого дома? Соседи не могли заметить вас? Они вас не знали в лицо?

   - Ну вот еще!

   - В ту ночь... в котором часу вы проникли к ней?.. Отвечайте!

   В Легедри опять как будто проснулось недоверие.

   - А действительно ли все обнаружено? Может быть, вы сказали это, чтобы развязать мне язык?

   - Вот вам газета. Читайте, не развертывая. Она сложена как раз на этой заметке.

   - Ладно, ладно.

   - Взгляните, по крайней мере, на заголовок. Ну? Нашли?

   - Да... Это было около четырех часов или в половине пятого.

   - Так рано?

   - Да.

   - И вы прямо оттуда пришли ко мне?

   - Да.

   - Почему же это заняло так много времени?

   - Потому что я туда возвращался.

   - Возвращались? Зачем?

   - Мне не удалось отыскать деньги. Я захватил с собою несколько драгоценностей, серебро. Сущие пустяки. А потом сказал себе: это чересчур глупо.

   - Когда вы пришли ко мне, в руках у вас ничего не было.

   - Нет.

   - А вещи, о которых вы говорите? Что вы с ними сделали?

   - У меня их не было уже тогда, когда я туда вернулся.

   - Куда же вы их дели?

   - Сейчас я все объясню вам. Я сказал себе: "Это чересчур глупо. Я плохо искал". С другой стороны, мне не хотелось возвращаться туда со всей поклажей. Ведь я мог попасться кому-нибудь на глаза. Только-только пробило шесть часов. Было еще темно. У какой-то стены стояла будка, знаете, одна из таких будок, в которых городские рабочие хранят свои инструменты. И рядом куча песку. Я запихал пакет между будкой и стеной, под песок. И вернулся... туда.

   - Но... старуха между тем?

   - Не шевельнулась.

   - А! Она была уже...

   - Нет.

   - Как? Вы ее не...

   - Только оглушил.

   - Подождите. Ни слова!

   - Почему?

   - Идет сторож. Если он случайно спросит нас о чем-нибудь, отвечать буду я.

   Но сторож не дошел до того места, где они сидели. Он направился по среднему проходу к главному нефу и, преклонив на ходу колени, занялся паникадилом.

   - Продолжайте.

   - Я только оглушил ее.

   - Чем?

   - Куском свинца, завернутым в тряпку.

   - Вы принесли его с собой?

   - Да. В типографии такие штуки не диво. Если бы даже меня обыскали, никому не показалось бы странным, что я ношу с собой свинец.

   - Не понимаю. В какой момент вы нанесли удар?

   - В самом начале.

   - А кровь?

   - Кровь в конце. Когда я уходил во второй раз. Она внезапно вошла в комнату. Уцепилась за мою руку. Можете себе представить, как я испугался.

   - В газете сказано, что нашли... нож.

   - Да, я его бросил. В возбуждении я схватил первый попавшийся.

   - Разве он не был у вас в кармане?

   - Нет! Он лежал на столе, между приборов и других вещей. Разумеется, я дал маху. Но у меня больше не было под рукой свинца.

   - Куда же он девался?

   - Вероятно, я оставил его около кровати.

   - Это очень неприятно. Его обнаружат. И следствие пойдет по верному пути, так как он является принадлежностью вашего ремесла.

   - Да нет. Теперь мне припоминается, что я положил его посреди целой кучи всякого хлама... стеклянных шаров, чернильниц, пресспапье... еще я сказал себе, что шар или пресспапье устроили бы меня точно так же и что не стоило связываться с ним. Именно так это и было. Скажите, ведь нашли-то ее не в кровати?

   - Нет, около двери, над лестницей.

   - Правильно. Ну, значит, никому и в голову не придет шарить около кровати.

   - Свинец может привлечь внимание из-за тряпки.

   - Никакой тряпки там нет. Это я знаю прекрасно. Я собирался засунуть тряпку ей в рот на случай, если она закричит. Но это не понадобилось.

   - Шума не было вовсе?

   - В тот момент? Почти не было. Повернувшись, я опрокинул столик с безделушками.

   - Они разбились?

   - Право, не заметил.

   - Еще одна улика... Они подумают, что около кровати происходила борьба.

   - Скорее они решат, что столик опрокинула сама старуха, поспешно вскочив с постели и бросившись в погоню за мной.

   - Да, вы правы... Ну, а в конце... под лестницей... тоже не было ни шума, ни криков?

   - Нет, кажется. Однако, я в этом не так уверен. Ведь я был, как говорится, вне себя.

   Услышав звук шагов в церкви и заметив, что кто-то приближается, они замолкли. И еще замолкали тогда, когда Кинэт погружался в раздумье.

   Распространился сильный запах ладана. Должно быть, в ризнице разжигали кадила.

   - Запахло похоронами, - сказал наборщик. - Не люблю я этого.

   - Итак, вы вернулись туда вторично. Сколько времени прошло между первым и вторым разом?

   - Не больше получаса.

   - Как странно вы вели себя! И во второй раз вам удалось отыскать...?

   - Во всяком случае я нашел кое-что.

   - Куда вы дели найденное?.. Вы не отвечаете?.. Вы не хотите отвечать?

   - Часть я держу при себе.

   - А остальное?

   Легедри не ответил. Он болтал головой, морщил лоб, приоткрывал рот.

   - А первый пакет? Вы оставили его в песке, за будкой?

   - Нет, я взял его оттуда.

   - Когда?

   - Вскоре после того, как ушел от вас.

   - Он еще был там?

   - Кому бы вздумалось искать его в таком месте?

   - Никто не видел, как вы его брали?

   - Место это совсем не людное. Я дождался подходящей минуты.

   - А где он теперь?

   Легедри опять медлил с ответом. Кинэт порывисто встал.

   - Ах, вы слишком глупы! Идемте к вам. Там удобнее объясняться. Наплевать на старуху. Идите вперед. Да идите же! Я пойду за вами.

   Кинэт испытывал потребность говорить громким голосом, встряхнуть Легедри. Он прибавил:

   - Может быть, она спросит, не встретили ли вы меня. Скажите, что нет.

   - А! Вы уже заходили на улицу Тайпэн?

   - Конечно. А то как же?

   - Если вы ничего не имеете против, я знаю другое место, где мы чувствовали бы себя свободно.

   - Какое?

   - И там не пришлось бы шептаться, как на исповеди. Только нужно прокатиться в метро. Чтобы не шагать слишком долго.

   - Какая остановка?

   - Бастилия. Дело пяти минут. Это кабачок под сводами Венсенского виадука. Там есть задняя комната; если, сидя в ней, вы наступите на лапу собаке, то субъект за стойкой ничего не услышит. Однажды я орал благим матом, подзывая слугу. А он хоть бы что.

   - Не находится ли этот кабачок под наблюдением?

   - Чьим? Нет. Туда заходят влюбленные. Или парни, которым хочется вздремнуть часок-другой.

   - Откуда вы это знаете?

   - Я работал в типографии на Лионской улице.

  

  

   - Да, повторяю, вы дурак. Вы как будто воображаете, что я расспрашиваю вас о деньгах и о прочем с намерением у вас их стибрить. Идиот! Вы еще не отдаете себе отчета, что, скрывая от меня что бы то ни было, вы лишаете смысла все мои старания помочь вам. Между тем, ваше положение ясно. Если я позволю вам падать, знаете ли вы, как именно вам предстоит упасть? Телом - в сторону, а головой - в корзину с опилками.

   Легедри побледнел. Мешки под глазами набухли и покраснели, словно от ожога какой-нибудь кислоты. Он пробормотал:

   - Это неизвестно! Это неизвестно!

   - Это очень даже известно. Я не стану терять времени и объяснять вам все ошибки, которые вы наделали с самого начала. Продолжайте в том же духе и песенка ваша спета. Если бы у них был дактилоскопический снимок с Ваших пальцев, вас арестовали бы сегодня же. Через три дня вас арестуют из-за вашей ослиной глупости.

   - Ослиная глупость! - повторил Легедри, внезапно задетый этим выражением. - Вовсе уж не так часто я делаю глупости.

   - Я сейчас докажу вам, что одна из сделанных вами глупостей просто невероятна. Кубышка... или она у вас, или она в другом месте. Предположим, она у вас в комнате. Как бы вы ее ни прятали, ваша привратница рано или поздно найдет ее. Продолжение ясно. Если же она в другом месте, значит, вы ее доверили кому-то. Следовательно, вы доверили кому-то вашу жизнь. Понимаете?

   - Положился же я на вас! Можно, надеюсь, в такой же мере положиться и на кого-нибудь другого!

   - Ваше рассуждение нелепо. То, что вы попали тогда именно ко мне, - чудо. На второе чудо не рассчитывайте. Извольте, я скажу вам, где она, эта кубышка!.. У вашей любовницы; да, у женщины, о которой вы говорили мне, которая приходила к вам накануне того дня.

   Легедри опустил голову. Он был охвачен восхищением, страхом, злобой.

   - Вот видите, - с горьким самодовольством продолжал Кинэт, - вас нетрудно вывести на чистую воду. Вы классический преступник. Вы идете проторенной дорожкой. Не нужно особого искусства, чтобы поймать вас.

   Он развел руками.

   - Ну, как угодно. Ничего тут не поделаешь. Куш достанется вашей любовнице. Может быть, она уже на набережной Ювелиров... Я же должен во что бы то ни стало выпутаться из этой истории. О, выход у меня есть: пойти к моим прежним начальникам... сказать им... да почти правду, боже мой, что я сжалился над вами, что мне пришла в голову несколько романтическая мысль спасти вас, использовав мои знания в этой области... но что вы оказались неинтересны и я раскаиваюсь.

   - Вы этого не сделаете!

   - Они немного слишком тщательно намылят мне голову, вот и все. Человек, работавший с ними, остается их коллегой при любых обстоятельствах. (Кинэт играл свою роль без малейшего усилия; его даже щемила тоска по этому прошлому, которое могло бы принадлежать ему.)

   - Вы этого не сделаете...

   Тон Легедри, сперва резкий, почти угрожающий, снова становился жалобным.

   - На самом деле все иначе, чем вы думаете. Моя подруга ничего не знает. Пакет не у нее. Нет, правда. Она положила его в свой сейф в том виде, в каком он был.

   - В какой сейф?

   - У нее сейф в банке, ящик, знаете. С тайным запором.

   - У вашей любовницы сейф в банке? Что вы сочиняете?

   - То есть не совсем в банке. В сберегательной кассе, на улице Кок-Герон. В двух шагах от Французского банка. Это то же самое. У нее книжка, и на эту книжку она снимает ящик в сейфе за восемнадцать франков в год. Недорого.

   - Однако... что же это за женщина?

   - Она не такая, как вы думаете. О, вовсе нет. Она занимается торговлей. У нее собственный магазин.

   - Она замужем?

   - Да. За солидным человеком.

   - Вот как! Судя по вашим словам, вы часто бывали стеснены в средствах, доходили почти до нищеты...

   - До нищеты я не доходил.

   - Хорошо; до полного отсутствия средств. И эта женщина, находясь в таких хороших условиях, не помогла вам?

   - Во-первых, я не особенно-то люблю просить у женщин денег. Очевидно, вы все еще принимаете меня за апаша и сутенера.

   - Ваша щепетильность делает вам честь. Однако, многие предпочли бы взять деньги от женщины, чем дойти до убийства женщины... Тем более, что вы могли бы впоследствии вернуть их.

   - Нет... Мы недостаточно давно знакомы. Это бы разочаровало ее. Надо вам сказать... ее представление обо мне не совсем соответствует действительности... Я не признался ей, что я жалкий печатник. Она принимала меня за молодого человека из хорошей семьи. Я сказал ей, что я инженер.

   - И она вам поверила!

   - О! Знаете... Она молода... И потом я не говорил ей, что я инженер, окончивший Политехническое училище... Нет. Просто инженер... вроде техника.

   - Но ведь она приходила к вам на улицу Шато?

   - Считалось, что я безработный. Она знает, что инженерам трудно найти место. Поссорившись с семьей, я остался без гроша. К тому же она думает, что мне всего двадцать шесть лет.

   - Она порядочно наивна, ваша подружка! Ну, а как вы устроились с сейфом?

   - Да никак. Я ей сказал, что это драгоценности, семейные бумаги... и деньги, мне не принадлежащие... что это нужно свято беречь... что некоторым людям очень хотелось бы завладеть документами и помешать мне получить наследство. Таким образом, если бы она и вынула пакет из ящика раньше, чем я переехал бы в другую комнату или обзавелся собственным сейфом...

   - Она не заглянула бы в него?

   - Ручаюсь в этом головой. Она не сочла бы себя вправе поступить так. Да и что бы она нашла? Всего-навсего несколько драгоценностей, самую малость золотых и серебряных изделий...

   - И деньги?

   - Да.

   - В каком виде?

   - Ассигнации. Несколько стопок монет в двадцать франков. Один золотой в сто франков, три в пятьдесят и один в сорок.

   - В сорок? Это большая редкость.

   - Еще бы! С ним я не расстанусь.

   - А семейные бумаги?

   - Они налицо. Я вложил в пакет нескольких старых писем от отца к матери, которые у меня сохранились. Я незаконнорожденный. Мой отец был очень почтенным человеком. Если она прочтет эти письма, она скажет себе, что они могли бы служить доказательством в вопросе о моем происхождении. И вдобавок они превосходно написаны, на хорошей бумаге и все такое. Она убедится, что я не лгал относительно моей семьи.

   - Но муж? Вдруг ему придет фантазия осмотреть сейф?

   - Нет. Он туда не ходит вовсе. Ведь книжка на имя жены...

   - ...С которой вы, следовательно, виделись опять, несмотря на все свои обещания. Сколько раз?

   - Один раз только, когда я ей отдал пакет.

   - Вы лжете.

   - И еще раз мельком; но это не считается. Всего два раза. Клянусь вам.

   - Вы ничего не говорили ей о... деле? Абсолютно ничего?

   - Ничего.

   - Гм!

   - Да нет, уверяю вас. Если бы она была обыкновенной бабой или вертихвосткой, я, может быть, и проговорился бы. Но тут другое дело. Она почувствовала бы ко мне отвращение. Я бы потерял ее. Нет. Мне даже не пришлось бороться с искушением. Она последний человек, которому я признался бы в чем-нибудь. Потому что я ее люблю. Вбейте это себе покрепче в голову.

   Кинэт погрузился в раздумье.

   - В таком случае, я перестаю понимать.

   - Что вы перестаете понимать?

   - Ваше... то, что вы тогда сделали. Если бы любовь, которую, судя по вашим словам, вы испытываете к этой женщине, была бы действительно так глубока, она удержала бы вас. Да, удержала бы.

   По-видимому, замечание Кинэта сильно сбило с толку Легедри. Он таращил глаза, моргал, как ребенок, которому школьный учитель дал задачу "для учеников старшего класса". И, наконец, сказал, как бы оправдываясь:

   - Это сопоставление мне не пришло в голову...

   - Но, может быть, вы захотели добыть деньги, чтобы вам удобнее было разыгрывать перед этой женщиной роль молодого человека из хорошей семьи?

   - Может быть... - вежливо допустил печатник. Но сейчас же взял это назад: - Нет, не думаю. Нет. У меня и в мыслях этого не было.

   - Да это и неважно. Важно другое: эта женщина имеет, пусть не зная этого, но имеет исчерпывающее доказательство вашей виновности; кроме того, вы продолжаете видеться с ней в такое время, когда вам следовало бы исчезнуть для всех без исключения. Сделав паузу, Кинэт продолжал также авторитетно:

   - Потрудитесь сообщить мне имя и адрес этой женщины.

   - Но...

   - Это даже не подлежит обсуждению. Я еще не знаю, как я буду действовать. Нужно подумать. Во всяком случае, я должен составить себе представление о ней.

   - Как? Вы к ней пойдете?

   - Это еще под вопросом. Может быть. Сперва я наведу справки. Как и вы, я не заинтересован в том, чтобы искусственно ускорять события. Ее имя?

   - Софи Паран.

   - Где она живет?

   - На улице Вандам, 31; это одна из улиц, выходящих на улицу Гете.

   - У нее лавка?

   - Да, писчебумажная и мелочная.

   - Ее муж тоже торгует?

   - Нет. Служит.

   - Ах, вот как! Теперь все становится мне немного понятней.

   - Я познакомился с нею благодаря заказам на визитные карточки, которые она получала от своих клиентов и отдавала в ту типографию, где я работал.

   - Значит, она знала, что вы типографский рабочий? Зачем же вы втирали мне очки?

   - Нет, она не знала. Объяснять это было бы слишком долго. Когда она приходила к моему хозяину, я ее видел, а она меня не видела. Уж такое там помещение. С тех пор я и полюбил ее. Но, конечно, тогда она об этом не догадывалась.

   - Хорошо. Когда-нибудь вы расскажете мне историю своей любви. Ах, еще одна подробность. Вы оставили себе некоторую сумму. Это большая сумма?

   - Нет.

   - Для человека в вашем положении вы как будто не слишком расточительны. Это один из немногих ваших козырей. Сколько у вас денег?

   - Меньше тысячи франков.

   - Там, в ящике, много больше?

   - Да.

   - Раз в двадцать?

   - О, нет.

   - Раз в десять?

   - Около того.

   - Значит, по крайней мере в пятнадцать. Мне необходимо знать это. Что касается драгоценностей и других вещей, то, разумеется, не вздумайте продавать их ни сами, ни через третьи руки. Иначе вы подпишите себе смертный приговор. Ясно?

   - Что же мне с ними делать?

   - Увидим. По-моему, на руках у вас слишком много денег. Это во всех отношениях никуда не годится. Вам следовало бы оставить при себе франков двести, а остальные дать на сохранение мне. Я буду снабжать вас деньгами по мере надобности... Что?.. Уж не подозреваете ли вы меня в намерении обжулить вас?

   - Нет, - вяло ответил Легедри. - И к тому же вам по справедливости нужно было бы получить что-нибудь за ваши труды.

   - Об этом не может быть речи!

   - Однако с двумя сотнями франков далеко не уедешь.

   - Зато у вас будет меньше соблазна делать лишние траты. Было бы превосходно, если бы у людей, встречающихся с вами, создалось впечатление, что вы сильно бедствуете.

   - Возможно. Только не стоило идти на такое дело, чтобы потом отказывать себе во всем.

   - Вы успеете насладиться жизнью, когда пройдет опасность. Пока мы в осадном положении. Вот. Давайте. Семь ассигнаций по сто. Семьсот франков. Хорошо. Я отмечаю это в моей записной книжке, для памяти, без упоминания вашего имени. Теперь вы должны точно исполнять мои инструкции. Пользуясь тем, что вы в городе и в районе вокзалов, перекусите где-нибудь. Затем идите домой и сидите у себя в комнате впредь до нового распоряжения. Я займусь вашими делами. И прежде всего подыщу вам другое убежище. Напрасно я согласился отложить эти поиски. До вечера.

   Он вынул часы.

   - Через час вы должны быть дома. Не выходите никуда, не повидавшись со мной.

  

  

   От очень тесной площадки тянулись маленькие коридоры, расположенные на несколько ступенек выше. Пол был сделан из широких и немного выгорбленных дубовых плиток, разделенных промежутками, в которых поместился бы мизинец; по волокнам древесины их прорезывали трещины, наполовину заполненные пылью и воском. Кое-где виднелись сплющенные и блестящие шляпки крупных гвоздей, вбитых в плитки и теперь уже как - будто вошедших в состав дерева в качестве особенно крепких сучков.

   Одна из дверей выходила прямо иа площадку. Четырьмя кнопками, тронутыми ржавчиной, на ней была укреплена визитная карточка: "Фредерик Аверкамп". Вазэм постучался, услышал: "Войдите", и осторожно отворил дверь.

   Стоя без пиджака на стуле, соломенное сидение которого было прикрыто развернутой газетой, Аверкамп доставал лачки газет н различных бумаг, загромождавших верхние полки открытого шкафа из некрашенного дерева. Комната казалась маленькой и бедной.

   - Ах, это вы! Я ждал вас раньше. Подаю вам только мизинец, так как руки у меня в пыли.

   - Мне пришлось зайти в мастерскую из-за кистей, которых не могли разыскать; я не хотел, чтобы в момент моего ухода начались толки о...

   - Хорошо, хорошо. А ваш дядя совсем успокоился?

   - Да. По крайней мере, больше не охает.

   - Раз вы здесь, воспользуемся этим и дойдем до бульвара Палэ. Который час? Знаете что? Достаньте из моего жилетного кармана часы. У меня слишком грязные руки. Десять минут двенадцатого. Времени сколько угодно. Потом вы позавтракаете вместе со мной.

   Глаза Ваээма блеснули. Уже завтраки в ресторанах! Хозяин не слишком требователен и сразу делает его участником вольной и широкой жизни.

   Аверкамп открыл дверь в узенькую и совершенно темную кухню, на которой ничего не готовилось. Он стал мыть руки под краном, над раковиной.

   - Вот увидите, внешний вид там совсем другой. Помещение еще не окончательно готово. Они дали мне ключи от него только неделю тому назад. Но я рассчитываю переехать завтра. Какое сегодня число? Двенадцатое. Понедельник, двенадцатое. Ах, завтра тринадцатое... Я вовсе не суеверен, но было бы, пожалуй, несколько опрометчиво приступать тринадцатого к делу, которое должно стать для меня началом новой жизни. Что касается меня самого, я в тринадцатом числе никогда ничего не замечал. Ни хорошего, ни плохого. У меня были клиенты, которым оно неизбежно приносило неудачу или, наоборот, удачу. Если я начну переезжать четырнадцатого утром, пятнадцатого к полудню я уже, наверное, освобожусь. Вы мне поможете. Превосходно. Идите вперед.

   - Вы не думаете, что во время вашего отсутствия кто-нибудь придет?

   - Нет. Впрочем, Поль не замедлит явиться. Я оставлю ему ключ у привратницы. Он обещал придти наверное. О, услужливость его почти исчезла с тех пор, как он узнал, что мы расстаемся. Но скоро пожалует мой преемник. А Поль вводит его в курс дел. Я не прочь покинуть этот заплесневелый дом. Обратите внимание на лестницу! И на конуру привратницы! Я, видите ли, не сторонник плохих декорумов. Подумать только, что конторы многих крупных фирм в центре Парижа, в Сантье хотя бы, ютятся в отвратительных трущобах! И в таких конторах заключаются сделки на несколько десятков, на несколько сотен тысяч франков! Нет. Это гнусно, по-моему. Пойдемте пешком. Всего каких-нибудь четверть часа. Не следует терять привычки к ходьбе. Я и то слишком мало двигаюсь. В моем возрасте у некоторых уже появляется брюшко. Я ненавижу это... Да, мне случалось ездить за границу; только редко. Часть моей семьи живет в Бельгии. Я довольно хорошо знаю Бельгию и даже Голландию. Разок, прокатился в Ахен и в Кельн. Вероятно, это окончательно и отшатнуло меня от мелочности в делах. Грошовая экономия вытекает из устарелых понятий. Современная эпоха требует света, простора, комфорта, даже грандиозности. Мой пятый этаж на бульваре Палэ в первое время не будет роскошным. Но само помещение вполне прилично. У этой части города аристократический вид. Я буду украшать его постепенно. Пока я свожу обстановку к минимуму именно для того, чтобы рыночные вещи, сборная мебель и прочее не пустили у меня корней. Оставляя пустые места, я беру на себя обязательство рано или поздно заполнить их хорошими вещами.

   Они прошли через главный рынок.

   - Свернемте на улицу Нового Моста. Этот крюк займет у нас минуты три. Я хотел бы еще раз бросить взгляд на новое здание Самаритэн. Никак не могу выработать определенное мнение. Непосредственно оно мне не по вкусу. А вам?

   - Мне тоже. Точь-в-точь, как штуки из папье машэ, которые были на Выставке. Только железное.

   - Хоть оно и железное, впечатления прочности от него нет. Однако, вы помните Выставку 1900 года? Несмотря на вашу юность?

   - Разумеется.

   - Я все-таки пытаюсь отыскать в нем что-то хорошее. Если будущее пойдет по этому пути, мы должны уже теперь привыкать к нему... Может быть, сейчас еще немного рано... Этот магазин процветает... Владельцы его пришли к новой формуле: работать на простонародную клиентуру, которой до сих пор все так или иначе пренебрегали. И товар у них не слишком дрянной. Коньяки открыли дело, не имея за душой ничего. Говорят, госпожа Коньяк до сих пор ходит по магазину без шляпы и в черном платье, наблюдая за порядком. Впрочем, место для того дела, которое они задумали, выбрано замечательно. Не правда ли? Ориентируйтесь немножко, и вы согласитесь с этим. Сзади главный рынок. Там площадь Шатлэ. Улица Риволи, являющаяся продолжением улицы Сент-Антуан. С правого и даже с левого берега тянутся сюда улицы и бульвары. Они проходят через кварталы, населенные простонародьем. Принимая во внимание их планы, этот магазин расположен еще удачнее, чем Базар Отель де Виль или Лувр. Вы понимаете? В вашем возрасте соображения такого рода еще мало доступны. Однако, необходимо приучать вас к ним. Имея в виду то сотрудничество, которого я жду от вас, никогда не слишком рано начать упражнять чутье в делах. Вы парижский гамэн и, следовательно, у вас уже много житейского опыта. Да. Базар слишком глубоко зарылся в дурные кварталы. Там охотно покупают ведра для рукомойников, винты, швабры. А в Самаритэн женщины из народа идут за одеждой, за материей, за модными вещами. Очень хорошо, если у них создается впечатление, что они немного вышли за пределы своего района, на несколько шагов приблизились к шикарным людям. Лишь бы это не чересчур сбивало их с толку и не смущало их. С этой точки зрения Лувр слишком заехал на запад. Я начинаю, пожалуй, склоняться к мысли, что нескладная архитектура их нового здания в конце концов не так уж плоха. Народ не любит умеренности. И несерьезность, легковесность этого железного хлама не бросается ему в глаза. Он балдеет от экстравагантности. Оно влечет его, как новая игрушка. Я даже удивляюсь замечанию, которое вы сейчас сделали. Оно доказывает, что вы до известной степени способны к самостоятельным суждениям.

   Вазэм скромно покраснел. Он поостерегся сказать и даже подумать, что слова его были лишь повторением одной из любимых мыслей Рокэна во время вечерних бесед с дядюшкой Миро.

   Они шли по набережной Межисри, где начиналась уличная торговля семенами и животными, которых было еще больше по ту сторону площади Шатлэ, на набережной Жевр. Пакетики разноцветных семян. Крохотные горшки с цветами. Косматые клубни. Золотые рыбки в аквариумах. Белка в клетке с колесом. Попугай, топчущийся на жердочке. Напротив ящики букинистов, привешенные к набережной, с поднятыми крышками. Несмотря на солнце, продавец, закоченевший от ветра с Сены, плотнее натягивает кашне и потирает руки.

   - Я говорил о Лувре. Что бы там ни было, восхождение в гору Коньяков все же менее ослепительно, чем восхождение Шошара. Они остались лавочниками. А он! Я знаю, разумеется, что он доходит до смешного. Ничто не обязывало его к этому...

   Аверкамп задумался, слегка наклонив голову влево, устремив взгляд на мерцание крыш и огни стен, отражавшиеся в речной дали. Он обходил препятствия, не глядя на них. Его крупному телу была присуща ловкость.

   - Впрочем, эти времена миновали. Поймите меня. Уже существующие большие магазины могут еще развиваться. Пожалуй, даже откроются один или два новых, хотя... Я хочу сказать, что дела такого рода стали уже заурядным явлением, обреченным на медленное развитие. Теперь придется с самого начала затрачивать солидные капиталы, ставить все на широкую ногу. Группы финансистов начнут вкладывать в эти магазины свои деньги, и рассчитывать можно будет только на умеренные доходы (не говоря, конечно, о плутнях администрации). Последняя сколько-нибудь новая и плодотворная идея принадлежала Дюфайелю... Я по крайней мере уже не вижу для, этой области большого будущего. Нужно отдавать себе отчет в потребностях эпохи, особенно в том, что ей недостает. Париж, как известно, город с очень плохими жилыми помещениями. Большая часть кварталов - очаги заразы. Живописность тут не при чем. Восемьдесят процентов домов ни в какой мере не соответствуют современной жизни. В настоящее время строят, но не спеша, ровно столько, сколько этого требует прирост населения. В тот день, когда на очереди дня встанет этот вопрос, когда хотя бы миллион парижан дойдут до сознания, что они живут в отвратительных помещениях, от которых отказалась бы любая цивилизованная страна, вы увидите, какой поднимется содом. А свободной площади немного. Париж мал. Вы удивлены? Ну да, Париж мал по сравнению с числом своих жителей. Есть пригороды. Но пока городские стены существуют, а их в ближайшем будущем не сроют, участки земли intra muros будут расцениваться исключительно дорого. Идеально было бы захватить некоторое количество еще свободной земельной площади, а также старых лачуг, предназначенных на слом. Не где попало. По тщательному обдуманн