Купер Джеймс Фенимор - Колония на кратере

рной границы этой подводной группы вулканических гор. Мыс этот наш моряк назвал Кап-Норд-Эстом, или Северо-Восточным мысом, и, обогнув его, пошел на запад, держась как можно ближе к берегам.

   Было уже слишком поздно, чтобы еще думать о возможности сегодня же вернуться на Риф; к тому же отважиться идти впотьмах этими вовсе незнакомыми еще ему проливами, каналами и рукавами было бы непростительным безумием; поэтому Марк счел за лучшее, выбрав небольшую бухту, стать в ней на якорь и переночевать, чтобы поутру как можно раньше отправиться в обратный путь.

   В тот момент, когда солнце скрывалось за горизонтом и сильный томительный зной летнего дня сменился отрадной прохладой ночи, берег гостеприимно расступился перед нашим моряком, образуя нечто вроде узенького пролива, все же достаточно широкого для небольшого судна. Придерживаясь ветра, "Бриджит"' вошла в пролив, который постепенно расширялся и в конце концов образовал глубокий и довольно обширный залив. Берег его со стороны ветра представлял собою песчаную отмель довольно значительной длины. Следуя вдоль этого берега, Марк увидел прекрасный ручеек и здесь решил причалить. Осторожно завернув, чтобы подвести свое судно ближе к берегу, Марк зацепился багром и соскочил на берег. Прибрежье это, столь недавно вышедшее из недр морских, казалось уже пережившим многие века: пески здесь были чисты и блестящи, с красивым бледно-золотистым оттенком; кроме того, весь берег был усеян роскошнейшими раковинами самых красивых форм и переливов и замечательной величины. Запах, который они издавали, свидетельствовал о том, что еще недавно они служили жилищем своим законным, природным владельцам. Любуясь их затейливой красотой, причудливым разнообразием форм и цвета, Марк мысленно дал слово вторично побывать в этом заливе, прозванном им заливом Раковин, и увезти отсюда некоторые экземпляры этих раковин, чтобы украсить ими свою каюту.

   Поужинав кое-чем из своих припасов у самого ручья, Марк разложил захваченный им на всякий случай тюфяк и, помолившись Богу, вскоре заснул здоровым, крепким сном. Поутру, выкупавшись в заливе, он поспешил отправиться в обратный путь. Переплыв залив Раковин, "Бриджит" продолжала идти в юго-западном направлении по довольно широкому проливу; последний в конце концов привел ее к тому месту, которое Марк тотчас же признал за раздвоение канала Доброй Надежды, прозванное им еще тогда же Вилами.

   Теперь стоило только следовать тем же путем, каким он шел вчера, чтобы вернуться к Рифу.

   Около десяти часов утра Марк был уже дома; он тотчас же поспешил на "Ранкокус", где все было в прежнем порядке. Разведя огонь под плитой, он занялся приготовлением кое-каких блюд и запасов на случай следующего плавания, после чего взобрался на мачту, чтобы осмотреть еще раз, в каком положении находятся теперь дела на южной части горизонта.

   Густое облако темного дыма, заволакивавшее до сих пор то место, где происходило извержение вновь появившегося над водой вулкана, теперь почти рассеялось. Лишь одна точка горизонта все еще скрывалась за тонкой струйкой дыма; остальное же пространство было совершенно чисто. Мгновенно выросший из недр океана гигантский пик представлял собою дивное и невиданное зрелище: вершина его возвышалась не на тысячу футов, как полагал ошибочно вначале Марк, а на целых две тысячи. Судите сами, какое впечатление должен был производить этот колосс с изрытыми боками и гордо приподнятой синеватой главой, господствовавшей над безбрежной гладью моря. Пик этот получил название Пик Вулкана, и Марк решил, что посетит его в самом непродолжительном времени.

   Весь этот день был посвящен приготовлениям к предстоящему путешествию. Глухие раскаты, еще не раз слышавшиеся ему в тишине предыдущей ночи, теперь уже не повторялись. Земля как будто отдыхала после тех потуг и конвульсий, которыми она произвела на свет Божий всю эту новую природу. Опасаться теперь было уже нечего; но в тот момент, когда Марк приближался к месту недавних великих событий, в которых на его глазах силы природы проявили еще раз все свое могущество, им овладело чувство, похожее на суеверный страх или на священный трепет.

   На этот раз ему пришлось плыть в совершенно ином направлении. Он миновал сперва несколько проливов и заливов, нисколько не похожих друг на друга; из них одни были прямы и широки, другие же, напротив, были узки и извилисты. К полудню "Бриджит" достигла южной оконечности архипелага. Марк полагал, что сделал по меньшей мере двадцать миль, но Пик как будто вовсе не придвинулся к нему; это заставило его задуматься; как видно, расстояние до Пика было еще весьма велико. Марк решил, что проведет остаток дня и ночи там, где он находился в данную минуту, чтобы назавтра иметь в своем распоряжении целый день. В то же время он был рад воспользоваться случаем и ознакомиться с этим побережьем и ближайшими островами, чтобы основательно изучить всю группу, входившую в состав его владений.

   Итак, он стал высматривать удобное местечко, чтобы причалить; высадившись на берег, он тотчас же отправился пешком с ружьем в руках осматривать ближайшую местность. Проход, открывавшийся в море, значительно отличался от прохода в восточной части группы; тот залив, которым оканчивался пролив, с наветренной стороны был огражден длинной косой, далеко вдававшейся в море. И вход и выход здесь были удобны, а сама коса настолько возвышалась над морем, что могла считаться удобным путеводным пунктом.

   В пресноводных источниках, ручейках и речках не было недостатка: между прочим, Марк нашел здесь небольшой, но чрезвычайно чистый и светлый ручеек, направлявший свое течение к тому месту, где стояла на якоре "Бриджит". Марк поднялся вверх по течению около двух миль и дошел до слияния десятка различных ручейков, бравших начало в большой песчаной отмели в несколько миль длиною. Новейшей ли формации была эта мель, или же она давно уже существовала - этот вопрос трудно было решить с первого взгляда. Вид лавы, только что извергнутой вулканом, но уже успевший окончательно остыть, и лавы, пролежавшей на поверхности земли и подвергавшейся влиянию воздуха многие сотни лет, совершенно одинаков; и если бы не наслоения ила, остатки рыбы и большие кучи водорослей, еще не высушенных солнцем, да не озера морской воды, еще не успевшие испариться, то можно было бы с уверенностью сказать, что находишься среди природы, не претерпевшей ни малейших изменений.

   Перед вечером, прежде чем отойти ко сну, Марк преклонил колена и воздал благодарение Богу за все его щедроты. Его молитва не была продолжительна, но искренна и сердечна; после нее он заснул счастливым сном.

   За два часа до рассвета Марк проснулся и тотчас же стал собираться в путь. В хорошую погоду "Бриджит" делала по пять миль в час; с попутным ветром она могла идти и до семи узлов; но при большом волнении ход ее сильно замедлялся.

   В продолжение двух часов "Бриджит" шла все на юго-запад. С рассветом Пик показался на горизонте; все предметы стали явственно вырисовываться на темном фоне этой горы, хотя до нее оставалось еще не менее девяти миль. Начиная с этого момента, Марка на каждом шагу ожидали новые открытия: солнце успело уже взойти и поочередно освещало то холмик, то обрыв, то голую скалу, придавая им удивительные колориты и оттенки. По мере приближения к Пику удивление Марка все более и более возрастало. Очутившись на расстоянии всего одной лишь мили от Пика, Марк убедился, что сам остров этот имел не менее восьми - десяти миль в длину, хотя в ширину никоим образом не превышал двух миль. Тянувшийся с юга к северу остров был обращен своей узкой частью в сторону Рифа, и вот почему наш внимательный наблюдатель с высоты фок-салинга "Ранкокуса" мог ошибиться в размерах Пика, особенно за отдаленностью расстояния.

   Под конец плавания ветер стал свежеть; Марку было очень желательно укрыть свое бедное судно под защитой гигантской скалы, представлявшей собою северную оконечность острова. Однако прибой валов к этому берегу заставил его отказаться от своего намерения. С большим прискорбием он был готов уже повернуть назад, как вдруг совершенно неожиданно очутился против узкого прохода, образовавшегося между двумя утесами почти равной величины, причем один из них настолько выдавался в море, что совершенно заслонял собою эту узкую щель.

   Проскользнув между этими двумя скалами, образовавшими что-то вроде тесной арки, судно Марка очутилось в красивом, замкнутом со всех сторон бассейне, имевшем около четырехсот локтей в диаметре. Благодаря прекраснейшим песчаным берегам и такому же дну здесь в любом месте можно было причалить без хлопот, что Марк и не замедлил сделать. Убрав все паруса и захватив багор, он соскочил на берег. Оглядевшись, он увидел, что от бассейна вверх в гору идет громаднейший овраг, образовавшийся в расщелине гигантских скал; извиваясь змеей, он достигал самой вершины Пика; по нему, клубясь и пенясь, с шумом мчался поток, вливавший свои воды прямо в бассейн. Сперва Марк предположил, что в этом потоке тоже соленая вода. Однако, отведав воды из ручья, он убедился, что это настоящий горный ключ.

   С ружьем за спиною и сумкой со съестными припасами за плечами, Марк стал взбираться в гору вдоль оврага. На деле подъем этот оказался менее тяжелым, чем предполагал сначала Марк. К немалому своему удовольствию, он мог почти все время пути пользоваться отрадной тенью, так как солнце проникало лишь местами в это глубокое ущелье. Марку пришлось пройти не более двух миль, все время подымаясь в гору, прежде чем он достиг ровного места, так называемого горного плато. Еще на полпути характер местности вдруг резко изменился: то не была уже та мертвая, бесплодная природа угрюмых голых скал, так удручающая душу человека; нет, почва, по которой теперь ступали ноги Марка, как видно, не со вчерашнего лишь дня вышла из недр океана. Оглядываясь, вокруг, Марк Вульстон с каждой минутой убеждался все более в том, что сама вершина Пика и эта горная равнина долгое время были прекрасным зеленым островком, прежде чем страшное по своей силе извержение вулкана преобразило его в этот гигантский Пик, подняв его так высоко над морем.

   Очевидно, этот островок тогда был слишком низменный, чтобы его можно было заметить на таком дальнем расстоянии, какое было от него до Рифа.

   Невольный крик восторга вырвался из уст Марка при виде роскошной зеленеющей равнины Пика.

   Равнина эта была покрыта лесом; бананы и богатая тропическая растительность раскинули здесь все свои красоты. Яркая изумрудная мурава еще носила на себе следы недавнего ливня. Марк видел этот ливень в тот момент, когда подходил к Пику; но, приглядевшись ближе к поверхности этих лугов и лужаек, он без труда нашел и здесь следы пепельного дождя, выпавшего во время извержения вулкана. После столь продолжительной и быстрой ходьбы, очутившись вдруг под непосредственным влиянием солнечных лучей, Марк счел за лучшее лечь отдохнуть под тенью живописной группы деревьев, где стоило протянуть руку, чтобы сорвать свесившийся чуть не до земли роскошный плод кокоса. Этот прекрасный плод заключает в себе вкусное питательное молоко, которое является таким чудеснейшим напитком в столь жарком климате; а мякоть кокосовых орехов, когда они только что сорваны, представляет собою чрезвычайно сочную и вкусную пищу. Здесь этих кокосов можно было бы насчитать целые тысячи. Отдохнув с часочек в тени этих роскошных деревьев, Марк принялся обходить эту равнину для более близкого ознакомления с ней, для того чтобы судить не только о ее красотах, но и о размерах. Между прочим, он заметил, что все деревья буквально усеяны самыми разными птицами с необычайно ярким и цветистым оперением, причем ему показалось, что некоторые из этих птиц должны бы дать прекрасное жаркое. Большинство птиц с видимым наслаждением поклевывали дикие смоквы; эти плоды, не отличаясь особо тонким вкусом, прекрасно утоляют жажду и действуют освежающим образом. Большинство из этих птиц имели некоторое сходство с так называемыми винноягодниками.

   Вскинув ружье, Марк одним выстрелом убил несколько штук. С помощью своего кремня и небольшой горсточки пороха он без труда развел костер. Здесь лесу было вволю, и он невольно подумал, что там у него, на Рифе, ему приходится скупиться на дрова, так как запас "Ранкокуса" уже начинал заметно подходить к концу. Из только что убитых птичек Марк изготовил тут же прекрасное жаркое, обернув каждую из них пучочком листьев подорожника; в его походной сумке имелись морские сухари и фляжка дорогого рома. Для такого пира здесь не хватало только веселой дружеской беседы; в самом деле, одиноко наслаждаясь здесь вкусными яствами, которым голод и усталость придали еще больше вкуса, блаженствуя в тени развесистых кокосов и бананов, на мягкой яркой мураве прелестнейшей лужайки, Марк думал про себя: "С какой радостью, с какой охотой я отказался бы навек от всего остального мира ради этих прекрасных мест, забыв про всю вселенную в этом земном раю, если бы только здесь, рядом со мною, была и моя Ева!" - под Евой Марк, конечно, разумел свою возлюбленную Бриджит.

   Благодаря возвышенному местоположению этой равнины, воздух здесь был несравненно легче, прозрачнее и даже прохладнее, чем на Рифе; вдыхая этот горный воздух, Марк испытывал особенное наслаждение, нечто похожее на легкое опьянение. "Как жаль, - размышлял он, - что нет здесь со мною друга или товарища, живого человека, с кем бы я мог делить это блаженство!"

   О, как далеко был он тогда от мысли, что в этот самый миг, когда он это думал, он был так близко от живых людей, и от людей, себе подобных, что все заветные его желания и мечты готовы были осуществиться с минуты на минуту!

  

   ГЛАВА XIII

  

   О, патриархальные нравы старой Англии! Вечером у камина, рассказывая очаровательные сказки, отец, мешая огонь, забавляет детей, новорожденный улыбается на руках матери; и оба супруга, как в первые дни, обмениваются втихомолку взглядом любви.

   Мистрис Гименс

  

   Собственно Пик, то есть скала - это наиболее возвышенное место острова - находился на северной его окраине в двух милях от той прекрасной рощицы, в тени которой Марк сейчас так вкусно пообедал. Резко отличаясь по своему характеру от столь богатой растительностью природы всего нагорного плато, сам Пик не мог похвастать не только деревцем, но даже и кустиком; в самом начале подъема утес этот кое-где порос чахлой и жалкой травой, да и эта-то скудная растительность бесследно исчезала немного выше, в самом начале последнего подъема, ведшего вверх, на самую вершину.

   Прекрасно подкрепившись вкусным обедом и сладким отдыхом в тени кокосовых деревьев, Марк начал взбираться на вершину Пика.

   Но это было не совсем-то легко. Употребив на этот подъем час времени, он очутился наконец на самой вершине этой гигантской, внезапно выросшей горы. Перед ним открылась сразу та панорама, какую он и ожидал увидеть. Горная долина развернула перед ним все свои богатства - луга, рощи и ручьи. Еще ни один сельский пейзаж не представлялся Марку в столь чарующе веселых красках; весь этот остров казался до такой степени возделанным, что невольно думалось, будто с минуты на минуту, вот-вот должны показаться группы людей, идущих за плугом. Марк постоянно имел при себе одну из лучших зрительных труб, имевшихся на "Ранкокусе", и попеременно переводил ее с одного места острова на другое в надежде отыскать следы присутствия здесь человека. Но, очевидно, он был единственным человеческим существом на всем этом острове; нигде не было видно даже следов каких-либо четвероногих или хотя бы гадов. Одним лишь птицам, по-видимому, был открыт доступ в этот маленький Эдем.

   Марк продолжал дальнейший осмотр Пика. Тут было много гуано, которое, вероятно, немало способствовало плодородию долины. Кроме могучего потока, который избрал своим руслом овраг, долина орошалась множеством маленьких ручейков, вливавших свои воды в тот же большой поток. Милях в двух от подошвы Пика все эти воды соединялись, образуя небольшое озеро: выйдя из озера, они бежали дальше извилистыми ручейками, впадавшими затем в море и спускавшимися каскадами по скату гор.

   Нетрудно представить, с каким живейшим любопытством Марк направил теперь свою трубу на север, чтобы отыскать те острова, которые служили ему сегодня пунктом отправления.

   С той высоты, на какой он теперь находился, вся эта группа вулканических островов, к которой принадлежал и его Риф, была прекрасно видна; но за дальностью расстояния она представлялась как бы развернутой картой, нанесенной темными красками на поверхность океана. Простым глазом кратер нельзя было различить отсюда, а бедного "Ранкокуса" невозможно было разглядеть и с помощью трубы.

   Осмотрев внимательно все свои владения, Марк обратил свой взор в другую сторону горизонта в надежде найти где-нибудь землю. Первый предмет, попавшийся ему на глаза, была действительно земля! Земля, вне всякого сомнения, ясно виднелась на западе, на расстоянии, по крайней мере, миль ста; несмотря на значительность расстояния, Марк был убежден в том, что он не ошибается и что в той стороне, наверное, находился остров, быть может, даже и обитаемый. Обрадованный этим неожиданным открытием, он более часа не мог отвести глаз от этой точки горизонта и принужден был к этому лишь легким головокружением, явившимся у него от пристального и чересчур продолжительного рассматривания одного и того же предмета.

   Марк прохаживался взад и вперед по небольшой площадке Пика, чтобы дать отдохнуть глазам, как вдруг появившийся в отдалении предмет сразу приковал его к месту и почти полностью лишил его способности дышать. Предмет этот был парус, появившийся вдали.

   Со дня исчезновения бедного Боба Бэтса глаза его теперь впервые видели судно. Оно, казалось, направлялось как раз к этому острову, как будто намереваясь укрыться под защитой его скалистых берегов. То было парусное судно, двух- или трехмачтовое, об этом Марк еще не мог судить. Теперь-то что до этого? Всего важнее, конечно, было, что он видит перед собою судно!

   У бедного отшельника тряслись колени, он весь дрожал так, что был принужден на время опуститься и сесть на землю, чтобы не упасть. Несколько минут он оставался неподвижен, мысленно вознося горячие благодарения Богу за его неожиданное милосердие к нему. Когда же к Марку вернулись силы и он поднялся на ноги, им на минуту овладел невыразимый ужас при мысли, что, быть может, то была только игра его воображения.

   Но нет! Он не ошибся: белая точка все еще виднелась на том же месте. Марк схватил свою подзорную трубу, чтобы лучше рассмотреть это судно, и вдруг из уст его вырвался громкий возглас радости:

   - Пинас! "Нэшамони"!

   И, как безумный, он бросился вперед, махая платком, как будто его могли увидеть на таком расстоянии. Прошло четырнадцать месяцев с тех пор, как это маленькое судно было унесено бурей, и вот после такого промежутка времени оно, казалось, снова пыталось вернуться к тем берегам, которые служили ему колыбелью.

   Как только к Марку вернулись самообладание и рассудительность, он тотчас же прибег к наивернейшему способу, чтобы обратить на себя внимание: он дал два выстрела из своего ружья и затем повторял еще несколько раз тот же прием до тех пор, пока на пинасе не подняли флаги. В тот момент пинас находился уже почти под самым Пиком. Но вот и с судна раздался ответный выстрел.

   По этому сигналу Марк бросился бежать бегом навстречу судну; несколькими скачками спустился он к оврагу и, не переводя духа, как безумный, мчался все вперед и вперед, рискуя каждую минуту сломать шею. Менее чем за полчаса он добежал, едва дыша, до места, где стояла его "Бриджит", и вскочил на судно.

   Когда Марк миновал последний выдающийся в море утес, выйдя из своей потайной бухточки, невольный крик радости и счастья сорвался с его уст: всего в каких-нибудь ста саженях его глазам предстал "Нэшамони". Судно шло, придерживаясь берегов и, очевидно, отыскивая удобное место для того, чтобы пристать к острову. С пинаса также отозвались, Марк и Боб узнали друг друга одновременно. Боб по старой матросской привычке подбросил в воздух свою шапку и издал три громких возгласа, тогда как Марк, совершенно обессилевший от волнения, принужден был опуститься на скамью, а вслед за тем он выпустил из рук и шкот и совершенно потерял сознание, так что не мог уже дать себе отчета в том, что с ним произошло далее. Очнулся он в объятиях своего друга и товарища на палубе "Нэшамони".

   Прошло более получаса, прежде чем Марк вполне овладел собой. Наконец слезы облегчили его душу; он не стыдился этих слез, слез радости при встрече со своим старым другом.

   Тут он заметил присутствие еще одного лица на судне, но так как человек этот был краснокожий, то Марк решил, что, вероятно, это какой-нибудь туземец с тех островов, где по пути остановился Боб, и потому не обратил на него должного внимания. Боб заговорил первым:

   - Господи, мистер Марк, вот ведь счастье-то! Мог ли я ожидать такого благополучия? Поверите ли, я дрожал от страха, пускаясь нынче в путь на нашем "Нэшамони"; ведь я ничуть не был уверен в том, что я сумею найти вас.

   - Спасибо вам, дорогой Боб, спасибо! Возблагодарим Господа за Его милость к нам! Судя по тому, что я вижу, вы, верно, пристали к одному из населенных островов неподалеку отсюда. Но для меня является загадкой, каким путем вы, Боб, сумели отыскать Риф''

   - Риф! Да разве это Риф? - с удивлением воскликнул Боб. - Должно быть, земля здесь кверху дном перевернулась с тех пор, как я расстался с вами, если этот остров - наш Риф!

   Марк принялся рассказывать Бобу о том перевороте, который совершился в его отсутствие, и затем в кратких словах передал ему всю свою эпопею за это время. Бэте весь превратился в слух, с жадностью внимая его рассказу.

   - Так вот она, причина-то всех тех землетрясений! - воскликнул Боб. - Поверите ли, в то время как у вас все это здесь стряслось, я был более чем в полутораста милях от этих мест, но и у нас были такие землетрясения, что даже старому опытному матросу невозможно было устоять на ногах. Два дня спустя к нам присоединилось судно, которое в ту пору находилось без малого на сто миль ближе к северу, чем мы; и что же? Ведь весь экипаж рассказывал, что там, в открытом море, им казалось, что небеса с землею обнимались.

   - Вы говорите о каком-то судне, Боб; но разве возможно, чтобы вы где-нибудь повстречались с ним в этих местах?

   - Нет, мистер Марк, напротив, это весьма возможно. Впрочем, самое лучшее, конечно, будет, если я расскажу вам все мои делишки по порядку; но так как сказка-то моя выйдет длинна, то нам, пожалуй, не мешает пристать к берегу и взглянуть хотя одним глазком на этот остров, который вы так расхвалили, а кстати, хорошо бы ближе познакомиться с теми птичками, о которых вы говорите, что они так вкусны. Я уроженец Джерсея и в дичи толк знаю! Так решено? Сойдем на берег.

   Марк горел нетерпением услышать поскорее рассказ Боба, но так как бедняга Боб положительно умирал от голода, то, конечно, нельзя было не согласиться с ним. Вход в маленькую бухту находился в двух саженях от них; оба судна вместе вошли в нее и причалили к берегу. Затем наши приятели в сопровождении того же краснокожего стали подыматься на гору. Во время пути они обменялись лишь немногими словами. Но. выйдя на поляну, ни Боб. ни его темнокожий спутник не могли уже удержаться от шумного выражения радости и восторга при виде всех чудес этой благословенной долины. К немалому удивлению Марка, темнокожий выражался на том же английском наречии, что и Боб. Желая ближе разглядеть этого спутника своего друга, Марк обернулся в его сторону и с первого же взгляда узнал в нем некогда знакомое лицо.

   - О, неужели, Боб, глаза мои меня не обманули, - воскликнул он, с трудом переводя дух, - неужели это в самом деле Сократ?

   - Да, сударь, это самый Сократ и есть, да и Дидона, его жена, тоже не за сто верст от вас.

   Однако, как ни прост был ответ Боба, все же он чрезвычайно смутил нашего молодого моряка.

   Ведь Сократ и Дидона были рабы его жены, которых он оставил при ней; ведь люди эти составляли принадлежность той земли, которую унаследовала Бриджит от своей матери. Тысячи самых разнородных мыслей, воспоминаний и предположений разом зашевелились в мозгу нашего героя; тем не менее он воздержался от всяких преждевременных вопросов. Собственно говоря, он в глубине души чего-то опасался, и потому какой-то безотчетный страх удерживал его. Через силу, не отдавая себе отчета в своих действиях, направился Марк торопливыми шагами к тому месту, где всего часа три тому назад он так спокойно пообедал. Здесь оставались еще несколько нетронутых жареных птиц. Пошевелив золу, он убедился, что его костер еще не совсем затух. Не прошло и нескольких минут, как Боб и его темнокожий товарищ уже сидели, угощаясь вкусным жарким и запивая его драгоценным ромом, который издавна был Бобу хорошо знаком. Боб ел, не торопясь, смакуя каждый кусок, каждый глоток; но не из неуместного эпикурейства старался он продлить обед, нет, у него были на то гораздо более похвальные побуждения и причины.

   Добрый Боб опасался за своего друга, предвидя слишком сильное для него волнение, и преднамеренно старался ослабить то впечатление, которое должен был произвести его рассказ на Марка. Так, например, Боб был весьма доволен, что его приятель узнал Сократа, так как присутствие его должно было навести Марка на некоторые мысли и хоть отчасти подготовить его к тому, что ему предстояло услышать. Наконец Боб Бэте окончил свой обед и приступил к обещанному рассказу.

   Когда пинас вместе с находившимся на нем Бобом был унесен в бушующее море прошлогодней бурей, то злополучному мореходу не оставалось ничего более, как предать себя полному произволу волн, которые, перекидывая его судно с утеса на утес и с рифа на риф, наконец вынесли его, часа три спустя, совершенно невредимым в открытое море. А уцелел его пинас среди этих подводных рифов и камней потому только, что буря вздымала волны так высоко, что даже поверх скал и рифов для "Нэшамони" было достаточно воды.

   В продолжение целой недели Боб всячески пытался вернуться вновь на Риф; но это не удавалось ему по той причине, что в течение ночи, когда он спал, его относило обратно, уничтожая таким образом все результаты, достигнутые им в этом отношении в продолжение дня.

   По прошествии восьми дней под ветром показался берег; в надежде встретить там каких-либо живых существ Боб стал держать на этот берег, но ожидания его не оправдались. То была громадная гора вулканического происхождения, весьма схожая с Пиком, но только лишенная всякой растительности. Он назвал ее именем своего старого судна и прожил там несколько дней.

   С наиболее возвышенной точки острова Ранкокуса видна была на севере и на западе земля. Боб решил идти на запад в надежде повстречать какое-нибудь судно, и приблизительно в ста милях от Ранкокуса наткнулся на группу низких плоских островов, которые оказались населенными. Мало того, туземцы этих островов были очень миролюбивы и, очевидно, привыкли уже видеть белых. По-видимому, неожиданное появление в их водах такого славного, красивого и новенького судна с одним лишь человеком, представлявшим собой в одно и то же время экипаж и командира, им показалось не совсем естественным событием, которое они, нимало не задумываясь, приписали вмешательству богов; поэтому они и встретили Боба и его судно со всевозможной лаской и почетом. Сам предводитель племени этих островитян вступил в дружеские отношения с Бобом; они побратались, взаимно обменялись с ним именами и даже от души потерлись друг с другом носами. Прожив около месяца под гостеприимным кровом радушного туземца, Бэте вместе с ним отправился однажды на группу соседних островов, расположенных в двухстах или трехстах милях далее на север. Там Боб рассчитывал встретить какое-нибудь судно, и оказалось, что на этот раз его расчет был верен; в самом деле, там стояло большое судно под испанским флагом, пришедшее из Южной Америки для ловли жемчуга. Судно это возвращалось теперь обратно и в это время как раз уже готовилось к отплытию. Вследствие какого-то внезапного недоразумения, происшедшего между командиром брига и темнокожим другом Боба, этот последний вдруг совершенно неожиданно уехал и даже не простился с ним. Теперь у Боба не было другого выбора, как или оставаться на этих островах, или же плыть на том испанском бриге, который отправлялся на другое же утро. Понятно, что Боб избрал последнее.

   Сойдя в Панаме на берег, Боб перебрался через этот перешеек и прибыл в Филадельфию менее чем пять месяцев спустя после того, как в силу случайности распростился с Рифом.

   Судохозяева "Ранкокуса" категорически отказались от какой бы то ни было попытки вернуть вновь свое судно; они набросились на страховое общество, принудив Боба показать под присягой, что судно их погибло. Почти одновременно с владельцами "Ранкокуса" узнала также от Боба Бэтса о судьбе, постигшей мужа, и Бриджит. Вести эти были встречены ею потоками горючих слез, Анна так же горько плакала о брате. Оказалось, что Боб подоспел как раз вовремя; прошло уже более трех месяцев сверх срока, назначенного для возвращения "Ранкокуса", и доктор Ярдлей всеми силами старался убедить свою дочь, что она овдовела, если только она вообще когда-либо была или могла считаться законной супругой молодого Вульстона.

   Дело в том, что за это время вражда между бристольскими врачами разгорелась с новой силой; в их город прибыло довольно значительное число больных из Филадельфии, где в ту пору свирепствовала желтая лихорадка. Теперь более тщательное наблюдение за чистотой и порядком в жилищах чернорабочего люда уже прервало развитие этой ужасной эпидемии в северных городах, но в то время эта лихорадка производила страшные опустошения в Пенсильвании. Коллеги никак и ни в чем не могли согласиться относительно способов лечения этой болезни.

   Незадолго до того времени Анна Вульстон вышла замуж за молодого симпатичного врача, недавно поселившегося в Бристоле. Этот молодой врач, по фамилии Хитон, к несчастью, не был согласен с системой лечения, придуманной его тестем, вследствие чего, понятно, пострадали их родственные отношения. Между тем доктор Ярдлей не мог отчасти не соглашаться с мнением зятя Вульстона, а потому, вопреки своему внутреннему убеждению, придумал некоторые изменения в ранее избранной им системе лишь для того, чтобы иметь причины не соглашаться с молодым врачом. Таким образом, несчастный мистер Хитон приобрел врагов как в том, так и в другом из старых врачей Бристоля только за то, что решился твердо следовать своим убеждениям.

   Мистрис Вульстон умерла несколько месяцев тому назад. Доктор Ярдлей, к довершению бед, вдруг вздумал отрицать законность брака своей дочери и, имея большую силу и влияние в округе, надеялся достигнуть своей цели. А подстегнуло старика начать этот процесс то обстоятельство, что Бриджит за это время получила еще одно наследство. Умирая, одна из ее родственниц оставила ей по завещанию пять тысяч долларов, и доктор Ярдлей не иначе как со скрежетом зубовным мог помышлять о том, что и эти деньги перейдут в руки столь ненавистной ему семьи. Нет, тысячу раз нет! Он не успокоится до тех пор, пока этот шутовской брак не будет признан недействительным перед лицом закона.

   Все симпатии города, как это всегда и бывает, были на стороне хорошенькой молодой женщины, которой все от души сочувствовали. Вопреки всему Бриджит все не переставала надеяться, что ее возлюбленный супруг вернется и что на этот раз она сумеет заставить его отказаться навсегда от его трудной и опасной профессии.

   Торжествующий вид доктора Ярдлея наводил страх и ужас на бедную трепещущую Бриджит и ее верную приятельницу Анну. Обе молодые женщины не имели ни малейшего понятия ни о правах, ни о законах и потому постоянно находились в страхе. На беду явился еще претендент на руку бедной Бриджит в лице молодого, но многообещающего студента-медика; он беспрекословно соглашался со всеми мнениями доктора Ярдлея, что чрезвычайно льстило самолюбию старика. В таком-то положении были дела наших друзей, когда в Бристоль вдруг прибыл Боб и сообщил тосковавшей молодой женщине о прискорбном, почти безнадежном положении ее мужа.

   Зная лучше, чем кто-либо, о том, что брак Бриджит с его другом Марком Вульстоном был совершен тайно, Боб был достаточно предусмотрителен, чтобы не явиться прямо к молодой женщине, а ухитрился повидаться с нею раньше, чем о его приезде в Бристоль стало кому-либо известно. Внимая рассказам Боба Бэтса, Бриджит горько рыдала, но после первого порыва сожаления и сочувствия к Марку разумная женщина осушила слезы и, почерпнув новый запас душевных сил в молитве к Богу, приняла твердое решение сама отправиться на поиски своего мужа. Вместе с тем, желая положить раз и навсегда конец всем замыслам отца относительно ее развода и вторичного брака, она решила принять необходимые меры для того, чтобы иметь возможность навсегда остаться при муже на его острове и прожить там хоть всю жизнь.

   Боб изобразил ей в самых радужных красках прелести Рифа: и мягкость климата тех стран, и плодородие почвы - и вызвался лично сопровождать прекрасную и верную супругу к ее мужу. Понятно, что первыми узнали о решении Бриджит молодые супруги Хитон; они не только одобрили намерение Бриджит, но и сами высказали желание присоединиться к ней. Джону Хитону не приходилось сожалеть о своих больных: у него не было их совсем, и он с женой рисковал умереть в Бристоле с голода благодаря непримиримой к нему враждебности старших его коллег. К тому же молодой Хитон страстно желал повидать те далекие страны, а Анна готова была идти за ним хоть на край света, так же как Бриджит шла теперь за Марком. Итак, отъезд на Риф был окончательно решен; оставалось только подумать о том, как осуществить это решение.

   У Хитона был родной брат в Нью-Йорке, и Джон со своей женой довольно часто навещал его. Там же лежали в банке под проценты и те сорок пять тысяч долларов, которые недавно унаследовала Бриджит. Согласие отца сопровождать Анну и ее мужа в этой поездке ей удалось получить без особенного труда. Как раз в это время из Нью-Йорка отправлялось прекрасное судно. Взять тайно билеты на проезд было нетрудно; все необходимые запасы и покупки были уже сделаны и тотчас же отправлены на судно. Перед отходом судна в Бристоль были отправлены весьма почтительно и даже трогательно написанные письма. Боб был уже на судне, где к нему присоединились Сократ с Дидоной и Юноной, бежавшие из дома Ярдлея по приказанию своей госпожи. Кроме того, к нашим переселенцам присоединилась еще некая Марта Уотерс, старинная приятельница Боба. Она, как и Боб, принадлежала к секте "Друзей", и раньше он часто встречался с нею на беседах или собраниях "друзей". Со времени своего возвращения с Рифа и встречи с Мартой Уотерс Боб сильно изменил свои взгляды на брак, и вскоре "друг" Марта Уотерс стала "костью от костей и плотью от плоти его".

   С Мартой была еще ее сестра, молоденькая и миловидная Джэнни Уотерс, пожелавшая, со своей стороны, сопровождать сестру в далекие края.

   Все необходимые меры предосторожности были соблюдены, и все устроено так осмотрительно и так разумно, что наши тайные переселенцы в количестве девяти человек наконец отплыли благополучно, не возбудив ни в ком никаких подозрений. Вскоре они благополучно высадились в Панаме. Здесь, на их счастье, тот же испанский бриг, с которым прибыл сюда Боб, готовился опять к отплытию в те же края, где встретил его наш приятель. Боб и его друзья без затруднений были приняты на бриг, причем к ним пожелал присоединиться один молодой корабельный плотник по фамилии Биглоу, бежавший год назад со своего судна, чтобы повенчаться с одной молоденькой испанкой, очаровавшей его своей красотой. Эта счастливая молодая пара и их ребенок были охотно приняты в число будущих сограждан далеких островов. Из Панамы до островов Жемчужин плавание продолжалось долго: лишь на шестьдесят первые сутки наши переселенцы высадились наконец на издавна знакомых Бобу островах Жемчужин со всем своим громадным багажом. Тут были и коровы, и молодой бычок, и жеребята, и несколько коз, и множество орудий, и инструменты всех видов, каких не было в трюме "Ранкокуса".

   На островах Жемчужин Боб отыскал своих прежних друзей, радушно встретивших его теперь, как и тогда, в первый его приезд на эти острова. Он привез им кое-какие пустые для европейца, но очень ценные для дикарей подарки, благодаря которым оказалось нетрудным убедить этих островитян перевезти всю маленькую общину со всем ее имуществом включительно на острова Бэтто, того самого предводителя островитян, с которым Боб когда-то побратался и где оставил свой пинас. Острова эти находились на расстоянии приблизительно трехсот миль от островов Жемчужин. Но наши путешественники, равно как и их скот и кладь, были доставлены туда благополучно на "катамаранах" - нечто вроде громаднейших плотов, очень употребительных в этих морях.

   На островах Бэтто Боб нашел своего "Нэшамони" совершенно в том же виде, как он оставил его, потому что он в качестве священного предмета оставался для всех жителей этих островов неприкосновенным. Благородный вождь их Урууни получил в подарок от Боба ружье и несколько патронов - а лучше этого подарка для него не могло быть ничего. Огнестрельное оружие у дикарей считается высшим из благ жизни; оно заменяло счастливому Урууни постоянную боевую армию; благодаря этому ружью давнишняя распря его с предводителем другого племени островитян благополучно разрешилась в его пользу. Здесь Боб без труда уговорил жителей доставить его со всеми его товарищами, животными и пожитками на остров Ранкокус.

   Боб и Хитон сочли более благоразумным и осторожным окончательно распроститься здесь со своими темнокожими друзьями и отпустить их с миром по домам. Так как нельзя было сказать, насколько можно положиться на дружественное расположение островитян, то они и сочли за лучшее не показывать им дорогу к Рифу.

   Остров Ранкокус во многих отношениях мог бы считаться лучше Рифа, по крайней мере, лучше того Рифа, каким его оставил Боб. Так, например, здесь было немало разных плодовых деревьев, а также и прекрасные луга, но на Пике и деревья были лучше, и леса было больше, и пастбища жирнее, а главное, благословенная долина Пика была доступнее.

   Отправиться и далее всем вместе не было никакой возможности уже потому, что "Нэшамони" не мог вместить никоим образом их вместе со всеми их пожитками да еще со скотом; помимо того, случилось одно событие, препятствовавшее дальнейшему путешествию некоторых из числа вновь прибывших друзей. Анна Хитон стала матерью, и муж ее, конечно, не согласился бы везти ее теперь или оставить ее одну в такое время. Присутствие здесь Бриджит было почти так же необходимо для молодой матери в данное время, как и присутствие ее нежно любящего супруга. В силу этих причин было решено, что Боб отправится один отыскивать путь к Рифу.

   Читатель, вероятно, не забыл, что наш добрейший Боб не мог со всею точностью определить настоящее местоположение Рифа, но он знал наверняка и помнил превосходно, что Риф должен был находиться с наветренной стороны и на расстоянии приблизительно ста миль.

   Бродя по вершинам утесов и гор острова Ранкокус, Боб не мог не заметить Пика; вид его одновременно вызвал в нем и радость, и недоумение. Боб не подозревал, конечно, великих перемен и тех переворотов, которые совершились здесь за последнее время, а потому не понимал, как мог он не заметить этого Пика в тот раз, когда впервые был на острове Ранкокус или когда они совместно с Марком так тщательно вели наблюдения и изучали эту часть горизонта; радовало же его то, что, глядя на этот Пик, он все больше приходил к убеждению, что Риф должен был находиться на севере от него и, вероятно, на расстоянии весьма значительном, иначе не могло случиться того, чтобы они не видели с вершины Рифа этого гиганта.

   Отправившись на поиски в сопровождении лишь одного Сократа, Боб стал держать прежде всего на Пик, насколько то позволял ему ветер, уверенный, что лишь таким путем он никогда не ошибется направлением. Десять часов спустя после того, как "Нэшамони" вышел в море, Боб наконец увидел Пик с палубы судна, а вслед за тем на горизонте показался и кратер нового вулкана. Сюда-то именно и пошел Боб. Проплыв несколько десятков миль в течение ночи. Боб и Сократ с рассветом увидели себя уже вблизи от Пика. Наш моряк пошел прямо к этому острову и обошел его кругом со всех сторон, но, не найдя нигде такого места, где можно было бы пристать, Боб собирался было уже продолжать свой путь, когда вдруг неожиданно услышал выстрел Марка.

  

   ГЛАВА XIV

  

   Молодая птица не учится летать, олененок бегать, а ручеек течь, каждый чувствует свой инстинкт; сердце бьется само собой, и так, без примера и уроков, начинает любить.

   Черчьярд

  

   Мы не станем подробно описывать то впечатление, какое произвел на Марка рассказ Боба. Теперь он уже не был одинок, и ему даже не верилось, что это действительно могло быть так; немало времени потребовалось ему на то, чтобы свыкнуться с этой отрадной мыслью и поверить счастливой перемене, происшедшей в его жизни. После первых минут блаженного недоумения и последовавшего за ним горячего порыва благодарности Творцу Марк и Боб решили, по зрелом обсуждении вопроса, что всех наших переселенцев необходимо перевезти скорее с острова Ранкокус. Раз туземцы знали туда путь, их посещения не перестанут быть частыми, а кто может поручиться, что отношения их к новым поселенцам всегда будут оставаться такими же дружественными?! Конечно, с острова Ранкокус был виден Пик, а с Пика можно было увидеть Риф, но все же следовало на всякий случай, по мере возможности, оградить себя от нападений со стороны дикарей.

   Как известно, туземцы этих островов Тихого океана предпринимают весьма далекие плавания на своих узких длинных лодках и плотах. Но вид еще курящегося вулкана мог внушить им некоторый благоговейный страх; они, конечно, не преминут приписать это еще невиданное ими явление природы могущественной воле кого-нибудь из своих богов или же демонов, которые никому не позволят вторгаться безнаказанно в свои владения.

   Пока Марк и Боб обсуждали эти вопросы, Сократ настрелял штук двенадцать винноягодников, встречавшихся здесь в таком множестве, но совершенно отсутствующих на острове Ранкокус. Зная, что эти птицы представляют собой очень вкусное блюдо, наши приятели решили угостить этим жарким и своих дам.

   С закатом солнца "Нэшамони" вышел из маленького залива; Марк дал ему прозвище Миниатюрная бухта, а овраг, ведущий в гору, назвал Лестницей, потому что он действительно служил как бы лестницей для того, кто хотел добраться до зеленой равнины Пика. Переезд от Пика к острову Ранкокус мог совершаться без труда во всякое время, потому что в этих морях для такого рода плаваний совершенно достаточно определить лишь направление ветра, который дует здесь в одном и том же направлении, за исключением каких-нибудь случайных шквалов.

   Марк был совершенно счастлив, видя, как прекрасно "Нэшамони" служит в открытом море; особенно гордился этим Боб, уверявший, что он готов отправиться на нем до берегов какого угодно материка. "Бриджит", не предъявлявшая таких претензий, осталась на якоре в Миниатюрной бухточке, и наши друзья отправились все на "Нэшамони". По неизменному морскому обычаю, хотя больше ради формы, были установлены вахты, так что каждому из наших моряков предоставлялось известное число часов для отдыха; но на этот раз никто из трех приятелей не захотел воспользоваться своим правом.

   Солнце едва стало показываться на горизонте, как они уже очутились в виду острова Ранкокус. Нетрудно себе представить, с каким нетерпением Марк ожидал конца пути. Для того чтобы время шло незаметнее, а отчасти и для того, чтобы предстать перед молодой женой в более привлекательном виде, Марк немного занялся своим туалетом, хотя он никогда не пренебрегал им и даже, несмотря на свое полнейшее одиночество, ежедневно принимал ванну и брился по утрам.

   Приблизившись к берегу, Боб поднял на мачте небольшой флаг; то был условный знак, по которому ожидавшие возвращения Боба должны были узнать о том, что его поиски увенчались успехом.

   В числе всевозможных предметов, коими предусмотрительный Хитон запасся перед своим отъездом из Америки, оказались и три палатки, приобретенные им на распродаже казенного военного имущества. Эти палатки и служили теперь жилищем для переселенцев. Они были раскинуты у подножия горы на прибрежной равнине; Боб указал их Марку.

   Тут же, вблизи военных палаток, паслись козы, коровы, жеребята; на маленьком плоту, служившем пристанью, стояла молодая женщина; она протягивала руки, как будто призывая к себе кого-то: вдруг ноги ее подкосились, и она опрокинулась навзничь, будучи не в силах справиться с охватившим ее радостным чувством. Боб так искусно сумел повернуть судно, что оно прошло вблизи самого берега, еще не доходя до пристани, так что Марк мог свободно соскочить на землю, что он и не замедлил сделать. Боб был настолько деликатен, что отошел опять от берега и пристал в другом месте, не желая нарушить своим присутствием трогательную мину