Киплинг Джозеф Редьярд - Отважные мореплаватели

="justify">  - Это не Пенн! - воскликнул Сальтерс. - Это Джэкоб Боллер, и он вспомнил про Джонстоун. Никогда не видел я ни у кого таких глаз. Как быть теперь? Что я буду теперь делать?

  

  Из каюты доносились голоса Пенна и Оллея. Они говорили одновременно. Но вот Пенн стал говорить один: он молился. Сальтерс снял шляпу. Пенн поднялся на дек, где стояла вся команда шхуны. Крупные капли пота блестели на его лице. Дэн все еще стоял у штурвала и всхлипывал.

  

  - Он больше не узнает нас, - вздохнул Сальтерс. - Опять надо начинать все сначала, и шашки, и прочее. Что-то он мне скажет?

  

  Пенн начал говорить, и видно было, что он обращается к ним, как к чужим людям.

  

  - Я молился, - начал он. - Народ верит в силу молитвы. Я молился, чтобы Бог сохранил жизнь сыну этого человека. Мои дети утонули на моих глазах, жена и дети. Человек не может быть мудрее своего Создателя. Я никогда не молился за спасение жизни своих детей, но за сына этого человека молился, и он будет возвращен ему!

  

  Сальтерс со страхом смотрел на Пенна, желая угадать, вспомнил ли он прошлое.

  

  - Долго я был сумасшедшим? - спросил вдруг Пенн. Губы его судорожно искривились.

  

  - Что ты, Пенн! Ты никогда и не был сумасшедшим, - сказал Сальтерс. - Ты был немного расстроен!

  

  - Я видел, как плыли дома и разбивались о мосты. Больше ничего не помню. Давно это было?

  

  - Я не могу вынести этого! Не могу! - всхлипывал Дэн. Плакал также и Гарвей.

  

  - Лет пять тому назад! - отвечал Диско дрогнувшим голосом.

  

  - Значит, все это время я был обузой для кого-нибудь. Назовите мне этого человека!

  

  Диско указал на Сальтерса.

  

  - Ты вовсе не был обузой! - вскричал моряк-земледелец, всплескивая руками. - Ты зарабатывал вдвое больше, чем стоило твое содержание, у тебя есть свои деньги, Пенн, кроме половинной части в моей доле дохода от шхуны!

  

  - Вы хорошие люди. Я вижу это. Однако...

  

  - Милосердная Владычица! - прошептал Долговязый Джэк. - И он столько времени жил с нами. На него наслали порчу. Тут дело не обошлось без колдовства!

  

  В это время послышался звон колокола какой-то шхуны, и чей-то голос закричал в тумане:

  

  - Диско, ты слышал про случай с "Дженни Кушмэн"?

  

  - Они спасли его сына! - вскричал Пенн. - Хвалите Бога!

  

  - Мы вытащили Джэзона, он у меня на шхуне, - сказал Диско дрожащим голосом. - Не нашли ли вы еще кого-нибудь из погибших?

  

  - Нашли одного. Он плавал среди обломков шхуны. Его немного оглушило в голову.

  

  - Кто это?

  

  Все ждали ответа с замиранием сердца.

  

  - Думаем, что это Оллей-сын! - послышался ответ.

  

  Пенн поднял руки к небу и сказал что-то по-немецки. Гарвею казалось, что от лица Пенна исходят лучи света.

  

  - Послушайте, господа, вы нас вчера порядком отделали! - продолжал голос со шхуны.

  

  - Сегодня нам не до насмешек! - отвечал Диско.

  

  - Знаю. Но признаться, нас опять несло течением куда попало, когда мы наскочили на молодого Оллея!

  

  Это была неисправимая "Кэри Питмэн", и со шхуны "Мы здесь" послышался неудержимый хохот.

  

  - Не передадите ли вы нам старика? Вам он, пожалуй, и не нужен. А нам тут не справиться одним. Мы о нем позаботимся. Он женат на тетке моей жены!

  

  - Я дам вам, чего попросите! - сказал Троп.

  

  - Да нам ничего не нужно, вот разве только якорь, который бы не срывался. Молодой Оллей пришел в себя и беспокоится. Пошлите-ка нам скорее старика!

  

  Пенн вывел старого Оллея из столбняка отчаяния, который нашел на него, а Том Плэт переправил его на другую шхуну. Он ушел, не простившись, не сказав ни слова благодарности, не зная, какая радость его ожидает. Туман сомкнулся за ним густою стеною.

  

  - А теперь, - сказал Пенн, глубоко вздыхая, как бы перед началом проповеди. - А теперь...

  

  Возродившееся на мгновение тело снова бессильно опустилось. Меч, после того как миновала надобность, снова вложили в ножны. Взгляд потух. Голос снова понизился до обычного жалобного шепота.

  

  - Теперь, - сказал Пенсильвания Прэт, - не сыграть ли нам, м-р Сальтерс, в шашки?

  

  - Я только что тоже хотел предложить тебе, - засуетился Сальтерс. - Удивительно, Пенн, как ты умеешь угадывать чужие мысли!

  

  Пенн покраснел и покорно последовал за Сальтерсом.

  

  - Поднимай якорь! Живо! Уйдем из этого проклятого места! - кричал Диско.

  

  Кажется, никогда еще приказания его не исполнялись так быстро и охотно.

  

  - Ну, какого вы мнения обо всем этом? - спросил Долговязый Джэк в то время, как они двигались вперед в холодном сыром тумане.

  

  - Я полагаю, - отозвался Диско, стоя у колеса, - что "Дженни Кушмэн" столкнулась с пароходом...

  

  - Да, да, мы видели, как он прошел мимо! - жалобно заговорил Гарвей.

  

  - Крушение шхуны напомнило Джэкобу Боллеру события в Джонстоуне. Пока он утешал Оллея, он был в своем разуме. Потом он ослабел и снова впал в беспамятство. Вот как я понимаю этот случай!

  

  Все были согласны с Диско.

  

  - Если бы Пенн остался Джэкобом Боллером, это привело бы Сальтерса в отчаяние! - заметил Джэк. - Надо было видеть, как изменилось его лицо, когда Пенн спросил, кто о нем все это время заботился. Ну, что, Сальтерс?

  

  - Спит, кроткий, как дитя, - сказал Сальтерс, подходя на цыпочках. - Видали ли вы когда-нибудь такую силу молитвы? Он просто вымолил у Бога молодого Оллея, и море выкинуло обратно свою жертву. Я твердо в том уверен. Джэзон ужасно гордился своим сыном. Должно быть, Бог наказал его за то, что он создал себе кумира на земле!

  

  - За примером ходить недалеко! - отозвался Диско.

  

  - Ну, нет, тут большая разница, - быстро возразил Сальтерс, - я не все же время вожусь с Пенном!

  

  Целых три часа ждали рыбаки, когда проснется Пенн.

  

  Без него не хотели садиться за стол. Наконец, Пенн вышел. Лицо его было безжизненно, и память угасла. Ему казалось, что он видел сон. Он спросил, почему все так молчаливы, а они не могли объяснить ему почему...

  

  Три последующих дня рыбаки работали до упаду. Когда они возвращались с ловли, Диско заставлял их складывать груз в трюме как можно компактнее, чтобы можно было вместить как можно больше рыбы. Надо было уметь расположить груз так, чтобы шхуна сидела в воде ровно, не кренясь. Мало-помалу, за работой команда оживилась, и жизнь пошла обычным чередом. Долговязый Джэк огрел даже Гарвея морским канатом за то, что он "грустил, как больная кошка, о том, что непоправимо". Гарвей много и серьезно думал в эти дни и делился мыслями с Дэном. Дэн во многом соглашался с ним. Они решили даже не таскать больше у кока пирогов без спроса, а брать их с его разрешения.

  

  На следующей неделе оба мальчика чуть не потонули вместе со шлюпкой "Хетти С", пытаясь поймать гарпуном акулу.

  

  После долгих блужданий на ощупь, в тумане однажды утром Диско весело закричал:

  

  - Живее, мальчики! Мы пришли в город!

  

  

  

  Никогда в жизни не забудет Гарвей чудной картины, которая представилась его глазам. Солнце, которого они не видели уже целую неделю, стояло на горизонте. Лучи его заливали пурпуром паруса многочисленных стоявших на якоре шхун. Шхун было не меньше сотни, всяких конструкций и из разных стран. Были тут и французские суда. И все они любезно раскланивались друг перед другом. Как пчелы из населенного улья, от каждой шхуны отделялись шлюпки. Слышался скрип канатов и цепей, всплески весел. По мере того как солнце поднималось на горизонте, паруса меняли свой цвет, казались сначала черными, потом серыми, наконец, белыми. С юга прибывали все новые и новые шхуны.

  

  Шлюпки собирались в кучу, расходились, обгоняли друг друга, но все шли в одном направлении. Гребцы приветствовали друг друга, свистели, мяукали по-кошачьи, пели, бросали в воду всякую ветошь и мусор.

  

  - Город! В самом деле город! Диско не ошибся! - сказал Гарвей.

  

  - Я разглядел бы его, если бы он был даже меньше! - отвечал Диско. - В этом городе - тысяча человек жителей. А вот там отмель Девы! - указал он на сероватое пятно в море, где не было ни одной шлюпки.

  

  Шхуна "Мы здесь" обогнула всю флотилию. Диско то тут, то там отвечал на приветствия своих друзей и знакомых и бросил якорь молодцевато, как на парусной гонке. Рыбаки мало обращают внимания на хороших моряков, зато неловкого шкипера непременно поднимут на смех.

  

  - Ну, как удался лов? - спросили с "Короля Филиппа".

  

  - Как раз вовремя подоспели! - послышалось с "Мери Чильтон".

  

  - Гой! Том Плэт! Приходи сегодня вечером, поужинаем вместе! - пригласили с "Генри Клея".

  

  Вопросы и ответы летели перекрестным огнем. Шлюпки встречались и раньше во время лова в тумане, но там было не до разговоров. Все, казалось, знали о спасении Гарвея и спрашивали, научился ли он рыбачить... Молодые рыбаки перебрасывались шутками с Дэном, который никогда не имел привычки лезть за словом в карман и осведомлялся о здоровье каждого, называя его самым нелюбезным для него прозвищем. Мануэль тараторил на своем родном языке со своими земляками. Даже молчаливый обыкновенно кок повис на утлегаре и кричал что-то своему приятелю, такому же черному, как он сам. Вокруг отмели Девы дно каменистое, и того и гляди якорный канат оборвется, поэтому они подвязали его к буям. Шлюпки же отправились, чтобы присоединиться к целой флотилии шлюпок, стоявших на якоре на расстоянии одной мили. Шхуны качались и поглядывали на окружающие шлюпки, как утка смотрит на своих утят.

  

  У Гарвея в ушах звенело от замечаний, направленных по его адресу, когда он, сидя на веслах, греб среди массы других шлюпок. Слышались всевозможные наречия: португальское, неаполитанское, французское, гэльское, раздавались крики, песни. Может быть, это происходило от того, что он слишком долго жил на шхуне "Мы здесь", все в одном и том же тесном кружке людей. Ему было не по себе среди насмешек этих чужих и грубых людей. Легкая зыбь вздымала ряд разноцветных шлюпок; с минуту они выделялись на фоне неба, как чудная фреска; люди в лодках что-то кричали и жестикулировали. В следующую минуту лица, руки, обнаженные шеи исчезали за волной, в то время как другая приносила ряд новых лиц. Точно куклы в театре марионеток! Гарвей смотрел пораженный.

  

  Проталкиваясь и держа лодку по ветру, приветствуя старых приятелей, окликая старых врагов, командор Том Плэт вел свою маленькую флотилию с подветренной стороны от остальных шлюпок.

  

  Вдруг море вокруг потемнело от множества серебристой рыбы. На пространстве пяти или шести акров треска начала прыгать, как форель в мае месяце. За трескою на поверхности воды показались три или четыре широкие темные спины, вокруг которых вода словно кипела.

  

  Все заволновались, закричали, снялись с якоря, отталкивали лесу соседа, закидывали свою, давали друг другу советы. А море вокруг кипело, как содовая вода. Треска, кашалоты, люди - все перемешалось. Закидывая невод, Дэн чуть не столкнул Гарвея за борт. Во всей этой суматохе Гарвея преследовал злобный, маленький глаз плававшего почти на поверхности воды кита, который, казалось, подмигивал ему. Кашалоты запутались в сетях двух или трех рыболовных шлюпок и увлекли их за собою на полмили.

  

  Через пять минут все утихло, слышен был только шум погружавшейся в воду лесы, всплеск трески и удары, которыми рыбаки оглушали рыбу. Это была чудесная ловля. Гарвей смотрел в воду и видел, как блестела чешуя трески, то и дело попадавшейся на крючки. По закону, на отмелях Девы запрещается насаживать на лесу более одного крючка, но лодки стояли так близко, что даже один крючок задевал соседей. Гарвей горячо переругивался по этому поводу с молодым, кудрявым ньюфаундлендцем и кричавшим португальцем, лодки которых стояли по обе от него стороны.

  

  Каждая шлюпка бросила якорь, где пришлось. Когда треска стала идти уже не такой сплошной массой, все рыбаки устремились сменить место якорной стоянки. При этом оказалось, что якорные канаты в тесноте перепутались. Обрезать канат у чужого якоря считается на Отмелях преступлением, однако это делается. Том Плэт поймал одного рыбака на месте преступления и ударил его веслом. Так же угостил одного своего земляка Мануэль. Обрезали канат и у якоря Гарвея и Пенна. Тогда они стали отвозить пойманную рыбу на шхуну. В сумерках приплыла новая масса трески. Снова раздались крики рыбаков. В этот день они вернулись на шхуну, когда уже было темно, и чистили рыбу при свете керосиновых ламп.

  

  Они начистили огромную груду рыбы. На другой день несколько лодок отправились на ловлю к мысу Девы. Гарвей был тоже там. Треска шла легионами, прячась в водорослях. В полдень в ловле наступило затишье, и рыбаки начали шутить. Дэн первый завидел приближение шхуны "Надежда Праги", и, когда с нее спустили шлюпки, рыбаки встретили их вопросом: "Кто самый презренный человек во флоте?"

  

  - Ник Брэди! - закричали хором триста голосов.

  

  - Кто крал ламповые фитили? - послышалось опять.

  

  - Ник Брэди! - заорал хор.

  

  На самом деле Ник Брэди вовсе не был таким презренным человеком, но за ним закрепилась такая репутация. Нашли и другого козла отпущения, рыбака, которого обвиняли в том, что он будто бы насадил на свою лесу пять или шесть крючков, когда ловил треску на Отмелях. Его прозвали Джимом Зацепой и, как он ни старался пройти незамеченным, его увидели и запели хором: "Джим! О, Джим! Джим! О, Джим, Зацепа Джим!" Этот экспромт ужасно всем понравился. Досталось и "Кэри Питмэн". Всем было страшно весело. Впрочем, всем попало, каждой шхуне, каждому рыбаку. Высмеивали неряшливого и плохо стряпавшего кока с одной из шхун. Подмечены были и выставлены в смешном виде малейшие характерные черточки людей: непогрешимость суждений Диско, зазнобушка Дэна (о, Дэн был малый не промах!), неумение Пенна справиться с якорем, знания Сальтерса по части удобрения полей, романтические похождения Мануэля, наконец, дамское жеманство, с каким греб веслами Гарвей. Серебристый туман окутывал море на закате, а голоса звучали как хор присяжных, выносящих обвинительный вердикт.

  

  Шлюпки продолжали тесниться и ловить рыбу, пока не начался прилив. Тогда они разошлись во все стороны, чтобы не разбиться одна о другую. Вдруг какому-то бесшабашному рыбаку пришло в голову, пользуясь течением, пройти на лодке над самым утесом Девы. Напрасно уговаривали его. Волны катились на юг, увлекая за собою в туман лодку смельчака, ближе к утесу. Это была опасная игра со смертью ради похвальбы. Все молчали. Но вот Долговязый Джэк погнался вслед за смельчаками и заставил их вернуться, крича, чтобы они не рисковали так жизнью.

  

  Между тем следующая волна была уже слабее, и из пенящегося, бешено ревущего моря показалась вершина утеса. Если бы лодка не остановилась, ее разбило бы вдребезги. Со всех сторон по адресу Джэка послышались приветствия.

  

  - Ну, разве не молодцы? - восторгался Дэн.

  

  - Ты видел все, что есть наиболее замечательного на Отмелях, Гарвей, - сказал Плэт, указывая на прилив, - да чуть не увидел и смерть!

  

  Туман сгустился, и на шхунах слышался звон колоколов. Вот из-за белой завесы показался огромный нос какой-то баржи, осторожно подвигавшейся вперед!

  

  - Добро пожаловать! - приветствовали его с одной из шхун.

  

  - Это француз? - спросил Гарвей.

  

  - Разве не видишь, что это балтиморское судно? - возразил Дэн. - Ишь, как ползет. Должно быть, его шкипер в первый раз идет сюда!

  

  Окрашенный в черную краску корабль этот был вместимостью в восемьсот тонн.

  

  Передний парус был спущен, задний еле шевелился при слабом ветерке. Большая, нерешительная в своих движениях, баржа напоминала женщину, осторожно приподнимающую платье, чтобы перейти через грязную мостовую. Шкипер знал, что находится где-то по соседству с утесом Девы, слышал рев разбивающихся о него волн и опасливо осведомился о фарватере.

  

  - Утес Девы? Бредите вы, что ли? Сегодня воскресенье, и вы пришли в Ле-Гав. Отправляйтесь-ка домой и проспитесь! - послышалось в ответ.

  

  - Берегись! Берегись! - кричали хором. - Вы на самой вершине утеса!

  

  - Беритесь за палку!

  

  - Спускайте кливер!

  

  Терпение, наконец, лопнуло у шкипера. Он начал отругиваться. В ответ посыпался ряд комплиментов по адресу его баржи. Его спрашивали, застрахована ли она; не украл ли он якорь у "Кэри Питмэн"; говорили, что он пугает рыбу и т. д. Какой-то досужий молодой рыбак подошел к самой барже и дразнил шкипера, за что удостоился наказания: кок высыпал на него ведро золы. Парень начал швырять в кока рыбьими головами. Из кухни стали сыпать уголь, что, наконец, устрашило забияк и заставило рыбачьи лодки отойти от баржи. Если бы она была действительно в опасности, рыбаки, конечно, предупредили бы ее, но, зная, что она далеко от скалы, не могли отказать себе в удовольствии потешиться над нею. Но вот снова волна прилива заревела над утесом, и на барже поспешили закрепить все паруса, чтобы ветром не понесло на скалу. Рыбаки перестали шутить и смеяться.

  

  Всю ночь хрипло ревели волны у рифа Девы. Утром Гарвей увидел, что море злится и пенится. До десяти часов весь флот стоял на якоре. Наконец, два брата Джеральда, собственники шхуны "Утренний глаз", тронулись в путь. Половина рыбачьих судов пустилась вслед за ними. Но Троп не последовал их примеру. Он не любил рисковать, а море было слишком бурным. К вечеру разыгралась настоящая буря, и рыбакам шхуны "Мы здесь" пришлось сушить и обогревать не одного промокшего до костей смельчака. Мальчики стояли у шлюпок с фонарями. Рыбаки пристально всматривались в волны и готовы были при первой необходимости, с опасностью для жизни, броситься на помощь. Вот среди мрака раздался крик: "Лодку! Лодку!" Они вытащили из воды человека и полузатонувшую лодку. Раз пять стоявшие на вахте Дэн и Гарвей бросались к тафелю и окоченелыми руками закрепляли паруса. Волны плескали на дек. Одна лодка разбилась в щепки, а сидевшего в ней гребца ударило головой о шхуну. К вечеру на шхуне спасли еще одного матроса: у него была сломана рука, и он спрашивал, не видел ли кто его брата. За ужином на шхуне сидело семь потерпевших крушение чужих рыбаков.

  

  На следующий день на всех шхунах было нечто вроде перекличек вернувшихся рыбаков. Там, где вся команда оказывалась налицо, ели с лучшим аппетитом. Утонули только два португальца и один старик родом из Глостера, но много было ушибленных и раненых. Две шхуны сорвались с якоря, и их унесло на два дня пути к югу. На одной французской шхуне умер матрос. Это была как раз та шхуна, которая продала нашим морякам табак. В одно тихое, но дождливое утро эта шхуна тихо поплыла на глубокое место, и Гарвей увидел впервые, как хоронят моряков. За борт спустили какой-то длинный сверток, и только... Не было заметно, чтобы по покойнику молились или совершали какой-нибудь обряд; ночью Гарвей услышал пение какого-то гимна. Звуки плавно и печально неслись по усеянной звездами поверхности моря.

  

  Том Плэт ездил на французскую шхуну, потому что покойный был масон. Умерший упал и ударился спиною о борт, так что сломал себе позвоночник. Весть о смерти матроса облетела все шхуны, потому что, вопреки обычаю, на корабле устроили аукцион оставшихся после умершего вещей: все, от вязаной шапки до кожаного пояса, было разложено и развешано. Дэн и Гарвей присоединились к любопытным. Дэн купил себе на аукционе кортик с медной рукояткой.

  

  Когда они возвращались, шел дождь, вода струилась по их клеенчатым плащам; неожиданно спустился туман. Дэн решил закинуть лесу, нацепив на нее большой кусок приманки. Рыба клевала. Гарвей поднял воротник и смотрел на поплавок с равнодушным видом старого рыбака. Туман его больше не пугал. Дэн вынул купленный им нож и стал рассматривать его.

  

  - Прелесть! - сказал Гарвей. - Как это они продали его так дешево?

  

  - Потому что католики суеверны, - сказал Дэн, сверкая лезвием. - Они боятся брать вещи после покойников!

  

  - Купить на аукционе не значит "взять". Это торговля!

  

  - Мы-то это знаем, потому что мы не суеверны. Вот одно из преимуществ жизни в стране прогресса! - Дэн начал насвистывать какую-то песенку про суеверия истпортских жителей.

  

  - А как же один матрос из Истпорта купил сапоги умершего? А каково население Мэна?

  

  - Не очень-то прогрессивно. У них даже дома не крашеные стоят. Истпортский матрос сказал мне, что ножичек этот был в ходу - ему французский капитан рассказывал!

  

  - Убийство? - Гарвей вытащил рыбу и бросил ее в лодку.

  

  - Да. Когда я это услышал, мне еще больше захотелось купить его!

  

  - Господи! А я и не знал, - сказал Гарвей, разглядывая нож. - Продай мне его за два доллара. Отдам, когда получу жалованье!

  

  - В самом деле? Он тебе нравится? - спросил Дэн, краснея от удовольствия. - Признаться, я и купил-то его, чтобы подарить тебе; я только не знал, понравится ли. Возьми его, Гарвей, на память. Ведь мы с тобой товарищи и так далее, и тому подобное. На, бери!

  

  Он протянул ему пояс и нож.

  

  - Но, Дэн, я не вижу причины, почему бы...

  

  - Возьми, возьми. Мне не нужно. Я для тебя купил!

  

  Соблазн был слишком велик.

  

  - Ты славный, Дэн! Я буду хранить твой подарок до смерти!

  

  - Приятно слышать, - сказал Дэн, смеясь. - Смотри, твоя леса за что-то задела! - перевел он разговор на другую тему.

  

  - Зацепилась, - проговорил Гарвей, дергая. Но предварительно он опоясался подаренным ему кушаком. - Да что это, леса зацепилась крепко, точно за дно, поросшее "клубникой", а ведь здесь дно, кажется, песчаное?

  

  Дэн перегнулся и помог ему тащить.

  

  - Это палтус, должно быть, а не "клубника". Потяни-ка еще, авось подастся.

  

  Они разом потянули, и таинственная добыча медленно поднялась.

  

  - Вот так добыча! - закричал Дэн, но крик его перешел в вопль ужаса: они вытащили из моря труп похороненного двумя днями раньше француза! Крючок зацепил его за правое плечо, и верхняя часть туловища плавала на поверхности воды. Руки покойника были связаны, лица нельзя было различить, оно было разбито. Мальчики в страхе упали на дно лодки и лежали почти без чувств в то время, как труп висел на лесе.

  

  - Это его принесло течением! - сказал Гарвей, дрожащими руками стараясь расстегнуть пояс.

  

  - О, Гарвей! - простонал Дэн. - Отдай ему нож скорее! Он пришел за ним. Снимай скорее!

  

  - Мне его не нужно, не нужно! - кричал Гарвей. - Но я не могу найти пряжку!

  

  Гарвей силился расстегнуть пряжку и с ужасом смотрел на голову мертвеца, лица которого не было видно под волосами. Между тем Дэн вынул свой нож и перерезал лесу, в то время как Гарвей отбросил пояс далеко от себя. Труп погрузился в воду. Дэн встал со дна лодки. Он был бледен как полотно.

  

  - Он приходил за своим ножом. Другие тоже забрасывали лесу, но он приплыл именно к нам!

  

  - Зачем я только взял этот нож! Он приплыл бы тогда к тебе, а не ко мне, попался бы на твою лесу!

  

  - Это было бы все равно. Мы оба одинаково испугались. О, Гарвей! Ты видел его голову?

  

  - Еще бы! Я никогда не забуду ее. Только знаешь, Дэн, я думаю, его появление здесь не было преднамеренным. Просто его принесло течением!

  

  - Какое течение! Он специально приплыл за ножом. Я сам видел, что его отвезли и бросили в воду за шесть миль отсюда и привязали к трупу балласт!

  

  - Какое преступление мог он совершить этим ножом во Франции?

  

  - Должно быть, ужасное. Вот теперь он должен явиться с этим самым ножом на страшный суд, дать ответ... Что ты делаешь, Гарвей?

  

  Гарвей бросал пойманную им рыбу за борт.

  

  - Бросаю рыбу! - отвечал он.

  

  - Зачем? Ведь не мы ее есть будем!

  

  - Все равно. Если хочешь, ты свою рыбу оставь, а я свою побросаю в море!

  

  - Так, пожалуй, будет лучше, - сказал Дэн. - Я бы отдал свой месячный заработок, только бы этот туман рассеялся. В светлый, ясный день никогда не случается того, что может случиться в тумане!

  

  - Как бы мне хотелось быть теперь на шхуне, Дэн!

  

  - Я думаю, наши ищут нас уже. Подам-ка я голос!

  

  Дэн взял рог и хотел затрубить, но остановился.

  

  - Что же ты? - спросил Гарвей. - Не ночевать же нам здесь?

  

  - А как это понравится ему? Один матрос рассказал мне, что командир одной шхуны раз, спьяну, утопил юнгу. С тех пор, когда на шхуне трубили в рог, чтобы подать сигнал ушедшим в море шлюпкам, труп утопленника неизменно подплывал к шхуне и кричал: "Шлюпка! Шлюпка! Сюда!"

  

  - Шлюпка! Шлюпка! - послышался из тумана чей-то хриплый голос.

  

  Мальчики замерли в ужасе. Рог вывалился из рук Дэна.

  

  - Да это наш кок! - закричал Гарвей.

  

  - И дернула меня нелегкая рассказать эту историю! - рассердился на себя Дэн. - Ведь это в самом деле наш колдун!

  

  - Дэн! Дэнни! Ого, Дэн! Гарвей! Ого-го-го, Гар-ве-е-й!

  

  - Мы здесь! - хором закричали мальчики.

  

  Послышался где-то близко всплеск весел, и, наконец, они увидели кока.

  

  - Что с вами случилось? - спросил он. - Будет вам сегодня взбучка!

  

  - Так нам и надо. Поделом! - отвечал Дэн. - Пусть нас колотят, сколько угодно, только бы нам вернуться на шхуну. Если бы ты знал, в какой компании мы очутились! - и Дэн рассказал коку о случившемся с ними.

  

  - Конечно. Это он за своим ножом приходил! - утвердительно сказал кок.

  

  Никогда еще шхуна не казалась мальчикам такой милой и уютной, как теперь, когда кок вывел их к ней из тумана. В каюте светился огонек. Пахло вкусной пищей. Раздававшиеся на шхуне голоса Диско и других рыбаков казались им божественной музыкой, хотя рыбаки встретили мальчиков бранью и обещанием колотушек. Кок оказался ловким стратегом. Он до тех пор не причаливал к шхуне, пока не рассказал о случившемся с мальчиками приключении, прибавив при этом, что они спаслись, вероятно, лишь благодаря обычному счастью Гарвея. Таким образом, мальчики вступили на шхуну уже в качестве героев. Все их приветствовали и закидывали вопросами. О побоях, которыми им угрожали, не было и речи. Пенн пытался сказать что-то о суеверии, но его не слушали; все слушали рассказы Долговязого Джэка о привидениях и утопленниках, которыми он потчевал экипаж вплоть до полночи. Все были настроены как-то особенно, и только Пенн да Сальтерс сказали что-то об "идолопоклонстве", когда кок принес зажженную свечу, пресный хлеб и щепотку соли и бросил все это за корму, чтобы француз не приплыл к ним в случае, если душа его все еще не нашла покоя. Дэн зажигал свечу, потому что он купил пояс, а кок в это время бормотал какие-то заклинания.

  

  - Какого ты мнения о прогрессе и о суевериях католиков? - спросил Гарвей Дэна, когда они вечером отправились на вахту.

  

  - Мне кажется, что я так же мало суеверен, как другие; но когда этакий мертвец-француз вздумает напугать двух ни в чем не повинных мальчуганов из-за какого-то дрянного ножа, которому и цена-то вся тридцать центов, тогда я готов верить всякому коку. Я не люблю иностранцев, все равно, мертвые они или живые!

  

  На следующее утро всем, кроме кока, было как-то неловко и стыдно за вчерашние церемонии. Рыбаки мало разговаривали между собой и отправились на рыбную ловлю.

  

  Шхуна "Мы здесь" шла нос к носу с "Перри Нормэн", пополняя свой груз последними центнерами рыбы. Все остальные шхуны смотрели на это состязание и бились об заклад, которая из двух кончит первая свой лов. На шхуне работали с раннего утра до поздней ночи не покладая рук. Даже кока приспособили к делу, заставив его складывать рыбу; Гарвею поручили солить рыбу, а Дэн разделывал и чистил треску. Шхуна "Мы здесь" вышла победительницей. Гарвею давно казалось, что трюм так полон, что уж некуда втиснуть и одной лишней рыбы, но Диско и Том Плэт все прибавляли и прибавляли, утрамбовывая крупными камнями, балластинами уже сложенную в кучу треску. Наконец, соль вышла вся. Диско ничего не сказал; он пошел ставить грот. Было десять часов утра. А к полудню шхуна была уже под парусами. Со всех сторон к ней подплывали шлюпки: это рыбаки привезли письма с просьбой передать их на родину. Все завидовали возвращавшимся домой счастливцам. Вот шхуна подняла флаг - это право первого судна, возвращающегося с Отмелей, - снялась с якоря и пошла. Диско провел свою шхуну среди других шхун, чтобы все могли передать ему письма. На самом деле это было триумфальное шествие, которое он совершал уже пять лет из года в год, и это льстило его самолюбию моряка. Том Плэт заиграл на скрипке, а Дэн на гармонике мелодию песенки, последнюю строфу которой нельзя петь до окончания лова, не то будет неудача. Теперь песню можно было петь смело, без боязни накликать беду.

  

  "Посылайте свои письма! - пели рыбаки. - У нас нет больше соли, и мы снялись с якоря! Поднимайте паруса! Мы возвращаемся в Америку с полным грузом рыбы!"

  

  На палубу шхуны передали последние письма, и глостерцы посылали вдогонку поклоны и поручения своим женам и матерям. Под звуки этих приветствий шхуна закончила свое триумфальное шествие среди флота.

  

  Гарвей не узнавал скромной шхуны "Мы здесь", переходящей с одной якорной стоянки на другую, в этой шедшей на всех парусах горделивой шхуне с развевающимся на мачте флагом. Дэну и Гарвею приходилось следить за парусами, а в свободное время выкачивать воду, которая, с тех пор как шхуна была наполнена рыбой, проникла в трюм. Но все же с прекращением лова оставалось больше свободного времени, и Гарвей теперь наблюдал море совсем иначе. Шхуна, и без того низкая, теперь глубоко сидела в воде. Горизонта почти не было. Шхуна суетливо бежала среди серых или синевато-серых, увенчанных серебристою пеною волн, будто ласкаясь к ним. Казалось, она просила их: "Пожалуйста, не причините вреда маленькой беспомощной шхуне "Мы здесь". Самый равнодушный человек, оставаясь часами в море, сживается, наконец, с ним, начинает понимать его речь. Гарвею же нельзя было отказать в наблюдательности. Он скоро стал понимать говорливый шум вечно бурливых волн. Он полюбил смотреть на голубые с золотом облачка, собиравшиеся в кучу под напором ветра, чудный вид восходящего солнца, утренние туманы, ослепительный блеск моря в полуденную пору, шелест водяных капель, миллионами падающих на необозримое пространство моря, вечернюю прохладу, зыбь при лунном свете.

  

  Больше всего радовался Гарвей, когда его с Дэном ставили у руля. Том Плэт оставался на расстоянии оклика. Шхуна накренялась к синим волнам подветренной стороной, а над брашпилем виднелась маленькая радуга из водяных брызг. Наполненные ветром паруса страшно шумели. Ныряя в пространство между волнами, шхуна шуршала, как нарядившаяся в шелк женщина, затем выплывала с мокрым кливером.

  

  Они уже вышли из холодной однообразной серой области Отмелей. Навстречу им стали попадаться громоздкие суда, отправляющиеся в Квебек через пролив Св. Лаврентия, корабли, шедшие из Испании и Сицилии. Попутный ветер привел их в Ле-Гав, потом к побережью Джорджа. Дальше мели стали попадаться реже, и шхуна шла быстрее и увереннее.

  

  - Хетти и мать не дождутся меня, - сказал Дэн Гарвею. - В будущее воскресенье мы будем дома. Надеюсь, ты пробудешь некоторое время с нами, пока твои не приедут за тобой? Знаешь, что меня больше всего радует на берегу?

  

  - Теплая ванна? - спросил Гарвей.

  

  - Это тоже приятно, но еще лучше ночная рубашка. С тех пор как мы кончили лов и повернули обратно, я даже во сне вижу ночные рубашки. Мама, наверно, приготовила мне новенькую, мягкую, чисто выстиранную. Мы идем домой, Гарвей. Понимаешь ли ты, что значит домой? В воздухе пахнет родиной!

  

  На самом деле становилось душно. Ветер был слабый, и паруса повисли. Вдруг полил дождь, барабаня по палубе и с шумом падая на поверхность моря. Раздался удар грома. Началась одна из августовских гроз.

  

  Дэн и Гарвей лежали на деке и придумывали, какое блюдо закажут себе к обеду, когда будут на берегу. Берег уже ясно виднелся. Недалеко от шхуны шла глостерская рыбачья лодка. На носу стоял человек с гарпуном. Он был без шапки, и волосы его были мокры от дождя. Он что-то весело напевал. Завидев шхуну, он закричал:

  

  - Вуверман ждет тебя, Диско! Какие вести привез ты от рыбачьего флота?

  

  Диско тоже что-то крикнул в ответ, несмотря на молнии и страшный ливень этой летней грозы. Вот уже показалась низкая цепь холмов, окружающих Глостерскую гавань, рыбные склады, крыши домов, а на воде, в порту, шлюпочные мачты и баканы. Как в калейдоскопе, проносилось все это в то время, как шхуна шла вперед. Наконец, синевато-белые молнии стали сверкать все реже и реже, раздался еще один сильный, как выстрел целой батареи мортир, удар грома, от которого задрожал воздух, и гроза утихла, замерла...

  

  - Флаг! Флаг! - сказал вдруг Диско, указывая вверх.

  

  - Зачем? - спросил Долговязый Джэк.

  

  - Подними флаг на нижней мачте! Разве ты забыл про Отто? Теперь нас могут видеть с берега!

  

  - Забыл. Но ведь у Отто нет родственников в Глостере?

  

  - Есть невеста!

  

  - Бедняжка! - пожалел Джэк и поднял флаг на мачте в честь Отто, который утонул три месяца тому назад в Ле-Гаве.

  

  Диско провел рукою по мокрому от дождя лицу и направил шхуну к пристани Вувермана. Он отдавал приказания тихо, почти шепотом. Шхуна прошла мимо стоящих на якоре буксирных судов. Слышались оклики ночных часовых. В таинственной темноте наступающей ночи Гарвей чувствовал близость берега, запах земли после дождя. Все это заставило его сердце учащенно биться. У него перехватывало дыхание. На пристани тускло светили фонари. Кто-то громко храпел в сторожевой будке, но проснулся и бросил им конец. Они молча причалили к пристани.

  

  Между тем Гарвей сидел у рулевого колеса и всхлипывал, всхлипывал так, что вот-вот, казалось, сердце его разобьется от грусти. Высокая женщина, сидевшая на сходнях, сошла на шхуну и обняла Дэна. Это была его мать. Она узнала приближающуюся шхуну по огням ее фонарей.

  

  На Гарвея она не обращала внимания до тех пор, пока Диско не рассказал ей его историю. На рассвете все они пошли в дом, где жил Диско. Телеграфное отделение было еще закрыто. Гарвей не мог отправить депеши своим родителям и чувствовал себя таким покинутым и одиноким. Он плакал.

  

  Зная, что шхуна "Мы здесь", по крайней мере, на неделю опередила все другие, Диско распустил свою команду и дал ей свободу погулять. Дэн расхаживал по городу, важно задрав нос, и ни в грош не ставил своих родителей.

  

  - Если ты будешь продолжать так, Дэн, я устрою тебе взбучку, - сказал задумчиво Троп. - С тех пор как мы высадились на берег, ты стал несносен!

  

  - Если бы он был моим сыном, - сказал дядя Сальтерс, - я бы задал ему уже теперь!

  

  - Ого! - воскликнул Дэн,