Хаггард Генри Райдер - Лейденская красавица

орую испанцы некогда заставили нести ее мужа на спине к костру. Мы победили испанцев, но она умерла: ее закололи в воде, как на охоте закалывают выдру. Сына своего, герра Адриана, этот человек убил ударом ножа сзади, и он уже умер или умирает здесь в доме. Мой хозяин и я привели этого человека, теперь называющегося Рамиро, на суд женщины, мужа и сына которой он убил. Но она не пожелала судить его. Она сказала: "Выведите его к народу, пусть народ судит его". Так судите же его теперь!..

   И сильным размахом, напрягши всю свою гигантскую силу, Мартин перебросил сопротивлявшегося Рамиро через перила балкона, держа его на весу над головами толпы.

   Поднялись крики, раздался рев ярости и ненависти; все потянулись к Рамиро, как собаки тянутся к волку, сидящему на стене.

   - Отдай его нам! Отдай нам! - раздавалось со всех сторон.

   Мартин громко захохотал.

   - Так возьмите же его, возьмите и судите, как знаете!

   Одним размахом он бросил завертевшееся в его руках тело в самый центр толпы на улице.

   Толпа сомкнулась, как вода смыкается над лодкой, идущей ко дну в водовороте. С минуту раздавались крики, свистки, возгласы, затем все стали расходиться, обмениваясь короткими, отрывистыми фразами. А на каменной мостовой лежало что-то ужасное, бесформенное, что-то, некогда бывшее человеком.

   Так граждане Лейдена судили и казнили благородного испанца графа Жуана де Монтальво.

  

  

   Прошло несколько месяцев, и при Алькмааре, небольшом, державшем себя геройски городке на севере страны, счастье испанцев отвернулось от них. Полные стыда и ярости войска Филиппа и Вальдеса направились к Лейдену, и с ноября 1573 г. до конца марта 1574 г. город находился в осаде. Затем войска были отозваны для борьбы с Людвигом Нассауским, и осада была снята до тех пор, пока храбрый Людвиг и брат его Генрих с четырьмя тысячами солдат не были разбиты Альбой в роковой битве при Мук-Хите. Теперь победоносные испанцы снова угрожали Лейдену.

   В начале мая по большой, совершенно пустой комнате ратуши этого города ходил взад и вперед, бормоча что-то про себя, человек средних лет. Он был невысок и худощав, с карими глазами, русой бородой и седеющими волосами над высоким лбом, изборожденным морщинами от напряженного мышления. Это был Вильгельм Оранский по прозвищу Молчаливый, один из величайших и благороднейших людей, когда-либо живших на свете, человек, призванный Богом для освобождения Голландии и навеки сокрушивший иго религиозного фанатизма, тяготевшего над тевтонской расой.

   В это майское утро он был глубоко озабочен. В прошлом месяце двое его братьев пали от меча испанцев, и теперь эти испанцы, с которыми он боролся в продолжение многих тяжелых лет, шли на Лейден.

   - Деньги! - бормотал Вильгельм про себя. - Дайте мне денег, и я еще спасу город. На деньги можно выстроить корабли, можно выставить больше людей, купить пороху. Деньги, деньги, деньги... а у меня нет ни дуката! Все ушло до последнего гроша, даже драгоценности матери и посуда с моего стола. Ничего не осталось, и кредита нет.

   В эту минуту в комнату вошел один из секретарей.

   - Вы везде побывали, граф? - спросил принц.

   - Везде, ваше высочество.

   - И результат?

   - Бургомистр ван-де-Верф обещает сделать все от него зависящее, и на него можно положиться. Но денег мало; они все ушли из страны, и вновь их негде достать.

   - Знаю, - со вздохом проговорил Оранский, - не испечешь хлеба из крошек, валяющихся под столом. Расклеена прокламация, приглашающая всех добрых граждан жертвовать и давать взаймы все, что они могут, в этот час нужды?

   - Расклеена, ваше высочество.

   - Благодарю вас, граф. Можете идти, больше нечего делать. Сегодня ночью поедем верхом в Дельфт.

   - Ваше высочество, - заговорил секретарь, - пришли два человека, желающие видеть вас.

   - Известные кому-нибудь люди?

   - Да, ваше высочество, всем известные. Один - Фой ван-Гоорль, выдержавший осаду Гаарлема и бежавший потом оттуда; он сын почтенного бюргера, Дирка ван-Гоорля, которого уморили в тюрьме, а другой - великан-фрис, прозванный Красным Мартином, слуга ван-Гоорля, о подвигах которого ваше высочество уже, вероятно, слыхали. Они вдвоем защищались в литейной башне против сорока или пятидесяти испанцев и побили их изрядное число.

   Принц кивнул головой.

   - Знаю. Красный Мартин - Голиаф и молодец. Что им нужно?

   - Точно не знаю, - сказал секретарь с улыбкой, - но они привезли с собой рыбную тележку: фрис вез ее, впрягшись в дышло, как лошадь, а герр ван-Гоорль подталкивал сзади. Они говорят, что в тележке боевые запасы для службы отечеству.

   - Почему они не отвезли их бургомистру или еще кому-нибудь из властей?

   - Не знаю, ваше высочество, они объявили, что передадут то, что привезли, только вашему высочеству.

   - Уверены вы в этих людях, граф? Вы знаете, - прибавил он, улыбаясь, - мне приходится быть осторожным.

   - Вполне уверен, их многие знают здесь.

   - В таком случае, пришлите их, может быть, они имеют что-нибудь сообщить.

   - Ваше высочество, они желают ввезти и тележку.

   - Пусть ввезут, если она пройдет в дверь, - отвечал принц со вздохом, так как его мысли были далеко от почтенных граждан с их тележкой.

   Большая двойная дверь растворилась, и появился Красный Мартин, не такой, каким он был после осады Гаарлема, а каким был всегда: аккуратно одетый и с бородой еще длиннее и рыжее, чем прежде. В эту минуту он был занят странным делом: через его грудь проходила широкая лошадиная подпруга, прикрепленная к оглоблям, и с помощью нее он вез тележку, покрытую старым парусом. Груз, должно быть, был тяжел, так как, несмотря на всю силу Мартина и помощь Фоя, тоже не слабого, толкавшего тележку сзади, они с трудом перекатили ее колеса через маленький порог при входе в комнату.

   Фой затворил двери; затем тележку вывезли на середину комнаты; здесь Фой остановился и поклонился. Картина была до того странная и необъяснимая, что принц, забыв на минуту свои заботы, рассмеялся.

   - Вам смешно, ваше высочество? - спросил Фой несколько горячо, вспыхнув до корней своих белокурых волос, - но когда вы выслушаете нашу историю, я уверен, вы перестанете смеяться.

   - Мейнгерр Фой ван-Гоорль, - сказал принц серьезно и вежливо, - будьте уверены, что я смеялся не над такими храбрыми людьми, как вы и ваш слуга, Мартин-фрис, над теми людьми, которые могли выдержать натиск испанцев в литейной башне, которые вырвались из Гаарлема и сумели захватить одного из дьяволов армии дона Фредерика. Мне показался смешон ваш экипаж, а не вы. - Он слегка поклонился сначала одному, потом другому.

   - Может быть, его высочество думает, что человек, исполняющий работу осла, и сам должен быть ослом! - проговорил Мартин, и принц снова засмеялся шутке.

   - Ваше высочество, я на минуту попрошу вашего внимания и не по пустому делу, - заговорил Фой. - Ваше высочество, может быть, слыхали о некоем Гендрике Бранте, умершем в тюрьме инквизиции?

   - Вы говорите о золотых дел мастере и банкире, которого считали за богатейшего человека во всех Нидерландах?

   - Да, ваше высочество, о том, чье богатство исчезло.

   - Да, помню, исчезло... Говорили, впрочем, что кто-то из наших соотечественников бежал с этим богатством... - Он снова вопросительно взглянул на парус, покрывавший тележку.

   - Вам передали это совершенно верно, ваше высочество, - продолжал Фой, - Красный Мартин, я и лоцман, убитый впоследствии, увезли богатство Гендрика Бранта с помощью женщины, жившей на островах, тетушки Марты, прозванной Кобылой, и спрятали его в Гаарлемском озере, где и нашли его после нашего бегства из Гаарлема. Если вам будет угодно узнать как, я расскажу вам впоследствии: это длинная история. Эльза Брант была также с нами...

   - Она единственная дочь Гендрика Бранта, стало быть, наследница всего состояния? - перебил принц.

   - Да, ваше высочество, и моя невеста...

   - Я слышал об этой девице и поздравляю вас... Она в Лейдене?

   - Нет, ваше высочество, все ужасы, пережитые ею во время осады Гаарлема, и многое, случившееся с ней лично, подорвали ее физические и нравственные силы, поэтому когда испанцы грозили в первый раз осадой нашему городу, я отправил ее и матушку в Норвич, где они могут спать спокойно.

   - Вы поступили очень предусмотрительно, герр ван-Гоорль, - со вздохом ответил принц, - но сами вы, по-видимому, остались?

   - Да, мы с Мартином подумали, что долг обязывает нас дождаться конца войны. Когда Лейден освободится от испанцев, тогда и мы поедем в Англию, но не раньше.

   - Когда Лейден освободится от испанцев... - Принц снова вздохнул и прибавил: - Оба вы, молодой человек, заслуживаете моего уважения, однако я опасаюсь, что при подобном положении дел, ювфроу в конце концов не будет почивать совершенно беззаботно в Норвиче.

   - Каждый из нас должен нести свою долю бремени, - грустно ответил Фой. - Я буду сражаться, она не будет спать.

   - Я предвидел, что иначе не может рассуждать человек, в свое время и сражавшийся, и не спавший... Будем надеяться, что скоро наступит время, когда вам обоим можно будет отдохнуть вместе... Доканчивайте ваш рассказ.

   - Конец близок. Сегодня утром мы прочли вашу прокламацию на улицах и из нее точно узнали то, о чем слышали прежде: что вы сильно нуждаетесь в деньгах для морской войны и защиты Лейдена. Услыхав, что вы еще в городе и считая вашу прокламацию за призыв и ясное приказание, которых мы ждали, мы привезли вам богатство Гендрика Бранта. Оно в этой тележке.

   Принц поднес руку ко лбу и отступил на шаг.

   - Вы не шутите, Фой ван-Гоорль? - спросил он.

   - Нисколько, уверяю вас.

   - Но постойте, вы не можете распоряжаться этим богатством: оно принадлежит Эльзе Брант.

   - Нет, ваше высочество, я по закону могу распоряжаться им, так как отец мой был назначен Брантом его наследником и душеприказчиком, а я унаследовал его права. Кроме того, хотя известная доля назначена Эльзе, она желает - ее письменное, засвидетельствованное заявление при мне, - чтобы все деньги до последнего дуката пошли на нужды отечества по моему усмотрению. Отец ее, Гендрик Брант, всегда был того мнения, что его состояние в свое время пойдет на пользу его родины. Вот копия завещания, в котором он выражает волю, чтобы мы употребили его деньги "на защиту нашей страны, на борьбу за свободу веры и на уничтожение испанцев, каким же образом и когда - это нам укажет Господь". Передавая мне это завещание, он сказал: "Я уверен, что тысячи и десятки тысяч моих соотечественников будут жить, благословляя золото Гендрика Бранта". Думая так же и в убеждении, что Бог, надоумив его, в свое время укажет и нам свою волю, мы поступали согласно его воле и ради сохранения сокровищ были готовы идти на смерть и пытку. Теперь, как предрек Брант, наступило время, теперь мы понимаем, зачем все так случилось и зачем мы, я и этот человек, остались в живых. Мы предоставляем вам все сокровища в целости, до последнего флорина, не взяв и суммы, завещанной из этого богатства Мартину.

   - Вы шутите! Вы шутите! - повторял принц.

   По знаку Фоя Мартин подошел к тележке и снял парусину, при этом обнаружилось пять покрытых грязью бочонков с маркой Б на каждом из них. Тут же наготове лежали молоток и долото. Положив оглобли тележки на стол, Мартин влез в тележку и несколькими сильными ударами молотка выбил дно первого попавшегося под руку бочонка. Под дном показалась шерсть, Мартин снял ее - не без опасения в душе, как бы не произошло какой-нибудь ошибки, - и затем, не имея терпения дольше ждать, высыпал содержимое бочонка на пол.

   Это оказался бочонок, заключавший драгоценные камни, в которые Брант, предвидя смутное время, постепенно превращал свое крупное недвижимое имущество. Теперь они сверкающим ручьем, переливаясь красными, зелеными, белыми и голубыми огнями, полились из заржавевших от сырости ящиков (кроме драгоценных жемчугов, заключенных в плотно закупоренной медной шкатулочке) и со звоном рассыпались по полу.

   - Кажется, драгоценных камней всего один бочонок, - сказал спокойно Фой, - в других, более тяжелых, золотые монеты. Вот, ваше высочество, опись, сверившись с которой вы можете убедиться, что мы ничего не утаили.

   Но Вильгельм Оранский не слушал его, он смотрел на драгоценности и говорил про себя:

   - Корабельный флот, войско, запасы, средства для подкупа сильных и приобретения помощи, свобода, богатство, счастье для Нидерландов, вырванных из когтей испанцев! Благодарю Тебя, Господи, направившего сердца людей к спасению нашего народа от грозной опасности...

   В приливе радости и облегчения великий принц закрыл лицо руками и заплакал.

  

  

   Таким образом, в ту минуту, когда Лейден был при последнем издыхании, богатство Гендрика Бранта пошло на уплату жалованья солдатам и на постройку флота, который благодаря ниспосланному сильному ветру получал в надлежащее время возможность двинуться по затопленным лугам к стенам Лейдена, и принудил испанцев снять осаду, подписав смертный приговор испанскому владычеству в Голландии. Недаром, стало быть, пролилась кровь предусмотрительного Бранта и Дирка ван-Гоорля, недаром перенесла Эльза на Красной мельнице ужаснейший страх, какой только способна перенести женщина, не напрасно Фой и Мартин оборонялись в литейной башне, в тюрьме и во время осады, не напрасно тетушка Марта, бич испанцев, нашла себе могилу в водах Гаарлемского озера!

   Вероятно, из этого рассказа можно было бы сделать и другие выводы, применимые к нашей настоящей жизни, но предоставляем читателю самому догадываться о них.

  

   Лейден был наконец освобожден; Фой и Мартин вступили с криками радости и с руками, обагренными кровью врагов, в город, на его обезлюдевшие от голода улицы. Испанцы, оставшиеся в живых, бежали из своих затопленных фортов и траншей.

   Место действия переносится из залитой кровью, разоренной, но торжествующей Голландии в спокойный город Норвич, в уютный домик с высокой крышей, недалеко от собора, где уже около года назад поселились Лизбета ван-Гоорль и Эльза Брант. Они благополучно прибыли в Норвич осенью 1573 года, перед самым началом первой осады Лейдена, и прожили здесь двенадцать долгих месяцев, полных страха и тревог.

   Вести или, скорее, слухи о происходившем в Нидерландах по временам достигали до них, даже два раза приходили письма от самого Фоя, но последнее из них пришло уже много недель тому назад, перед самым тем временем, когда железное кольцо осады сомкнулось вокруг Лейдена. В это время Фой и Мартин, как сообщало письмо, находились не в городе, а с принцем Вильгельмом Оранским в Дельфте, занятые снаряжением флота, который строился и вооружался для освобождения города.

   После того долгое время не было никаких известий, и никто не мог сказать, что случилось, хотя ходил ужасный слух, что Лейден взят, разграблен, сожжен, а все его жители перебиты.

   Лизбета и Эльза жили ни в чем не нуждаясь, так как фирма "Мунт и Броун", с которой Дирк вел дела, оказалась честной, и состояние, вверенное ей когда начали собираться тучи, было выгодно помещено ею и приносило хороший доход. Но что могли сделать все удобства жизни для бедных сердец, знавших только один страх!

   Однажды вечером обе женщины сидели в гостиной нижнего этажа или, скорее, Лизбета сидела, так как Эльза стояла возле нее на коленях, положив голову на ручку кресла, и плакала.

   - О, это слишком жестоко... невыносимо! - с рыданием говорила она. - Как вы, матушка, можете быть такой спокойной, когда Фоя, может быть, уже нет в живых?

   - Если сын мой умер, Эльза, то такова воля Божья, и я спокойна, потому что покоряюсь теперь так же, как много лет тому назад, Его воле, а не потому, что я не страдала. Мать так же может чувствовать, как и невеста.

   - Зачем я рассталась с ними! - жаловалась Эльза.

   - Ты сама просилась уехать, дитя мое, что касается меня, то я бы осталась в Лейдене, чтобы пережить там и хорошее, и дурное.

   - Правда, во мне нет мужества; но и он желал этого.

   - Он желал этого - стало быть, все к лучшему, станем терпеливо ждать исхода. Пойдем ужинать.

   Они сели за ужин вдвоем, но стол был накрыт на четверых, как будто ожидались гости. Однако никого приглашенных не оказалось, но такова была фантазия Эльзы.

   - Фой и Мартин могут приехать и рассердиться, если им покажется, что мы вовсе не ждали их, - говорила она.

   И в последние три или четыре месяца на стол всегда ставилось четыре прибора, чему Лизбета не препятствовала: и в ее душе жила надежда, что Фой может вернуться неожиданно.

  

  

   В один такой вечер Фой вернулся, а вместе с ним вернулся и Красный Мартин, перепоясанный своим мечом "Молчание".

   - Послушай! - вдруг сказала Лизбета. - Я слышу шаги сына на лестнице. Должно быть, в конце концов слух матери более чуток, чем слух невесты.

   Но Эльза уже не слушала ее; Эльзу уже держал в своих объятиях Фой, прежний Фой, только несколько возмужавший и с большим шрамом на лбу.

   - Да, - как бы про себя проговорила Лизбета со слабой улыбкой на бледном, все еще красивом лице, - первый поцелуй сына для невесты!

   Через час, два или три - кто считал время в эту ночь, когда столько надо было выслушать и рассказать, - все стали на колени: Лизбета впереди, за ней, рука в руке, Фой и Эльза, а за ними, как охраняющий их великан, Мартин, и Лизбета прочла вечернюю благодарственную молитву.

   "Всемогущий Боже! - начала она мягким, звучным голосом. - Твоя десница взяла у меня через мой грех моего мужа, но вернула мне сына, будущего мужа этой девушки, и теперь для нас, как и для нашего отечества за морем, из мрака отчаяния восходит заря мира. Да будет над нами вовеки Твоя воля, а когда наш час придет, да поддержит нас рука Твоя. За все горькое и сладкое, за зло и добро, за прошедшее и настоящее мы, Твои слуги, прославляем Тебя, благодарим и восхваляем Тебя, Господа наших отцов, творящего над нами Свою волю, памятуя то, что мы забыли, и провидя то, чего еще нет. Благодарим и прославляем Тебя, Господа живых и мертвых, сохранившего нас в продолжение многих ужасных дней до этого радостного часа. Аминь".

   Все повторили за ней: "Благодарим и прославляем Тебя, Господа живых и мертвых. Аминь".

   По окончании молитвы все поднялись с колен, и теперь, когда разлуки и страха уже не существовало, молодые люди прижались друг к другу со всей любовью и надеждой, свойственными их прекрасной юности.

   Лизбета же сидела молча в своем новом доме, вдали от той земли, где она родилась, и ее наболевшее сердце перенеслось к мысли о мертвых.