Хаггард Генри Райдер - Дитя бури

йствий, я пошел прямо на него, заставив его уступить мне дорогу, что ему очень не хотелось делать перед столькими посторонними. Я прошел мимо него, будто он был мне чужой. Как я и ожидал, подобное обращение произвело желаемое действие; после того, как мы прошли мимо друг друга, он повернулся и спросил:

   - Ты меня не узнаешь, Макумазан?

   - Кто зовет меня? - спросил я. - Твое лицо знакомо мне. Как тебя зовут?

   - Ты забыл Садуко? - спросил он печальным голосом.

   - Нет, нет, конечно, нет, - ответил я. - Теперь я тебя узнаю, хотя ты очень изменился с тех пор, как мы вместе охотились и сражались. Я думаю, что это потому, что ты потолстел. Надеюсь, ты здоров, Садуко? Прощай! Я должен вернуться к своим фургонам. Если желаешь меня видеть, можешь меня застать там.

   Садуко казался очень смущенным и не нашелся, что ответить, даже когда Мапута, с которым я шел, и еще некоторые другие громко рассмеялись. Ничто не доставляет зулусам столько удовольствия, как если при них осадить выскочку.

   Два часа спустя, когда садилось солнце, я к своему удивлению увидел подходившего к моему фургону Садуко в сопровождении женщины, в которой я сразу признал его жену Нэнди. На руках она несла грудного ребенка, красивого мальчика. Я встал, поклонился Нэнди и предложил ей свой походный стул, но она подозрительно взглянула на него и предпочла сесть прямо на пол, на манер туземцев. Тогда я сам уселся на стул и только после этого протянул руку Садуко, который на этот раз был скромен и вежлив.

   Мы разговорились, и постепенно Садуко ознакомил меня со списком всех повышений и милостей, которыми угодно было королю осыпать его в течение последнего года. Список был действительно внушительный, и когда Садуко кончил перечислять все награды, он остановился, ожидая, очевидно, моих поздравлений. Но я ограничился только словами:

   - Клянусь небесами, мне очень жаль тебя, Садуко. Сколько врагов ты должен бы нажить за это время. И как высоко тебе придется падать! - Мое замечание заставило Нэнди тихонько засмеяться, и, мне кажется, ее смех еще менее понравился мужу, чем мой сарказм. - Но, - продолжал я, - я вижу, что за это время ты обзавелся ребенком. Вот это лучше всех твоих титулов. Могу я взглянуть на него, инкозазана?

   Нэнди была в восторге, и мы стали любоваться ребенком, которого она, по-видимому, любила больше всего на свете. В то время, как мы осматривали ребенка и болтали, неожиданно подошли к нам Мамина и ее толстый неуклюжий муж Мазапо.

   - О Макумазан, - проговорила Мамина, не замечая никого другого, - как я рада видеть тебя после целого долгого года.

   Я с удивлением уставился на нее и даже разинул рот. Затем я подумал, что, вероятно, она ошиблась и хотела сказать, что не видела меня целую неделю.

   - Двенадцать месяцев, - продолжала она, - и не было ни одного, в течение которого я несколько раз не вспомнила о тебе. Где ты был все это время?

   - Во многих местах, - ответил я, - и, между прочим, в Черном ущелье, где я посетил карлика Зикали и потерял там свое зеркало.

   - У нианги Зикали? Как часто мне хотелось видеть его! Но, конечно, я не могу пойти к нему - говорят, что он не принимает ни одной женщины!

   - Не знаю, - ответил я, - но ты можешь попробовать. Может быть, для тебя он сделает исключение?

   - Я попробую, Макумазан, - прошептала она, а я замолчал, подавленный ее лживостью.

   Придя немного в себя, я услышал, как Мамина горячо приветствовала Садуко и поздравила его с возвышением, которое, по ее словам, она всегда предвидела. Садуко был тоже, по-видимому, огорошен; он ничего не ответил, но я заметил, что он не мог отвести глаз от прекрасного лица Мамины. Но затем он будто в первый раз заметил Мазапо и тотчас весь изменился. Лицо его приняло гордое и даже страшное выражение. На приветствие Мазапо Садуко повернулся и сказал: - Как, предводитель амакобов, ты приветствуешь "подлого человека и паршивую гиену"? Почему же ты это делаешь? Не потому ли, что "подлый человек" сделался знатным и богатым и что "паршивая гиена" надела на тебя тигровую шкуру?.

   И он взглянул на него такими страшными глазами, как настоящий тигр.

   Я не мог уловить ответа Мазапо. Пробормотав какие-то невнятные слова, он повернулся, чтобы уйти, и при этом - совершенно неумышленно, я уверен - задел Нэнди и свалил ее ребенка. Ребенок выпал из ее рук и ударился головкой о камень довольно сильно, так что показалась кровь.

   Садуко подскочил к нему и ударил его изо всех сил по спине маленькой палкой, которую он держал в руке. На минуту Мазапо остановился, и я подумал, что он набросится на Садуко. Но если первоначально у него и было такое намерение, то потом он передумал и, не сказав ни слова, ушел и исчез в вечерних сумерках. Мамина громко рассмеялась.

   - Пфф! Мой муж большой и толстый, но не храбрый, - сказала она. - Но я не думаю, чтобы он умышленно хотел толкнуть тебя, женщина.

   - Ты это мне говоришь, жена Мазапо? - спросила Нэнди, поднявшись с земли и взяв на руки ушибленного ребенка. - Если так, то меня зовут инкозазана Нэнди, дочь Черного Владыки и жена предводителя Садуко.

   - Прости меня, - смиренно ответила Мамина. - Я не знала, кто ты, инкозазана.

   - Предположим, так, жена Мазапо. Макумазан, дай мне, пожалуйста, воды, чтобы обмыть головку моего ребенка.

   Вода была принесена, и ребенок скоро успокоился, так как оказалось, что он отделался только царапиной. Нэнди поблагодарила меня и ушла домой, с улыбкой сказав мужу, что нет надобности ее провожать, так как у ворот краля ее ожидали слуги. Садуко остался, и Мамина тоже. Он долго говорил со мной, потому что ему было много что рассказывать мне, но я все время чувствовал, что сердце его было с Маминой, которая сидела тут же, таинственно улыбаясь и только время от времени вставляя какое-нибудь слово.

   Наконец она встала и со вздохом сказала, что должна вернуться в лагерь амазомов, к своему мужу. Было уже совсем темно, но временами небо освещалось молнией, так как надвигалась гроза. Как я и ожидал, Садуко тоже встал, сказав, что придет ко мне завтра. Он ушел с Маминой, и шел он, как во сне.

   Несколько минут спустя мне пришлось выйти из фургона, чтобы пойти посмотреть одного из волов, который в тот день выказывал признаки какой-то болезни, а потому из предосторожности был привязан в некотором отдалении. По привычке охотника я двигался тихо и бесшумно. Как раз когда я достиг кустов мимозы, за которыми был привязан вол, широкая молния ярко осветила все кругом, и я увидел Садуко, державшего в своих объятиях Мамину и страстно целовавшего ее.

   Я повернулся и пошел обратно к фургонам еще тише и бесшумнее.

  

   После этих событий некоторое время все было спокойно и тихо. Я посетил хижины Садуко - очень красивые, - вокруг которых сидело много воинов из его племени, которые, казалось, были очень рады увидеть меня. Здесь я узнал от Нэнди, что с ребенком ничего не сталось от ушиба. От Садуко же я узнал, что он помирился с Мазапо и даже извинился перед ним, так как убедился, что он не имел намерения оскорбить его жену, а толкнул ее случайно. Садуко прибавил, что теперь они с Мазапо друзья, что для Мазапо, которого король не имел причины любить, было очень важно. Я сказал, что рад слышать это, и отправился к Мазапо и Мамине, встретивших меня с восторгом.

   Здесь я с удовольствием заметил, что супруги были, по-видимому, в лучших отношениях между собой, чем прежде. Даже в двух случаях Мамина обратилась к мужу с очень нежными словами и была к нему очень внимательна. Мазапо тоже был в хорошем настроении по той причине, как он мне сказал, что ссора между ним и Садуко прекратилась и примирение их было закреплено обменом подарками. Он прибавил, что очень рад этому ввиду того, что Садуко был теперь одним из самых могущественных людей в стране и мог ему сильно повредить, если бы захотел. Дружба с Садуко была особенно важна ему потому, что в последнее время какой-то тайный его враг пустил про него слух, что он враждебно относится к королевскому дому и занимается колдовством. Садуко же, в доказательство своей дружбы, обещал раскрыть эту клевету и наказать виновника.

   Я поздравил Мазапо, но ушел, погруженный в размышления. Что назревала трагедия, в этом я был уверен. Погода была слишком тихая, чтобы она могла долго продержаться. Это было затишье перед бурей.

   Но что я мог сделать? Сказать Мазапо, что я видел, как его жену целовал посторонний мужчина? Это было не мое дело; это дело Мазапо следить за поведением жены. Да они оба и отрицали бы это, а свидетелей у меня не было. Сказать ему, что примирение Садуко не было искренним и что он должен быть настороже? Но мог ли я знать, было ли оно искреннее или неискреннее? Может быть, это входило в план Садуко - подружиться с Мазапо, и если бы я вмешался, то нажил бы себе только врагов.

   Пойти к Панде и поверить ему мои подозрения? Но он был так занят важными делами, что не выслушал бы меня или высмеял, что я тревожусь из-за таких пустяков. Нет, мне оставалось только выжидать событий. Весьма возможно, в конце концов, что я ошибался и что все само собой образуется, как это часто случается.

   Между тем смотр племенам был в полном ходу. У меня было много своего дела - нужно было ковать железо, пока горячо. Скопление народа в Нодвенгу было так велико, что в одну неделю я распродал два фургона, которые были нагружены материей, бусами, ножами и тому подобными товарами. Цены я получал отличные, потому что покупатели перебивали товар друг у друга, и в короткое время я набрал целое стадо скота и большое количество слоновой кости. Все это я отправил в Наталь вместе с одним из моих фургонов, а сам остался с другим фургоном, частью по просьбе Панды, который время от времени обращался ко мне за советом по различным вопросам.

   Много любопытного было в то время в Нодвенгу. Никто не был уверен, что в любую минуту не вспыхнет гражданская война между Сетевайо и Умбелази, потому что вооруженные силы обеих партий были налицо.

   Однако временно междоусобица была отсрочена. Умбелази, под предлогом болезни, держался в стороне и не показывался, предоставляя Садуко и некоторым другим своим приверженцам соблюдать его интересы. Король не разрешил также враждующим племенам пребывать в городе в одно и то же время. Таким образом, эта туча прошла мимо к всеобщему удовлетворению, в особенности короля Панды. Но иначе обстояло дело с тучей, нависшей над героями этого рассказа.

   По мере того, как племена прибывали в королевскую резиденцию, им производили смотр и отсылали обратно, так как было невозможно кормить такое количество людей, которое набралось бы, если бы они все остались. Таким образом амазомы, прибывшие одними из первых, скоро покинули город. Но по какой-то причине, которой я так никогда и не узнал и которую разве только Мамина могла бы объяснить, Мазапо, Мамина и несколько его детей и старшин остались здесь.

   И вдруг начало происходить нечто странное. Различные лица неожиданно заболевали, и некоторые из них внезапно умерли. Вскоре было замечено, что все эти лица или жили вблизи лагеря Мазапо, или когда-то были с ним в плохих отношениях. Затем сам Садуко захворал или представился больным. Во всяком случае, он исчез на три дня, и когда он снова появился, то был очень грустен, хотя я не мог заметить, что он похудел или ослабел.

   Оправившись от своей болезни, Садуко устроил пир, к которому было заколото несколько быков. Я присутствовал на этом пиру или, вернее, в конце его, так как я не охотник до туземных пиршеств и явился только, чтобы принести свои поздравления Садуко. Когда пир подходил к концу, Садуко послал за Нэнди, желая, верно, похвастаться перед своими друзьями, что у него жена из королевской семьи.

   Нэнди явилась, неся на руках ребенка, с которым она никогда не расставалась. Она стала обходить гостей и каждому из них говорила несколько приветливых слов. Наконец она подошла к Мазапо, основательно уже выпившему, и стала говорить с ним дольше, чем с другими. В ту минуту мне пришло в голову, что она хотела показать ему, что не сердится на него за недавнее происшествие и разделяет примирительную тактику своего мужа.

   Мазапо постарался по-своему ответить на ее любезность. Встав с трудом и покачиваясь своим жирным, грузным туловищем, он похвалил пиршество, приготовленное в ее доме. Затем взгляд его упал на ребенка и он стал восхищаться его красотой и здоровьем. Негодующий шепот других гостей остановил его дифирамбы - туземцы считают, что восхваление ребенка приносит ему несчастье. У них есть даже особое название для таких лиц - "умтакати", или чародей, который может "сглазить" ребенка и навлечь на него беду. Я слышал, как несколько раз это слово было шепотом произнесено гостями. Но пьяный Мазапо ничего не замечал. Не удовольствовавшись таким серьезным нарушением обычая, он выхватил ребенка из рук матери и начал его целовать своими толстыми губами.

   Нэнди потянула ребенка к себе и воскликнула:

   - Разве ты хочешь навлечь смерть на моего сына, о предводитель амазомов?

   Затем, повернувшись, она покинула пирующих, которые все вдруг притихли.

   Я увидел, как Садуко от бешенства и страха прикусил губы, и вспомнил, что Мазапо считали колдуном. Поэтому, опасаясь каких-нибудь неприятных последствий, я воспользовался наступившей тишиной, чтобы пожелать всей компании спокойной ночи, и удалился в свой лагерь.

   Не знаю, что случилось после моего ухода, но на следующее утро до рассвета меня разбудил мой слуга Скауль. Оказалось, что пришел гонец от Садуко с просьбой немедленно прийти к нему и принести "лекарства белых", так как ребенок сильно захворал. Конечно, я встал и пошел, захватив с собой ипекакуану и другие лекарства, которые я считал пригодными для лечения детских болезней.

   Около хижины меня ожидал сам Садуко, и я сразу увидел, что он был сильно расстроен.

   - В чем дело? - спросил я.

   - О Макумазан! - ответил он, - этот пес Мазапо сглазил моего мальчика, и он умрет, если ты не спасешь его.

   - Глупости! - сказал я. - Если ребенок болен, то это от какой-нибудь естественной причины.

   - Войди и посмотри сам, - ответил он.

   Я вошел в большую хижину, где застал Нэнди и нескольких женщин, а также туземца-врача. Нэнди сидела на полу и была похожа на каменное изваяние печали. Она не произнесла ни звука и только пальцем указала на ребенка, лежавшего на циновке перед ней.

   Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что ребенок умирал от какой-то неизвестной болезни. Его темное тельце было покрыто красными пятнами, а личико было искривлено судорогами. Я приказал женщинам подогреть воду, предполагая, что это род судорог, при которых горячая вода будет полезна. Но раньше чем поспела ванна, младенец испустил жалобный стон и умер.

   При виде мертвого ребенка Нэнди заговорила в первый раз.

   - Колдун хорошо исполнил свое дело, - сказала она и в отчаянии бросилась на пол, лицом вниз.

   Я не знал, что ответить, и вышел в сопровождении Садуко.

   - Что убило моего сына, Макумазан? - спросил он глухим голосом, и слезы потекли по его лицу.

   - Не знаю, - ответил я. - Будь он старше, я подумал бы, что он съел что-нибудь ядовитое, но в его возрасте это невозможно.

   - Нет, Макумазан, возможно! Колдун отравил его своим дыханием - ты сам видел, как он поцеловал его. Ноя отомщу за его смерть!

   - Садуко! - воскликнул я. - Не будь несправедлив! Есть много болезней, которых я не знаю, так как я не настоящий врач, и, возможно, что одна из них убила твоего сына.

   - Я не хочу быть несправедливым, Макумазан. Ребенок умер от колдовства подобно другим в этом городе, но, может быть, злодей не тот, кого я подозреваю. Но это уже дело "испытания" найти его. - И с этими словами он повернулся и ушел.

   На следующий день Мазапо был предан суду советников, на котором председательствовал сам король, что было весьма необычно и показывало, как сильно он интересовался этим делом.

   Я был вызван в суд в качестве свидетеля и, конечно, ограничился лишь ответом на заданные мне вопросы. В сущности их было только два. Что произошло у моих фургонов, когда Мазапо уронил ребенка и Садуко ударил его, и что я видел на пиру у Садуко, когда Мазапо поцеловал ребенка? В нескольких словах я рассказал им, как мог, стараясь доказать, что толкнул Мазапо жену Садуко случайно, а что на пиру он был пьян. Дав свои показания, я встал, чтобы уйти, но Панда остановил меня и просил описать вид ребенка, когда меня позвали дать ему лекарство.

   Я описал с возможной точностью и видел, что мой отчет произвел большое впечатление на судей. Затем Панда спросил меня, видел ли я подобный случай, на что я должен был ответить:

   - Нет, не видел.

   После этого суд удалился на совещание, а когда нас снова позвали, король ознакомил нас со своим решением.

   - Были доказаны факты, - сказал он, - которые могли вызвать враждебное отношение Мазапо к Садуко, ударившего его палкой. Поэтому хотя и состоялось примирение, но могла быть причина для мести. Ребенок умер от неизвестной болезни, но болезнь эта похожа на ту, от которой умерли в недавнее время некоторые другие лица, которые имели отношение к Мазапо. Все это представляет сильные улики против Мазапо.

   Однако суд не хочет осуждать без полного доказательства его виновности. Поэтому они решили обратиться к содействию какого-нибудь известного нианги, такого, который живет далеко и не знает обстоятельств этого дела. На ком остановить выбор, еще не было решено. Вторичный разбор дела был отложен по решении этого вопроса и до приезда нианги, а до тех пор Мазапо должен был содержаться в строгом заключении. В конце король обратился ко мне с просьбой от имени суда остаться в городе до окончательного решения этого дела.

   Мазапо увели в весьма удрученном состоянии, а мы все разошлись.

   Неделю спустя я получил приглашение явиться на публичное "испытание". Я пошел, раздумывая, какого ниангу выбрали для этой варварской кровавой церемонии. Идти мне пришлось недалеко, так как для "испытания" было выбрано то большое открытое место перед главными городскими воротами, которое примыкало к долине, в которой я остановился. При моем приближении я увидел большое скопление народа, тесными рядами столпившегося вокруг небольшого овального пространства, ненамного большего, чем партер в театре. В первом ряду этого овала сидели виднейшие граждане, мужчины и женщины, и среди них я заметил Садуко, Мазапо, Мамину и других.

   Меня тоже провели в первый ряд, и едва я уселся на свой походный стул, принесенный Скаулем, как из городских ворот вышел Панда в сопровождении членов совета. Толпа приветствовала его громкими криками. Когда крики замерли, Панда заговорил среди глубокой тишины.

   - Приведите сюда ниангу. Пусть "испытание" начинается. Наступила долгая пауза, а затем в открытых воротах показалась одинокая фигура, в которой на первый взгляд даже трудно было признать человека - фигура карлика с огромной головой, с которой свешивались длинные седые космы.

   Это был не кто иной, как Зикали.

   Он шел никем не сопровождаемый и, за исключением повязки, был совершенно голый. На нем не было даже обычных украшений, отличающих людей его профессии. Странной походкой, переваливаясь как жаба, прошел он мимо советников в открытое пространство круга. Остановившись здесь, он медленно обвел вокруг себя своими глубоко впавшими глазами, пока, наконец, его взор не упал на короля.

   - Чего ты хочешь от меня, сын Сензангакона? - спросил он. - Много лет прошло с тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз. Для чего ты меня вытащил из моей хижины, меня, который только два раза посещал краль королей зулусов с тех пор, как Лютый Владыка (Чака) вступил на престол: первый раз, когда тот, который правил до тебя, разбил буров, и второй раз, когда меня привели, чтобы на моих глазах убить всех моих оставшихся в живых сородичей, потомков царского рода Дуандуи? Призвал ли ты меня сюда, чтобы и меня отправить вслед за ними в небытие, о сын Сензангакона? Я готов, но перед тем я кое-что тебе скажу, что тебе не понравится.

   Его низкий раскатистый голос гулко раздавался в тишине, и все замерли в ожидании ответа короля. Я видел, что все они боялись этого человека, даже Панда чувствовал перед ним страх и беспокойно ерзал на скамейке.

   Наконец он заговорил:

   - Нет, Зикали. Кто захотел бы тронуть самого мудрого и самого старого человека во всей стране, того, кто был уже стар, когда родились наши деды? Нет, твоя жизнь в безопасности. Сам Лютый Владыка не посмел посягнуть на нее, хотя ты был его врагом и он ненавидел тебя. Что же касается причины, для чего тебя привели сюда, то скажи ее нам сам, о Зикали. Нам ли обучать тебя мудрости?

   Карлик разразился своим громким жутким смехом.

   - Значит, род Сензангакона признает, наконец, что я обладаю мудростью? Когда все свершится, тогда убедятся все в моей мудрости.

   И он снова зловеще засмеялся, а затем, как бы опасаясь, что его заставят объяснить его слова, поспешно продолжал:

   - А где же плата? Где плата? Или король так беден и думает, что старый нианга будет отгадывать даром?

   Панда сделал знак рукой, и в круг пригнали десять великолепных телок, которых, вероятно, где-то держали наготове.

   - Неважный скот, - презрительно заметил Зикали, - в сравнении с тем скотом, который мы выращивали до правления Сензангакона. - Это замечание вызвало у толпы громкие возгласы удивления. - Но делать нечего, нужно мириться с ними, какие они есть. Отведите их в мой краль и прибавьте еще быка!

   Скот увели, и старый карлик сел на корточки и уставился в землю, как большая черная жаба. Он сидел неподвижно минут десять, и я, пристально наблюдавший за ним, стал чувствовать себя как бы в гипнозе.

   Наконец он поднял голову, откинув назад свои седые космы и сказал:

   - Я вижу много вещей в пыли. О да, пыль оживает... она оживает и говорит мне многое...

   Он встал и, шагая то в одну, то в другую сторону, осматривал внимательно пыль. Затем он сунул руку в висевшую на его плечах сумку и вытащил из нее высохший человеческий палец, на котором ноготь был такой красный, будто был выкрашен краской. При виде его толпа содрогнулась.

   - Будь умен, о палец той, которую я любил больше всего, - сказал он. - Будь умен и напиши в пыли так, как Макумазан умеет писать и как мы, из рода Дуандуи, писали до того, как мы сделались рабами и должны были склониться перед зулусами. Будь умен, дорогой палец, некогда ласкавший меня, и напиши то, что угодно узнать ныне дому Сензангакона.

   Он нагнулся и в трех различных местах сделал мертвым пальцем какие-то знаки в пыли, мне показалось, что он начертил кружки и точки.

   - Благодарю тебя, дорогой палец. Теперь спи, спи, ты свое дело сделал. - И он медленно завернул реликвию в какую-то мягкую материю и положил обратно в сумку.

   Затем он стал изучать первые знаки и спросил:

   - Для чего я здесь? Желает ли тот, кто сидит на троне, узнать, как долго ему царствовать?

   Внутренний круг зрителей, который при таких "испытаниях" исполняет роль хора, посмотрел на короля и, видя, что он энергично покачал головой, вытянули вперед правые руки, держа большой палец книзу, и произнесли все зараз тихим голосом:

   - Изва! (то есть "Мы слушаем вас").

   Зикали подошвой ноги затоптал ряд знаков, сделанных пальцем.

   - Хорошо, - сказал он. - Сидящий на троне не желает знать, сколько времени ему осталось царствовать, а потому пыль не покажет мне это.

   Затем он подошел к следующему ряду знаков и принялся их изучать.

   - Желает ли сын Сензангакона узнать, какой из его сыновей останется в живых, а какой умрет? Какой из них будет царствовать после его смерти?

   Громкие крики "Изва!" вырвались у толпы, потому что в то время, о котором я пишу, ни один вопрос не интересовал так сильно зулусов, как этот.

   Но снова Панда энергично потряс головой, и послушный хор таким же способом, как и в первый раз, отрицательно ответил на вопрос.

   Зикали затоптал второй ряд знаков, приговаривая:

   - Народ желает знать, но великие мира сего боятся, а потому пыль не скажет, кто в грядущие дни будет королем, а кто достанется на съедение шакалам и ястребам.

   Эти слова, предвещавшие кровопролитие и гражданскую войну и произнесенные диким, жалобным голосом, заставили всех, включая и меня, ахнуть и содрогнуться. Король соскочил со своей скамейки, как бы желая положить конец таким предсказаниям. Но затем, как это всегда с ним бывало, он передумал и снова сел. Зикали, не обращая ни на что внимания, подошел к третьему ряду знаков и стал расшифровывать их.

   - Кажется, - сказал он, - что меня потревожили из моего Черного ущелья из-за маленького, ничтожного дела, для которого можно было бы позвать любого ниангу. Но все равно, я принял плату, и я хочу заработать ее, я думал, что меня привели сюда говорить о больших делах, как, например, о смерти королевских сыновей и о будущей судьбе зулусского народа... Желательно ли, чтобы мой дух раскрыл правду относительно колдовства в городе Нодвенгу?

   - Изва! - утвердительно закричал хор громким голосом. Зикали закивал своей огромной головой и, казалось, говорил с

   пылью, время от времени дожидаясь ответа.

   - Хорошо, - сказал он, - их много, колдунов, и пыль мне назвала их всех. О, их очень много. - И он обвел глазами зрителей. - Их так много, что если бы я их всех назвал, то гиены наелись бы сегодня ночью досыта.

   Толпа зашевелилась и стала проявлять признаки обуявшего ее страха.

   Зикали снова посмотрел вниз на пыль и склонил голову набок, как бы прислушиваясь:

   - Но что ты говоришь, что ты говоришь? Громче говори! Ты ведь знаешь, что я немного туг на ухо. О, теперь я понял... Дело еще ничтожнее, чем я думал. Хотят узнать только об одном колдуне...

   - Изва! (громко).

   - Только о нескольких случаях смерти и о болезни.

   - Изва!

   - Даже только об одном смертном случае.

   - Изва!!! (очень громко).

   - А! Значит, желают узнать об одной смерти... Мужчины?

   - Изва! (очень холодно).

   - Женщины!

   - Изва! (еще холоднее).

   - Значит, ребенка? Так, так, ребенка. Мальчика, я думаю? Ведь ты сказала, что это был мальчик, о пыль?

   - Изва!!! (очень громко).

   - Простой ребенок? Сын неизвестных родителей?

   - Изва! (очень тихо).

   - Сын знатных родителей? О пыль, я слышу, я слышу!.. Это был ребенок, в котором текла кровь отца зулусов, кровь Сензангакона, кровь Лютого Владыки, кровь Панды.

   Он остановился, а хор и вся многотысячная толпа слились в одном могучем крике "Изва!", усиливая впечатление могучим движением вытянутых вперед рук.

   Затем снова наступила тишина, во вроме которой Зикали затоптал все оставшиеся знаки, приговаривая:

   - Благодарю тебя, о пыль, хотя мне жаль, что я тебя потревожил из-за пустяка. Так, так, - продолжал он, - умерло царственное дитя, и думают, что его околдовали. Узнаем, умер ли он из-за колдовства или обычной смертью, как умирают другие... Что? Здесь знак, который я оставил. Смотрите! Он делается красным, он покрывается красными пятнами. Ребенок умер с судорожно искривленным лицом.

   - Изва! Изва! Изва! (все громче и громче).

   - Эта смерть не была естественна. Но было ли это колдовство или яд? И то и другое, я думаю, и то и другое. Чье это было дитя? Это не был ребенок королевского сына... Тише, народ, тише; я не нуждаюсь в вашей помощи. Нет, не сына, значит, ребенок королевской дочери. - Он повернулся и обвел глазами вокруг себя, пока взгляд его не упал на группу женщин, среди которых сидела Нэнди, одетая совершенно просто, без всяких украшений.

   - Дочери, дочери... - Он подошел к группе женщин. - Здесь все простые женщины, и однако... однако я чувствую запах крови Сензангакона.

   Он повел носом, как это делают собаки, обнюхивая воздух и все ближе подходя к Нэнди, пока, наконец, не засмеялся и не указал на нее пальцем.

   - Это твое дитя умерло, королевна, но имени твоего я не знаю. Твой первенец, которого ты любила больше своего собственного сердца.

   Нэнди вскочила.

   - Да, да, нианга! - закричала она. - Я королевская дочь Нэнди, и он был моим первенцем, которого я любила больше собственного сердца.

   - Ха-ха! - засмеялся Зикали. - Пыль, ты не налгала мне. Дух мой, ты не налгал мне. Но теперь скажи мне, пыль, и скажи мне, дух мой, кто убил этого ребенка?

   Он начал бродить по кругу - безобразный карлик, весь покрытый серой пылью, сквозь которую в некоторых местах проглядывали полосы черной кожи.

   Вскоре он остановился против меня и стал снова поводить носом и обнюхивать воздух, как он это делал перед Нэнди.

   - А! А! Макумазан! - сказал он. - Ты имеешь какое-то отношение к этому делу!

   При этих словах вся толпа насторожила уши. Я знал, что положение мое опасное, и, охваченный страхом и гневом, вскочил со стула.

   - Колдун! Или как ты там себя называешь, - крикнул я громким голосом, - если ты хочешь этим доказать, что я убил ребенка Нэнди, то ты лжешь!

   - Нет, нет, Макумазан! - ответил он. - Но ты пытался спасти его, и таким образом ты имел отношение к этому делу, разве это не так? Кроме того, я думаю, что ты, который так же мудр, как и я, знаешь, кто убил его. Ты не хочешь мне сказать, Макумазан, кто убил? Нет? Тогда я сам должен найти преступника. Будь спокоен. Разве вся страна не знает, что руки твои чисты, как твое сердце?

   И к моему большому облегчению он прошел мимо среди одобрительного шепота, так как зулусы любили меня. Он ходил все кругом и кругом и, к моему удивлению, он прошел мимо Мамины и Мазапо, не обратив на них особого внимания. Мне показалось только, что он обменялся с Маминой быстрым, многозначительным взглядом. Любопытно было наблюдать за его продвижением: по мере того, как он шел, те, кто находились впереди него, шарахались от страха в сторону и снова справлялись, как только он проходил мимо. Так рожь ложится от порыва ветра и снова поднимается, когда ветер проходит.

   Наконец он кончил бродить и вернулся к своему месту, видимо, сбитый с толку.

   - У тебя в крале столько колдунов, король, - сказал он, обращаясь к Панде, - что трудно сказать, какой из них совершил преступление. Легче было бы раскрыть какое-нибудь большое дело. Но я взял от тебя вперед плату и должен ее заслужить. Пыль, ты нема. Может быть, о дух мой, скажешь мне это? - И, наклонив голову вбок, он повернул ухо кверху, сделал вид, что прислушивается, а затем произнес странным, деловым тоном:

   - А, благодарю тебя, дух мой. Твой внук, о король, убит одним из членов дома Мазапо, предводителя амазомов и твоего врага.

   Толпа одобрительно загудела, потому что все считали Мазапо виновным.

   Когда шум умолк, Панда заговорил:

   - Семья Мазапо большая. У него несколько жен и много детей. Недостаточно указать семью, потому что я не такой, как те, кто правил до меня, и не хочу убивать невинных вместе с виновными. Скажи нам, о Зикали, кто из семьи Мазапо совершил это преступление?

   - В этом весь вопрос, - проворчал Зикали. - Я знаю только, что оно было совершено путем отравления, и я чувствую яд. Он здесь.

   Затем он подошел к месту, где сидела Мамина, и закричал:

   - Схватите эту женщину и обыщите ее волосы!

   Стоявшие наготове палачи прыгнули вперед, но Мамина сделала им рукой знак отойти.

   - Друзья, - сказала она с легким смехом, - нет надобности трогать меня. - И, поднявшись с места, она шагнула на середину круга. Здесь, несколькими быстрыми движениями рук, она скинула сперва свой плащ, затем повязку с бедер и, наконец, сетку, сдерживавшую ее длинные волосы, и предстала перед толпой во всей своей нагой красоте.

   - А теперь, - сказала она, - пусть женщины придут и обыщут меня и мою одежду и посмотрят, спрятан ли где-нибудь у меня яд.

   Две старые женщины вышли из толпы зрителей - не знаю, кто послал их - и произвели тщательный обыск, но ничего не нашли. Мамина, пожав плечами, оделась и вернулась на свое место.

   Зикали казался рассерженным. Он затопал своей огромной ступней, потряс своими седыми космами и воскликнул:

   - Неужели мудрость моя потерпит поражение в таком пустяковом деле? Пусть кто-нибудь из вас завяжет мне глаза.

   Из толпы вышел Мапута и завязал ему глаза, как мне казалось, туго и хорошо. Зикали покружился сперва в одну сторону, затем в другую и, громко воскликнув: "Веди меня, дух мой!", зашагал вперед зигзагами, протягивая вперед руки, как слепой. Сперва он пошел направо, потом налево, а затем прямо вперед и наконец, к моему удивлению, подошел к тому месту, где сидел Мазапо, и, протянув свои большие руки, ощупью схватил плащ, которым Мазапо был покрыт, и быстрым движением сорвал его с него.

   - Обыщите! - закричал он, бросая плащ на землю. Одна из женщин принялась обыскивать, и вскоре у нее вырвался возглас удивления: из меха плаща она вытащила крошечный мешочек, который, казалось, был сделан из рыбьего пузыря. Она передала его Зикали, снявшего уже повязку со своих глаз.

   Он посмотрел на мешочек и дал его Мапуте со словами:

   - Здесь яд... здесь яд, но кто дал его, я не знаю. Я устал! Пустите меня.

   Никто не задерживал его, и он вышел из краля. Солдаты схватили Мазапо в то время, как многотысячная толпа с остервенением ревела:

   - Смерть Мазапо!

   Мазапо вскочил и, подбежав к тому месту, где сидел король, бросился на колени, уверяя в своей невиновности и умоляя о пощаде. Так как вся эта история с "испытанием" казалась мне очень подозрительной, то я рискнул встать и тоже сказать свое слово.

   - О король, - сказал я, - я знал этого человека в прошлом, а потому прошу за него перед тобой. Как этот порошок попал в его плащ, я не знаю, но, может быть, это не яд, а безвредная пыль.

   - Да, это просто порошок, который я употребляю для желудка! - воскликнул Мазапо, который от страха не знал, что говорит.

   - А, так ты занимаешься медициной! - вскричал Панда. - Значит, никто не подсунул этого порошка в твой плащ.

   Мазапо начал что-то объяснять, но слова его были заглушены ревом толпы:

   - Смерть Мазапо!

   Панда поднял руку, и снова водворилась тишина.

   - Принесите чашку молока, - приказал Панда.

   Молоко было принесено, и король приказал всыпать в него порошок.

   - Теперь, Макумазан, - обратился ко мне Панда, - если ты все еще считаешь этого человека невиновным, выпей это молоко.

   - Я не люблю молока, о король, - ответил я, качая головой, и все слышавшие мой ответ рассмеялись.

   - Не выпьет ли молоко жена виновного Мамина? - спросил Панда.

   Она тоже покачала головой и сказала:

   - О король, я не пью молока, смешанного с пылью.

   В эту минуту случайно забрела в круг тощая белая собака, одна из тех бездомных дворняжек, которые бродят вокруг кралей и питаются падалью. Панда сделал знак рукой, и один из слуг поставил деревянную чашу с молоком перед голодной собакой. Собака с жадностью вылакала все молоко, и как только она слизала последнюю каплю, слуга накинул ей вокруг шеи петлю из кожаного ремня и крепко придерживал ее.

   Все глаза были устремлены на собаку. Не прошло и нескольких минут, как животное испустило протяжный меланхолический вой, который пронизал меня насквозь, потому что я понял, что это был смертный приговор Мазапо. Затем собака стала царапать землю и пена выступила у нее изо рта. Догадываясь, что произойдет дальше, я встал, поклонился королю и направился в мой лагерь, который, как известно, был расположен в маленькой долине. Толпа так напряженно следила за собакой, что и не заметила моего ухода. Скауль рассказал мне потом, что бедное животное мучилось еще минут десять и что перед смертью у него появились красные пятна подобно тем, какие я видел на ребенке Садуко, а умерла она в страшных судорогах.

   Я достиг своего лагеря, закурил трубку и, чтобы как-нибудь отвлечь свои мысли, принялся делать подсчеты в своей записной книжке. Внезапно я услышал адский шум. Подняв голову, я увидел Мазапо, бегущего по направлению ко мне с быстротой, какую нельзя было ожидать от такого толстяка. За ним гнались свирепого вида палачи, а позади бежала озверевшая толпа.

   - Смерть преступнику! - неслись дикие крики.

   Мазапо добежал до меня. Он бросился передо мною на колени и пролепетал задыхающимся голосом:

   - Спаси меня, Макумазан. Я невинен. Это Мамина, колдунья! Мамина...

   Но это были последние его слова. Палачи набросились на него, как собаки на оленя, и потащили его от меня. Я отвернулся и закрыл глаза рукой.

  

   На следующее утро я покинул Нодвенгу, не попрощавшись ни с кем. Последние события так повлияли на меня, что я жаждал перемены обстановки. Скауль и один из моих охотников, однако, остались, чтобы собрать скот, который мне еще причитался.

   Спустя месяц они догнали меня в Натале, приведя с собою скот, и рассказали, что Мамина, вдова Мазапо, вошла в дом Садуко в качестве второй жены. На мой вопрос они добавили, что, по слухам, Нэнди неодобрительно отнеслась к выбору своего мужа, считая, что Мамина не принесет ему счастья. Но Садуко казался таким влюбленным в Мамину, что Нэнди подавила все свои возражения и на вопрос Панды, дает ли она свое согласие, ответила, что хотя она и желала бы для Садуко другую жену, которая не была бы причастна к колдуну, убившему ее ребенка, однако она согласна принять Мамину как сестру и сумеет указать ей ее место.

  

   Прошло около полутора лет, и снова я очутился в стране зулусов. В полтора года многое изглаживается из памяти, а потому понятно, что за это время я более или менее забыл много подробностей "дела Мамины", как я его называл. Но все эти подробности живо воскресли в моей памяти, когда первое лицо, которое я встретил - в некотором расстоянии от краля Умбези, - была сама прекрасная Мамина. Она сидела под дикой смоковницей, обмахиваясь большим пальмовым листом, и выглядела так же обворожительно, как всегда - наружность ее нисколько не изменилась.

   Я спрыгнул с козел фургона и приветствовал ее.

   - Доброе утро, Макумазан, - сказала она. - Сердце мое радуется при виде тебя.

   - Здравствуй, Мамина, - ответил я просто, без всякого упоминания о своем сердце. Затем я прибавил, взглянув на нее: - Правда ли, что у тебя новый муж?

   - Да, Макумазан, мой прежний возлюбленный сделался теперь моим мужем. Ты знаешь, о ком я говорю - о Садуко. После смерти этого злодея Мазапо он не давал мне покоя, и король, а также Нэнди очень просили меня, и я согласилась. Да и, собственно говоря, мне казалось, что Садуко представлял выгодную партию.

   Я шел с ней рядом, так как фургоны пошли вперед к месту старой стоянки.

   Я остановился и взглянул на нее.

   - Тебе казалось? - переспросил я. - Что ты хочешь сказать этим? Разве ты несчастлива?

   - Не совсем, Макумазан, - ответила она, передернув плечами. - Садуко очень любит меня - даже больше, чем я этого желала бы, так как из-за этого он пренебрегает Нэнди, а та, конечно, ревнует. Кстати, у Нэнди опять родился сын. Короче говоря, - вырвалось у нее, - я только игрушка, а Нэнди хозяйка дома, а такое положение мне совсем не нравится.

   - Если ты любишь Садуко, то тебе это должно быть безразлично, Мамина.

   - Любовь, - горько проговорила она. - Пфф! Что такое любовь? Но я тебе уже однажды предлагала этот вопрос.

   - Почему ты здесь, Мамина? - спросил я, меняя разговор.

   - Потому что Садуко здесь и, конечно, Нэнди - она его никогда не покидает, а он меня не хочет покинуть. Мы здесь, потому что приезжает королевич Умбелази. Готовится большой разговор, и надвигается великая война - та, в которой многим придется сложить свои головы.

   - Война между братьями, Сетевайо и Умбелази?