Хаггард Генри Райдер - Дитя бури

и его честолюбивым замыслам, в которых я должен был принять участие.

   Когда Скауль вышел из хижины приготовить мне пищу, Садуко сразу перевел разговор на Мамину. Он слышал, что я видел ее, и хотел знать, нахожу ли я ее красивой.

   - Да, очень красивой, - ответил я. - Это самая красивая зулуска, которую я когда-либо видел.

   - И она умная, такая же умная, как белые женщины?

   - Да, очень умная... гораздо умнее многих белых.

   - И... какая она еще?

   - Очень изменчивая. Она может меняться, как ветер, и быть то теплой, то холодной.

   Он немного подумал, а затем сказал:

   - Какое мне дело, если она холодна к другим, лишь бы она была тепла ко мне.

   - А она тепла к тебе, Садуко?

   - Не совсем, Макумазан. - Опять молчание. - Мне кажется, она скорее похожа на ветер, дующий перед большой бурей.

   - Да, это режущий ветер, Садуко, и когда он дует, мы знаем, что разразится буря.

   - И я полагаю, что буря разразится, инкузи, потому что Мамина родилась в бурю и буря сопутствует ей. Но что из этого, если она и я выдержим ее вместе. Я люблю ее и готов лучше умереть с ней, чем жить с другой женщиной.

   - Вопрос в том, Садуко, захочет ли она лучше умереть с тобой, чем жить с другим мужчиной? Она тебе это сказала?

   - Инкузи, мысли Мамины таятся во мраке. Ее мысль похожа на белого муравья, роющего подземный ход в иле. Мы видим подземный ход, показывающий, что она думает, но мы не видим самую мысль. Только иногда, когда она полагает, что никто не видит или не слышит ее (я вспомнил о монологе молодой девушки, когда она думала, что я лежу без сознания), или когда ее застать врасплох, проглядывает из подземного хода подлинная ее мысль. Так случилось недавно, когда я умолял ее выйти за меня замуж. "Люблю ли я тебя? - спросила она. - Наверно я этого не знаю. Как я могу сказать? У нас нет обычая, чтобы девушка любила прежде, чем она выйдет замуж, иначе большинство замужеств превратилось бы в вопрос сердца, а не расчета и тогда половина отцов в стране зулусов обеднела бы и не захотела бы воспитывать дочерей, которые им ничего не приносят. Ты храбр, красив, и я охотнее жила бы с тобой, чем с каким-нибудь другим мужчиной... то есть если бы ты был богатым или, еще лучше, могущественным. Стань сильным и могущественным, Садуко, и я полюблю тебя". - "Я этого достигну, Мамина, - ответил я, - но ты должна подождать. Зулусское королевство не было основано в один день. Сперва должен был явиться Чака". - "Ах! - воскликнула она, и глаза ее засверкали. - Чака! Вот это был человек! Стань таким, как Чака, и я полюблю тебя, Садуко, больше... больше, чем ты можешь себе это представить... вот так..." И она обвила руками мою шею и поцеловала меня так, как меня никто еще не целовал. Ты знаешь, что среди наших девушек это не принято. Затем она со смехом оттолкнула меня и прибавила: "Что же касается до того, чтобы я тебя ждала, то спроси об этом моего отца. Разве я не его телка, предназначенная для продажи, и разве я могу ослушаться моего отца?" И она ушла и больше не хочет говорить об этом - белый муравей снова скрылся в подземный ход.

   - А ты говорил с ее отцом?

   - Да, я говорил с ним, но в неудачную минуту, когда он только что убил скот, чтобы поставить Панде щиты. Он ответил мне очень грубо. Он сказал: "Ты видишь этих мертвых животных, которых я должен был убить для короля, чтобы не впасть в немилость. Приведи мне в пять раз больше, и тогда мы поговорим о твоей женитьбе на моей дочери". Я ответил, что постараюсь сделать что могу, после чего он смягчился, так как у Умбези вообще доброе сердце. "Сын мой, - сказал он. - Ты мне нравишься, а с тех пор, как ты спас моего друга Макумазана, ты мне нравишься еще больше. Но ты знаешь мои обстоятельства. Я беден, а Мамина представляет из себя большую ценность. Немногие отцы вырастили такую девушку. Так вот, я должен извлечь из нее наибольшую выгоду. Я хочу такого зятя, на которого я могу опереться в старости, к кому я всегда могу обращаться в минуту нужды. Теперь я тебе все высказал. Вернись со скотом, и я выслушаю тебя, но знай, что я не связан ни с тобой, ни с кем-либо другим. Я возьму то, что пошлет мне судьба. Еще одно слово: не задерживайся слишком долго в этом крале, чтобы не говорили, что ты жених Мамины. Ступай, соверши дело, достойное мужчины, и возвращайся с добычей или совсем не возвращайся".

   - Что же, Садуко, это копье не без острия! - ответил я. - Как же ты решил поступить?

   - Я решил, - сказал он, поднимаясь, - уйти отсюда и собрать тех, кто дружески расположен ко мне, потому что я сын своего отца и предводитель амангванов или, вернее, тех, кто остался из них в живых, хотя у меня нет ни краля, ни скота. Затем, к тому времени, как на небе появится новая луна, я надеюсь вернуться сюда и найти тебя снова сильным и здоровым, и тогда мы отправимся, как я уже говорил тебе, в поход против Бангу, с разрешения короля, который сказал, что я могу, если мне удастся забрать скот, оставить его себе за свои труды.

   - Не знаю, Садуко. Я тебе никогда не обещал, что пойду войной против Бангу - с разрешения ли или без разрешения короля.

   - Нет, ты мне никогда не обещал. Но Зикали, мудрый карлик, сказал, что ты примешь участие, а разве Зикали лжет? Прощай, Макумазан. Я выступлю с рассветом и поручаю Мамину твоим заботам.

   - Ты хочешь сказать, что поручаешь меня заботам Мамины, - начал я, но он уже выполз из дверного отверстия хижины.

   Нужно сказать, что Мамина очень заботилась обо мне. Не обращая внимания на злобу и ругань Старой Коровы, она сумела выпроводить ее, зная, что я ее ненавижу. Она сама делала мне перевязки и варила мне пищу, из-за чего она несколько раз поссорилась с Скаулем, который не любил ее, так как она не удостаивала его своих очаровательных улыбок. Когда я окреп, она очень много сидела со мною и разговаривала, потому что, с общего согласия, красавица Мамина была освобождена не только от полевых, но даже и от домашних работ, выпадающих на долю кафрских женщин. Ее назначением было быть украшением краля ее отца и, если можно так выразиться, его рекламой.

   Мы обсуждали разные вопросы, начиная с религии вплоть до европейской политики, потому что ее жажда знания казалась ненасытной. Но больше всего ее интересовало положение дел в стране зулусов, которое мне было хорошо известно как человеку, принимавшему участие в ее истории и пользовавшемуся доверием в королевском доме, а также как белому, понимавшему планы буров и губернатора Наталя.

   - Если старый король Панда умрет, - спрашивала она меня, - кто из его сыновей будет его преемником - Умбелази или Сетевайо? Или если он не умрет, кого из них он назначит своим наследником?

   Я ответил, что я не пророк и ей лучше спросить об этом Зикали Мудреца.

   - Это очень хорошая мысль, - сказала она, - но мне не с кем пойти к нему, так как мой отец не позволит мне ходить с Садуко. - Затем она захлопала в ладоши и прибавила: - О Макумазан, сведи меня к нему. Мой отец доверит меня тебе.

   - Да, я полагаю, - ответил я, - но вопрос в том, могу ли я себе доверить?

   - Что ты хочешь этим сказать? - спросила она. - Ах, я понимаю! Так, стало быть, я значу для тебя больше, чем черный камушек, годный только для игры.

   Я думаю, эта моя неудачная шутка в первый раз заставила Мамину призадуматься. Во всяком случае, после этого ее обращение со мной изменилось. Она стала очень почтительной, прислушивалась к моим словам, как будто они были невесть какой мудростью, и часто я ловил на себе ее взгляд, полный восхищения. Она стала делиться со мной своими заботами и своими надеждами. Она спрашивала меня относительно Садуко. На этот счет я ответил ей, что если она любит его и ее отец разрешит это, то лучше ей выходить за него замуж.

   - Он мне нравится, Макумазан, хотя иногда он мне надоедает, но любовь... О, скажи мне, что такое любовь, Макумазан?

   - Я думаю, - ответил я, - что в этом вопросе ты более сведуща и могла бы меня научить.

   - О Макумазан, - ответила она почти шепотом, опустив голову, - разве ты когда-нибудь дал мне возможность?!

   - Что ты этим хочешь сказать, Мамина? - спросил я, начиная нервничать. - Как мог я... - И я остановился.

   - Я не знаю, что я хочу сказать, Макумазан, - воскликнула она, но я хорошо знаю, что ты хочешь сказать, - что ты белый, как снег, а я черная, как сажа, и что снег и сажу нельзя смешать вместе.

   - Нет, - серьезно ответил я, - и снег и сажа в отдельности красивы, но при смешивании дают грязный цвет. Я не хочу сказать, что ты похожа на сажу, - прибавил я поспешно, боясь ее обидеть. - У тебя цвет кожи, как твое запястье. - И я дотронулся до бронзового браслета на ее руке. - Очень красивый цвет, Мамина, как и все в тебе красиво.

   - Красиво, - сказала она, тихонько заплакав, что вывело меня из равновесия, так как я не переношу женских слез. - Как может быть красивой зулусская девушка?! О Макумазан, природа плохо поступила со мной, дав мне цвет кожи моего народа, а ум и сердце твоего. Если бы я была белая, то моя, как ты называешь, красота принесла бы мне пользу, потому что тогда... тогда... ты не можешь догадаться, Макумазан?

   Я покачал отрицательно головой и в следующую минуту пожалел, потому что она начала объяснять.

   Опустившись на пол (мы были совершенно одни в хижине), она положила свою красивую голову на мои колени и стала говорить тихим, нежным голосом, прерываемым иногда рыданиями.

   - Тогда я скажу тебе... я скажу тебе. Да, если даже ты меня и возненавидишь потом. Ты прав, Макумазан, я могу отлично научить тебя, что такое любовь... потому что я люблю тебя. (Рыдание.) Нет, не возражай, пока ты меня не выслушаешь. - Она обвила руками мои ноги и крепко держала их, так что, не применяя силы, мне абсолютно невозможно было двинуться. - Когда я первый раз увидела тебя, разбитого и без чувств, мне показалось, что снег упал на мое сердце... оно остановилось на время, и с тех пор оно не то, что раньше. Мне кажется, будто что-то растет в моем сердце. (Рыдание.) До этого мне нравился Садуко, но потом я совсем невзлюбила его... ни его, ни Мазапо... ты знаешь, это тот толстый предводитель, который живет за горой, он очень богат и могуществен и хочет взять меня в жены. А по мере того, как я ухаживала за тобой, мое сердце становилось все шире и шире, а теперь, ты видишь, оно лопнуло (Рыдание.) Нет, сиди смирно и не пытайся говорить. Ты должен выслушать меня, потому что ты причинил мне все эти страдания. Если ты не хотел, чтобы я полюбила тебя, то почему ты не ругал и не бил меня, как поступают англичане с кафрскими девушками? - Она встала и продолжала: - Слушай теперь. Хотя кожа моя цвета бронзы, но я красива. Я из хорошей семьи, и, Макумазан, я чувствую в себе огонь, который говорит мне, что я сделаюсь великой. Возьми меня в жены, Макумазан, и я клянусь тебе, что через десять лет я сделаю тебя королем зулусов. Забудь своих бледных белых женщин и сочетайся с огнем, который горит во мне, и он пожрет все, что стоит между тобой и престолом, как пламя пожирает сухую траву. Более того, я сделаю тебя счастливым. Если ты захочешь взять себе других жен, я не буду ревновать, потому что я знаю, что твоим умом буду владеть я и что, в сравнении со мной, остальные жены не будут для тебя ничего значить!..

   - Но, Мамина, - прервал я ее, - я не желаю быть королем зулусов!

   - Нет, нет, ты желаешь, потому что всякий мужчина стремится к власти, и лучше властвовать над храбрым черным народом - над тысячами и тысячами их, - чем быть никем среди белых. Подумай. Наша страна богатая; применив твое искусство и твои познания, можно внести улучшения в войска. Имея богатство, ты сможешь вооружить воинов ружьями, а также громовыми глотками [1]. Мы будем непобедимы. Королевство Чаки будет ничто в сравнении с нашим, потому что тысячи воинов будут ожидать твоего слова. Если ты захочешь, ты можешь даже покорить Наталь и сделать белых своими подданными. Но, может быть, благоразумнее оставить их в покое, не то другие белые придут из-за зеленой воды к ним на помощь. Лучше пробиться к северу, где, как мне рассказывали, лежат большие богатые земли, в которых никто не будет оспаривать нашего владычества.

  

   [1] Так называют кафры пушки.

  

   - Но, Мамина, - с трудом проговорил я, потому что титаническое честолюбие девушки буквально подавляло меня, - ты безумная! Как можешь ты все это сделать?!

   - Я не безумная, - ответила она, - я то, что называется великая, и ты знаешь, что одна я этого сделать не могу, потому что я женщина. Но я могу сделать это с тобой, если ты поможешь мне. У меня есть план, который должен удаться. Но, Макумазан, - прибавила она изменившимся голосом, - пока я не буду знать, что ты захочешь быть моим мужем, я даже тебе не расскажу своего плана, потому что ты можешь проболтаться... во сне... и тогда огонь в моей груди скоро потухнет... навсегда.

   - Я и теперь могу проболтаться, Мамина.

   - Нет, мужчины, подобные тебе, не болтают о девушках, которые случайно полюбили их.

   - Мамина, - сказал я, - брось говорить об этом! Могу ли я поступить так по отношению к Садуко, который день и ночь говорит мне о своей любви к тебе?

   - Садуко! Пфф! - воскликнула она, делая презрительный жест рукою.

   Видя, что эта карта бита, я продолжал:

   - Не могу же я так поступить по отношению к Умбези, моему другу и твоему отцу.

   - Мой отец! - засмеялась она. - Разве ему не понравится мысль возвыситься за твой счет? Вчера еще он сказал мне выйти за тебя замуж, если я смогу это сделать, потому что тогда у него будет настоящая опора в старости и он отделается от хлопот с Садуко.

   Очевидно, Умбези был еще худшей картой, чем Садуко, и я пошел с другой.

   - И могу ли я помочь тебе, Мамина, идти по пути, который будет обагрен кровью?

   - Почему нет? - спросила она. - Все равно, с тобой или без тебя, мне суждено идти по этому пути. Единственная разница та, что с тобой этот путь приведет к славе, а без тебя, может быть, к шакалам и коршунам. Кровь? Пфф! Что такое кровь в стране зулусов?

   Так как и эта карта оказалась битой, то я выложил свою последнюю карту.

   - Слава или не слава, но я не хочу идти с тобой по этому пути, Мамина! Я не желаю вызвать войну среди народа, оказавшего мне гостеприимство, или замышлять заговоры против его правителей! Как ты только что мне сказала, я - никто, просто песчинка на морском берегу, но лучше я хочу быть песчинкой, чем скалой, о которую разбиваются корабли. Я не ищу власти ни над белыми, ни над черными, Мамина, и пойду своим путем. Я сохраню твою тайну, Мамина, но я умоляю тебя: откажись от своих страшных мечтаний, которые, в случае успеха или неудачи, одинаково обагрят тебя кровью.

   - Хорошо! Значит, ты отказываешься от величия. Но скажи мне, если я погружу эти мечтания на дно моря, привязав к ним тяжелый камень, и скажу: "Покойтесь здесь, мои мечты, ваш час еще не настал!", - скажи, если я это сделаю и приду к тебе просто как женщина, которая любит и клянется памятью своих предков ничего не думать или не делать без твоего ведома - полюбишь ли ты тогда меня, Макумазан?

   Я молчал. Она прижала меня к стене, и я не знал, что ответить. Кроме того, я должен сознаться в своей слабости - я чувствовал странное волнение. Эта красивая девушка "с огнем в груди", эта женщина, столь отличавшаяся от всех остальных женщин, которых я когда-либо знал, казалось, овладела моим сердцем и притягивала меня к себе. Соблазн был большой.

   Она скользнула по мне, обвилась руками вокруг меня и поцеловала меня в губы, и мне кажется, что я тоже поцеловал ее, но, правда, я не помню, что я делал и что говорил, потому что голова моя шла кругом. Когда я пришел в себя, она стояла передо мной и задумчиво смотрела на меня.

   - Макумазан, - проговорила она со слегка насмешливой улыбкой, - мудрый, опытный белый человек попался в сети бедной черной девушки, но я покажу тебе, что она может быть великодушной. Ты думаешь, я не читаю в твоем сердце, что я не знаю, что ты думаешь, что я навлеку на тебя позор и гибель? Хорошо, Макумазан, я пощажу тебя, потому что ты поцеловал меня и говорил мне слова, которые, быть может, ты уже забыл, но которые я никогда не забуду. Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей, чтобы не запятнать гордого белого человека прикосновением моего черного тела. Иди своей дорогой, но одно я запрещаю тебе: не смей думать, что ты слышал здесь лживые речи и что я, для каких-то своих тщеславных целей, пустила в ход свои женские чары. Я люблю тебя, Макумазан, как никогда тебя не полюбит ни одна женщина и как я не полюблю ни одного мужчину, сколько бы раз я ни выходила замуж. Кроме того, ты должен обещать мне одно: что один раз в моей жизни, один раз только, если я того пожелаю, ты снова поцелуешь меня. А теперь прощай, Макумазан, не то ты можешь забыть гордость белого человека и совершить безумие. Когда мы снова встретимся, мы встретимся только друзьями.

   И она ушла, а я почувствовал себя таким ничтожным, как никогда в жизни, ничтожнее даже, чем в присутствии Зикали Мудреца. Почему, думал я, она довела меня сперва до безумия, а затем отказалась от плодов моего безумия? И посейчас я не могу дать ответа на этот вопрос. Я только предполагаю, что она действительно полюбила меня и что она боялась вовлечь меня в неприятности и заговоры. А может быть, она была настолько умна, что видела, что наши характеры были, как масло и вода, которые никогда не могут соединиться.

  

   Можно было бы думать, что после этой удивительной сцены мои отношения к молодой девушке будут натянутыми. Нисколько. Когда мы снова с ней встретились, что произошло на следующее утро, она держалась свободно и естественно, как всегда. Она перевязала мои раны, которые почти уже зажили, шутила о том и о другом, расспрашивала о содержании некоторых писем и газет, полученных мною из Наталя.

   Вам, может быть, покажется странным, что дикарка могла действовать так тонко. Но дело именно в том, что в основе все люди одинаковы и между дикарем и нами очень мало разницы.

   Начать с того, по какому праву называем мы такие народы, как зулусы, дикарями? Откинув в сторону их обычай полигамии, что, в конце концов, очень обычно и среди цивилизованных народов Востока, они имеют социальную систему, очень похожую на нашу. У них есть древние, глубоко обдуманные законы, и нравственность их, во всяком случае, не ниже нашей. Они честные и правдивые и строго соблюдают гостеприимство.

   Они отличаются от нас, главным образом, тем, что они не напиваются, пока белый человек не научит их этому, что они носят меньше одежды, так как климат их более жаркий, что их города ночью не обезображены такими картинами, как наши, что они любят своих детей и никогда не жестоки к ним (хотя они и умерщвляют иногда уродливого младенца) и что когда они ведут войну, они ведут ее с страшной жестокостью, но разве мы не видим почти таких же жестокостей во время европейских войн?

   Остается еще их вера в колдовство и вытекающие из этого предрассудки. Но с тех пор, как я живу в Англии, я много читал по этому вопросу и нахожу, что подобные же предрассудки встречаются и в Европе, то есть в той части света, которая более тысячи лет наслаждается "преимуществами" христианского учения.

   И если "высококультурный" белый - в большинстве случаев какой-нибудь капиталист - бросает камень в бедного, некультурного зулуса, то это происходит потому, что он желает завладеть его землей или воспользоваться плодами его трудов.

   Но я отклонился от главной своей мысли, что умный мужчина или умная женщина из тех, кого мы называем дикарями, во всех существенных чертах совершенно такие же, как умный мужчина или умная женщина, принадлежащие к цивилизованным народам. И это полностью относилось к Мамине.

   Через две недели после памятной сцены в хижине я совершенно оправился и окреп. Ребра мои, которые сломал буйвол своими железными коленями, зажили и срослись. Я спешил уехать, так как у меня были дела в Натале. О Садуко ничего не было слышно, и я решил двинуться домой, оставив ему о себе сведения, чтобы он знал, где меня найти, если я ему понадоблюсь. По правде сказать, я совсем не жаждал быть вовлеченным в его набег на Бангу. Я желал умыть руки во всем этом деле, включая красавицу Мамину и ее насмешливые глаза.

   Поэтому однажды утром я велел Скаулю запрячь волов и он с радостью принялся исполнять это приказание, так как он и другие слуги жаждали вернуться в цивилизованные страны. Но только они взялись за дело, как пришел гонец от Умбези, просившего меня отложить отъезд на несколько часов, так как к нему в гости приехал его друг, могущественный предводитель, который хотел познакомиться со мной. Я охотно отправил бы этого предводителя ко всем чертям, но так как было бы невежливо не исполнить просьбы хозяина, который был ко мне так добр, то я приказал не впрягать пока волов, но держать их наготове. В раздраженном настроении отправился я в краль, который находился в полумили от моего лагеря.

   В сущности не было особой причины для моего раздражения, потому что, собственно говоря, мне должно было бы быть безразлично, уеду ли я утром или днем. Но дело в том, что я не желал принимать участия в экспедиции Садуко против Бангу. Пока же я оставался здесь, Садуко мог вернуться в любой момент, и тогда мне было бы трудно увильнуть от выполнения того полуобещания, которое я ему дал.

   Дойдя до краля, я увидел, что там подготовлялось какое-то торжество, потому что закололи быка, которого частью варили в горшках, а частью жарили, также я заметил нескольких чужих зулусов. В ограде краля я застал сидевшего в тени Умбези со своими старейшинами, и с ними сидели большой, мускулистый туземец, на котором была повязка из тигровой кожи, в знак его высокого положения, и несколько его старейшин. Около ворот стояла Мамина, на которой были надеты ее лучшие бусы. Она держала чашу с пивом, которую она, очевидно, только что подносила гостям.

   - Ты хотел сбежать, не попрощавшись со мною, Макумазан! - прошептала она, когда я поравнялся с ней. - Это нехорошо с твоей стороны, и я горько плакала бы. Однако этому не суждено сбыться.

   - Я хотел приехать сюда и попрощаться, - ответил я. - Но кто этот человек?

   - Ты узнаешь сейчас, Макумазан. Смотри, отец кивает тебе. Я подошел к кругу сидевших, и Умбези при моем приближении встал, взяв меня за руку, подвел к дюжему туземцу и сказал:

   - Это Мазапо, предводитель племени амансоми, он желает познакомиться с тобой, Макумазан.

   - Очень любезно с его стороны, - ответил я холодно, окидывая взглядом Мазапо. Он был, как я уже говорил, крупный мужчина, вероятно, лет пятидесяти, потому что его волосы были уже подернуты сединой. Говоря откровенно, он мне сразу очень не понравился, потому что было что-то отталкивающее в его грубом лице и в его наглой осанке. Затем я замолчал, так как у зулусов, если встречаются два незнакомца более или менее равного положения, то тот, кто заговорит первый, тем самым признает свое подчинение. Поэтому я стоял и осматривал нового жениха Мамины в ожидании дальнейших событий.

   Мазапо тоже осматривал меня, затем сделал какое-то замечание одному из своих старшин, которое я не уловил, но которое заставило старшину засмеяться.

   - Он слышал, что ты большой охотник, - вмешался Умбези, который, очевидно, чувствовал, что положение становится натянутым и что нужно что-нибудь сказать.

   - Он слышал?! - удивился я. - В таком случае он более счастлив, чем я, потому что я никогда не слышал о нем. - К сожалению, я должен сказать, что это была ложь, так как Мамина упоминала о нем как об одном из своих женихов, но среди туземцев нужно поддерживать свое достоинство. - Друг Умбези, - продолжал я, - я пришел попрощаться с тобой, так как я собираюсь отправиться в Дюрбан.

   При этих словах Мазапо протянул мне свою огромную руку и, не вставая, сказал:

   - Сиякубана [1], белый человек.

  

   [1] Сиякубана - приветствие у зулусов, означающее "добрый день".

  

   - Сиякубана, черный человек, - ответил я, едва дотронувшись до его пальцев. Мамина, обносившая пивом и очутившаяся как раз против меня, сделала гримасу и незаметно засмеялась.

   Я повернулся, чтобы уйти, но Мазапо проговорил своим грубым, хриплым голосом:

   - О Макумазан, прежде чем ты покинешь нас, я желал бы поговорить с тобой об одном деле. Не будет ли тебе угодно отойти со мною в сторону?

   - Конечно, о Мазапо. - И я отошел на несколько метров в сторону, чтобы нас не могли слышать, и он последовал за мною.

   - Макумазан, - сказал он, - мне нужны ружья, а мне сказали, что ты можешь достать их, так как ты торговец.

   - Да, Мазапо, думаю, что могу достать их за известную цену, хотя это очень рискованное дело - ввозить ружья в страну зулусов. Могу ли я спросить, для чего нужны тебе ружья? Охотиться на слонов?

   - Да, стрелять слонов, - ответил он, вращая своими глазищами. - Макумазан, мне сказали, что ты осторожен, что ты не кричишь с крыши хижины то, что слышишь в ней. Так слушай. В нашей стране смуты. Не все из нас любят династию Сензангаконов, к которой принадлежит нынешний король Панда. Например, ты, быть может, знаешь, что мое племя амангами пострадало от копья Чаки. Так вот мы надеемся, что настанет время, когда мы не будем щипать кусты, как козы, а будем снова питаться верхушками деревьев, как жирафы, потому что Панда - слабый властитель, а его сыновья ненавидят друг друга, и одному из них могут понадобиться наши ружья. Ты понимаешь?

   - Я понимаю! - сухо ответил я. - А теперь поговорим о цене и о месте сдачи.

   Поторговавшись некоторое время, мы договорились относительно того, сколько я должен получить скота за такое-то количество ружей, если я их смогу доставить в краль Умбези. Затем я вернулся в круг, где сидел Умбези со своими старшинами и гостями, с намерением попрощаться с ними. Но так как в это время подали мясо и я был голоден, то я остался разделить трапезу. Насытившись и выпив глоток чвалы (пива), я встал, чтобы уйти, но как раз в эту минуту в ворота вошел... Садуко.

   - Пфф! - сказала стоявшая рядом со мной Мамина так тихо, что никто не мог слышать кроме меня. - Когда два самца оленя встречаются, что тогда происходит, Макумазан?

   - Иногда они дерутся, а иногда один из них убегает. Это зависит во многом от лани, - ответил я таким же тихим тоном, глядя на нее.

   Она пожала плечами, кивнула головой Садуко, когда он проходил мимо, затем прислонилась к изгороди и спокойно стала выжидать событий.

   - Привет тебе, Умбези, - сказал Садуко со своим всегдашним гордым видом. - Я вижу, что вы здесь пируете. Желанный ли я здесь гость?

   - Конечно, ты всегда желанный гость в моем доме, Садуко, - ответил Умбези смущенно, - хотя сегодня я случайно угощаю знатного гостя. - И он указал рукою на сидевших.

   - Я вижу, - сказал Садуко, оглядывая гостей. - Но кто из них твой знатный гость? Я спрашиваю для того, чтобы я мог приветствовать его.

   - Ты знаешь это сам, подлый человек! - сердито воскликнул Мазапо.

   - Я знаю, что если бы ты был за изгородью, Мазапо, то я копьем забил бы тебе это слово в глотку, - ответил Садуко в бешенстве. - Я догадываюсь, какое у тебя дело здесь, Мазапо, и ты догадываешься, какое у меня. - И он взглянул на Мамину. - Скажи мне, Умбези, этот жалкий предводитель амансомов уже признанный жених твоей дочери?

   - Нет, нет, Садуко, - сказал Умбези. - У нее нет еще признанного жениха. Не хочешь ли присесть и покушать с нами? Расскажи нам, где ты был и почему ты вернулся так внезапно?

   - Я вернулся сюда, Умбези, чтобы переговорить с Макумазаном. А что касается того, где я был, то я об этом временно умолчу.

   - Если бы я был хозяином этого краля, - воскликнул Мазапо, - то я выгнал бы отсюда эту гиену с паршивой шкурой, которая является сюда пожирать твое мясо и, может быть, - прибавил он многозначительно, - чтобы выкрасть твою дочь.

   - Не говорила ли я тебе, Макумазан, что когда два самца оленя встречаются, то они начинают драться? - прошептала мне Мамина на ухо.

   - Да, Мамина, но ты мне не сказала, что сделает лань?

   - Лань, Макумазан, приляжет и будет смотреть, что произойдет дальше, - сказала она и снова тихо засмеялась.

   - Почему же ты сам не выгонишь гиену, Мазапо? - спросил Садуко. - Идем, я обещаю тебе хорошую забаву. За изгородью этого краля ждут еще другие гиены, которые зовут меня предводителем, - сотни гиен. Они собрались для известной цели с разрешения короля Панды, которого ты ненавидишь. Оставь мясо и пиво и начни охоту на гиен, Мазапо.

   Мазапо сидел молча, так как увидел, что тигра принял за павиана.

   - Ты молчишь, предводитель амансомов? - продолжал Садуко, который был вне себя от ярости и ревности. - Ты не хочешь оставить мясо и пиво, чтобы охотиться на гиен, у которых предводитель "подлый человек"? Хорошо! В таком случае "подлый человек" сам заговорит. - И, шагнув к Мазапо с копьем в правой руке, Садуко левой рукой схватил короткую бороду своего соперника. - Слушай, предводитель, - сказал он. - Мы с тобою соперники. Ты хочешь завладеть той женщиной, какую и я хочу. И так как ты богат, то, может быть, тебе удастся купить ее. Но я говорю тебе, если это случится, то я уничтожу весь твой род, подлая ты собака!

   При этих словах он плюнул ему в лицо и с силой отшвырнул его назад. Затем, прежде чем кто-либо мог остановить его (так как Умбези и даже старшины Мазапо казались парализованными от неожиданности), он вышел из ворот краля, бросив мне на ходу:

   - Инкузи, я должен с тобой поговорить, когда ты будешь свободен.

   - Ты заплатишь мне за это! - зарычал ему вслед Умбези, почти позеленев от бешенства, так как Мазапо все еще лежал молча на спине. - Ты ответишь мне за то, что осмелился оскорбить моего гостя в моем доме!

   - Кто-нибудь должен ответить, - крикнул Садуко из-за ворот, - но только неродившаяся луна увидит, кто ответит.

   - Мамина, - сказал я, следуя за ним, - ты бросила огонь в сухую траву, и люди сгорят в нем.

   - Я этого и хотела, - спокойно ответила Мамина. - Разве я тебе не говорила, что у меня внутри пламя, которое иногда вырывается наружу? Но, Макумазан, это ты бросил огонь в траву, а не я. Вспомни это, когда половина страны зулусов превратится в пепел. Прощай, Макумазан, до нашей следующей встречи, и, - прибавила она мягко, - кто бы ни сгорел, пусть тебя охраняют добрые духи.

   У ворот я вспомнил правила приличия и повернул обратно, чтобы вежливо попрощаться со всей компанией. К этому времени Мазапо уже поднялся с земли и рычал, как бык:

   - Убейте его, убейте эту гиену! Умбези, что же ты будешь сидеть и смотреть, как меня, твоего гостя, бьют и оскорбляют под сенью твоей хижины? Ступай и убей его, говорю я тебе!

   - Почему ты сам не убьешь его, Мазапо, - спросил взволнованный Умбези, - или не прикажешь своим людям убить его? Кто я такой, чтобы осмелиться соперничать в деле копья с таким великим предводителем, как ты? - Затем он повернулся ко мне и крикнул: - О Макумазан хитроумный, если я когда-либо оказывал тебе добро, приди сюда и дай мне совет!

   - Иду, иду, Гроза Слонов, - ответил я, подходя к нему.

   - Что мне делать? Что мне делать? - продолжал Умбези, стирая пот со лба и потрясая кулаком. - Вот здесь стоит мой друг, - и он указал на разъяренного Мазапо, - который желает, чтобы я убил другого моего друга. - И он ткнул пальцем по направлению к воротам краля. - Если я откажусь, я оскорблю одного друга, а если я соглашусь, то руки мои будут обагрены кровью, которая возопит об отмщении, так как у другого друга, без сомнения, есть друзья, которые заступятся за него.

   - Да, - ответил я, - и, может быть, не только руки твои будут в крови, но и другие части твоего тела, потому что Садуко не из тех, кто будет сидеть спокойно, как баран, пока ему режут глотку. Да и не говорил ли он, что он не один? Умбези, если ты хочешь послушаться моего совета, предоставь Мазапо самому убить его.

   - Правильно! Это благоразумно! - воскликнул Умбези. - Мазапо, - крикнул он предводителю, - если ты хочешь сражаться, прошу тебя, поступай как знаешь. Я обещаю прилично похоронить всякого, кто падет в бою. Только советую тебе поторопиться, потому что Садуко за это время уже далеко отошел от краля! У тебя и у твоих людей есть копья, и ворота краля открыты.

   - Что же мне, идти не поевши, чтобы разбить голову этой гиене? - спросил Мазапо с напускной храбростью. - Нет, он может подождать, пока я поем. Эй, люди, садитесь! Я говорю вам, садитесь. Скажи ему, Макумазан, что я скоро приду, и берегись быть с ним заодно, не то свалишься и ты в ту же яму, как и он.

   - Я ему передам, - ответил я, - хотя и не знаю, кто сделал меня твоим гонцом. Но выслушай меня, человек громких слов и малых дел. Если ты посмеешь поднять палец против меня, то я насквозь изрешечу твое огромное туловище.

   И, подойдя к нему, я взглянул ему прямо в лицо и в то же время похлопал по рукоятке большого двуствольного пистолета, заткнутого у меня за поясом.

   Он отшатнулся, бормоча что-то себе под нос.

   - Извинений не требуется, - сказал я, - только в будущем будь осторожней. А теперь желаю тебе приятно обедать, предводитель Мазапо, и да будет мир над твоим кралем, друг Умбези.

   После этих слов я вышел из краля, сопровождаемый злобными возгласами разъяренной свиты Мазапо и тихим насмешливым смехом Мамины.

   "Интересно, за кого из них она выйдет замуж?" - размышлял я, направляясь к моим фургонам.

   Подойдя к лагерю, я увидел, что волы были впряжены, и подумал, что это сделано по приказанию Скауля, который, вероятно, слышал о ссоре в крале и счел нужным быть готовым к отъезду, но в этом я ошибся.

   Из кустарника вышел мне навстречу Садуко и сказал:

   - Я приказал твоим слугам запрячь волов, инкузи.

   - Ты приказал? Недурно! - ответил я. - Ты, может быть, скажешь мне, почему?

   - Потому что нам до ночи предстоит большой путь на север, инкузи.

   - В самом деле? Мне казалось, что мой путь лежит на юго-восток.

   - Бангу не живет на юго-востоке, - ответил он медленно.

   - О, я почти совсем забыл о Бангу, - сказал я, делая слабую попытку увильнуть.

   - Разве? - ответил он своим надменным голосом. - Я никогда не знал до сих пор, что Макумазан принадлежит к тем, кто нарушает обещание, данное другу.

   - Будь добр объяснить мне твои слова, Садуко.

   - Разве нужны объяснения? - сказал Садуко, пожав плечами. - Если только мой слух не обманул меня, то ты согласился пойти со мною против Бангу. Я набрал необходимых людей с разрешения короля. Они ждут нас там. - И он копьем указал по направлению густого леса, видневшегося внизу в нескольких милях от нас. - Но, - прибавил он, - если ты изменил свое решение, то я пойду один. Только в таком случае нам лучше попрощаться навсегда, так как я не люблю друзей, которые меняют свои решения, когда начинают звенеть копья.

   Не знаю, сказал ли это Садуко с умыслом или нет, но он не мог найти лучшего способа заручиться моим согласием, потому что я всегда гордился тем, что никогда не нарушал слова, данного туземцу.

   - Я пойду с тобой, - спокойно сказал я, - и надеюсь, что когда дело дойдет до схватки, твое копье будет такое же острое, как твой язык, Садуко. Однако не говори со мной больше в таком тоне, иначе мы поссоримся.

   Я увидел, как при моих словах лицо Садуко просветлело.

   - Прости меня, Макумазан, - сказал он, схватив мою руку. - Но в сердце моем рана. Мне кажется, что Мамина хочет мне изменить, а тут еще случилась эта история с этой собакой Мазапо, и Умбези теперь меня возненавидит.

   - Если ты хочешь послушать моего совета, Садуко, - ответил я серьезно, - то выбрось Мамину из твоего сердца. Забудь ее имя, порви с ней. Не спрашивай меня почему.

   - Может быть, мне и не нужно спрашивать. Может быть, она влюбилась в тебя и ты ее оттолкнул, как ты должен был, конечно, поступить в качестве моего друга... Может быть, Мамина сама послала за этой жирной свиньей Мазапо. Я не спрашиваю тебя, потому что я знаю, ты мне все равно не скажешь. Да кроме того, это не имеет для меня значения. Пока у меня бьется сердце, я не выброшу Мамины из него. Пока я жив, я не забуду ее имени. Более того, она будет моей женой! Прежде чем отправиться против Бангу, я с несколькими воинами пойду и заколю копьем эту жирную свинью Мазапо. Таким образом, по крайней мере, я уберу его со своего пути.

   - Если ты сделаешь что-нибудь в этом роде, Садуко, то ты пойдешь против Бангу один, а я поверну сразу на восток, потому что я не хочу быть примешанным к убийству.

   - Хорошо, пусть будет так, инкузи. Если свинья сама не нападет на меня, то пусть ждет. Она только станет еще жирней. А теперь отдай приказание двинуться в путь. Я покажу дорогу, так как сегодня вечером нам нужно остановиться на ночлег в том лесу, там ждут меня мои воины и там я расскажу тебе свой план. И там также тебя ожидает гонец.

  

   В течение шести часов спускались мы по довольно скверной дороге, протоптанной скотом; дорог, в настоящем смысле этого слова, в те дни, конечно, не было в стране зулусов. Наконец мы достигли леса. Я хорошо запомнил эту местность. Это была ложбина, покрытая редкими невысокими деревьями, по которой извивалась речка, мелководная в то время года. На берегу речки, в кустах, водилось много цесарок и других птиц. Это было приятное, пустынное местечко с большим количеством дичи, спускавшейся сюда зимой питаться травой, которой уже не было на холмах.

   Мы расположились у реки, в месте, указанном нам Садуко, и принялись приготовлять себе ужин из мяса голубой гну, которую мне удалось подстрелить.

   Во время еды я заметил, что постоянно прибывали вооруженные зулусы, партиями от шести до двадцати человек. Выходя из-за деревьев, они поднимали копья, приветствуя ли меня или Садуко, не знаю, и усаживались на открытое место между нами и берегом реки. Хотя трудно было сказать, откуда и кто они, потому что они появлялись, как призраки, из кустов, но я счел нужным не обращать на них внимания, так как догадывался, что их приход был подстроен заранее.

   - Кто это? - прошептал я Скаулю, когда он принес мне мою порцию мяса.

   - Дикий отряд Садуко, - ответил он тем же шепотом. - Это люди его племени, которые живут среди скал.

   Делая вид, что я зажигаю трубку и курю, я украдкой разглядывал их. Вид они имели, действительно, очень дикий. Это были высокие худые парни с всклокоченными волосами, с изодранными звериными шкурами, накинутыми на плечи. У них, казалось, не было никакого имущества, кроме табака, нескольких циновок для спанья и большого запаса щитов, боевых палиц и метательных копий. Таковы были эти люди, которые молча сидели вокруг нас полукругом.

   Я продолжал курить и делал вид, что не замечаю их. Наконец, как я и ожидал, Садуко надоело мое молчание, и он заговорил:

   - Эти люди принадлежат к племени амангванов, Макумазан. Это те триста человек, которые остались в живых, потому что, когда отцы их были убиты, женщины спаслись с некоторыми детьми, в особенности из дальних кралей. Я их предводитель по праву крови и собрал их, чтобы отомстить Бангу.

   - Я вижу, что ты собрал их, - ответил я, - но желают ли они отомстить Бангу, рискуя своей собственной жизнью?

   - Желаем, белый инкузи! - раздался громовой ответ из трехсот глоток.

   - И признают ли они тебя, Садуко, своим предводителем?

   - Признаем! - снова раздался ответ. Затем выступил вперед один из немногих седых стариков, потому что большинство амангванов были в возрасте Садуко или даже моложе.

   - О Макумазан, - сказал он, - я Тшоза, брат Мативани, отца Садуко, единственный из его братьев, который спасся в ночь великой резни. Не так ли?

   - Так! - воскликнули ряды амангванов.

   - Я признаю Садуко своим предводителем, и мы все его признаем, - продолжал Тшоза.

   - Мы все его признаем! - повторили ряды.

   - С тех пор, как умер Мативани, мы жили, как павианы среди скал, не имея скота, не имея часто хижины, где мы могли бы укрыться. Но мы жили, ожидая часа возмездия. Теперь мы верим, что этот час настал, и все мы, как один, собрались отовсюду на клич Садуко, чтобы он повел нас против Бангу, победить его или умереть. Не так ли, амангваны?

   - Так, так! - грянул единодушный ответ, заставивший закачаться листья в безветренном воздухе.

   - Я понимаю, о Тшоза, брат Мативани и дядя предводителя Садуко, - ответил я. - Но Бангу очень силен и живет, как я слышал, в очень укрепленном месте. Но оставим это, потому что ты сказал мне, что вам нечего терять и что вы пришли победить или умереть. Но предположим, что вы победите. Что скажет Панда, король зулусов, вам и мне, что мы затеяли набег в его стране?

   Амангваны оглянулись назад, а Садуко громко крикнул:

   - Выходи, гонец короля Панды!

   Не успели его слова замолкнуть, как я увидел маленького, сморщенного человека, приближавшегося сквозь ряды высоких, худощавых амангванов. Он подошел и, встав передо мной, сказал: