Кервуд Джеймс Оливер - Казан

ояла хижина охотника Отто, и здесь села на задние лапы, подняла слепую голову к серому небу и протяжно и жалобно завыла. В ту же минуту и у Казана ощетинилась шерсть вдоль спины, и он тоже опустился на задние ноги и вместе с Серой волчицей завыл, боясь этой смерти. Теперь уж и он стал ее обонять. Смерть была в избушке, а перед избушкой стоял еловый кол, и на конце этого кола болтался флаг, предупреждавший о заразе, шедшей от Атабаски и вплоть до Залива. Как и сотни других героев севера, Отто побежал вперед предупреждать других, пока не свалится наконец и сам. В эту-то ночь, при холодном свете луны, Казан и Серая волчица и попали в северную страну Фондюлак.

   Как раз перед ними пришел туда гонец из поста на Оленьем озере, который всюду предупреждал, что зараза надвигается со стороны Нельсона по направлению к юго-востоку.

   - Оспа уже в Нельсоне, - сообщил он Вильямсу, главе поста в Фондюлаке, - и уже поразила всех индейцев у озера Волластон. Неизвестно, как она будет распространяться у залива Индиан, но слышно, что она уже метлой прошлась по Чиппеве между Альбани и Чорчиллем.

   И в тот же день он уехал далее на своих быстрых собаках.

   - Поеду в Ревеллион, - объяснил он, - предупредить людей к западу.

   Тремя днями позже из Чорчилля пришел приказ, что все служащие Компании и подданные английского короля к западу от Залива должны приготовиться к встрече с Красной смертью. Худощавое лицо Вильямса побледнело, как бумага, которую он держал, когда он прочитал этот приказ из Чорчилля.

   - Это значит рыть могилы, - сказал он. - Это единственное приготовление, на которое мы здесь способны!

   Он прочитал приказ вслух всем людям в форте Фондюлак, и каждый способный человек должен был распространять его по всей территории. Были снаряжены собаки, и на каждые сани, которые отправлялись в путь, были положены свертки красной бумажной материи, долженствовавшие служить признаком надвигающейся смерти, болтающимися по ветру сигналами заразы и ужаса, при виде которых трепет охватывал живших по лесам людей. Казан и Серая волчица наткнулись на одни из таких саней на реке Серого Бобра и следовали за ними с полмили. На следующий день, уже далее к западу, они встретили и другие, а на четвертый - и третьи. Последний след оказался уже совсем свежим, и Серая волчица бросилась от него в сторону, точно ее ударили, и оскалила зубы. Ветер донес до них едкий запах дыма. Они побежали под прямым углом от следа и взобрались на вершину холма. С наветренной к ним стороны внизу, в долине, они увидали пожар: то горела избушка. Собаки и человек на санях уже скрывались в опушке леса. В глубине гортани у Казана послышалось ворчание. Серая волчица стояла как вкопанная. Вместе с избушкой сгорал и покойник. Таков был закон севера. И тайна погребального костра опять овладела Казаном и Серой волчицей. На этот раз они уже не выли, а спустились вниз и побежали далее по равнине и не останавливались до тех пор, пока наконец не нашли для себя убежище в глубине высохшего уединенного болота за десять миль на север.

   Затем потянулись дни и недели 1910 года, одного из самых ужасных во всей истории Дальнего Севера, каждый месяц которого был роковым для жизни и животных и людей, когда холод, голод и зараза написали целые главы в книгах жизни обитателей лесов, содержания которых не забудут целые поколения впереди.

   Среди болота Казан и Серая волчица нашли себе убежище под буреломом. Это было небольшое, довольно удобное гнездо, совершенно недоступное для ветра и снегов. Серая волчица овладела им тотчас же. Она улеглась на живот и заскулила, чтобы показать Казану свое удовольствие и удовлетворение. Природа опять удержала около нее Казана. Ему вдруг представилась неясно и точно во сне та удивительная ночь под звездами - казалось, будто это было целые века и века тому назад, - когда он дрался с вожаком из стаи волков и когда после одержанной им победы молодая волчица вдруг отделилась от этой стаи и навеки отдалась ему. В тот сезон они уже не совершали набегов на косуль и на карибу и не присоединялись к другим волкам. Они жили главным образом кроликами и куропатками, потому что Серая волчица ослепла. Казану с тех пор пришлось охотиться одному. С течением времени Серая волчица перестала сокрушаться, тереть себе лапами глаза и скулить по солнцу, золотой луне и звездам. Постепенно она стала забывать о том, что когда-либо их видела. Теперь она могла бежать уже очень быстро сбоку Казана. Обоняние и слух у нее развились поразительно. Она могла почуять оленя за целые две мили, а присутствие человека умела обнаружить даже с еще большего расстояния. Всплеск форели в реке в тихую ночь она могла услышать за целые полмили впереди. И по мере того, как все более и более развивались в ней эти два чувства - обоняние и слух, - они в Казане все притуплялись и притуплялись. Он начинал уже зависеть от Серой волчицы. Она стала чуять присутствие куропатки за пятьдесят ярдов от их пути. В их охотах она сделалась вожаком и вела до тех пор, пока дичь не попадалась. И по мере того, как Казан привыкал полагаться на нее во время охоты, он стал инстинктивно следовать и ее предостережениям. Иногда Серой волчице приходило на ум, что без Казана она умрет с голоду. И она пробовала иногда схватить кролика или куропатку сама, но всякий раз неизменно промахивалась. Казан был для нее жизнью. Слепота совсем переродила ее. Она укротила в ней свирепость дикого животного и сделала ее подругой Казана не на один только брачный сезон, но и на все время. Весной, летом и зимой стало ее обычаем прижиматься к Казану и класть свою красивую голову ему на спину или на затылок. Если Казан ворчал на нее за это, то она не отскакивала от него, а приседала, точно ожидала от него удара. Теплым языком она слизывала ледяшки, намерзавшие к его шерсти на лапах, а в те дни, когда ему приходилось пробежать так много, что у него трескались пятки, она ухаживала за его ногами. Слепота сделала Казана абсолютно необходимым для ее существования, но в других отношениях и сама она становилась все более и более необходимой для Казана. Они чувствовали себя превосходно в своем болоте. У них было заготовлено достаточное количество мелкой дичи, и так тепло было у них под буреломом! Они редко заходили во время охоты за пределы своего болота. Иногда из глубины долины и с далеких голых каменистых кряжей до них доносились крики волков, бежавших стаей за добычей, но они больше уже их не волновали, и они не испытывали ровно никакого желания к ним присоединяться для охоты.

   Однажды они продвинулись к западу дальше обыкновенного.

   Они вышли из болота, пересекли равнину, по которой прошелся в пошлом году пожар, взобрались на кряж и спустились с него в следующую долину. Достигнув ее, Серая волчица остановилась и понюхала воздух. Она заложила назад уши, и задние ноги у нее задрожали. Запах заставил ее всю насторожиться. Но это не был запах дичи. Серая волчица почуяла присутствие человека, прижалась к Казану и заскулила. Несколько минут затем они простояли без движения и не издав ни звука, а потом Казан повел ее далее. Меньше чем в трехстах ярдах в стороне они набрели на занесенный снегом шалаш. Он был заброшен. Давно уже в нем не было жизни и огня. Но из шалаша все-таки тянуло человечьим запахом. С громадной осторожностью Казан подошел ко входу в шалаш. Он заглянул в него. Там посредине на остатках от костра валялось изодранное одеяло, и в него был завернут трупик маленького индейского ребенка. Казан увидел торчавшие из него ножки, обутые в мокасины. Казан подался назад и увидел, что Серая волчица в это время обнюхивала длинную, какой-то особой формы горку на снегу. Она три раза обошла вокруг нее, все время держась в стороне от нее настолько, чтобы не дать возможности человеку использовать свое ружье. Окончив третий круг, она села на задние лапы, а Казан подошел к самой горке и обнюхал ее. Из-под этой груды снега, как и из шалаша, в него дохнула смерть. Они бросились бежать, заложив уши назад и поджав хвосты, пока наконец не выбрались опять к своему следу на снегу и не добрались до своего болота. Даже там, у себя дома, Серая волчица все еще ощущала в воздухе ужас эпидемии, и все тело ее дрожало, несмотря на то, что она лежала, тесно прижавшись к Казану.

   В эту ночь вокруг полной, бледной луны вдруг появился красный круг. Это означало мороз, жестокий мороз. Всегда эпидемия приходила именно в самые лютые морозы, когда температура спускалась до крайней точки разрушения. В эту ночь стало так холодно, что стужа проникала даже в самое сердце убежища под буреломом и заставляла Казана и Серую волчицу еще теснее прижаться один к другому. На рассвете, который наступил только в восемь часов утра, Казан и его слепая подруга сделали вылазку наружу. Было пятьдесят градусов ниже нуля. Вокруг них трещали деревья, точно пистолетные выстрелы. В самых густых зарослях сосен и елок куропатки сидели, нахохлившись, точно шары из перьев. Зайцы закапывались в снег или забивались в самую глубину под кучи валежника. Казан и Серая волчица совсем почти не находили свежих следов и после целого часа бесплодных поисков вернулись с охоты обратно к себе в берлогу. Казан, как собака, еще два или три дня тому назад припрятал ползайца, и теперь они выкопали его из-под снега в замороженном виде и съели. Весь этот день мороз все крепчал и крепчал. Последовавшая затем ночь была безоблачная, с бледной луной и яркими звездами. Температура упала еще на десять градусов, и все живое в природе притихло. В эти ночи ловушки бездействовали, потому что даже обеспеченные шубами животные - куницы, горностаи и рыси - лежали, забившись в свои норы и в логовища, которые сумели для себя найти. Все увеличивавшийся голод был еще не настолько силен, чтобы Казан и Серая волчица оставили свое убежище под валежником. На следующий день опять не было перелома в погоде к теплу, и к полудню Казан все-таки должен был отправиться на охоту, оставив Серую волчицу одну. Будучи на три четверти собакой, Казан более чувствовал голод, чем его подруга волчица. Природа приспособила волчью породу к голоду, и при обычной температуре Серая волчица могла прожить целые две недели вовсе без пищи. При морозе в шестьдесят градусов ниже нуля она могла бы просуществовать без еды с неделю, а может быть, и дней десять. Только тридцать часов прошло с тех пор, как они доели мороженого зайца, и она была вполне удовлетворена, чтобы оставаться в своем уютном гнезде и еще на более долгое время. Но Казана мучил голод. Он принялся за охоту и побежал против ветра, направляясь к обгорелой равнине. Он совал нос под каждую кучу хвороста, мимо которой пробегал, и обследовал каждую заросль. Под одной из куч валежника он почуял запах кролика, но тот забрался так глубоко, что оказался для Казана таким же недоступным, как и куропатки, сидевшие высоко на деревьях, и после целого часа бесплодных подкапываний под хворост он должен был отказаться от своей добычи. Целых три часа он провел на охоте и затем вернулся обратно к Серой волчице. Он еле держался на ногах. В то время, как она под влиянием руководившего ею инстинкта дикого зверя сберегала свои силы и энергию, Казан растрачивал свой последний их запас и чувствовал от этого еще больший голод.

   Засветила опять яркая луна, и Казан снова вышел на охоту. Он приглашал с собою и Серую волчицу, скуля ей снаружи, и даже два раза возвращался к ней, но она не слушала его и отказалась двинуться с места. Температура упала теперь до шестидесяти пяти и даже до семидесяти градусов ниже нуля, и задул резкий северный ветер, сделавший невозможной жизнь человека в этих местах даже и в течение одного часа. В полночь Казан опять вернулся ни с чем под валежник. Ветер все крепчал. К утру он превратился в целый шторм, яростно задувший с севера, и Серая волчица и Казан лежали, прижавшись один к другому, и дрожали, прислушиваясь к доносившемуся под их валежник реву непогоды. Один раз Казан высунул было плечи и голову из своего убежища под упавшими деревьями, но шторм тотчас же загнал его назад. Все живые существа искали для себя защиты соответственно своим способностям и инстинктам. Животные пушные, вроде куницы и горностая, находились в более лучшем состоянии, потому что за теплое время припасли для себя пищи. Волки же и лисицы должны были обшаривать кучи валежника и камни. Крылатые существа, за исключением сов, у которых десятую часть всей фигуры составляет тело, а девять десятых - оперение, находили спасение под сугробами снега или же забивались в самую чащу хвойных порослей. Для копытных же животных и для рогатых этот шторм оказался сущим бедствием. Олени, карибу и лоси не могли подползать под валежник или протискиваться между камней. Все, что им оставалось делать, это лечь в сугроб и предоставить ветру засыпать их снегом целиком. Но и там они не могли долго оставаться, так как им нужно было есть . Потому что восемнадцать часов из двадцати четырех лосю полагается есть, чтобы остаться живым в зимнее время. Его громадный желудок требует именно количества пищи, а не качества, и ему всегда требуется много времени, чтобы отгрызть с верхних веток кустов необходимые ему для дневного пропитания три или четыре меры почек. Карибу требует почти столько же, а олень, во всяком случае, не менее трех.

   Шторм пробушевал весь этот день, следующий и еще следующий - три дня и три ночи, а весь третий день и всю третью ночь шел сухой, стегавший точно плетью снег, которого навалило на целые два фута на ровных местах и из которого намело сугробы вышиною до десяти футов. Это был "тяжелый снег", как говорят индейцы, который ложится на землю, как свинец, и под которым куропатки и кролики погибают десятками тысяч.

   На четвертый день от начала бури Казан и Серая волчица попробовали вылезти из-под своего валежника. Ветра уже не было, но снег все еще шел. Все было погребено под белым непрерывным ковром, и было невыносимо холодно.

   А эпидемия в это время продолжала свою работу над людьми. Затем наступили дни голода и смерти и для диких зверей.

  

   Казан и Серая волчица сто сорок часов оставались без пищи. Для Серой волчицы это было простой неприятностью, увеличивавшей ее слабость, для Казана же - невыносимыми мучениями. За шесть дней и шесть ночей поста бока у них втянулись и ближе к задним ногам так подвело животы, что вместо них оказались целые провалы. Глаза у Казана покраснели еще больше, и он стал смотреть теперь только через щелочки. Теперь уж за ним следовала и Серая волчица, когда он брел по твердому снегу. Полные надежд и с нетерпением вышли они на охоту. Первым делом они принялись за обследование куч хвороста, под которыми раньше всегда скрывались кролики. Но вокруг них теперь не было ни следов, ни запаха. Они побежали к обгорелому пространству, затем опять вернулись обратно и принялись за противоположную сторону болота. На этой стороне возвышался скалистый кряж. Они взобрались на него и с высоты его обозрели все безжизненное пространство. Все время Серая волчица нюхала воздух, но уже не давала сигналов Казану. На вершине кряжа Казан еле держался на ногах. Его выносливость уже оставила его. На обратном пути через болото он на что-то наткнулся, хотел перепрыгнуть и упал. К себе под валежник они вернулись еще более голодные и более слабые. Следующая ночь была звездная и ясная. Они опять отправились на охоту. Им не встретилось ни малейшею живого существа, за исключением одной только лисицы. Инстинкт подсказал им, что они все равно ее не поймали бы.

   И Казан вспомнил наконец об избушке. Две вещи всегда привлекали его к себе, когда он жил в избушке, это тепло и еда. А там, далеко, по ту сторону кряжа находилась избушка Отто, где когда-то он и Серая волчица выли, почуяв запах смерти. Но он уже не думал теперь об Отто или о той тайне, по поводу которой он тогда так выл. Он думал только об избушке, а избушка всегда заключала в себе еду. И он помчался напрямик к кряжу, и Серая волчица последовала за ним. Они пересекли кряж и горелые места и вступили в другое болото. Казан охотился теперь совершенно равнодушно. Голова его падала вниз, лохматый хвост волочился прямо по снегу. Единственной его мыслью была избушка, и только избушка. Она составляла его единственную надежду. Но Серая волчица была все еще бодра, нюхала воздух и поднимала голову всякий раз, как Казан останавливался, чтобы обследовать своим озябшим носом снег. И вдруг - в воздухе чем-то запахло! Казан бежал вперед, но тотчас же и остановился, как только увидел, что Серая волчица не стала за ним следовать. Она твердо уперлась передними лапами в сторону востока; ее узкая серая голова уже постигла этот запах; все тело ее задрожало.

   Затем до них долетел уже и звук, и с радостными повизгиваниями Казан бросился по его направлению, ведя с собою и Серую волчицу. Запах в ноздрях у Серой волчицы становился все сильнее и сильнее, а немного спустя его почуял уже и Казан. Это не было запахом кролика или куропатки. Это была какая-то крупная дичь. Они стали к ней осторожно приближаться, все время держась против ветра. Болото становилось все менее и менее проходимым от ставших почти сплошными зарослей, и вдруг всего только в ста ярдах от них раздалось громыхание ударявшихся друг о друга рогов. Еще десять секунд - и они стали подкрадываться уже в совершенном затишье от ветра. Потом Казан вдруг остановился и лег на живот. Серая волчица крепко прижалась к нему и подняла свои слепые глаза на то, чего не могла видеть, а только обоняла.

   В пятидесяти ярдах от них стояло несколько лосей, нашедших себе убежище именно в этих зарослях. Они объели уже все это пространство на целый акр в окружности: все кустарники и деревья были обгрызаны до высоты их роста и весь снег был утоптан под их ногами. Всего было шесть лосей, два из них были самцы, которые дрались между собою, а три коровы и теленок стояли в стороне и следили за исходом дуэли. Весь снег был залит кровью бойцов, и ее-то именно запах и почуяли издали Серая волчица и Казан. Казан задыхался от голода. Серая волчица издавала ворчание и лизала себе губы.

   К этому времени острота боя между двумя самцами достигла своего высшего напряжения, и Казан и Серая волчица вдруг услышали такой резкий треск, какой издает палка, когда на нее наступить и переломить пополам. Это было в феврале, когда двухкопытные животные уже начинают менять свои рога, и в особенности старые самцы, у которых раньше, чем у других, начинают сваливаться их ветвистые рога. Это предоставило молодому бойцу победу. У старого самца вдруг отлетел со страшным треском его громадный, ветвистый рог, отделившись прямо от лунки на самом его черепе. В один момент его оставили вся его надежда и храбрость, и он стал отступать ярд за ярдом, в то время как молодой самец, ни на минуту не переставая, продолжал колотить его по шее и по плечам, пока наконец кровь не хлынула из старика ручьями. Отделавшись наконец от своего врага, старик вырвался на свободу и помчался к лесу.

   Молодой самец уже больше не преследовал его. Он поднял голову и некоторое время простоял, тяжело дыша и раздувая ноздри, и смотрел, как убегал от него его побежденный враг. Затем он повернулся к нему спиной и побрел к все еще неподвижно ожидавшим его коровам и теленку.

   Казан и Серая волчица дрожали. Серая волчица вдруг резко повернула назад от лосиного стойла, и Казан последовал за ней. Их больше уже не интересовали ни коровы, ни теленок. Они видели, как от этого стойла убегала в лес их добыча, которая потерпела поражение и теперь истекала кровью. Каждый инстинкт, присущий всей волчьей стае, проснулся в Серой волчице, а в Казане заработало его безумное желание поскорее отведать крови, которую он обонял. Поэтому они тотчас же и бросились вслед за старым самцом по его кровавому следу. Казан бежал, как стрела, в увлечении совершенно позабыв о Серой волчице. Но она более уже не нуждалась в его руководительстве. Держа нос у самого следа, она теперь бежала так, как когда-то бегала, когда была еще зрячей. Они настигли старого самца в полумиле расстояния от места боя. Потерпевший поражение в открытом бою с противником из своей же собственной породы и атакованный еще более злейшими врагами, старый лось постарался отступать. Но когда он стал пятиться от них задом, то оказалось, что на каждом шагу ему приходилось теперь припадать: на его левой ноге Серая волчица уже успела перегрызть сухожилие.

   Не будучи в состоянии видеть, Серая волчица старалась представить себе все то, что происходило. В ней вновь заговорили инстинкты ее расы - вся ее волчья стратегия. Два раза отброшенный в сторону уцелевшим рогом лося, Казан понял теперь, что значила открытая атака. Поэтому Серая волчица стала описывать вокруг лося медленные круги, держась от него на пространстве около двадцати ярдов. Казан не отставал от нее ни на шаг.

   Они описали такой круг раз, другой, затем целые двадцать раз и все время, с каждым таким кругом заставляли несчастного, раненого, истекавшего кровью лося держаться к ним передом и вертеться вокруг самого себя, от чего его дыхание становилось все тяжелее и голова стала опускаться все ниже и ниже. Наступил полдень, и во вторую часть дня мороз сделался еще лютее. Двадцать кругов превратились в сто, в двести и более. Под ногами у Серой волчицы и у Казана снег утоптался так, точно был на торной дороге. А там, где вокруг себя вертелся на копытах лось, снег уже потерял свою белизну и был теперь сплошь красным от крови. Затем настал наконец момент, когда, утомившись от этих упорных, настойчивых, доводящих до смерти кругов Серой волчицы и Казана, старый лось уже не смог более повернуться вокруг самого себя, не смог затем и во второй раз, и в третий, и в четвертый, - и тогда Серая волчица, казалось, поняла, что пришла уже пора. Вместе с Казаном она сошла с утоптанной тропинки, они оба легли потом на животы под карликовую сосну и стали поджидать. Несколько минут лось простоял без движения, и его зад с перегрызенными поджилками стал опускаться все ниже и ниже. А затем, глубоко вздохнув и с кровавой пеной у рта, он наконец повалился на снег. Еще долгое время Казан и Серая волчица держались от него в стороне, и когда вернулись наконец опять на протоптанную круговую тропинку, то тяжелая голова лося уже лежала, вытянувшись на снегу. Опять они принялись описывать круги, но теперь эти круги все сокращались и сокращались, пока наконец всего только девять или десять футов не стали отделять их от добычи. Лось попытался было подняться, но не смог. Серая волчица услышала это его усилие. Она услыхала также, как он вдруг повалился назад, и молча и быстрым движением прыгнула на него сзади. Ее острые клыки вонзились ему в ноздри, а Казан с инстинктом ездовой собаки тотчас же ухватил его за горло.

   Серая волчица первая разжала свои челюсти. Она отскочила назад, понюхала воздух и стала вслушиваться. Затем не спеша она подняла голову, и по морозному воздуху через всю голодную равнину пронесся ее протяжный торжествующий вой - призыв к добыче.

   Дни голода для них миновали.

  

   Смерть старого лося-самца пришлась как раз кстати, чтобы спасти Казана. От голода он уже не мог держаться на ногах, как все еще перемогалась его подруга. Долгий пост при температуре от пятидесяти до семидесяти градусов ниже нуля превратил его в одну только тень от прежнего, сильного, храброго Казана.

   Последние проблески северного дня быстро перешли в ночь, когда они уже возвращались назад с отвислыми от объедения животами и с оттопырившимися боками. Ослабевший уже ветер затих совсем. Висевшие на небе в течение всего дня тяжелые облака ушли на восток, и взошла яркая, светлая луна. За какой-нибудь один час ночь стала совершенно прозрачной. К яркому свету луны и звезд прибавилось еще и северное сияние, двигавшееся и отливавшее вспышками на полюсе.

   Его шипящий и вместе с тем хрустящий звук, точно скрип стальных полозьев по мерзлому снегу, дошел до слуха Серой волчицы и Казана.

   Они не пробежали еще и ста ярдов от мертвого лося, как звук от этого странного таинственного явления северной природы остановил их, и они стали вслушиваться в него, полные подозрительности и тревоги. Затем они свесили уши и медленно возвратились к своей жертве. Инстинкт подсказал им, что этот труп лося принадлежал только им одним по праву сильного. Они сражались и убили. Это был Закон Природы, состоявший в том, что каждый мог владеть только тем, что сам же для себя и добыл. В добрые старые дни охоты они побежали бы далее и стали бродить в других местах при свете луны и звезд. Но долгие ночи и дни голода научили их относиться ко всему иначе.

   В эту ясную и тихую ночь, последовавшую за заразой и голодом, сотни тысяч голодных существ выползли из своих закоулков, чтобы приняться за добывание пищи. Повсюду на пространстве тысячи восьмисот миль с запада на восток и тысячи миль с севера на юг, воспользовавшись тихой, яркой ночью, все живые существа, отощавшие и с подведенными животами, вышли на охоту. Что-то говорило Казану и Серой волчице, что эта охота уже началась, и ни на одну минуту они не переставали оставаться настороже. Под конец они улеглись у опушки сосновых зарослей и стали ждать. Серая волчица ласково стала тереться своей мордой о Казана. Ее беспокойное ворчание предостерегало его. Затем она понюхала воздух и прислушалась - и так и продолжала все время нюхать воздух и прислушиваться.

   Как вдруг каждый мускул в теле и того, и другой напрягся.

   Издалека, за целую милю расстояния от них, до них донесся единичный, заунывный, протяжный вой.

   Это был вопль настоящего хозяина пустыни - волка. Это была тоска по пище. Это был крик, от которого холодеет кровь у человека, который заставляет лося и оленя вскочить сразу на ноги и задрожать всем телом, вой, который разносится по лесам, горам и долам, как песня смерти, и который эхо повторяет в звездные ночи на тысячи миль вокруг.

   Затем наступило молчание, и в его торжественной тишине Казан и Серая волчица стояли плечо к плечу, мордами в сторону доносившегося до них воя, и в ответ на этот вой в них вдруг заработало внутри что-то странное и таинственное, потому что в том, что они услышали, не было ни угрозы, ни предостережения, а заключался братский призыв. Там, далеко, значит, были какие-то представители их собственной породы, - может быть, целая стая. И, севши на задние лапы, Серая волчица послала ответ на этот вой, жалобный и в то же время торжествующий, который говорил ее голодным братьям, что именно здесь их ожидала богатая тризна.

   И между двумя такими криками рысь, точно змея, проскользнула в глубокие, освещенные луною лесные пространства.

   Усевшись на задние лапы, Серая волчица и Казан стали поджидать. Прошло пять минут, десять, пятнадцать - и Серая волчица стала беспокоиться. На ее призыв не последовало никакого ответа. Она опять завыла, причем Казан, дрожа всем телом, вслушивался в пространство, - и опять последовало в ответ мертвое молчание ночи. Так не могла бы вести себя стая волков. Она знала, что стая никогда не убежала бы дальше, чем мог достигнуть до нее ее голос, и это молчание удивляло ее. А затем, с быстротою молнии, к ним обоим вдруг пришла мысль, что эта стая или единичный волк, крик которого они услышали, могли быть от них уже где-нибудь поблизости. Да, запахло чем-то знакомым. И действительно, минуту спустя Казан уже заметил двигавшийся на лунном свете какой-то предмет. За ним вдруг появился еще и другой и третий, пока наконец ярдах в семидесяти от них не обрисовались вдруг пять фигур, сидевших полукругом. Затем все они растянулись на снегу и улеглись без движения.

   Ворчание Серой волчицы обратило на себя внимание Казана. Его слепая подруга вдруг попятилась назад. При лунном свете ее белые клыки блеснули угрозой. Она заложила назад уши. Все это удивило Казана. Почему она сигнализировала этим ему опасность, когда там, на снегу, волки, а не рысь? И почему эти волки не подходят ближе и не приступают к тризне? Он не спеша отправился к ним сам, а Серая волчица в это время стала отговаривать его повизгиваниями. Но он не обратил на это внимания и смело выступил вперед, подняв высоко голову и ощетинив спину.

   В запахе чужестранцев Казан отличил что-то новое, что все-таки было ему раньше известно. Этот запах заставил его ускорить шаги, и когда наконец он остановился в двадцати ярдах от того места, где лежала на снегу эта небольшая группа, то шерсть на нем слегка зашевелилась. Один из пришельцев вскочил и пошел к нему навстречу. Другие за ним последовали, и в следующий за тем момент Казан уже был окружен со всех сторон, вилял хвостом, обнюхивал их, и они его обнюхивали. Это оказались собаки, а не волки.

   Где-то в уединенной избушке среди пустыни умер от заразы их хозяин, и они убежали от него в лес. Они еще носили на себе следы запряжки. На них еще были ошейники из лосиной кожи, волосы на боках были повытерты, а одна из этих собак еще волочила за собою ремень в три фута длиною. Глаза у них были красны и при свете луны и звезд сверкали голодом. Они были худы, подтянуты и истощены, и Казан тотчас же повернул назад и повел их к мертвому лосю. Затем он вернулся к Серой волчице и гордо уселся на задние лапы радом с нею и стал вслушиваться в то, как голодная компания стучала зубами и раздирала на куски мясо.

   Серая волчица тесно прижалась к Казану. Она терлась мордой о его шею, и он, отвечая на ее ласку, быстро, по-собачьи, облизывал ее языком, стараясь убедить ее, что все обстояло благополучно. Она лежала на снегу в растяжку, когда собаки окончили свой праздник и со своими обычными манерами явились к ней обнюхаться и поближе познакомиться с Казаном. Казан держал себя с ними, как ее телохранитель. Громадный красноглазый пес, который волочил за собою ремень, задержался около Серой волчицы на десятую часть секунду дольше, чем следовало, и Казан предупредил его яростным рычанием. Пес отскочил назад, и клыки их обоих сверкнули над лежавшей Серой волчицей. Это было турниром их расы.

   Громадный пес был вожаком в своей запряжке, и если бы какая-нибудь из его ездовых собак осмелилась зарычать на него так, как зарычал сейчас Казан, то он перегрыз бы ей горло. Но Казан, почти совсем одичавший около Серой волчицы и осмелевший до крайности, уже не мог бы никогда подчиниться какой-то ездовой собаке. Он взглянул на нее свысока; к тому же он был мужем Серой волчицы. И он перепрыгнул через нее, чтобы немедленно же вступить в бой, и именно за нее, а не за то, что и сам когда-то тоже был в санях вожаком. Но громадный пес подался назад, угрюмо заворчав и даже, пожалуй, завыв, и сорвал свою злость на стоявшей рядом с ним ездовой собаке, больно укусив ее за бок.

   Серая волчица, хотя и не могла видеть всей этой сцены, сразу же сообразила, что должно было случиться. Она подскочила к Казану. Она знала, что при звездах и при луне всегда происходит то, что обыкновенно кончается смертью, а именно - поединок за право быть мужем. С чисто женской застенчивостью, поскуливая и тихонько поталкивая его мордой в плечо и шею, она старалась вывести Казана из того утоптанного круга, в центре которого лежал лось. Его ответом было зловещее ворчание, точно гром, перекатывавшееся у него в горле. Он лег рядом с нею и стал быстро лизать ей слепую морду и поглядывать на чужих собак.

   Луна спускалась все ниже и ниже и наконец зашла за стоявшие на западе леса. Звезды стали бледнеть. Одна за другой они стали исчезать с неба, а затем засветилась холодная серая северная заря. На рассвете громадный пес - вожак выскочил из ямы, которую выкопал для себя на ночь в снегу, и побежал опять к лосю. Все время наблюдавший за ним Казан тотчас же вскочил на ноги и стал у самого лося. Оба зловеще стали кружиться вокруг трупа, опустив головы и ощетинив спины. Ездовой пес отошел на два или три шага в сторону, и Казан вскочил на лося и стал отдирать от него замерзшее мясо. Он вовсе не был голоден, но этим он хотел доказать свое право на мясо и презрение к притязаниям ездового пса.

   Затем он забыл о Серой волчице. Ездовой пес тем временем, как тень, вернулся обратно, снова стал над Серой волчицей и принялся обнюхивать ее шею и тело. Потом он заскулил. В этом его плаче звучали страсть, приглашение, желание дикаря, но так быстро, что глаз не успел бы уловить этого движения, верная Серая волчица вонзила ему в плечо свои острые клыки.

   Что-то серое - иначе благодаря быстроте движения и нельзя было назвать, как что-то серое - молча и угрожающе вдруг прыснуло из полумрака. Это был Казан. Он подскочил без ворчания, без лая, и в один момент он и ездовой пес сцепились в ужасной схватке.

   Четыре остальные собаки сбежались сюда же и в ожидании остановились в двенадцати шагах от дуэлянтов. Серая волчица все еще лежала на животе. Гигант ездовой пес и на три четверти собака-волк сражались не так, как ездовая собака или волк. Они дрались, как полукровки, с присущими им ненавистью и злобой. Оба делали мертвые хватки. То один уступал, то другой, и так быстро они менялись ролями, что четыре ожидавших зрителя в удивлении стояли без движения. При других условиях они давно бы уже бросились на первого из бойцов, сбросили бы его на спину и разорвали бы его на части. Таков был обычай и у волков, и у собак с примесью волчьей крови. Но теперь они стояли в стороне и в страхе ожидали исхода.

   Громадный ездовой пес еще ни разу не испытывал поражения в драке. Его крупные предки датской породы дали ему гигантский рост и челюсти, которыми он в один прием мог разгрызть череп обыкновенной собаки. Но в Казане он встретил не только собаку и волка, но и все лучшее, что принадлежало этим двум породам. Казан имел перед ним преимущество уже в том, что уже несколько часов отдохнул и был совершенно сыт. К тому же он дрался из-за Серой волчицы. Его клыки глубоко вонзились ездовому псу в плечо, и они оба стали медленно кружиться, а наблюдавшие за поединком собаки придвинулись к ним на шаг или на два поближе, и челюсти у них уже нервно задрожали, и их красные глаза в ожидании рокового момента засверкали. Пять раз Казан описал круг вокруг ездового пса и затем с быстротою выстрела ринулся на него и всею своею тяжестью навалился ему на бок. Это было с его стороны самым смертоносным нападением. Громадный пес был сбит им с ног. Пока он барахтался по снегу, чтобы вскочить снова, его четыре товарища в мгновение ока набросились на него. И вся их ненависть, накопившаяся в них за целые недели и месяцы, в течение которых их зубастый вожак то и дело давал им пинки, теперь сосредоточилась на нем, и они буквально разорвали его в клочки.

   Казан с гордостью подошел к Серой волчице и стал рядом с ней, и она с радостным визгом положила голову ему на шею. Два раза он выдержал из-за нее смертный бой. И оба раза он остался победителем. В душевном восторге, если только у Серой волчицы была душа, она стала поднимать морду к серому небу и прижиматься всем телом к плечу Казана, в то время как до нее доносились пожирание мяса и хруст зубов ездовых собак о кости врага, которого осилил ее друг и повелитель.

  

   Целый ряд дней прошел в лакомстве мороженым мясом старого лося.

   Напрасно Серая волчица старалась увести Казана в леса и в болота. С каждым днем температура все поднималась. Можно было приняться и за охоту. И Серой волчице хотелось остаться с Казаном одной. Но на Казана, как и на большинство людей, власть и предводительство оказывали свое действие. А он стал теперь предводителем четырех собак, как раньше водил за собою волков. Теперь уже не одна только Серая волчица следовала за ним, держась сбоку его, но и четыре ездовые собаки бежали за ним, вытянувшись в одну линию. Он испытывал тот триумф и то странное возбуждение, о котором уже почти совсем забыл, а Серая волчица в вечном мраке своей слепоты уже предчувствовала какую-то смертную опасность, до которой могло бы его довести его новое, овладевшее им увлечение.

   Три дня и три ночи они оставались около мертвого лося, готовые защищать его от всяких других посягателей, и все-таки с каждым днем и с каждой ночью все меньше и меньше проявляли бодрости на страже. А затем наступила четвертая ночь, в которую они зарезали самку оленя. Казан в этой охоте был вожаком и в первый раз за все время, увлекшись тем, что вел за собою стаю, позабыл о Серой волчице, которая должна была уже бежать позади всех. Когда они подходили к затравленной лани, то он первый вскочил на нее. Он был хозяином. Он мог всех их отогнать от нее простым ворчанием. И стоило только ему оскалить на них зубы, как они тотчас же съеживались и ложились животами на снег.

   В Казане, как в вожаке собак, произошла какая-то странная перемена. Если бы его товарищами были волки, то Серой волчице нисколько не было бы трудно увести его с собою в лес. Но Казан находился в среде своей же собственной породы. Он был собакой. И они тоже были собаками. Огонь, который горел в нем когда-то и потом перестал его согревать, вдруг вспыхнул с новой силой. В его жизни с Серой волчицей единственно, что угнетало его и чего она никак не могла понять, это было одиночество. Природа создала его таким, что благодаря самой его природе, ему необходимы были не один компаньон, а многие. Самой природой было назначено ему слушаться и повиноваться голосу человека. Но он вырос и воспитался в ненависти к нему, тогда как собаки - представители его собственной породы - били часто его самого. Он был счастлив с Серой волчицей, гораздо счастливее, чем когда жил у людей и в обществе своих братьев по крови. Но он уже долгое время провел вдали от той жизни, которою жил раньше, и голос предков заставил его о ней позабыть. И только одна Серая волчица со своим удивительным сверхинстинктом, которым природа заменила ей недостающее зрение, предвидела, к чему все это могло его привести.

   Каждый день температура поднималась все выше и выше, пока наконец снег не стал понемногу таять на пригревавшем солнышке. Это было через две недели после того, как был затравлен старый лось. Постепенно стая стала продвигаться на восток, пока наконец не оказалась в пятидесяти милях к востоку и в двадцати к югу от старого логовища под валежником. И более чем когда-либо Серую волчицу стало тянуть в ее прежнее гнездо под этим валежником. Опять с первым веянием в воздухе весны к ней во второй раз в ее жизни явились предчувствия приближающегося материнства.

   Но все ее усилия вернуть Казана назад были тщетны и, несмотря на все ее протесты, он с каждым днем все далее и далее во главе своей партии уходил на юго-восток.

   Инстинкт побуждал собак двигаться именно в этом направлении. Они еще не настолько одичали, чтобы успеть забыть о человеке, и целью этого их движения был именно человек. В этом направлении и недалеко от них действительно находился пост Компании Гудзонова залива, куда часто на них ездил их покойный хозяин. Казан не знал этого, и в один прекрасный день случилось нечто такое, что возвратило к нему его призраки и желания, которые еще резче отделили его от Серой волчицы.

   Они взбирались на вершину кряжа, когда что-то остановило их. Это был голос человека, громко выкрикивавшего слово, от которого когда-то, в былые дни, кровь разливалась по всем жилам у Казана - "Вперед! Вперед! Вперед!" - и с вершины кряжа они посмотрели на открытое пространство широкой долины, по которой мчались шесть собак, запряженные в сани, и человек сидел позади них и то и дело покрикивал на них:

   - Вперед, вперед, вперед!..

   Дрожа и в нерешительности все четыре ездовые собаки и собака-волк остановились на вершине, и Серая волчица позади них всех. И до тех самых пор, пока собаки с санями совершенно не скрылись из виду, они не двинулись с места и только после этого сбежали к следу и стали обнюхивать его, визжа и с радостным возбуждением. Около двух миль они пробежали затем по этому следу, и все время Серая волчица трусила позади них, держась от них на расстоянии двадцати ярдов и испытывая отвратительное чувство от душившего ее запаха человека. Только ее привязанность к Казану и верность к нему и заставляли ее находиться так близко к этому запаху.

   У края болота Казан вдруг остановился и затем побежал прочь от следа. Одновременно с желанием, которое так овладело им, в нем еще теплилась его прежняя подозрительность, которую ничем нельзя было бы в нем искоренить, подозрительность, унаследованная им от волка. Серая волчица радостно заскулила, когда он вернулся обратно в лес, и так тесно стала прижиматься к нему, что даже натирала ему во время бега плечо.

   Вскоре после этого на снегу стал образовываться наст. Появление наста означало весну и вместе с нею движение в пустыне человеческой жизни. Казан и его приятели уже по запаху стали чуять присутствие и движение этой жизни. Теперь они находились в тридцати милях от поста. На сотни миль вокруг них стали появляться охотники со своими запасами добытых за зиму мехов. С востока и запада, с севера и юга - все пути стали вести к посту. Наша стая могла бы попасться им в руки каждую минуту. В течение целой недели не проходило и дня, чтобы она не натыкалась на свежий след, а иногда даже и на два, и на три.

   Серая волчица выходила на охоту с постоянной боязнью. Несмотря на слепоту, она чуяла, что со всех сторон ей угрожали люди. Для Казана же все то, что происходило вокруг, все более и более переставало терять предмет опасения и страхов. Три раза за эту неделю он слышал голоса людей, а однажды до него донеслись смех белого человека и лай собак, когда хозяин раздавал им их дневную порцию рыбы. В воздухе он обонял едкий запах дыма от лагерей, а однажды ночью на далеком расстоянии он слышал дикие возгласы индейской песни, за которой последовали потом лай и вой ездовых собак.

   Медленно и верно образ человека притягивал его все ближе и ближе к посту - на милю сегодня, на две мили завтра, но с каждым днем все ближе. А Серая волчица, бесплодно борясь с этим до конца, уже чуяла в переполненном опасностями воздухе близость того часа, когда Казан окончательно подчинится овладевшему им зову, и она должна будет остаться одна.

   Это были дни оживления и возбуждения в посту Компании по закупке заготовленных за зиму мехов, дни отчетов, вычисления прибылей и удовольствий, дни, в которые пустыня щеголяет богатством своих мехов, которые будут отправлены потом в Лондон и в Париж - эти настоящие столицы Европы. А в этом году для встреч лесных жителей между собою представлялось гораздо больше интереса, чем в предыдущие. Зараза сделала свое ужасное дело, и каждому при наступлении весеннего времени, когда нужно было отправляться на пост, хотелось в точности узнать, кто остался жив и кто умер.

   Жители Чиппели и полукровные индейцы стали прибывать первыми на своих дворняжках, подобранных ими в пограничных с цивилизацией местах. Вслед за ними явились охотники с голых западных пустынь, привезя с собой массы лисьих и оленьих шкур на целой армии длинноногих, с широкими ступнями собак, мекензиевой породы, которые тянули, как лошади, и визжали, как щенята, когда на них нападали простые эскимосские собаки. С Гудзонова залива прибыли стаи сильных лабрадорских собак, которых могла сломить одна только смерть. Запряжка за запряжкой подъезжали маленькие желтые и серые эскимосские собаки. Со всех сторон стягивались сюда эти жестокие враги между собою, дрались, кусались и рычали друг на друга и сгорали от страсти убить один другого, унаследованной ими от их волчьих прародителей.

   Драки не прекращались ни на одну минуту. Они начались с первым же прибытием собак. Они продолжались с самого рассвета, весь день и всю ночь, вокруг разложенных костров. Казалось, не будет конца этим собачьим дракам и ссорам между людьми и собаками. Весь снег был утоптан и залит кровью, и ее запах еще больше подбавлял задора собакам, происходившим от волков.

   Каждый день и ночь с дюжину драк всегда кончались смертью. Погибали всегда южные переродки - смесь мастифов с крупной датской породой и овчарками, и неповоротливые собаки мекензиевой породы. Вокруг поста поднимался дым от сотен костров, и вокруг этих костров собирались жены и дети звероловов. А когда прекращался наконец санный путь, то фактор Вильямс отмечал тех, кто не явился, и позднее вычеркивал их из своей главной книги, что означало, что они умерли от заразы.

   Затем наступала ночь карнавала. Целые недели и месяцы жены, дети и мужья готовились к этому празднику. В лесных хижинах, в закоптелых шалашах и даже в ледяных жилищах низкорослых эскимосов предвкушение удовольствий от этой дикой ночи придавало более смысла их жизни. Это был своего рода цирк, представление, которое два раза в год давала компания своим служащим.

   В этом году, чтобы сгладить неприятное впечатление, оставленное заразой и массою смертей, фактор особенно постарался. Его охотники убили четырех жирных оленей. На расчищенном месте были повалены громадные кучи сухих дров, а в самом центре поставлены были восемь групп жердей, связанных вместе вершинами, и от одной вершины к другой тянулись сосновые брусья, привязанные к ним лыком; к каждому брусу было привязано по оленю целиком, так чтобы они жарились в натуральном виде на огне костров, разложенных на земле. Костры были зажжены еще в сумерки, и сам Вильямс первый выступил вперед и затянул одну из диких песен Севера, а именно "Песню об олене", как только они разгорелись и осветили мрак ночи:

  

   О, олень, олень,

   Ты прыгаешь высоко,

   Ты бегаешь далеко,

   Когда тебе не лень.

  

   - А теперь, - воскликнул он, - подхватывайте все разом!

   И, зараженные его энтузиазмом, лесные жители, долго молчавшие в течение целых месяцев, вдруг с диким ревом подхватили эту песню и ревели так, что их слышали даже на небе.

   За две мили на юго-запад этот первый гром человеческих голосов долетел до слуха Казана, Серой в