Главная » Книги

Карнович Евгений Петрович - Мальтийские рыцари в России, Страница 6

Карнович Евгений Петрович - Мальтийские рыцари в России


1 2 3 4 5 6 7 8 9

. Все окна в этой зале, кроме одного, из огромного цельного зеркального стекла, вставленного в раму из массивного серебра, были завешаны красною шелковою тканью. В этой тронной зале спускалась с потолка замечательной работы огромная люстра из чистого серебра. Впрочем, так как императору не стала вдруг нравиться красная отделка комнаты, то он захотел отделать ее желтым бархатом с великолепным серебряным шитьем и серебряными массивными украшениями по стенам. Столы, подзеркальники и вся мебель в этой комнате должны были быть сделаны из чистого серебра. К такой отделке уже и приступили, и на первый раз было отпущено с монетного двора на заготовку нужных вещей сорок пудов серебра; но вскоре кончина государя не только прекратила эти работы, но и оставила Михайловский замок необитаемым в течение нескольких годов. Не были также окончены заказанные собственно для нового дворца и великолепные столовые сервизы: один из чистого серебра, а другой - фарфоровый с изящно рисованными видами Михайловского замка.
   Половина императрицы отличалась роскошною обстановкой и изяществом. Там также были столы из брекчии и восточного алебастра и из ляпис-лазури; обитая бархатом и шелком мебель, изящная бронза парижского изделия; двери из красного, розового и кедрового дерева, великолепные фарфоры, статуи, картины, гобелены, занавеси из парчи, камины из каррарского мрамора и плафоны, расписанные фресками и гуашью. На половине государыни богатством убранства отличалась в особенности парадная опочивальня. В этой комнате место для постели было отделено массивною серебряною балюстрадой, весившею четырнадцать пудов, а вызолоченная кровать стояла под светло-голубым бархатным балдахином, подхваченным серебряными шнурами с такими же кистями.
   Несмотря на затрату громадных капиталов и на участие в постройке Михайловского замка лучших художников того времени, как русских, так и иностранных, здание это было совершенно неудобно для житья. Страшная, разрушительная сырость еще до переезда в замок императора перепортила и отделку комнат, и мебель, и картины. В покоях государя стены были обиты деревом, и это удерживало несколько сырость, отдававшуюся от стен, но в других помещениях замка не было никакой возможности жить. До какой степени доходила сырость в этом новоустроенном дворце, можно заключить из того, что когда в нем был дан в первый раз императором Павлом бал, то хотя в залах зажжено было множество свечей, но в них стояла густая мгла. В дворцовых залах, подобно тому, как на улицах в туманную осеннюю ночь едва мерцают тусклые фонари, уныло мерцали огоньки восковых свечей. Только с большим трудом можно было различить кого-нибудь с одного конца залы на другом. Дамские наряды отсырели и при слабом свете утратили свою яркость, гости, как тени, двигались в полупотемках. Между тем Павел Петрович восхищался постройкой нового дворца, и ничем легче нельзя было снискать его благосклонность, как похвалою, сделанною Михайловскому замку. Немало ловких людей воспользовались этой слабостью государя, а один из них, директор заемного банка Данилевский, отец будущего нашего военного историка, даже испросил у императора как особой милости дозволение прибавить к своей фамилии в память о постройке нового дворца прозвание - "Михайловский".
  

XVII

  
   При появлении государя Скавронская сделала ему низкий реверанс по всем строгим правилам тогдашнего придворного этикета, отбив взад правою ножкою длинный шлейф своего платья; а он встретил ее с тою утонченною вежливостию, какою обыкновенно отличался в обращении своем с дамами. Император пододвинул ей кресло и, пригласив ее садиться, сам сел около нее.
   - Я уже знаю цель вашего посещения, - начал император по-французски,
   - вы приехали просить меня, чтобы я разрешил вам вступить в брак с графом Литтою.
   - Так точно, ваше величество, - проговорила Скавронская.
   - Противиться вторичному вашему браку я имел прежде достаточное основание. Это был с моей стороны не пустой каприз, которым обыкновенно любят объяснять мои распоряжения, хотя для них и имеются у меня вполне уважительные причины. Вы - молодая и слишком богатая вдова; у вас от первого мужа остались две маленькие дочери, и я не желал, чтобы эти сиротки попали на попечение вотчима, который мог бы не только не заботиться о них, но даже и расстроить их состояние. Я действовал в этом случае в качестве негласного над ними опекуна; я, как государь, считаю святым для себя долгом заботиться об участи каждого из моих подданных, если мне лично известно его положение и если я могу своею властию сделать что-нибудь в его пользу. Говоря это, я, конечно, не позволю себе предполагать, чтобы ваш выбор мог пасть на недостойного человека, но я вообще слишком недоверчив, а ваша молодость, неопытность и мягкость вашего характера побуждали меня заботиться не только о судьбе ваших малюток, но отчасти и о вашей собственной... Я знаю, вы были несчастливы в первом замужестве, - с участием добавил император.
   - Благодарю вас, государь, за ваше милостивое внимание, - тихо отозвалась взволнованная Скавронская.
   - Вскоре по приезде графа Литты в Петербург, - начал государь, - до меня дошли слухи о предполагаемом с ним вашем браке, и я тогда же поручил Ивану Павловичу узнать обстоятельства об этом, прибавив, что я не изъявлю согласия на ваш брак. Кутайсов вам ничего не говорил об этом?..
   - Ни полслова, ваше величество!
   - И прекрасно сделал: значит, умеет ценить оказываемое ему мною доверие. Я тогда еще не знал графа Литты, но впоследствии, познакомившись с ним близко, убедился, что он - рыцарь в полном значении этого слова. Я, со своей стороны, не противлюсь теперь вашему с ним браку. Поздравляю вас, вы сделали вполне удачный выбор, а такой выбор составляет обыкновенно лучший залог супружеского счастья. К сожалению, брак ваш невозможен по другим, не зависящим вовсе от меня причинам: как рыцарь Мальтийского ордена, граф Литта дал обет безбрачия, и ему не остается ничего более, если он намерен быть вашим супругом, как только выйти из ордена, а между тем как тяжело будет для него это; да и кроме того, такой с его стороны поступок совершенно противоречил бы тем планам, которые я составил относительно этого славного и древнего учреждения. Мне необходимо, чтобы граф Литта оставался на том месте, которое он занимает с такою честью, то есть чтобы он был представителем Мальтийского ордена при моем дворе.
   Император нахмурился и начал качать головою, что служило у него выражением озабоченности.
   - Но, ваше величество, препятствие, о котором вы изволили упомянуть, может быть устранено, - робко проговорила Скавронская.
   - Устранено?.. Это каким способом?.. - не без удивления спросил он, пристально смотря на свою собеседницу. - Как, однако, находчивы влюбленные женщины!.. Какой же способ придумали вы?.. - засмеявшись, добавил он.
   - Я слышала, государь, что папа своею властью может отменять в виде особых исключений правила, находящиеся в статуте Мальтийского ордена, и, следовательно, он может разрешить графу Литте вступить в брак со мною и оставаться по-прежнему в ордене...
   - Вот как! - с веселым видом воскликнул император, - мы уже и святейшего отца начинаем примешивать к нашим сердечным делам!.. Я уверен, впрочем, что если подобное отступление возможно, то Пий VI, этот почтенный старец, не откажет для меня в подобном снисхождении, а для графа Литты устроить дело таким образом было бы очень хорошо. Он сохранил бы свои наследственные командорства, доставляющие ему такой огромный доход; впрочем, он, без всякого сомнения, готов отказаться не только от них, но и от всего, чтобы иметь такую прелестную супругу, как вы, графиня.
   - Позволю себе заметить, ваше величество, - заговорила Скавронская прерывающимся от волнения голосом, - что ни с моей стороны, ни со стороны графа Литты нет в настоящем случае никакого расчета на богатства: мы чувствуем, что мы были бы вполне счастливы друг с другом и без всякого состояния; я, государь, испытала уже однажды в жизни, что богатство не дает счастья.
   - А я, с моей стороны, был бы очень рад, если бы предположение ваше осуществилось. Подобная уступка папы немало бы посодействовала распространению ордена, а я имею на него большие виды, - протяжно и несколько призадумавшись проговорил император. - А вы знаете ли, графиня,
   - живо спросил он, - что и дамы могут быть членами этого знаменитого ордена, и если бы я имел право распоряжаться в ордене, то вы были бы в числе первых дам, которых я украсил бы его знаком.
   - Не нахожу слов, как благодарить ваше величество за ваше милостивое расположение и за данное мне позволение, которое, я надеюсь, принесет мне новое счастье в моей теперешней одинокой жизни, - с чувством, поднимаясь с кресла, сказала Скавронская. Павел Петрович встал тоже и, подойдя к письменному столу, взял листок бумаги и стал что-то записывать на нем.
   - Что касается папского разрешения, то я насчет этого поговорю с митрополитом Сестренцевичем. Впрочем, я потолкую об этом с аббатом Грубером: он хорошо знает все тонкости ватиканского двора и умеет превосходно обделать там каждое дело. Пусть и граф Литта, с своей стороны, попросит его об этом, да и вы, графиня, скажите ему несколько любезных слов, ведь этот старик, несмотря на видимую холодность, вероятно, поклонник молодых и хорошеньких женщин. Вы знаете аббата?..
   - Кто же не знает его в Петербурге, ваше величество? С ним приходится постоянно встречаться в обществе.
   - А у вас в доме бывает он?..
   - Бывает...
   - Гм, - проговорил император. - Я надеюсь, что вы позволите мне быть на вашей свадьбе в числе гостей? - сказал Павел Петрович.
   - Вы осчастливите меня этим, ваше величество, - проговорила почтительно графиня, делая прощальный реверанс императору, который, вежливо поклонившись ей, проводил ее молча до дверей своего кабинета.
   В галерее Рафаэля Скавронская нашла ожидавшего ее Кутайсова.
   - Благополучно кончилось?.. - спросил он ее чуть слышным голосом.
   - Как нельзя лучше... государь был чрезвычайно милостив, - радостно проговорила Скавронская.
   - Только поторопитесь кончить дело как можно скорее, а то все может вдруг перемениться. Чуть потянет ветер с севера, и государь будет уже не тот. Удивительным образом действует на него северный ветер, когда он дует. Павел Петрович делается угрюм и суров, - прошептал Кутайсов, идя рядом с графиней.
   Они не успели еще выйти из галереи, как позади их раздался громкий, но несколько сипловатый голос:
   - Иван Павлыч, поди-ка сюда!..
   Они обернулись и увидели в конце галереи выходящего из своих покоев государя. Кутайсов быстро сделал знак глазами своей спутнице, чтобы она не останавливалась, а уходила поскорее, а сам опрометью кинулся к императору.
   Скавронская подходила уже к выходу из царских апартаментов, когда ее нагнал Кутайсов. Он был чрезвычайно взволнован, а его замечательно красивое лицо выражало признаки сильного беспокойства.
   - Что с вами, граф?.. - спросила она испуганным голосом.
   - Вы не тревожьтесь, дело, по которому потребовал меня к себе государь, касается лично меня, и я поставлен в крайне неприятное положение.
   - Не через меня ли?.. - заботливо спросила Скавронская.
   - Отчасти через вас, Екатерина Васильевна; но вы тут ровно ни при чем, - принужденно улыбаясь, отвечал Кутайсов.
   Оглядываясь боязливо по сторонам и ускоряя все более и более шаги, как будто сзади его преследовал кто-нибудь, выводил Кутайсов из дворца свою встревоженную спутницу, и, прощаясь с нею в последней зале, он сказал, что сегодня же побывает у нее, чтобы подробнее узнать об ее беседе с государем. Скавронская от души поблагодарила Кутайсова, который, как чрезвычайно добрый человек, всегда был готов каждому оказать услугу или своею просьбою у государя, или предупреждением об угрожавшей со стороны Павла Петровича кому-нибудь неожиданной напасти.
   Вскоре Кутайсов, отпущенный из дворца государем, возвратился к себе домой и с лихорадочным беспокойством принялся рыться в своих бумагах и во всех ящиках своего письменного стола.
   - Не понимаю, решительно не понимаю, куда она могла деться, - бормотал он. - Кажется, я уже все перешарил, а ее нигде нет...
   Чрезвычайно расстроенный, он пошел в свой гардеробный шкаф и стал не только пересматривать, но и выворачивать все карманы своих кафтанов и камзолов, и чем меньше оставалось надежды на успешность поисков, тем больше возрастало его беспокойство. Наконец он убедился в бесполезности дальнейших исканий потерянного.
   "Плохо же мне будет!.. Он этого терпеть не может", - думал Кутайсов и с лихорадочным страхом вспомнил о сплетенной из воловьих жил и стоявшей в углу кабинета Павла Петровича палке, которой государь расправлялся с Кутайсовым в минуты своего гнева, переходившего часто в исступление из-за какой-нибудь рассердившей его безделицы.
   В дурном расположении духа приехал Кутайсов к Скавронской; он застал у нее Литту, и она передала ему в подробности разговор, бывший у нее с императором.
   - Почему, граф, вы были так взволнованы, когда вышли от государя? - с участием спросила Скавронская Кутайсова.
   - Теперь я могу сказать вам о причине моего волнения. Вы, может, не знаете, что государь имеет привычку после молитвы сидеть несколько времени в своем кабинете, не допуская туда никого. В это время он думает о тех делах, которые его занимают, и свои по ним распоряжения записывает на особо приготовленных листах и затем передает эти листки тем, кому они предназначаются. Государь требует, чтобы листки эти сохранялись в целости, и они очень часто служат средством для оправдания себя перед ним тем, кому он дает поручения. В числе таких листков, переданных мне, был тот, о котором упомянул в разговоре с вами его величество, а именно - в котором он выразил свое согласие на ваш брак с графом Литтою. Разговорившись с вами, государь вспомнил об этом листке и, позвав меня к себе, приказал, чтобы я этот листок сегодня же вечером возвратил ему, а между тем я нигде решительно не могу его найти. Я предчувствую страшные неприятности: как государь бывает обворожителен в минуты доброго расположения, так бывает он ужасен и грозен в порывах гнева. Моя небрежность сильно взволнует его, даром мне это не пройдет... Я, конечно, не смею роптать на него: я рос и учился с ним вместе, и он слишком много меня облагодетельствовал. Я, помимо опасения его гнева, сильно досадую на себя, что подал ему повод к неудовольствию, которое чрезвычайно вредно действует на его раздражительную натуру...
   В то время, когда Кутайсов с таким волнением говорил о потерянной им записочке государя, Скавронская и Литта мельком переглянулись друг с другом: они догадывались, что это была та самая записочка, которую аббат показал графу; но им казалось неуместным высказать Кутайсову свою догадку, тем более что теперь это было бы совершенно бесполезно, так как записка была в руках Грубера.
   Мысль о роковой записочке не выходила из головы Кутайсова, и он утешал себя только тем, что государь, быть может, не вспомнит о ней сегодня вечером, а потом и совсем забудет о ней. Возвращаясь от Скавронской, он припоминал все малейшие обстоятельства, сопровождавшие получение этой записочки. Он вспомнил, что прямо из дворца приехал с нею к своей возлюбленной мадам Шевалье, и, желая занять милую хозяйку рассказами о городских новостях, заболтался с нею против обыкновения до излишней откровенности и, между прочим, показывал ей эту записочку. Припомнив все обстоятельства до малейших подробностей, Кутайсов окончательно убедился, что он отыскиваемую им теперь записочку не мог оставить нигде, как только в уборной посещаемой им красотки, и решился отправиться к ней для новых поисков, никак не воображая, что оставленная у актрисы записочка могла очутиться в письменном столе аббата Грубера.
   - Когда я был у тебя в последний раз, милая Генриетта, - запинаясь, сказал приехавший к мадам Шевалье Кутайсов, - я, кажется, показывал тебе записку государя... Не оставил ли я ее у тебя?.. Где она?..
   - Как ты бываешь забавен, Жан! - засмеялась Генриетта. - Стану я беречь клочок бумаги. Ты знаешь, что я рву все письма и записки и даже любовные послания, которые я получаю. Я делаю это для того, чтобы успокоить тебя, моего ревнивца. Впрочем, поищи сам, - равнодушно добавила она.
   Кутайсов произвел в квартире Генриетты самый тщательный обыск. Он рылся и шарил всюду, где только, как он мог предполагать, найдется потерянная им записочка, но разумеется, что все его поиски были безуспешны.
   С замирающим от страха сердцем и с сильным дрожанием в коленах явился в этот вечер Кутайсов к государю.
   - Ведь сказано было тебе, - сказал Павел Петрович, - чтоб ты приехал сегодня, но лишь пораньше, а ты, братец, запоздал, - внушительно заметил государь.
   У Кутайсова отлегло от сердца.
   - А ту записку, которую я послал вчера вечером через тебя Ростопчину, он мне еще не возвратил... Поторопи его. Не люблю я проволочек, - с досадою проговорил император.
   На этот раз испуг Кутайсова был еще сильнее прежнего. Теперь слышалось не только роковое для него слово "записка", но и шла речь о таких обстоятельствах, которые очень легко могли напомнить государю о данном им Кутайсову приказании - возвратить записку касательно брака Скавронской с графом Литтою.
   Не только в этот вечер, но и во все следовавшие за тем дни Кутайсов был в страшном беспокойстве при свиданиях с государем. Какое-нибудь отдельное слово или малейший намек, как казалось Кутайсову, могли напомнить Павлу Петровичу о не полученной им обратно записке, бросали Ивана Павловича то в жар, то в холод.
   Однако, на счастье Кутайсова, дело обошлось благополучно. У государя вышло из памяти отданное им приказание, но немало под влиянием беспрестанных опасений выстрадал в это время его любимец по милости очаровательной Генриетты.
  

XVIII

  
   В начале лета 1798 года во Франции, в тулонском военном порту, шли самые деятельные приготовления к морской экспедиции, назначение которой оставалось для всех непроницаемой тайной. Известно было только, что главное начальство над этою загадочною экспедициею примет генерал Наполеон Бонапарт. В первых числах июля французский флот, состоящий из пятнадцати линейных кораблей и десяти фрегатов и из десанта в тридцать тысяч человек, вышел из Тулона. О военно-морских приготовлениях Франции было известно в Англии, которая хотела воспрепятствовать этому предприятию французского флота, а потому генерал Нельсон, находившийся в Средиземном море, узнав о скором выходе флота из Тулона и, не имея сведения о том, куда он направится, намеревался или блокировать Тулон, или, встретив неприятеля в море по выходе из порта, дать ему решительное сражение. Под начальством английского адмирала состояло четырнадцать линейных кораблей, восемь фрегатов, четыре куттера и две бригантины. Нельсону не удалось, однако, ни блокировать французский флот в Тулоне, ни встретиться с ним на своем пути к этому порту. Английская эскадра подошла к Тулону уже на третий день после ухода оттуда французского флота; Нельсон погнался за французами, но погоня была безуспешна. Между тем 12 июля Бонапарт явился перед Мальтою, которая, несмотря на ее грозные укрепления, сдалась французам после самого непродолжительного боя, завязанного, как оказалось, только для вида. Завоевание Мальты стоило французам трех убитых и шести раненых; урон же мальтийцев был несколько более. Предлогом завоевания Мальты послужили какие-то неопределенные несогласия, бывшие между великим магистром Мальтийского ордена, бароном Гомпешем, и директориею Французской республики. При взятии Мальты французы овладели одним фрегатом, четырьмя галерами, тысяча двумястами пушками и большим количеством разных военных снарядов. На Мальте французы нашли до 500 турецких невольников, которым тотчас же дана была полная свобода. Великий магистр ордена барон Гомпеш, бывший до своего избрания в это звание послом римско-немецкого императора на Мальте, с шестью рыцарями отправился в Триест под прикрытием французского флота. Громко заговорили в Европе об измене Гомпеша, на которую он будто бы решился по предварительному уговору с директориею. Но в то же время стал ходить слух, что без ведома его шесть мальтийских кавалеров вероломно сдали Мальту французам за значительное денежное вознаграждение. Французский гарнизон занял Ла-Валлетту, резиденцию великих магистров, а запоздавший на выручку Мальты Нельсон, оставив для блокады острова несколько кораблей, погнался опять за французами. Когда же он услышал, что французы, засевшие в Ла-Валлетте, готовы будто бы сдаться на капитуляцию англичанам, то послал на Мальту подкрепления, предписав командиру стоявшей перед островом эскадры условия будущей капитуляции. Но надежды адмирала не сбылись: французы не думали вовсе уступить Мальту англичанам, которым поэтому приходилось овладеть островом вооруженною силою.
   Когда пришло в Петербург известие о взятии Мальты французами, гневу императора Павла Петровича не было пределов. Завоевание острова он считал нанесенным ему лично оскорблением, так как Мальта принадлежала рыцарскому ордену, покровителем которого он объявил себя перед всею Европою. Его еще и прежде сильно раздражали завоевательные успехи Французской республики, хотя при этом нисколько не затрагивалось его самолюбие как русского императора. Теперь же он находил, что французы дерзнули прямо оказать неуважение ему как протектору Мальтийского ордена, в судьбах которого он принимал такое живое участие. В это время русская эскадра под начальством адмирала Ушакова крейсировала в Средиземном море, а турки старались отнять захваченные у них французами Ионические острова. В припадке сильного раздражения император немедленно послал Ушакову рескрипт, в котором писал: "Действуйте вместе с турками и англичанами против французов, яко буйного народа, истребляющего в пределах своих веру и Богом установленные законы".
   Теперь была самая благоприятная пора для того, чтобы склонить государя к деятельному заступничеству за разгромленный французами Мальтийский орден, которому после взятия Мальты грозило окончательное падение. Несколько времени тому назад положение Литты было тяжело. Но, надеясь устроиться в Петербурге, он писал на Мальту великому магистру, "частные обстоятельства, среди которых я нахожусь, и потеря большей части моего состояния со времен вторжения французов в Италию лишают меня средств и не оставляют мне более ничего, как придумывать и приискивать тихое убежище". Теперь же Литта, руководимый аббатом Грубером, с жаром принялся хлопотать за орден, имея в виду и самому устроиться в России. От папы дано было ему разрешение вступить в брак с Скавронской, оставаясь по-прежнему в звании бальи. Император, который оказывал Литте особенное расположение и вследствие занятий с ним по делам ордена сближался с ним все более и более, в самых милостивых выражениях подтвердил Скавронской данное им согласие на вступление ее в брак с Литтою, и 18 октября 1798 года свадьба их была отпразднована с большою пышностию в присутствии государя и всей императорской фамилии.
   Державин вдохновился этим событием и написал на брак Скавронской оду, которая начиналась следующею строфою:
  
   Диана с голубого трона
   В полукрасе своих лучей,
   В объятиях Эндимиона
   Как сходит скромною стезей...
  
   Так, по словам поэта, сошла в объятия Литты красавица Скавронская.
   Сравнение Литты с Эндимионом вышло, впрочем, не слишком удачным, так как Эндимион был красавец пастушок, взятый Юпитером на небо и потом прогнанный им оттуда за неумеренное волокитство, потому что зазнавшийся пастушок вздумал было приударить ни более ни менее как за самою Юноною, супругою Юпитера. Диана же, влюбившись в этого небесного изгнанника-волокиту, перенесла его во время сна на гору Патмос и там проводила с ним время, наслаждаясь любовью.
   Не довольствуясь этим сравнением, заимствованным из греческой мифологии, Державин образно сравнил молодую вдовушку "с младою виноградной ветвью, когда она, лишенная опоры, обовьется вокруг нового стебля, зацветет опять и, обогретая солнцем, привлечет взоры всех своим румянцем". Сделав это сравнение, Державин продолжал:
  
   Так ты в женах, о милый ангел!
   Магнит очей, заря без туч.
  
   Как брак твой вновь дозволил Павел И кинул на тебя свой луч - Подобно розе развернувшись, Любви душою расцвела, Ты красота, что, улыбнувшись, Свой пояс Марсу отдала!..
   Стихи певца "Бога" и "Фелицы" хотя и выходили не совсем складны, но зато в них было все, что требовалось духом и вкусом того времени: и сравнение Павла Петровича с солнцем, а Скавронской - и с луною, и с виноградною ветвью, и с зарею, и с розою, и уподобление Литты, мальтийского рыцаря, богу войны Марсу, и указание на печальное, беспомощное одиночество молоденькой вдовушки, лишенной супружеской опоры, и, наконец, намек на препятствие, какое прежде встречал брак Скавронской со стороны государя. Проживавший в ту пору в Петербурге французский пиит Блэн де Сен-Мор скропал также стихи в честь брака Скавронской, но, по отзыву аббата Жоржеля, стихи эти были смешны и пошлы и вдобавок отличались отсутствием грамматики и синтаксиса.
   Счастливо и весело зажили молодые супруги, и едва прошел медовый для Литты месяц, как усердие его на пользу Мальтийского ордена ознаменовалось новым отрадным для него событием. Он успел устроить дело так, что император стал во главе Мальтийского ордена как верховный защитник его прав, готовый употребить для обороны ордена те могучие силы, которые были в руках его как русского самодержца...
   Император продолжал по-прежнему оказывать свое особенное благоволение Мальтийскому ордену, желая сохранить его в пределах Российской империи, "яко учреждение полезное и к утверждению добрых правил служащее", и в знак этого пожаловал великому русскому приорству принадлежавший некогда канцлеру графу Воронцову дом, называвшийся тогда поэтому "канцелярским домом", в котором ныне помещается Пажеский корпус. Здание это, построенное знаменитым архитектором графом Растрелли, повелено было называть "замком мальтийских рыцарей". Несмотря на весь простор и на все великолепие этого помещения, оно было не совсем удобно для жительства в нем целомудренных и смиренных рыцарей, так как плафоны его искусные художники расписали по заказу прежнего владельца самыми соблазнительными картинами, заимствовав содержание их, согласно вкусу времени, из греческой мифологии, и потому рыцари ради соблюдения приличия проходили по обширным залам своего замка с опущенными долу взглядами. Других неудобств для них не было, и пожалованный им замок представлял для ордена хорошее приобретение.
   Спустя немного времени по получении в Петербурге известия о взятии французами Мальты в одной из зал "замка" 26 августа 1798 года происходило собрание мальтийских кавалеров великого приорства российского. На этом собрании граф Литта объявил, что сдача Мальты без боя составляет позор в истории державного ордена св. Иоанна Иерусалимского; что великий магистр барон Гомпеш, как изменник, недостоин носить предоставленного ему высокого звания и должен считаться низложенным. Затем, обращаясь к вопросу, кого избрать на его место, Литта полагал, что верховное предводительство над орденом лучше всего предоставить русскому императору, который уже выразил, со своей стороны, такое горячее сочувствие к судьбам ордена, и что поэтому следует просить его величество о возложении на себя звания великого магистра, если только государю угодно будет выразить на это свое согласие. К этому Литта добавил, что такое желание выражено ему со стороны некоторых заграничных великих приорств и что регалии великого магистра будут привезены с Мальты в Петербург. Собравшиеся рыцари, подписав протест против Гомпеша и его неудачных соратников, единогласно и с восторгом приняли предложение Литты и постановили считать барона Гомпеша лишенным сана великого магистра и предложить этот сан его величеству императору всероссийскому.
   С известием о таком постановлении отправился к Павлу Петровичу в Гатчину граф Литта, и там был подписан акт о поступлении острова Мальты под защиту России, причем Павел Петрович повелел президенту Академии наук, барону Николаи, в издаваемом от Академии наук календаре означить остров Мальту "Губерниею Российской Империи". Вместе с тем император выразил свое согласие на принятие им сана великого магистра и чрез бывшего в Риме русского посла Лизаркевича вошел об этом в переговоры с папою Пием VI, который благодаря тайным проискам иезуитов, был уже подготовлен к этому вопросу и не замедлил дать императору ответ, исполненный чувств признательности и преданности. Папа называл Павла другом человечества, заступником угнетенных и приказывал молиться за него.
   29 ноября того года, утром, расставлены были шпалерою в два ряда гвардейские полки, на протяжении от "замка мальтийских рыцарей" до Зимнего дворца, и около одиннадцати часов из ворот замка выехал торжественный поезд, состоявший из множества парадных придворных карет, эскортируемых взводом кавалергардов. Поезд медленно направился к Зимнему дворцу, куда уже съехались по повесткам все придворные, а также все высшие военные и гражданские чины. Мальтийские кавалеры, в черных мантиях и шляпах с страусовыми перьями, были введены в большую тронную залу. Здесь император и императрица сидели рядом на троне, а на ступенях трона стояли члены Синода и Сената. Императорская корона, держава и скипетр лежали на столе, поставленном близ трона. Литта шел впереди рыцарей; за ним один из них нес на пурпуровой бархатной подушке золотую корону, а другой на такой же подушке нес с золотою рукояткою меч; по бокам каждого из этих рыцарей шли по два ассистента. После того как Литта и рыцари отдали глубокий, почтительный поклон императору и его супруге, Литта произнес на французском языке речь. В ней изложил он бедственное положение Мальтийского ордена, который был лишен своих "наследственных" владений, и рыцари должны были разойтись во все стороны света. В заключение Литта от имени мальтийского рыцарства просил государя принять на себя звание великого магистра. Канцлер князь Безбородко, отвечая на эту просьбу, заявил, что его величество согласен исполнить желание мальтийского рыцарства. После этого князь Куракин и граф Кутайсов накинули на плечи императора черную бархатную подбитую горностаем мантию, а Литта, преклонив колено, поднес ему корону великого магистра, которую император надел на голову, а потом Литта же подал ему меч, или "кинжал веры".
   Принимая регалии новой власти, император был сильно взволнован, и присутствующие заметили, что слезы удовольствия выступили на его глазах. Обнажив меч великого магистра, он осенил им себя крестообразно, давая этим знаком присягу в соблюдении орденских уставов. В то же мгновение все рыцари обнажили свои мечи и, подняв их вверх, потрясали ими в воздухе, как бы угрожая врагам ордена. Император отвечал чрез вице-канцлера, что употребит все силы к поддержанию древнего и знаменитого Мальтийского ордена. Вслед за тем графом Литтою был прочитан акт избрания императора великим магистром державного ордена св. Иоанна Иерусалимского. Рыцари приблизились к трону и, преклонив колена, принесли, по общей формуле, присягу в верности и послушании Павлу Петровичу как своему вождю.
   Желая сделать этот день еще более памятным в истории ордена, император учредил для поощрения службы русских дворян орден святого Иоанна Иерусалимского. Устав этого ордена был прочитан самим государем с трона, а особо изданною на разных языках декларациею, разосланною в разные государства, все европейские дворяне приглашались вступить в этот орден. Павел Петрович считал себя уже обладателем Мальты, занятой еще французами, и назначил туда русского коменданта с трехтысячным гарнизоном. Вскоре была учреждена собственная гвардия великого магистра, состоящая из ста восьмидесяти девяти человек. Гвардейцы эти, одетые в красные мальтийские мундиры, занимали во время бытности государя во дворце внутренние караулы, и один мальтийский гвардеец становился за его креслами во время торжественных обедов, а также на балах и в театре. Император с чрезвычайною горячностью сочувствовал Мальтийскому ордену и старался выразить свое сочувствие при каждом удобном случае: мальтийский осьмиугольный крест был внесен в российский государственный герб; император стал жаловать его за военные подвиги вместо Георгиевского ордена; крест этот сделался украшением дворцовых зал, и в знак своего благоволения император раздавал его войскам на знамена, штандарты, кирасы и каски. Не была забыта в этом случае даже и придворная прислуга, которая с того времени получила ливрею красного цвета, бывшего цветом военной одежды мальтийских рыцарей.
   Странная тогда была пора. Католическая Европа отказывалась от всякой защиты единоверному ей рыцарскому ордену, а французы - нация, по преимуществу отличавшаяся в прежнее время рыцарства, старалась истребить последний уцелевший его остаток. Неведомый прежде в России остров Мальта получил теперь первенствующее значение: о нем беспрестанно упоминали в русских газетах, о нем постоянно говорилось в обществе. Казалось, что от участи этого острова зависела судьба России. С волнением ожидали в Петербурге известий о том, что предпримут французы против Мальтийского ордена, так неожиданно поставившего себя под могущественную защиту русского императора.
   Все внимание государя было обращено теперь на дела ордена, ход которых, как надобно было ожидать, должен был руководить всею внешнею политикою России. Граф Литта, главный виновник столь приятного для государя события, оттеснил всех прежних любимцев императора и получил у него чрезвычайное значение; а между тем за Литтою незаметно действовали иезуиты, идя безостановочно и твердо к своей злокозненной цели.
  

XIX

  
   В тот день, когда император принимал в Зимнем дворце мальтийских рыцарей, появился высочайший манифест, в котором Павел I был титулован "великим магистром ордена святого Иоанна Иерусалимского".
   "Орден святого Иоанна Иерусалимского, - объявлял в своем манифесте новый великий магистр, - от самого своего начала благоразумными и достохвальными своими учреждениями споспешествовал как общей всего христианства пользе, так и частной таковой же каждого государства. Мы всегда отдавали справедливость заслугам сего знаменитого ордена, доказав особое наше к нему благоволение по восшествии нашем на наш императорский престол, установив великое приорство российское".
   Затем в манифесте объявлялось следующее:
   "В новом качестве великого магистра того ордена, которое мы восприяли на себя, по желанию добронамеренных членов его, обращая внимание на все те средства, кои восстановление блистательного состояния сего ордена и возвращение собственности его, неправильно отторгнутой, и вящще обеспечить могут, и, желая, с одной стороны, явить перед целым светом новый довод нашего уважения и привязанности к столь древнему и почтительному учреждению, с другой же - чтобы и наши верноподданные, благородное дворянство российское, коих предков и самих их верность к престолу монаршему, храбрость и заслуги доказывают целость державы, расширение пределов империи и низложение многих и сильных супостатов отечества не в одном веке в действо произведенное - участвовали в почестях, преимуществах и отличиях, сему ордену принадлежащих, и тем был бы открыт для них новый способ к поощрению честолюбия на распространение подвигов их отечеству полезных и нам угодных, признали мы за благо установить и чрез сие императорскою нашею властию установляем новое заведение ордена святого Иоанна Иерусалимского в пользу благородного дворянства империи всероссийской".
   Манифест этот, разосланный повсюду и прочитанный в церквах и на площадях с барабанным боем, сильно озадачил желавших вполне уразуметь его. Если в высшем петербургском обществе вследствие пребывания среди его графа Литты и знали кое-что о знаменитом и древнем ордене святого Иоанна Иерусалимского, то вне этого небольшого круга не имели о нем в России решительно никакого понятия. Никто из провинциальных дворян не знал, о чем, собственно, в манифесте идет дело, так как в самом манифесте, слишком туманно написанном, не было никаких объяснений насчет обязанностей и преимуществ членов этого "нового почтительного заведения". Поднялись разные толки среди дворянства. Догадывались, впрочем, что тут есть что-то особенно важное и что орден святого Иоанна Иерусалимского, должно быть, что-то необыкновенное, так как в конце манифеста упоминалось, что Сенату повелено внести в императорский титул и титул великого магистра, а в начале манифеста титул этот уже и явился после слов "самодержец всероссийский". В то же время в особом указе, данном Сенату, сказано было, что новый титул предоставляется поместить в общем императорском титуле по усмотрению Синода. Несмотря на ту важность, какую придавал сам император Мальтийскому ордену, Синод, вероятно, видя в принятии им звания великого магистра влияние окружавшей его католической партии, отважился поместить звание великого магистра в самом конце полного императорского титула.
   Вслед за первым манифестом явился второй манифест, относившийся также к Мальтийскому ордену. В этом манифесте объявлялось:
   "По общему желанию всех членов знаменитого ордена святого Иоанна Иерусалимского, приняв в третьем году на себя звание покровителя того ордена, не могли мы уведомиться без крайнего соболезнования о малодушной и безоборонной сдаче укреплений и всего острова Мальты французам, неприятельское нападение на оный остров учинившим, при самом, так сказать, их появлении. Мы почесть инако подобный поступок не можем, как наносящий вечное бесславие виновникам оного, оказавшимся чрез то недостойными почести, которая была наградою верности и мужества. Обнародовав свое отвращение от столь предосудительного поведения недостойных быть более их собратиею, изъявили они свое желание, дабы мы восприяли на себя звание великого магистра, которому мы торжественно удовлетворили, определяя главным местопребыванием ордена в императорской нашей столице, имея непременное намерение, чтобы орден сей не только сохранен был при прежних установлениях и преимуществах, но чтобы он в почтительном своем состоянии на будущее время споспешествовал той цели, на которую основан он для общей пользы".
   Поднесение императору Павлу Петровичу звания великого магистра вызвало, разумеется, искусственные восторги, хотя едва ли кто понимал, к чему все это делается. Поэзия и красноречие принялись за напыщенное объяснение этого события, но и они оказались плохими толковниками значения и духа небывалого никогда у нас рыцарства. Державин прежде всех воспел хвалебный гимн Мальтийскому ордену. Описывая прием, сделанный императором рыцарям в Зимнем дворце, он воспевал:
   И царь средь трона
  
   В порфире, в славе предстоит,
   Клейноды вкруг, в них власть и сила.
   Вдали Европы блещет строй,
   Стрел тучи Азия пустила,
   Идут американцы в бой.
   Темнят крылами понт грифоны,
   Льют огнь из медных жезл драконы,
   Полканы вихрем пыль крутят,
   Безмерные поля, долины
   Обсели вкруг стада орлины
   И все на царский смотрят взгляд...
  
   Вероятно, и из наиболее просвещенных читателей этой оды не скоро могли догадаться, что под американцами, идущими в бой, разумелись жители русской Америки; под грифонами - корабли, под драконами - пушки, под полканами - конница, а под орлиными стадами - русский народ. Но именно это-то и было всего более кстати, так как напыщенность и туманность считались в ту пору необходимою принадлежностью торжественных поэтических произведений.
   Восторгаясь зрелищем собрания мальтийских рыцарей во дворце, Державин спрашивал:
  
   И не Геральды ль то, Готфриды?
   Не тени ль витязей святых?
   Их знамя! Их остаток славный
   Пришел к тебе, о царь державный,
   И так вещал напасти их.
  
   Оказывалось, что напасти, вещаемые рыцарями, были порождены тем, что
  
   Безверье-гидра появилась,
   Родил ее, взлелеял галл,
   В груди, в душе его вселилась,
   И весь чудовищем он стал.
   Растет и с тысячью глазами
   С несчетных жал струит реками
   Обманчивый по свету яд.
   Народы, царства заразились
   Развратом, буйством помрачились
   И Бога быть уже не мнят.
  
   Далее рыцари вещали, что "не стало рыцарств во вселенной", что "Европа вся полна разбоев", и ввиду этого восклицали: "Ты, Павел, будь защитой ей!"
   Стихотворение Державина понравилось государю, и чиновный поэт получил от него за свое произведение мальтийский осыпанный бриллиантами крест.
   Духовные витии, в свою очередь, приноравливались к настроению государя, и Амвросий, архиепископ казанский, произнося слово в придворной церкви, говорил, обращаясь к императору: "Приняв звание великого магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, ты открыл в могущественной особе своей общее для всех верных чад церкви прибежище, покров и заступление".
   В сущности, взгляды поэта и духовного витии совпадали со взглядом Павла, так как государь думал, что, сохранив Мальтийский орден, он сохранит и древний оплот христианской религии, а, распространив этот орден и в Европе, и в России, приготовит в нем силу, противодействующую неверию и революционным стремлениям. В пылком воображении императора составлялся план крестового против революционеров похода, во главе которого он должен был стать как новый Готфрид Бульонский. С воскресшим рыцарством Павел Петрович мечтал восстановить монархии, водворить нравственность и законность. Ему слышалось уже как воздаяние за его подвиг благословение царей и народов и казалось, что он, увенчанный лаврами победитель, будет управлять судьбами всей Европы. Увлечение государя, проникнутого духом рыцарства, не знало пределов; с помощью рыцарства он думал произвести по всей Европе переворот и религиозный, и политический, и нравственный, и общественный. Пожалование мальтийского креста стало считаться теперь высшим знаком монаршей милости, а непредставление звания мальтийского кавалера сделалось признаком самой грозной опалы.
   В уме государя составился обширный план относительно распространения мальтийского рыцарства в России. Он намеревался открыть в орден доступ не только лицам знатного происхождения и отличившимся особыми заслугами по государственной службе, но и талантам, принятием в орден ученых и писателей, таких, впрочем, которые были бы известны своим отвращением от революционных идей. Император хотел основать в Петербурге огромное воспитательное заведение, в котором члены Мальтийского ордена подготовлялись бы быть не только воинами, но и учителями нравственности, и просветителями по части наук, и дипломатами. Все кавалеры, за исключением собственно ученых и духовных, должны были обучаться военным наукам и ратному искусству. Начальниками этого "рыцарского сословия" должны были быть преимущественно "целибаты", т. е. холостые. Император хотел также, чтобы члены орга

Другие авторы
  • Рукавишников Иван Сергеевич
  • Барбашева Вера Александровна
  • Языков Николай Михайлович
  • Бекетова Мария Андреевна
  • Пушкин Василий Львович
  • Адамович Ю. А.
  • Хвощинская Софья Дмитриевна
  • Скворцов Иван Васильевич
  • Дюкре-Дюминиль Франсуа Гийом
  • Вонлярлярский Василий Александрович
  • Другие произведения
  • Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Пасхальный рассказ
  • Осоргин Михаил Андреевич - Возвращается ли М. Горький в Россию?
  • Салов Илья Александрович - Мертвое тело
  • Шулятиков Владимир Михайлович - Новые перепевы старых мотивов
  • Новиков Николай Иванович - Сатирические ведомости
  • Скабичевский Александр Михайлович - Есть ли у г-на А. Чехова идеалы?
  • Михайловский Николай Константинович - Из литературных и журнальных заметок 1874 года
  • Ешевский Степан Васильеви - Ешевский С. В.: биографическая справка
  • Шекспир Вильям - Антоний и Клеопатра
  • Кондурушкин Степан Семенович - Бой
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 368 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа