Груссе Паскаль - Атлантида

ова в смешном положении ничего не понимающего человека он не хотел, а потому следовало заранее изучить их язык, но здесь и представлялось главное затруднение. На каком наречии объяснялись между собой старик и молодая девушка? Их обстановка, одежда - все заставляло думать, что они говорили по-древнегречески. Это предположение подтвердилось еще более, когда однажды, увлеченный своими воспоминаниями, Рене начал вслух повторять некоторые слова, услышанные им в гроте: pater, agathos, thugater. Он бросился к "Илиаде" и открыл ее, лихорадочно отыскивая там те же выражения. Позабытые классические термины ожили в его памяти, и невольно, как в прежние детские годы, он начал повторять про себя:

   - Pater - отец; apator - без отца.

   - Agathos - добрый, храбрый на войне.

   - Thugater - девушка.

   О, какое счастье! Какая гармония звуков! Как наслаждался Рене ими в эту минуту! Он понял теперь, что именно ввело его в заблуждение, - это произношение его таинственных незнакомцев, совершенно не похожее на то, к которому он привык в колледже. Теперь перед ним открывалось поле действий. Со всей пылкостью бросился он в изучение греческого языка.

   Его постоянно можно было видеть с книгой в руках, повторяющего какие-нибудь корни:

   - Meli - мед.

   - Melissa - пчела, и т. д.

   Понятно, что эти занятия не укрылись от Елены, которая скоро узнала от Рене, в чем они состояли, и сама с не меньшей горячностью принялась за изучение классических корней. Повсюду, в саду, в комнатах, раздавался греческий язык. Кончилось тем, что и Кермадек, подражавший во всем своему офицеру и обладавший притом удивительной памятью, заразился общей горячкой и также стал твердить греческие слова.

   Доктор Патрис, слегка протестовавший против всеобщего увлечения, не мог, однако, устоять против искушения показать свои классические познания.

   Таким образом, одна мадам Каудаль избежала классической заразы и только удивлялась непостижимой любви к греческому языку, охватившей весь ее дом.

   Между тем Рене неутомимо работал и в другом направлении для выполнения своего предприятия. Он окружил себя всевозможными картами и книгами, ища в них какое-либо объяснение мучившей его тайны.

   Вскоре он составил себе полный план действий. Прежде всего нужно было получить отпуск, а затем уже искать себе товарищей и средства для выполнения своего фантастического путешествия. Судьба неожиданно явилась ему на помощь.

   Он был произведен в мичманы, что дало ему возможность воспользоваться трехмесячным отпуском. Труднее было получить разрешение от матери, но в конце концов под влиянием Елены мадам Каудаль сдалась и согласилась отпустить сына путешествовать, не подозревая, конечно, настоящих мотивов его отъезда.

   Рене не терял времени напрасно; с некоторых пор у него завязалась какая-то таинственная переписка, о которой не знал никто в доме, кроме Кермадека, относившего письма на почту в Лориан, где он и получал ответы на них. Но честный малый согласился бы лучше дать себя разрезать на части, чем выдать тайну своего господина, которой, впрочем, он и сам не знал хорошенько.

   Наконец однажды за завтраком Рене подал матери письмо, прося ее прочесть его. Оно заключало в себе приглашение от графа Монте-Кристо провести несколько недель на его яхте "Синдерелья", совершающей беспрерывные рейсы по Атлантическому океану с целью изучения морского дна.

   Всем известно замечательное устройство этого судна, находящегося под командой самого владельца, обогатившего науку многими полезными сведениями, так как весьма многие ученые получали от него приглашение совершать на яхте плавание, следствием чего были обыкновенно различные открытия в области естественных наук.

   Таким образом, приглашение, полученное Рене, было для него весьма лестно, что несколько смягчило горе мадам Каудаль при мысли о разлуке с сыном и заставило ее охотнее дать свое согласие на его путешествие. Через неделю Рене вместе с Кермадеком был уже на пути в Лиссабон, где его ожидала яхта "Синдерелья".

  

   Яхта "Синдерелья", владельцем и командиром которой был граф Монте-Кристо, представляла прелестную трехмачтовую шхуну водоизмещением в пятьсот тридцать тонн, с мощностью в 350 лошадиных сил. Скорость ее хода равнялась двенадцати узлам в час, но с помощью парусов достигала значительно больших показателей.

   С внешней стороны корпус яхты имел слегка удлиненную форму, что свидетельствовало о быстроте хода. Удивительная гармония всех частей, соединенная с изящной простотой, поразила с первого взгляда опытный глаз Каудаля, привыкшего смотреть с некоторым предубеждением на все частные суда, но "Синдерелья" могла удовлетворить самым взыскательным требованиям. Дисциплина на судне ничуть не уступала военным судам, а большинство матросов отличалось открытыми и честными лицами, что произвело на молодого мичмана самое симпатичное впечатление, так же, как и образцовый порядок, царствовавший на яхте.

   Офицер, встретивший Рене на палубе, произвел на него далеко не такое благоприятное впечатление, как все остальное.

   Он отрекомендовался, назвав себя капитаном Сакрипанти, помощником командира яхты. Это был маленький, толстый человек с напомаженными черными волосами, ярким галстуком, широкой золотой цепью, увешанной всевозможными брелками, с массой колец на толстых, некрасивых пальцах.

   Вообще, своим видом он скорей напоминал какого-то неаполитанского лакея, а не морского офицера; его акцент вполне соответствовал его наружности.

   Поклонившись очень почтительно, он предложил проводить новоприбывшего к командиру судна. Они направились через целый ряд роскошно меблированных кают, служивших одна столовой, другая библиотекой, гостиной, курильней и так далее и остановились наконец у каюты самого владельца судна. Сакрипанти осторожно постучал в дверь.

   - Войдите! - раздался оттуда громкий голос.

   Помощник капитана открыл тихонько дверь и, пропустив вперед Каудаля, проговорил торжественным голосом:

   - Мичман Каудаль!

   В ту же минуту навстречу Рене поднялся человек высокого роста и, протягивая ему руки, воскликнул:

   - Очень, очень рад вас видеть, господин Каудаль!

   С этими словами он схватил руки молодого офицера и пожал их с таким восхищенным видом, как будто перед ним был самый близкий друг. Еще немного, и они бы обнялись.

   Рене со своей стороны выразил удовольствие, которое ему доставляло знакомство с графом Монте-Кристо.

   - Знаете ли что? - воскликнул граф, - вы мне нравитесь! Я такой человек, что всегда говорю свое мнение прямо в лицо. А вы мне положительно так нравитесь, что я в восторге от вашего прибытия на мое судно, в восторге, что вы интересуетесь нашими работами и хотите принять в них участие. Надеюсь, что и вам понравится у нас; если же нет, то вы должны мне прямо сказать об этом, и я постараюсь изменить по вашему вкусу не яхту, конечно, а все окружающее. Не хотите ли сейчас осмотреть мою "раковину"? Это я так называю мое судно.

   Откровенная веселость Монте-Кристо передалась и Рене. Он с удовольствием изъявил готовность тотчас ознакомиться с судном, и граф, схватив свою мягкую фуражку, повел его по всем закоулкам своих владений, обращая внимание гостя на мельчайшие подробности устройства яхты. Рене должен был сознаться, что "Синдерелья" в совершенстве соответствовала своему назначению и представляла chef d'oeuvre кораблестроительного искусства.

   Здесь было собрано все, что сколько-нибудь могло способствовать научным исследованиям морского дна. Всевозможные мастерские - фотографические, кузнечные, столярные, физическая и химическая лаборатории занимали нижнюю часть судна. Граф заявил Рене, что его рабочие были лучшими в свете и все подобраны по его вкусу, так как в противном случае он преспокойно прогнал бы их от себя.

   Что касается самого владельца яхты, то он во всех отношениях представлял исключительное явление. Колосс по росту, с красным, налитым кровью лицом, на котором красовался громадный крючковатый нос, с несколько приплюснутым в затылке черепом, Монте-Кристо слегка напоминал фантастического исполинского попугая. Его манеры придавали ему еще более оригинальности. Откровенный и простой до фамильярности, с грубым голосом и раскатистым смехом, болтливый, как истинный южанин, он с необыкновенным презрением относился к своему положению и богатству, состоявшему из свинцовых и серебряных рудников, расположенных на небольшом островке. По его словам, только личное достоинство имело цену в его глазах, а потому, по его мнению, простой дворник мог стоять в умственном отношении выше самого знатного аристократа.

   Монте-Кристо как будто стеснялся и своего сана, и богатства, унаследованного от предков, и старался заставить простить себе это невольное преступление полезным употреблением своих сокровищ.

   - Я не более как управляющий, - часто повторял он. - Состояние мне не принадлежит... я управляю им ради тех, кто в нем нуждается. Что же касается моего имени - пфе! Не все ли это равно! Помните, что сказал бессмертный Шекспир!"Разве роза благоухала бы хуже под другим названием?" Так и я. Я бы с одинаковым удовольствием назывался Иваном, как и Монте-Кристо.

   Но несмотря на все подобные возвышенные принципы, граф не упускал ни одного удобного случая, чтобы не поговорить о своих предках, с которыми Рене очень близко познакомился в самое короткое время. Однако все эти странности и смешные стороны не внушали Каудалю антипатии к владельцу "Синдерельи", и перспектива провести в его обществе несколько недель ничуть его не пугала.

   Граф сам отвел своего гостя в предназначенную ему каюту, прося его быть как дома и заявить немедленно, если что-либо ему понадобится. Рене искренне поблагодарил его, уверяя, что он вовсе не избалован подобным комфортом, и затем они вместе поднялись на палубу, вполне довольные друг другом.

   Цель предстоящего путешествия "Синдерельи" - исследование дна Атлантического океана. Рене тотчас попросил показать ему аппарат, служивший для этих изысканий, и Монте-Кристо с удовольствием исполнил его желание, не подозревая, какой особенный интерес представлял для его гостя этот свинцовый лот, весом по крайней мере в тысячу килограммов. К верхушке его прикреплялся шелковый канат в полторы тысячи метров длиной.

   - Вот видите, - объяснял граф Рене, весь сияя восторгом от возможности похвастаться своими сокровищами, - дно его вогнуто внутрь и смазывается салом, к которому пристает все, что находится в океане: раковины, травы и так далее. Рассматривая их с помощью микроскопа, мы открываем новые растительные и животные организмы, скрывающиеся в глубине морской.

   - Как! - воскликнул Рене, разочарованный, - и у вас нет другого аппарата для исследований?..

   - Нет! Да разве у кого-нибудь есть лучший лот, чем мой? Какой недостаток вы находите в нем?

   - Никакого, конечно! Но, во всяком случае, слишком уж примитивно удовлетворяться сведениями, добытыми таким способом!

   - Что же можно сделать другое? Нельзя же спустить туда фотографический аппарат!

   - Без сомнения, нельзя, но зато можно спустить человека. Я приехал к вам на яхту с твердым намерением самому достичь дна океана и увидеть собственными глазами все, что там происходит!

   - Ха-ха! - расхохотался Монте-Кристо. - Верно, что вам бы очень хотелось проникнуть в морские тайны, так же, как и мне самому; к несчастью, это невозможно!

   - Невозможно! Почему?

   - Да потому, что наши исследования происходят на таких глубинах, куда нельзя спустить водолаза, так как нет возможности снабдить его необходимым для дыхания воздухом.

   Это возражение заставило Рене призадуматься.

   - Значит, - наконец произнес он, - все затруднение состоит в невозможности провести воздух на достаточную глубину вследствие чрезмерной длины труб, которые бы потребовались для этого? Что же, поищем другой способ!

   - Ого! - воскликнул с удивлением Монте-Кристо.

   - Прежде всего, - продолжал Рене, - надо изобрести такой подводный снаряд, который имел бы запас воздуха по крайней мере на три или четыре часа и мог бы спускаться на самое дно вместе с водолазом. Кроме того, необходимо снабдить его телефонным сообщением с поверхностью и паровой машиной для поднятия наверх для того, чтобы его можно было вытащить в каждую минуту.

   - Знаете что? - воскликнул граф с восхищением. - Это замечательно остроумный план. Единственное затруднение в том, что у нас нет этого снаряда!

   - Что ж! Мы его изобретем! Разве у нас нет под руками всего необходимого?

   - В этом вы правы! Мои рабочие справятся с какими угодно трудностями!

   - Прекрасно! В таком случае я тотчас примусь за работу и надеюсь, что вскоре представлю вам план, по которому ваши рабочие выстроят великолепнейший водолазный снаряд, удовлетворяющий всем нашим требованиям.

   - Если вы это исполните, - воскликнул Монте-Кристо, представляя уже себе заранее, какую славу это принесет его имени и весь сияя при одной мысли об этом, - в таком случае я вам уступаю на год, нет - на два, доходы со всех моих имений!

   - Я не потребую такой большой награды, - проговорил, смеясь, Рене. - Мне достаточно спуститься первому и самому выбрать место для исследований.

   - О, конечно! Вы будете распоряжаться по своему усмотрению. Когда вы приступите к исполнению вашего плана?

   - Тотчас, как мы выйдем в море.

   - Отлично! А куда вы желаете плыть?

   - Мне бы хотелось исследовать Саргассово море и его окрестности. Когда мы будем под 25® западной долготы и 36® северной широты, то остановимся и приступим к исследованию дна.

   - Ого! Однако у вас все уже предусмотрено. Что же вы надеетесь открыть в этом месте? Водоросли?

   - Действительно, в этом месте их множество; они известны между учеными под названием focus natans. Но эти водоросли ничуть не помешают нашим исследованиям.

   - Без сомнения! Ваш водолазный снаряд прекрасно справится с этим зеленым ковром. Итак, я весь к вашим услугам, и мы тотчас отправимся по вашему желанию.

   С этими словами Монте-Кристо удалился отдавать команду к отплытию, а Каудаль отправился в библиотеку, где немедленно приступил к разработке своего плана.

   Благодаря своим техническим познаниям, Рене вскоре удалось увидеть воплощение своей идеи на бумаге; он нарисовал по крайней мере двадцать планов, пока добился такого, который удовлетворил его и был передан в мастерские. Монте-Кристо не напрасно хвалил своих рабочих, действительно оказавшихся знатоками своего дела, в чем Рене пришлось скоро убедиться.

   Снаряд, изобретенный Рене, состоял из громадного цилиндра, в тридцать метров диаметром, похожего на комнату, с балластом свинца в три тысячи килограммов. Кругом он был окован сталью и прикреплялся к бортам судна, причем его можно было погружать на какую угодно глубину и вытаскивать оттуда на поверхность с помощью системы блоков и парового ворота.

   В стены этого ящика были вставлены толстые, но очень прозрачные стекла, через которые помещенный на потолке электрический фонарь мог свободно освещать окружающую водную среду. Источником света служил электрический аккумулятор, помещавшийся в ящике мягкого дивана, который вместе с двумя креслами и рабочим столом составлял всю обстановку каютки.

   Около дивана стояла большая китайская ваза, в глубине которой находился сосуд с двумя трубочками, выделявшими кислород. Напротив, в такой же вазе, помещалась чашка, которую Рене намеревался наполнить водой, смешанной с баритом.

   Закись барита, открытая германским химиком Шелем, имеет способность поглощать с замечательной быстротой угольную кислоту. Каудалю было известно это свойство, и он рассчитывал, что барит поможет ему поддерживать чистоту воздуха в продолжение многих часов. Опыт вполне подтвердил его предположение.

   Приспособленная таким образом, эта маленькая подводная каютка представляла очень элегантное помещение. Внизу помещались четыре гуттаперчевых мешка, имевшие форму перчаток, в которые могла просовываться рука водолаза с целью захватывать с морского дна водоросли, песок и различных зоофитов, что, конечно, было несравненно удобнее добывания их посредством лота. Кроме того, по канатам, на которых опускался снаряд в воду, была проведена телефонная проволока, так что сообщение водолаза с поверхностью не прерывалось ни на одну минуту. Всякое его приказание могло быть немедленно приведено в исполнение, благодаря чему снаряд, изобретенный Каудалем, имел все преимущества над прочими водолазными приборами.

   Между тем работы в мастерских продвигались очень быстро, что заметно радовало самого владельца яхты. Рене отдался им со всей пылкостью, на которую была способна его энергичная, горячая натура. Монте-Кристо только удивлялся его энергии и трудолюбию, так как сам более всего на свете любил спокойствие и предавался постоянному far niente, хотя и мечтал прославить свое имя научными открытиями, самым верным средством к чему считал свое богатство. Трудиться же и добиваться чего-нибудь самому было ему не под силу и не по вкусу, а потому энергия и деятельность Каудаля внушали ему не только удивление, но и восторг перед личностью своего юного гостя.

   Таким образом, время летело незаметно и скоро "Синдерелья" достигла таинственного моря, служившего целью ее плавания. Работы приходили к концу, и нетерпение Рене все увеличивалось. Воспоминание о прелестной волшебнице не покидало его ни на минуту, и ее чудный голос, казалось, призывал его в морскую бездну.

   Какая-то непостижимая сила влекла его, особенно по ночам, на палубу. Облокотившись на борт, он вглядывался при слабом свете мерцающих звезд в темные волны, освещенные иногда фосфорическим сиянием или серебристым светом луны, и ему чудилось, что мраморные обнаженные руки протягиваются к нему и милый голос шепчет ласковые слова.

   Однажды в полночь (быть может, это был сон) ему послышалась та же незабвенная песня. Она неслась откуда-то издалека и напоминала тихую жалобу. Впечатление было так сильно, что, не помня себя, Рене невольно подхватил своим страстным, полным мольбы голосом знакомую мелодию. Но на этот раз все было тихо кругом. В отчаянии он схватился за голову, думая, что сходит с ума. Невольно взгляд его упал на перстень... Нет! Значит, это не сон, не галлюцинация, а действительность, и при одной мысли снова увидеть свою Ундину он чувствовал себя способным на все геройские подвиги.

   Теперь он понимал, почему Улисс залепил воском уши своих спутников, чтобы уберечь их от пения сирен. Он испытал это на самом себе. Тот, кто хоть раз слышал это волшебное пение, уже не мог никогда забыть его!

  

   Каждый раз, когда представлялся удобный случай, то есть когда вблизи "Синдерельи" проходило какое-нибудь судно, Рене посылал домой подробные рапорты о своем здоровье и нравственном состоянии. Все его письма дышали надеждой на будущее, но настоящий смысл их понимала одна Елена. Мадам Каудаль и доктор Патрис истолковывали их сообразно собственным опасениям и мечтам. Видя какую-то перемену в отношениях сына и своей приемной дочери, мадам Каудаль надеялась на скорое исполнение своего давнишнего желания и вся сияла от радостного предчувствия, которым не могла не поделиться с Патриком. Десять раз на дню она начинала с ним разговор на одну и ту же тему, не подозревая огорчения, которое причиняла своему поверенному.

   - Замечаете, доктор, как похорошела Елена за последнее время? - говорила она.

   - Мне кажется, что мадемуазель Елена всегда была замечательно хороша! - возражал Патрис, считая, что сестра его друга прекраснейшее существо в мире.

   - Да нет же! Она похорошела так только после этого ужасного приключения с Рене. Здесь видна рука Провидения! Они созданы друг для друга! Да кроме того, я не могу себе представить, чтобы моя Елена когданибудь рассталась со мной и отдала свое сердце чужому человеку!

   - Но ведь это - участь всех матерей!

   - Посмотрим, будете ли вы так спокойно говорить об этом, когда у вас будут свои дочери! Но теперь мне уже нечего больше волноваться: ее выбор сделан!

   - Вы думаете, что между Рене и мадемуазель Еленой все решено?

   - Без сомнения! Разве вы не наблюдали за ними во время последнего пребывания здесь Рене? Они почти не расставались, между ними все какие-то секреты. Все это замечали, да это ясно как день! Тут и слепой бы заметил.

   - Но ведь они всегда и раньше были неразлучны.

   - Теперь совсем другое дело. Да разве вы не замечаете, как сияет Елена каждый раз, когда приходят известия от Рене?

   - Но она сияла и тогда, когда он уезжал, а это плохой признак!

   - Пустяки! Елена вся в свою мать, у которой было геройское сердце. Она способна пожертвовать самым дорогим из любви к родине. Я говорю совершенно серьезно: у Елены великодушная и энергичная натура, и она достойна быть подругой моего Рене!

   Подобные разговоры возобновлялись поминутно, причиняя серьезные страдания доктору Патрису, чего мадам Каудаль, несмотря на свою проницательность, совершенно не замечала.

   К сожалению, несчастному страдальцу не удалось подслушать разговора, происходившего в этот день между двумя молодыми девушками, прогуливавшимися в тени старых тополей; этот разговор, вероятно, успокоил бы его страдающую душу.

   Елена Риё и Берта Люзан были закадычными подругами с самых детских лет и ничего не скрывали друг от друга. Прогуливаясь под руку по аллеям старого сада, залитым жарким летним солнцем, молодые девушки представляли прелестную картину.

   Берта Люзан была высокая, стройная блондинка с синими глазами на классически правильном лице. Елена - миниатюрная брюнетка, воплощение грации.

   - Бедняжка доктор! - говорила Берта. - Какой он печальный!

   - По-твоему, пожалуй, я в этом виновата? - с оттенком нетерпения возразила Елена, чувствуя упрек в словах подруги.

   - Признаюсь, что в отношении к нему ты совершенно не проявляешь своего всегдашнего великодушия.

   - Что же по-твоему я должна сделать?

   - Ободрить его, так как он единственный человек, которого ты уважаешь и за которого решишься выйти замуж.

   - Против его воли, вероятно! Согласись, что трудно оказывать менее любезности и внимания, чем доктор по отношению ко мне!

   - Точно ты не знаешь, что его останавливает твое состояние и планы твоей тети, которые ни для кого не тайна.

   - Это не может служить для него помехой, так как мы сколько раз объяснялись по этому поводу с Рене в его присутствии; что же касается моих денег, то недостойно мужчины обращать внимание на такие пустяки!

   - Не говори так, Елена, - кротко возразила Берта. - Ты не знаешь, как должно быть тяжело для благородного и гордого сердца быть заподозренным в расчете.

   - Но ведь я его не подозреваю! Какое ему дело до чужого мнения?

   - Вот именно это ты и должна дать ему понять.

   - Другими словами, я должна ему делать авансы? Ни за что! Если он не в состоянии преодолеть такого ничтожного препятствия, то мы останемся чужими друг для друга. Хотя Патрис и беден, но, благодаря его личным достоинствам, он стоит так же высоко, как самый знатный претендент, и я считаю себя недостойной его.

   - Благородная душа! - проговорила Берта, нежно обнимая подругу. - Но смотри, Елена, не будь слишком сурова и несправедлива. Вас ведь разделяет только ничтожное недоразумение!

   - Ничтожное недоразумение, согласна! Но что же я могу поделать?

   - Достаточно одного слова, чтобы уничтожить его, - задумчиво проговорила мадемуазель Люзан и, не настаивая больше на этом разговоре, перешла к занимавшему их обоих путешествию Каудаля и его работам.

   Как раз в это время на яхте "Синдерелья" должно было происходить первое погружение в воду водолазного снаряда вместе с его изобретателем.

   Усевшись комфортабельно перед рабочим столом, окруженный всеми необходимыми приборами: морскими часами, барометром, термометром и показателем длины спускаемого каната, Рене приготовился записывать свои впечатления и наблюдения, чтобы затем поделиться ими со своей семьей.

   Вот что он писал в этих записках, озаглавленных "Журнал Рене Каудаля".

   "Одиннадцатое февраля, семнадцать минут пополудни, 24®17'24? западной долготы, 34®40'7? северной широты.

   Наконец все готово к моему первому подводному путешествию. Я герметически заперт в своей каюте, где все устроено согласно моим планам. Сосуды наполнены водой с баритом, и кислород начинает выделяться. Электрический фонарь действует отлично. Звоню по телефону и отдаю приказание к отплытию. До скорого свидания, господа!

   Готово! Слышу над своей головой только шум паровой машины да тиканье стрелки, показывающей мое постепенное погружение, которое совершается так ровно и плавно, как только можно желать. В тот момент, когда стрелка показывает 25 метров, она останавливается. Значит, все идет отлично. Сообщаю это по телефону и получаю в ответ радостное поздравление от графа.

   Вокруг меня прозрачная зеленая вода, и только через отверстие в потолке виднеется киль яхты. 12 часов 20 минут. Отдаю приказание спустить меня еще на сто метров.

   12 часов 22 минуты пополудни. Стрелка показывает 125 метров глубины. Вокруг темнота. В полосе света, падающей от электрического фонаря, вижу какую-то громадную рыбу, обезумевшую от такого неожиданного освещения. Телефонирую: "Все отлично. Спустите еще на 300 метров".

   12 часов 28 минут. Стрелка показывает 125 метров. Полная тьма кругом. Мне кажется, что я в могиле: такая ужасная тишина. В воздухе перемены не замечаю. Температура понизилась на 2®. Телефонирую: "Спустить на 500 метров, но медленно, и остановить по первому сигналу".

   12 часов 36 минут. Стрелка показывает 740 метров. Телефонирую: "Замедлите спуск. Внимание!"

   12 часов 38 минут. Довольно сильный толчок! Значит, я достиг дна. Телефонирую: "Остановитесь". Приказание исполнено в одну двадцатую секунды. Стрелка показывает 934 метра.

   Мое погружение продолжалось, следовательно, всего двадцать одну минуту, а я между тем испытываю ощущение путешественника, совершившего далекое плавание. Телефонирую: "Достиг дна. Все исправно. Глубина 934 метра".

   Ответ: Урра-а-а!

   Я: "Благодарю! Приступаю к исследованию дна".

   Пол моей каюты совершенно горизонтален, следовательно, я нахожусь на ровной поверхности. Электрический фонарь освещает со всех сторон гладкое песчаное и известковое дно. Все бело, неподвижно и мертво! Как действительность мало похожа на фантастические рассказы о морских глубинах, представляющие дно морское испещренным золотом, жемчугом, алмазами. Ничего подобного! Это - глубокая, ужасная могила! Во всяком случае, я должен поддержать честь своего снаряда и захватить на поверхность все, что возможно. Приступаю. Просовываю руки в гуттаперчевые перчатки, которые оказываются немного коротки, и с трудом захватываю горсть песка; втаскиваю свою добычу в каюту; ничего интересного, но, во всяком случае, хватит на месяц работы для микроскопа Монте-Кристо.

   Необходимо усовершенствовать гуттаперчевые мешки моего снаряда. Во-первых, удлинить их и приделать к ним лопату и молоток.

   Звонок по телефону: , Алло! Алло!" Что им надо? Ах, Монте-Кристо разобрало нетерпение и он спрашивает, жив ли я? Жив, жив! - Сейчас дам сигнал к поднятию!

   Занесу еще несколько заметок. Воздух остался почти без перемены, температура также. Итак, первый опыт сделан, остается только продолжать в этом же духе.

   12 часов 57 минут. Поднимаюсь совершенно плавно, только маленькое сотрясение в момент отделения снаряда от дна; шум воды, скользящей по бортам, и я все выше и выше; стрелка падает на 50 метров в минуту.

   Телефонирую: "Все отлично! Только увеличьте немного скорость!" Подымаюсь теперь на 84 метра в минуту. Стрелка показывает 650.

   1 час 13 минут. Страшный шум стекающей со всех сторон воды. Радостный крик всего экипажа. Я достиг поверхности в 16 минут. Остается только открыть дверь, и я на палубе!"

  

   Экипаж "Синдерельи" встретил громкими криками радости и энтузиазма возвращение отважного исследователя. За короткое время своего пребывания на яхте Каудаль успел заслужить всеобщую любовь, а потому его путешествие внушало всем сильное волнение, и даже графское сердце Монте-Кристо билось несколько быстрее в ту минуту, когда Рене исчез в бездне. Его возвращение было искренней радостью для всех, а сам владелец принял его с распростертыми объятиями.

   - Шампанского всем за здоровье господина Каудаля! - закричал он, обращаясь к Сакрипанти, который бросился тотчас исполнять приказание своего начальника. - Однако вы, я думаю, сильно проголодались? - добавил Монте-Кристо, обращаясь к Рене.

   - Действительно, - смеясь отвечал тот. - Чувствую, что у меня волчий аппетит, а между тем мне казалось, что я ничуть не волновался.

   - Вот и прекрасно! Садитесь и кушайте!

   Во время завтрака Рене удовлетворил любопытство графа, рассказав ему подробно перипетии своего подводного путешествия и передав все добытое со дна океана. Монте-Кристо был в восторге; он уже мечтал о дальнейших открытиях, которые покроют славой его самого и его яхту. Весь остаток дня он провел за микроскопом в страшном нервном возбуждении, тогда как Каудаль оставался совершенно спокойным.

   В последующие дни Рене снова совершал путешествия на расстоянии двух или трех миль от прежнего места своих исследований, но результаты были для него лично так же неудовлетворительны, как и в предыдущие дни. Временами океан бывал настолько неспокоен, что об исследованиях нечего было и думать, и тогда Рене сходил с ума от нетерпения и волнения. Он был твердо убежден, что таинственное жилище, где он провел несколько незабвенных часов, должно было находиться между Саргассовым морем и Азорскими островами, а потому решил исследовать дно на всем этом протяжении.

   Это смелое, почти безумное намерение Рене скрывал от всех, кроме Елены, которая разделяла и поддерживала его надежды. Вера в успех, это главный рычаг всех великих открытий, была так сильна у Рене, что он чувствовал себя способным преодолеть все трудности, как бы велики они ни были, и действительно, его рвение не только не уменьшалось, но постоянно возрастало, что начинало удивлять Монте-Кристо, тем более, что оно не приводило ни к каким новым открытиям.

   На яхте была еще одна личность, которой поведение Рене казалось загадочным и разжигало все более его любопытство, - это был Сакрипанти, помощник командира яхты. Алчному по натуре, ему казалось непонятным, что Рене Каудаль подвергает себя ежедневно смертельной опасности, не имея в виду какого-нибудь личного материального интереса. Отсюда постепенно у него возникло убеждение, что Рене имеет какие-либо определенные сведения о затонувшем сокровище, вроде какого-нибудь судна, наполненного алмазами, рубинами или золотом. При этой мысли черные глазки Сакрипанти сверкали от жадности, и он клялся самому себе, что не упустит случая получить львиную долю.

   Однако первая его попытка к этому была не особенно удачна. Осыпая беспрестанно Каудаля восторженными похвалами его уму и храбрости, Сакрипанти заметил однажды, что его подводные путешествия были бы менее однообразны, если бы он выбрал себе какого-нибудь спутника.

   - Очень возможно, - вкрадчиво добавил он, - что даже здесь, на судне, найдется человек, любящий науку так же сильно, как и вы, и который сочтет за честь быть вашим помощником!

   Однако это любезное предложение встретило со стороны Каудаля очень холодный прием; он вежливо поблагодарил Сакрипанти, но заметил, что его водолазный снаряд приспособлен исключительно для одного человека. Потерпев поражение в этом направлении, помощник капитана не потерял, однако, надежды достичь своей цели другим путем - а именно, возбудив зависть Монте-Кристо. В разговорах со своим начальником он постоянно повторял ему, что вся честь открытий будет принадлежать исключительно одному Каудалю и только его имя будет пользоваться известностью в Академии и в ученом мире.

   - Это невозможно! - возражал Монте-Кристо. - Ведь снаряд Каудаля построен на моей яхте, и мы сами занимаемся каждый раз его погружением.

   - Что ж из этого? - с пророческим видом говорил Сакрипанти. - У вашей светлости слишком много завистников, которые воспользуются этим случаем и постараются раздуть славу Каудаля, тогда как "Синдерелья" и ее могущественный повелитель будут оставлены в тени.

   Подобная перспектива сильно смущала Монте-Кристо, хотя он и не решался сознаться в этом.

   - Нет, это невозможно! - повторял он, ударяя себя по коленям, что всегда служило у него признаком внутреннего волнения. - Весь цивилизованный мир знает, что я предпринял исследования дна Атлантического океана, а этот водолазный снаряд составляет часть моей яхты и только может способствовать славе ее...

   - Прекрасно! В таком случае месяца через два-три ваша светлость убедится в истине моих слов.

   Подобными разговорами Сакрипанти достиг своей цели: Монте-Кристо начал серьезно беспокоиться.

   - Что же предпринять? - говорил он сильно взволнованный.

   - По-моему, единственное средство - это заставить Каудаля взять с собой кого-нибудь из офицеров!

   - Великолепнейшая мысль! - с восторгом воскликнул Монте-Кристо. - Например, хоть тебя!

   Но вдруг, пораженный неожиданным соображением, он добавил:

   - А почему же не спуститься бы и мне самому!

   Сакрипанти возразил, что препятствием к этому служит богатырский рост графа, но это не помогло. Его светлость трудно было остановить.

   - Пустяки! Это единственное средство спасти мою честь, - говорил он, расхаживая большими шагами по каюте. - Этот водолазный снаряд - мое создание, и достаточно мне произвести лично несколько погружений, чтобы вся слава принадлежала исключительно мне одному. Решено - я спускаюсь!

   Нетерпение графа было так сильно, что он немедленно сообщил Каудалю свое намерение, к которому тот отнесся не особенно радостно и даже решил представить некоторые возражения, ссылаясь на тесноту своей каютки. Чувствуя себя, однако, обязанным по отношению к Монте-Кристо, он не решился долго ему противоречить, а потому было решено спуститься вместе на другое же утро.

   Каудаль рассчитывал, что первое же путешествие отнимет у графа охоту к дальнейшим попыткам, а потому и не особенно беспокоился. Наступила ночь. Все разошлись по своим каютам, однако владельцу яхты не спалось: перспектива, ожидавшая его на другой день, не особенно прельщала его, и, несмотря на все старания, он всю ночь не сомкнул глаз, а потому, когда на следующее утро он появился на палубе, лицо его ясно носило следы бессонной ночи и сильного беспокойства. Рене не обращал на это никакого внимания; он спокойно приступил к осмотру своего снаряда, удвоил запасы барита и кислорода и найдя, что все в порядке, предложил графу занять место.

   Отступать было невозможно. Монте-Кристо, полумертвый от страха, счел, однако, своей обязанностью обратиться к экипажу с торжественной речью.

   - Дети мои, - проговорил он сдавленным от волнения голосом, - если Провидению не угодно будет сохранить мне жизнь, то знайте, что моя последняя мысль была о вас. Обнимаю вас всех в лице моего верного Сакрипанти! - С этими словами он запечатлел два сочных поцелуя на щеках своего помощника, проливавшего крокодиловы слезы, и подчеркнуто важно вошел в водолазную каюту, куда за ним последовал Каудаль.

   Дверь за ними затворилась. Видя спокойствие своего спутника, Монте-Кристо несколько приободрился и разлегся на диване, ожидая дальнейших событий. Рене отдал приказ, и они начали медленно погружаться.

   Стрелка на циферблате показывала уже двести метров глубины; все шло отлично, что совершенно успокоило Монте-Кристо, к которому вскоре вернулось его обычное веселое расположение духа; он даже вынул из кармана сигару и закурил ее.

   - Вот это совершенно непредвиденное мною здесь занятие! - с улыбкой заметил ему Рене.

   - Может быть, опасно курить? - с беспокойством проговорил граф, уже готовый потушить свою сигару.

   - Курение не представляет никакой опасности, но я думаю, что оно может несколько испортить чистоту воздуха.

   Не успел Рене проговорить эти слова, как послышался сильный треск в полу каюты, сопровождаемый таким толчком, что оба собеседника потеряли равновесие, причем Каудаль очень сильно ударился о стену каюты и почувствовал сильную боль в плече, что, однако, не помешало ему броситься тотчас к телефону с приказанием приостановить погружение; затем он подбежал к иллюминатору, чтобы узнать причину такого сильного сотрясения. Его взорам представилось нечто столь волшебно-прекрасное, что Рене остановился в изумлении.

   Снаряд наткнулся на громаднейший хрустальный купол и, пробив в нем отверстие, остановился неподвижно. Ослепительное сияние было разлито вокруг, так что свет электрического фонаря казался совершенно бледным. Купол соединялся с обширной теплицей, в середине которой виднелись растения, поражавшие своей роскошью и величиной, а вдали тянулись хрустальные галереи, все озаренные тем же ослепительным сиянием и отделенные от моря двойным прозрачным потолком, так что вода не могла проникнуть внутрь этих волшебных садов, несмотря на отверстие, пробитое снарядом в верхней крыше. Какая-то особенно прозрачная атмосфера наполняла эти сады с исполинскими деревьями и папоротниками, с роскошными, невиданными нигде цветами. Мелкий белый песок покрывал все аллеи, пересекавшие друг друга под прямым углом и постепенно уходившие в серебристую даль.

   Рене Каудаль не мог сомневаться: он достиг наконец цели своих страстных желаний. Кровь прилила ему к сердцу и пульс бился с лихорадочной скоростью, но он не заметил ничего: вся жизнь его сосредоточилась в эту минуту в его глазах, смотревших с немым ожиданием на волшебную картину. Однако сады были пустынны, и отчаяние уже готово было охватить Каудаля, как вдруг в глубине одной из аллей что-то мелькнуло. Он замер от ожидания и волнения, боясь дышать и шевельнуться. Действительно, к нему приближались две человеческие фигуры, в которых он узнал свою Ундину и старика. Да, это те же небесные черты, которые неизгладимо запечатлелись в его памяти, та же лебединая поступь. Старик и девушка шли по тому направлению, где находился снаряд, но, дойдя до перекрестка, где перекрещивались несколько аллей, они повернули налево и вскоре скрылись за группой цветов.

   В ту же минуту громовой голос Монте-Кристо вывел Рене из оцепенения.

   - Дивное создание! - воскликнул он. - Чего бы я не дал, чтобы снова увидеть ее!

   Эти слова привели Рене в себя: отчаяние и досада, что его тайна открыта, заставили его мгновенно броситься к телефону.

   - Алло! Алло! - закричал он. - Живо поднимать! В ту же минуту прибор отделился от хрустального свода, и через несколько секунд волшебное зрелище, как сон, скрылось из глаз путешественников и вокруг снова воцарилась непроглядная тьма. Снаряд поднимался с изумительной быстротой, и вскоре стрелка показывала только сто восемьдесят метров глубины.

   - Что за нетерпение у вас подняться наверх! - с неудовольствием заметил Монте-Кристо. - На такое зрелище стоит полюбоваться, и я не замедлю сделать это в самом скором времени!

   Рене Каудаль ничего не возразил, но, достигнув яхты и выйдя на палубу, заявил графу, что в лаборатории истощился весь запас барита, что было совершенно верно, так как Рене поспешил бросить в море все, что оставалось.

  

   Через месяц после описанных выше событий на "Синдерелье" мы застаем Каудаля за работой в металлургической мастерской в Париже на авеню Виктор Гюго.

   Он покинул яхту "Синдерелья" в Кадиксе, взяв слово с ее владельца не разглашать до поры до времени сделанных ими открытий. Со стороны Монте-Кристо, человека в высшей степени тщеславного, подобное обещание было очень большой уступкой, так как ему смертельно хотелось похвастаться своими учеными трудами, и только опасение рассердить и лишиться таким образом своего просвещенного помощника, как он называл Каудаля, заставляло его молчать.

   Между тем Рене задался целью найти способ продолжать самостоятельно свои исследования, для чего прежде всего требовались материальные средства. Мысль, что кто-нибудь будет любоваться волшебной красотой его Ундины, была невыносима для Рене; вместе с тем изобретенный им водолазный снаряд не удовлетворял более его требованиям: ему необходимо было нечто более совершенное, чтобы войти в непосредственные сношения с подводными обитателями. Прежде всего он остановился на проекте подводного миноносца, но вскоре понял его непригодность для своих планов: миноносец слишком неповоротлив и не может погружаться на произвольную глубину. Следовательно, было необходимо построить такое судно, которое могло бы плавать и под водой, и на поверхности ее. Опыт, приобретенный Рене при постройке его первого снаряда, помог ему составить довольно быстро план такого судна, а связи, которые он имел в морском адми