опушенную снегом.
Он вскоре прозяб, поспешно встал, отряхнулся и не сразу вспомнил, где он и что означает все его окружавшее.
Мысль об Эмме снова появилась в его уме и снова отуманила его. Он понял, впрочем, что каким-то чудом избежал опасности, и благоговейно опустился на колени, забывшись на несколько минут в теплой благодарственной молитве Всеблагому Творцу.
Окончив молитву, он пошел далее и, выбравшись из лесу, вскоре оставил его далеко за собой.
Зима соткала одежду природы из снега, как из белой кисеи; хлопья его легли на землю тонкими кружевами, солнце увенчивало небо, алмазные блестки снежинок сверкали то белыми, то рубиновыми искорками. Лиловые облака окаймляли небо, а на западе свивались шатром.
Картина полной зимы впервые в этом году развертывалась перед взором: огненные деревья, подернутые серебристым инеем, блистали своей печальной красотой. Особенно сосны и рогатые ели, так величаво и гордо раскинувшие свои густые ветви, выделялись среди белизны снега своим черно-сизым цветом и, не шевелясь, казалось, дремали вместе со всей природой.
Кругом царила тишина, Григорию на пути попадались только белогрудые сороки, да вороны, привольно разгуливавшие по первой пороше, но спугнутые его приближением, они с диким карканьем взвивались на воздух и, уносясь, рябели вдали, мелькая своими крыльями.
Случайно Григорий пошел прямо на русский лагерь.
Чурчила с Дмитрием, услыхав от Пропалого о намерении ливонцев напасть на них, заторопили дружинников идти в поход и, таким образом, предупредить врагов.
Усиленная работа кипела в лагере.
Иван Пропалый первый заметил приближающегося Григория и с изумлением воскликнул:
- Это кто еще выступает прямо на меня?
- На ловца и зверь бежит! - сказал Чурчила, подходя к нему с Дмитрием.
Несколько дружинников бросились было на незваного гостя, но твердая его поступь, смелый добродушный вид, а главное, наказ Чурчилы не трогаться с места остановили их.
Григорий все приближался.
Каким трепетом забилось его сердце, когда он разглядел своих земляков, узнав их по одежде и вооружению, которые еще со времени раннего детства запечатлелись в его памяти. Шишаки, кольчуги, узловатые кистени, в кружок обстриженные волосы, русский язык, еще памятный ему, - все это было перед ним.
Он не мог дойти до Чурчилы, Ивана и Дмитрия, молча ожидавших его. Чувство сладкое, невыразимое, никогда им неизведанное наполнило его сердце, ноги его подкосились, он упал на колени, протянул руки по направлению к лагерю и зарыдал.
"Вот кого искали ливонцы, - подумали про себя Чурчила, Иван и Дмитрий. - Под щитом неба прошел он невредимо сквозь тысячу смертей! Это "русский, это "брат, это "земляк наш!"
Они подошли к нему и, не спрашивая его о роде и племени, открыли ему свои объятия.
Вся дружина приняла его с выражением радостного восторга.
Когда желанный гость отдохнул, утолил свой голод и жажду в кругу близких его сердцу людей, при звуках чоканья заздравных чар и братин, все сдвинулись вокруг него и он рассказал им, насколько мог, о житье-бытье своем в чужой ливонской земле, упомянул об Эмме и умолял спасти ее от злых ухищрений Доннершварца и его сообщников.
Чурчила и многие другие тотчас догадались, кто был этот бесприютный юноша, но не сказали ему ничего, чтобы не прибавить к свежим ранам новых.
Они обещали ему во что бы то ни стало добыть мечом головы заклятых врагов его и Эммы.
- Куда же ты денешь свою возлюбленную, когда мы выхватим ее из замка, как самую ценную добычу? - спросил его Чурчила.
- Куда?.. Отвернусь от нее и отдам ее возлюбленному! - отвечал Григорий.
- Как бы не так! - возразил Иван. - Это не по-моему. По-моему, так не доставайся никому: расколол бы ей череп, да и отдал бы ему.
- Вестимо, на что же и добывать ее?
- Кровь да золото, вот что тянет нас на битву, - послышалось замечание.
Григорий молчал, но взгляд его был красноречивее слов.
- Хочешь ли ты идти туда вместе с нами? - вдруг спросил его Чурчила после некоторого раздумья.
- Жизнь и смерть готов я делить с тобой... Но я изгнанник...
- Что же? Ведь мы не в гости пойдем. Ты будешь только охранять девицу и отражать удары, направленные на нее... Тебе жизнь постыла, мне также, - выразительно добавил Чурчила. - А кто за чем пойдет, тот то и найдет. Понимаешь ты меня?
- Да что его спрашивать? Он наш, на Руси родился, стало быть, должен любить с малолетства меч и копье, а не бабье веретено. Разве иная земля охладила его ретивое, - с видимым неудовольствием заметил Дмитрий.
- Братцы! - отвечал Григорий, схватив их за руки, - если бы я был ливонцем и вы бы пришли за мной вести расчет оружием, любо бы было мне потешиться молодецкой забавою. И тогда, Бог весть, чья сторона перетянула бы! Или, к примеру сказать, когда бы я с вами давно был однополчанином и мы пришли бы вместе сюда на врагов, - не хвастаюсь, а увидали бы вы сами, пойду ли я на попятную.
Глаза его, воодушевившись мужеством, загорелись.
- Гляньте-ка, братцы! - воскликнул радостно Прошлый, указывая на Григория, - так и пышет весь отвагой! Я готов спорить на что угодно, что не кровь, а огонь льется в его жилах...
- Я не договорил еще, - продолжал Григорий. - Чужая земля воспитала круглого сироту и была его родиной, чужие люди были ему своими, и подумайте сами, должен ли он окропить эту землю и кормильцев своих собственной их кровью? Не лучше ли мне на нее пролить свою, неблагодарную? Разве вы, новгородцы, выродились из человечества, что не слушаете голоса сердца?
Многие были тронуты его речью и молчали, внутренне соглашаясь с ним, но со стороны некоторых послышался громкий ропот.
- Брат Григорий, - начал Чурчила после продолжительной паузы. - Всякий, кто чувствует в себе искру чего-то... небесного... как бы это пояснить... я красноглаголить не умею, а прямо скажу: кто называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.
Он указал на сердце.
- Мы понимаем тебя! - продолжил он. - У нас тут кроется и любовь, и отвага, и жалость, и сердоболие, а кто не чувствует в себе того, тот пусть идет шататься по диким дебрям и лесам со злыми зверьми. Ты наш! Мы освобождаем тебя от битвы с твоими кормильцами и даже запрещаем тебе мощным заклятием. Пойдем с нами, но обнажай меч только тогда, когда твою девицу обидит кто словом или делом.
Он крепко сжал руку Григория.
- Я ваш! - вскричал последний, обнимая Чурчилу.
- Ну, живо! Радуйтесь, товарищи! Пойдем на коней! Настало времечко на смертное раздолье, - отдал приказ Чурчила.
Не прошло и минуты, как все уже были на конях.
- Не лучше ли напасть ночью, - заметил Дмитрий, - а днем подождать в засаде?
- Нет, не утаим и не схороним славы своей под мраком ночи. Пока дойдем, пока что еще будет, сумерки и спустятся, - возразил ему Чурчила.
- А где же Пропалый? - спросил он, - да еще кое-кто из наших дружинников пропали Бог весть куда?..
Все были уже в сборе, но Ивана и еще некоторых из дружинников не было. Никто не мог придумать, куда они могли отшатнуться от своих.
Вдруг увидали они небольшую толпу, скакавшую прямо на них.
Сначала они подумали, что это был Пропалый с товарищами, но, вглядевшись, увидали, что это были ливонские рейтары, неприязненно направлявшие на них свои копья.
Русские бросились им навстречу, но вдруг услыхали громкий хохот.
Враги подняли свои наличники и русские отступили.
Это был Иван с дружинниками, перенаряженные в платье и доспехи ливонские, отбитые у них в ночную схватку.
- Причудник... ишь что придумал... Теперь ты нам чужак.
- Что, не узнали... это я и хотел узнать. Теперь смело пойду прежде вас в замок Гельмст... Там привольно будет.
- Зачем же ты хочешь идти прежде нас?.. Смотри, подстрелят!
- Пойдем к живым на поминки... а вам до этого дела нет... Дожидайтесь, когда я посвечу вам с башен замка и неситесь скорей доканчивать... да помните еще слово "булат".
Сказав это, Пропалый с товарищами повернули коней и ускакали.
- Вперед и мы, товарищи! - крикнул Чурчила, вонзая шпоры в крутые бока своего коня.
Было уже раннее утро. Солнце рассыпало свои яркие, но холодные лучи и играло ими в граненых копьях русских дружинников.
Дружина сомкнулась и тронулась...
Слова Чурчилы сбылись. Уже смеркалось, когда отважные русские дружинники, переряженные рыцарями, приблизились к замку Гельмст.
Близ замка господствовало необычайное оживление; около подъемного моста несколько рыцарских отрядов ожидало спуска.
- Люблю поля вражеские! - воскликнул Иван Пропалый. - Ну, братцы, чур, теперь слушать чутко, глядеть зорко... Если нас не узнают, то мы в одно ухо влезем, а в другое вылезем из замка, а если дело пойдет наоборот, зададут нам передрягу, хорошо, если убьют, а то засадят живых в холодильню.
Он указал рукой на проруби окрестных озер.
- Что делать?.. На то пошли! Сами вызвались, - послышались ответы.
- Авось, живые в руки не дадимся! - продолжал Иван. - Нас здесь одиннадцать, постоим часок стеной непробивною.
- Вестимо! Однако у них, собак, стены-то несокрушимы: ни меч, ни огонь не возьмет их! - заметил один из дружинников.
- И соседей собралось на подмогу им число не малое... Вишь, каким гоголем разъезжает один! Должно, их набольший! - заметил другой, указывая на одного плечистого рыцаря, который осматривал стены, галопируя около них на статном иноходце.
- Ну, с Богом! Мать Пресвятая Богородица и заступница наша святая София, помогите нам, многогрешным! - с благоговением произнес Иван Пропалый, въезжая в толпу ожидавших рейтаров.
- Здорово, ребята! - приветствовали последние новоприбывших. - Не видали ли вы русских? Говорят, будто они бежали из нашей земли. Знать, солоно, или вьюжно пришлось им. А впрочем, кто их знает, где они разбойничают.
- Как не видеть! - отвечал Иван. - Мы не мало гнались за ними и общипали у них кое-что из награбленной добычи.
При этих словах Пропалый вынул из-за рукавника серебряную опояску с крупными алмазами, которую он еще ранее отнял у одного рыцаря при нападении на его замок, показал ее своему собеседнику и спрятал снова.
- Хоть и темно, но я и впотьмах всегда увижу хорошую вещь, - произнес рейтар с блеснувшими от зависти глазами.
- А ты от кого же слышал, что русские бежали? - спросил Иван.
- Мы захватили их прежде, да не добились до сих пор никакого толка, а вчера сам пришел к нам какой-то Павел, бывший при их начальнике телохранителем, начальник-то его, видишь, чем-то обидел, ну, он и бежал к нам и взялся навести нас на русское гнездо. Объяснил по приметам, да по зарубкам деревьев, где оно находится. Наши смельчаки ездили разузнавать, правда ли это, и недавно возвратились и сказывали, что и впрямь там были русские. Они видели на том месте изломанное оружие, а от большого костра вился еще дымок, так что надо полагать, что они недавно покинули это место! - отвечал рейтар. - Видно, струсили, узнали, пройдохи, что мы на них поднялись, да и всполошились.
- А Павла этого, что же вы, чай, притянули за шею...
- Нет, за что же? Он в чести теперь у нас. Завтра, чуть свет, выступят отыскивать беглецов... Слышишь, какой говор в замке? Все уже в сборе. Ныне последнюю ночку проведем повеселее, да и в поход.
Раздался звук рога, возвещавший спуск моста. Цепи благополучно въехали со спущенными забралами в широко отворенные ворота замка Гельмст.
На дворе замка стоял несмолкаемый говор, рейтары ходили толпами: кто держал лошадиную узду и побрякивал ею, кто вел поить лошадь или уже упившегося своего товарища на успокоение.
Ржание коней, бряцание оружия, рассказы, окрики, споры, хохот и брань - все сливалось в странный своеобразный гул.
Иван Пропалый с товарищами поставили своих лошадей в общие стойла и, незаподозренные никем, пошли осматривать замок.
На задней его части, выдававшейся острым утесом в глубокий овраг, огибавший стену, из которой камни от действия времени часто отрывались и падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкой; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль стены.
Иван ощупал это отверстие и нашел в нем железное замерзлое кольцо, вбитое в медную доску. Он насилу приподнял ее и ощупал чугунные ступени, ведшие вниз, хотел только что спуститься, но остановился, услыхав сзади голоса, и захлопнул доску.
Притаившись вместе с товарищами в расщелине стены, они стали наблюдать...
Черные тени возвращались, что-то бережно неся на руках, передний поднял доску, и все они вместе с ношей на глазах дружинников спустились вниз и захлопнули за собой творило.
"Что за дьявольщина?" - подумали с недоумением дружинники.
- Это дело надо разузнать, тут что-то неладно, - решил Пропалый.
* * *
В обширной приемной комнате или рыцарской зале фон Ферзена происходило, между тем, многочисленное собрание.
Стены комнаты были увешаны дорогими козылбатскими коврами, на них висели огромные рыцарские доспехи в полном наборе, производившие на первый взгляд впечатление повешенных рыцарей.
В одном углу стоял стол, покрытый медвежьей шкурой, на которой лежал большой гроссмейстерский жезл, обвитый широкой золотой тесьмой.
В другом углу навалены были горой шлемы, а в противоположном от него углу пылал огромный камин, один освещавший обширную комнату и сидевших за большим стоявшим посередине столом рыцарей.
Стол был весь уставлен вином и грубой закуской, соленой рыбой, копчеными окороками свинины и черствым хлебом.
Попойка была в полном разгаре и шла уже к концу, что было заметно по опустевшим флягам и блюдам, а также по раскрасневшимся лицам рыцарей.
Фон Ферзен сидел среди своих гостей и союзников, молча, с опущенной вниз головой; невдалеке от него находился тоже не принимавший участия в пиршестве, печальный Бернгард.
- Ну, славно попировали, так что не осталось теперь чем мух накормить! - сказал один рыцарь и встал из-за стола.
За ним последовали и другие.
- Да что это гроссмейстер повесил голову, как дохлая лошадь? Неужели он так сильно запуган кольчужниками, что и нас, своих защитников, ни во что не ставит, - спросил один рыцарь другого.
- Нет, видишь, он тоскует о пропаже дочери, которая, как рассказывает Доннершварц, бежала с его приемышем-русским на его отчизну.
Спрашивающий рыцарь замолчал, как бы делая вид, что это его не касается, а третий, вмешавшись в разговор, заметил:
- Только-то? А я думал, что уже не ограбили ли его русские?
- Муншенк! - послышался пьяный голос из-за стола. - Подайте мне еще выпить за долголетнее существование храбрых меченосцев во все грядущие века.
На этот призыв откликнулись многие. На столе появились принесенные слугами новые фляги и даже бочонки: пьянство началось с новой силой, и вскоре многие из храбрых меченосцев позорно валялись под столом.
Другие, более крепкие, шатаясь из стороны в сторону, бродили по зале, изрыгая проклятия на русских и угрожая им неминуемой гибелью от славных рыцарских мечей.
Убитые горем фон Ферзен и Бернгард не могли удержаться, чтобы порою не бросить презрительных взглядов на этих, окружавших их, бесстрашных победителей фляг и бочонков.
В столовую вошел Доннершварц и, окинув своими посоловелыми глазами присутствующих, подошел к фон Ферзену.
- Я всем распорядился, - заговорил он сильным басом. - Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русской кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью в землю. Дайте руку вашу, Ферзен! Эмма будет моей, или же пусть сам черт сгребет меня в свои лапы.
При этих словах Бернгард вздрогнул и, вскочив с места, схватился было за меч, чтобы наказать хвастуна, но, как бы одумавшись, презрительно смерил его с головы до ног и сел снова.
Фон Ферзен, как бы пробужденный надеждой на отмщение, воскликнул, сверкая глазами:
- О, только попадись он мне: я сам собственными руками разорву его на части. Друзья, верные союзники мои, - обратился он к присутствующим, - я разделяю между вами все свои владения и богатства, добудьте мне Эмму, мою дочь, или проклятого Гритлиха... О, если бы обоих вместе! Я даже не знаю, что лучше!.. Эмму я люблю всем сердцем и без нее не утешусь... но его... его мне хочется посмотреть умирающим в предсмертных корчах, когда я сам буду по капле выпускать его подлую кровь... О, какое наслаждение! Эмму, повторяю, получит храбрейший! Отомстите же за славу, за Эмму, за меня...
- За славу, за Эмму, за гроссмейстера! - раздались крики, и все повскакали со своих мест, неистово махая обнаженными мечами.
Доннершварц со злобной, язвительной улыбкой посмотрел на Бернгарда. Последний вспыхнул, подошел к фон Ферзену и сказал, обращаясь ко всем:
- Выслушайте меня! Они любят друг друга, разлучить их, значит, убить обоих... Мое мнение: настичь русских, дать битву, захватить Эмму и Гритлиха и...
Бернгард остановился, ему, видимо, тяжело было окончить начатую фразу.
- И что же с ними делать? - послышался вопрос.
- И соединить их! - твердо произнес благородный юноша.
Взгляд фон Ферзена дико блеснул.
Остальные даже отступили от Бернгарда в изумлении...
- И соединить их! - повторил тот, как бы наслаждаясь тем сердечным мучением, которое доставляла эта фраза.
- Замолчи, или я сочту тебя злейшим врагом моим, - сдавленным голосом сказал ему фон Ферзен. - Он всего меня лишил, а ты что предлагаешь мне...
- Бернгард насмехается над фон Ферзеном, - перешептывались рыцари между собой.
- Я бы вырвал с корнем язык его, чтобы он не оскорблял благородного рыцарства! О, я бы сумел научить его уважать и седины, - заговорил было вслух Доннершварц.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с мечом но, вдруг одумавшись, откинул меч в сторону и, выхватив из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб меч из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по голове, но фон Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и прочие рыцари их разняли и развели по углам.
После обоюдных угроз поссорившихся и громкого хохота рыцарей над Доннершварцем на тему, что его бьют поленом, как барана, ссора утихла и мир водворился.
Фон Ферзен, ободренный перспективой мести, стал веселее и начал усиленно заливать свое горе вином.
Последнее развязало ему язык. Он начал мечтать вслух, как они завтра настигнут русских и потешат свои мечи и копья над вражескими телами.
- Пленник Павел рассказывал нам, что эти новгородцы - народ вольный, вечевой... Их щадить нечего. Они хоть и богаты, а выкупу от них не жди... разве только нового набега, - заметил один из рыцарей.
- Да, кстати, я вспомнил о пленниках - где они? - произнес фон Ферзен. - Петерс, - обратился он к своему слуге, - вели их ввести сюда, сделаем последний допрос и пора с ними разделаться.
Петерс вышел.
- А что нас остановит пуститься и далее? Мы соберемся еще большим числом и нагрянем прямо на Новгород. Государь Московии, поговаривают, сам хочет напасть на него. Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбим, что только попадется под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, - хвастался совершенно пьяный рыцарь, еле ворочая языком.
Его речь приветствовали аплодисментами, но один Бернгард усмехнулся и возразил:
- Что-то давно мы собираемся напасть на русских, но, к нашему стыду, до сих пор только беззаботно смотрим на зарево, которым они то и дело освещают наши земли... Уж куда нам пускаться в даль... Государь Московии не любит шутить, он потрезвее нас, все говорят...
- Не верь, не верь, что говорят... Мы сами тебе не верим! - прервали его пьяные крики.
Бернгард обвел присутствующих презрительным взглядом и замолк.
Через несколько минут раздался звон цепей, и сторожа ввели в залу изнуренных русских пленников.
Их было шестеро, они был крепко скованы по рукам и ногам и, видимо, с трудом влачили свои тяжелые цепи.
Их выстроили в ряд перед сидевшим за столом фон Ферзеном.
- Вы новгородцы? - спросил их последний.
- Новгородцы.
- А зачем пришли вы к нам?
- Умереть или убить вас.
- Черт возьми, что тут выспрашивать? Скорей уничтожить это русское отребье! Неужели и этих откармливать на свою шею, - громко проговорил Доннершварц.
- Да, пора бы, мы вам не нужны! - отвечали хладнокровно пленники.
Фон Ферзен, которому намек Доннершварца напомнил о Гритлихе и мести, яростно воскликнул:
- Да, конечно, затравим их нашими медведями, потешимся напоследок кровавым зрелищем.
- Не рыцарское это дело, фон Ферзен, - громко запротестовал Бернгард, - я, по крайней мере, до последней капли крови буду защищать беззащитных.
Фон Ферзен почти с ненавистью посмотрел на говорившего. В зале раздался недовольный ропот, но к чести рыцарей надо все-таки сказать, некоторые, хоть и немногие, присоединились к мнению Бернгарда.
Не желая начинать раздора, фон Ферзен сделал незаметный знак Доннершварцу.
Тот понял его, и на губах его заиграла злобная улыбка.
Пленников увели по приказанию хозяина, а за ними вышел из залы и Доннершварц.
Через несколько минут со двора замка донесся глухой короткий стон - другой, третий, до шести раз.
Все догадались, что это значило.
Бернгард в ужасе пожал плечами.
Вздрогнул и сам фон Ферзен.
С самодовольной улыбкой вернулся вскоре в залу Доннершварц, весь обрызганный кровью, и спокойно осушил кубок, словно забыв, какое страшное поручение он исполнил.
Раздался звон колокола, жалобным звуком раскатившийся по всему замку, означавший полночь.
Камин погасал.
Немногие рыцари, еще державшиеся на ногах, собрались в кучу и стали обсуждать последние подробности предстоящей экспедиции и, чокнувшись, выпили еще и опрокинули свои кубки в знак окончания пира и заседания.
- За славу, за Эмму, за гроссмейстера! - раздавались крики.
- Куда же?.. На лошадей? - спросил фон Ферзен, увидя, что многие расходятся.
- Нет, сперва в постели. Рог разбудит нас, - отвечали ему...
- Так до завтра.
- До утра...
Все разошлись. Фон Ферзен ушел в свою спальню вместе с Доннершварцем.
Бернгард вышел из замка и прошел в парк.
Он сам не мог понять волновавших его чувств... но ему хотелось и плакать и молиться, а главное - быть одному...
Пока рыцари с усердием и отвагой, достойными лучшей цели, опустошали содержимое погребов фон Ферзена, русские молодцы в рыцарских шкурах тоже не дремали.
- Братцы, - говорил товарищам Пропалый, стоя над загадочным творилом, куда на их глазах скрылась таинственная процессия, - мы взбирались на подоблачные горы и на зубчатые башни, но не платились жизнью за свое молодечество, почему бы теперь не попробовать нам счастья и не опуститься вниз, хотя бы в тартарары? Я, по крайней мере, думаю, что нам не найти удобнее места, где бы мы могли погреться вокруг разложенного огня, да кроме того, мы разузнаем, кто эти полуночники. Лукавый их ведает, что у них на уме? Может, они для нас же готовят гибель!
- Мы готовы, идем хоть на край света! Веди нас хоть туда, куда и орел не нашивал добычи, где конец странствия облаков, мы за тобой всюду, - отвечали ему дружинники.
Осторожно подняли они чугунную доску, и ощупью один за другим начали они спускаться в подземелье.
Чутко прислушиваясь на каждом шагу, они медленно спускались все ниже и ниже.
Кругом внизу царила гробовая тишина.
Страшная сырость и спертый воздух затрудняли дыхание.
Наконец они почувствовали под ногами вместо камней сырую землю - лестница кончилась. В подземелье было совершенно темно. Вытянув перед собой руки и ощупывая мечами впереди себя, храбрецы двинулись среди окружавшего их могильного мрака.
Мечи рассекали только воздух.
Вскоре, впрочем, один из дружинников встретил своим мечом стену. Шедшие повернули вправо и увидали вдали слабое мерцание огонька.
Дружинники пошли на огонек, и скоро до них стали доноситься голоса людей.
При слабом освещении смоляного факела, который держал один из четырех находившихся в подземелье людей, наши храбрецы, приблизившись к ним, рассмотрели тяжелые своды стен и толстые столбы, подпиравшие закопченный потолок.
За последними скрылись они, чтобы быть незамеченными до времени и стали прислушиваться к разговору неизвестных. Одного из них, впрочем, они вскоре узнали по голосу.
Это был - Павел.
- Ну, Гримм, теперь все кончено! - говорил он. - Девица в наших руках... Что же медлит и не идет рыцарь?
- Ты молодец хоть куда, парень не промах, - отвечал Грамм. - Только доделывай начатое, тогда рыцарь наградит тебя...
- Удавкой, как бешеную собаку; знаю я вас... но вот, кажется шпоры... Это он...
На самом деле, другой факел еще более осветил присутствующих в подземелье.
Его нес оруженосец Доннершварца.
За ним шел и сам он, пошатываясь на каждом шагу.
- Ну, что... добыли ли? - рявкнул он, обращаясь к Павлу.
- Наше слово свято, - отвечал тот, указывая рукой на дверь, видневшуюся в глубине, и повел его к ней.
- Ну, Гримм, черт возьми, - ворчал, следуя за ним, Доннершварц, - нашел же ты местечко, куда спрятать ее. Видно, ты заранее привыкаешь к аду...
- Привыкнешь! - лаконически и лукаво отвечал Гримм.
Пропалый подал знак своим, и дружинники погнались за ушедшими.
Павел с шумом отодвинул железный засов. Чугунная дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.
В низкой, тоже со сводом комнате, отделенной от подземелья полуразрушенной стеной, висела лампада и тускло освещала убогую деревянную кровать, на которой, казалось, покоилась сладким сном прелестная, но бледная, как смерть, девушка.
Шелковый пух ее волос густыми локонами скатывался с бледно-лилейного лица на жесткую из грубого холста подушку, сквозь длинные ресницы полуоткрытых глаз проглядывали крупные слезинки...
Увы! Это был не сладкий сон, а глубокий обморок.
Доннершварц бросил на нее плотоядный взгляд, но приблизившись воскликнул:
- Черт возьми, да это не. Эмма! Это какой-то обглодыш. Жива ли она?
На самом деле Эмма - это была она - исхудала до неузнаваемости. Павел наклонился над лежащей.
- Еще дышит этот живой остов... Она не скоро умрет и здесь, а на свежем воздухе и подавно... Бабы живучи, а это только с их бабьего придурья...
- Но что с ней сделалось...
- Что?.. Испугал я, как, выманивши ее голосом Григория и схватив в охапку, потащил с собой... Сперва она завопила: - Гритлих, Гритлих, где ты?
- Подожди, с того света он придет за тобой, - сказал я ей. - С тех пор она и не двинулась.
Но Эмма шевельнулась, или, скорей, вздрогнула от холода и сырости воздуха, которым было пропитано подземелье.
Доннершварц, стоявший немного поодаль от кровати и пожиравший свою жертву жадными взглядами, сделал уже шаг вперед с распростертыми, как бы для объятий, руками.
- Не терпится более! - шепнул Пропалый и хотел уже кинуться на него, но у несчастной девушки нашелся другой невидимый хранитель.
С потолка оторвался тяжелый камень и упал между ней и Доннершварцем.
Негодяй испугался и отступил.
- Перестаньте, благородный рыцарь, - начал Гримм с чуть заметной иронией в слове "благородный", - разнеживаться теперь над полумертвой... Что тратить время по пустякам. Она от вас не уйдет. Идите-ка лучше собирать в поход своих товарищей и когда они все выберутся из замка, мы с Павлом перенесем ее отсюда к вам. Вы, проводив рыцарей, не захотите марать благородных рук своих в драке с русскими и вернетесь домой... Там вас будет ожидать Эмма и мы с нашими услугами.
- Да, да, пусть сам черт заступается за нее, но она будет моей, - воскликнул Доннершварц. - А теперь я на самом деле пойду, - добавил он, уже дрожа от страха.
Предшествуемый оруженосцем с факелом, он ушел. Гримм с Павлом и двумя подкупленными злодеями остались одни.
- Ну, а мы что?.. Улепетнем тоже отсюда, - заговорил Гримм, когда звуки шпор умолкли вдали.
- Скоро утро... несподручно... Да еще вот что мне сомнительно: куда девались мои земляки? Я знаю Чурчилу, как самого себя: он не убежит, разве что в другом месте рыскает за добычей, - отвечал Павел.
- А нам что до них? Этого чугунного рыцаря Доннершварца заведем мы в глушь, а там...
Гримм сделал выразительный жест рукой.
- Нет, пусть они уберутся завтра, а мы разгромим кладовые и отправимся в надежное местечко... Ведь мы с тобой одной шерсти, небось, уживемся везде...
- А эту полуживую девчонку похороним здесь! Я не намерен делать угодное Доннершварцу.
- И теперь же! Неужели же дожидаться ее смерти? Может, она еще и за горами...
- А у вас за плечами! - крикнул Иван Пропалый, и бросился на них.
Дружинники последовали за ним.
Павел ускользнул, воспользовавшись суматохой.
Гримм пырнул ножом одного русского, но сам пал под узловатым кистенем Пропалого. Двое других тоже были убиты.
Побоище кончилось и все умыслы злодеев рассеялись прахом.
- Куда же девался этот искариотский Павел? - спросил один из дружинников, отирая свой окровавленный меч.
- Поищем и его, но прежде надобно сделать расправу с этой падалью! - отвечал Пропалый, указывая на мертвых и шевелившегося посреди них Гримма.
- А, прикинулся! А, кажись, удар был верен, без промаха!.. Чу, отдыхает, силится сказать что-то! - промолвил другой дружинник, наблюдая за Гриммом.
- Возьмите вот тут... у меня за поясом все, что найдете, - прерывистым голосом заговорил последний, - только не добивайте меня!
- Эк, что сморозил! Да мы и без того оберем тебя, - заметил Иван, обыскивая его, и, нащупав в указанном месте большую кису, вытащил ее и радостно воскликнул. - Правда, эта собака стоит того, чтобы задать ему светлую смерть!
В эту минуту Эмма очнулась, приподнялась и смотрела на всех мутными, но не испуганными глазами.
Иван Пропалый подошел к ней и помог ей встать.
Она продолжала обводить всех диким взглядом.
- Наконец, я умерла! - заговорила она слабым голосом. - Гритлих, ты взял меня к себе!.. Как я рада!.. Как мне хорошо теперь!.. Что жить без жизни!.. Да, где же ты... О, дай мне полюбоваться на тебя...
Она протягивала руки в пространство.
- Нет, ты не умерла, ты жива, красная девица... Мы вырвали тебя у смерти... Вот твои вороги, - сказал Пропалый.
Эмма взглянула бессмысленным взглядом на трупы.
- А они давно уже умерли? Вместе со мной?.. Это вы, батюшка?.. Теперь мы не расстанемся с Гритлихом!
- Да она полоумная, брось ее, что проку возиться с ней! - закричали Ивану товарищи.
- Нет, возьмем ее с собой из этой преисподней. Тут побыть, так и мы заблажим... Давайте-ка на ее место этого старого Кащея! - сказал Иван.
Гримма потащили на кровать.
Он всеми силами выбивался из рук несших его, но, видя, что усилия тщетны, закричал, что есть силы, зовя кого-нибудь на помощь.
- Захмелел, горлопятина! Погоди, скоро не так запоешь! - говорил Пропалый, укладывая его и связывая своим кушаком.
Дружинники натаскали обломки скамеек, древков от валявшихся в подземелье копий и, навалив их кучей под постель, зажгли факелом.
Гримм продолжал изрыгать ругательства, но скоро затих, охваченный дымом и пламенем.
- Собаке - собачья смерть! Но куда девался окаянный Павел! - заметил Иван.
- Черт в зубах унес! - отвечали ему товарищи, освещая впереди и около себя все места и неся на руках слабую, безмолвную Эмму.
Они обыскали все обширное подземелье и, бросив поиски, поднялись через другую лестницу в необитаемую часть замка.
В этой необитаемой части замка Гельмст стены обвивали полуувядшие плющи, высовывались наружу из полуразрушенных окон; совы и филины летали на просторе и, натыкаясь на огонь факела, который принесли с собой из подземелья русские дружинники, чуть не гасили его и в испуге шлепались на землю.
Эмму положили на пол. Воздух освежил ее. Она стала дышать ровнее и свободнее.
Иван Пропалый, невзирая на сильный холод, окутал ее своим зипуном и, сам не зная, что с ней делать, куда ее девать и куда самим деться, согласился с прочими, что пора действовать.
Они начали подставлять факел к рваным обоям; последние быстро вспыхивали, но вскоре гасли, шипя от сырости.
Видя, что это не действует, дружинники стали собирать горючий материал и, наконец, достигли того, что пламя охватило всю комнату.
- Пора! Чу! Петухи перекликаются. Чай, теперь давно за полночь? Наши продрогнут от холода и заждутся. Пожалуй, еще за упокой поминать начнут, подумав, что мы погрязли в этой западне по самые уши, - заметил Иван, подпаливая последнюю стену.
Все работали усердно, кто шапкой, кто чем попало, раздувая огонь, и скоро пламя широкими языками начало выбивать из окон.
- Авось, теперь не погаснет огонь. Он прожорлив: как разбежится, так не уймешь, начнет метаться во все стороны: любо-дорого смотреть, - слышались замечания дружинников.
- Однако, братцы, горячо оставаться в этой жаровне. Выберемся-ка лучше на приволье...
- Братцы, что мучить девицу-то? Кинемте ее лучше в серединку. Не успеет и пикнуть, как уж ни одной косточки в ней не останется, - предложил один из дружинников, указывая на лежащую в полузабытьи Эмму.
- Нет, не тронь, она и так обижена! - сказал Иван. - Душа безвинная восплачется на нас, так Бог накажет.
Еще раз посмотрели они на всепожирающее пламя, длинными языками лезшее вверх по стенам, вышли на волю другим выходом и вскоре по уцелевшей полуразвалившейся лестнице спустились вниз.
Эмма, после их ухода, от действия свежего воздуха ожила, и, как была, в зипуне Пропалого, быстро убежала по стене замка, видимо, сама не зная куда.
Спустившись на двор замка, дружинники натолкнулись на груду изувеченных тел. По одежде и оружию они узнали в мертвецах своих земляков.
"Так вот они, пленники, захваченные ими, о которых говорил вчера рейтар, при въезде в ворота замка!" - подумали русские молодцы.
Распаленные гневом и жаждой мщения, они начали со своей стороны дикую расправу над встречными-поперечными: как звери, зарыскали они по двору и по замку и рубили сонных служителей.
Задумчиво всю ночь расхаживал Бернгард по стенам замка. В его душе боролись между собой противоположные чувства: то он хотел покинуть зверский замок, где ни мало не уважается рыцарское достоинство, то жадно стремился мыслью скорее сесть на коня и мчаться на русских, чтобы кровью их залить и погасить пламя своего сердца и отомстить за своих.
Вдруг стены и весь замок мгновенно осветились. Огонь, пробившись сквозь ветхую западную башню, засверкал на зубцах ее и далеко отбросил от себя яркое зарево.
Бернгард испугался за Ферзена и бросился скорей будить служителей, но нашел их всех перерезанными, между тем, как из всех соседних комнат до него доносился беспечный храп и носовой свист спящих рыцарей.
- Пожар, пожар! - закричал он изо всей силы.
- Измена! Русские в замке! - крикнул в ответ ему неизвестный, бежавший прямо на него.
Бернгард узнал в нем того русского пленника, которого накануне велел повесить Гримму.
- Я вижу кто! - грозно встретил его Бернгард, одной рукой схватив его за шиворот, а другой приставив меч к его груди. - Кайся, сколько вас здесь и где твои сообщники, тогда я одним ударом покончу с тобой, а иначе - ты умрешь мучительной смертью...
- Заклинаю вас, благородный рыцарь, увериться в моей преданности к вам! Не теряйте времени, спешите на ту сторону замка, к воротам, там русские в одежде рейтаров Доннершварца. Я узнал их, они как-то прокрались в замок, перебили многих, сбили замки с конюшен, разогнали лошадей ваших и...
- Верны ли слова твои?..
- Да возьмите меня с собой!..
Оба они растолкали кого могли из спящих, стремглав побежали в указанное Павлом место, хлопая дверьми, звуча оружием и неистово крича:
- Пожар, пожар!.. Русские!
"Пожар!.. Русские", - грозным эхо пронеслось по замку.
Проснувшиеся и оставшиеся в живых рейтары и служители бросились во внутренние апартаменты замка, где сладким сном покоились непобедимые рыцари.
- Вставайте!.. Пожар! - кричали они всем.
- Где? - спрашивали, лениво потягиваясь, рыцари.
- На западной части башни!
- О, до нас еще далеко, - беспечно решили они и перевернулись на другой бок.
- Да ведь русские в замке!..
- В чьем?
- В нашем, в нашем! Уж там дерутся - чу, какой гам!
- Как! - воскликнули они испуганно, и полусонные начали метаться по комнатам.
- Благородный рыцарь, господин повелитель мой, владетельный рыцарь Роберт Бернгард послал меня успокоить вас. Русские вчера обманули стражу нашу и вошли в замок в нашей одежде. Их немного, всего одиннадцать человек. Господин мой с рейтарами уже окружил их гораздо большим числом и просит вас не препятствовать ему в битве, хотя они упорно защищаются, но он один надеется управиться с ними - сказал рыцарям вошедший оруженосец.
- Пусть за ним будет это слово, - вскричали обрадованные рыцари.
- Да мы с малым числом и драться не захотим! - добавил другой, зевая во весь рот.
Доннершварц, как короткий приятель дома фон Ферзен, находился с ним вместе в отдаленной от пожара и битвы комнате замка.
Старик, опечаленный, усталый от нескольких проведенных без сна ночей, выпивший накануне лишнее, спал как убитый, не ведая, что около него спит самый злейший его враг - похититель его дочери.
Ввиду известия, принесенного оруженосцами Бернгарда, что русских немного, что рыцарь Бернгард окружил их, хозяина не стали беспокоить, чтобы он запас более сил к утру, на храбрость же Доннершварца плохо надеялись.
Бернгард между тем со своими рейтарами, среди общей паники, наступившей в замке при вести о нахождении в нем русских, среди воплей отчаяния и мольбы о помощи, руководимый Павлом, настиг русских дружинников, убивавших по одиночке наповал каждого из попадавшихся им рейтаров.
Русские пробирались к стене, искали какого-нибудь выхода из замка, чтобы соединиться со своими, когда на них было совершено нападение. Они сомкнулись друг с другом крепко-накрепко, уперлись спинами к стене и, оградившись щитами, устроили стену, решившись, видимо, дорого продать свою жизнь.
Заметнее всех среди сражающихся мелькали меч Бернгарда да узловатый кистень Пропалого.
Но бой был не равен.
Русские падали без подкрепления, тогда как редевшие ряды воинов Бернгарда заменялись новыми.
- Булат! Булат! - кричали русские, в надежде, что их услышат товарищи, но тщетно...
Скоро расходившееся все более и более пламя зажженного ими замка осветило их трупы.
Огненный флаг, обещанный Иваном Пропалым, был выкинут им с башни замка Гельмст.
Его скоро заметили находившиеся в засаде в лесу, невдалеке от замка, русские дружинники, предводительствуемые Чурчилой и Дмитрием.
- Сдержал свое слово Пропалый. Вот уж прямо по-молодецки! Славно светит он нам дорогу к замку! Ну, братцы, разом! Промните коней, да и у самих, чай, кровь застоялась, - разнеслись по встрепенувшейся дружине восклицания.
Все было забыто - сон, усталость, самая родина.
Мигом вскочили все на коней и пустились туда, где виднелось громадное зарево. Через рвы и канавы началась скачка; приманками служили слава, золото, раны и смерть.
Подъемный мост был поднят, но русские даже не взглянули на него. Они спешились, спустились в ров и туда же свели своих лошадей. Вода во рве замерзла.
Если бы рыцари заметили движение русских и захотели воспрепятствовать им в переправе, то могли бы очень легко это сделать, так как соскочить в ров было делом нетрудным, а подняться на крутизну его сопряжено было с большим трудом.
Но из замка их не заметил никто и они все благополучно выбрались на ровное место.
- Братцы! - воскликнул Чурчила, - рубите и жгите мост! Во-первых, мы ответим Пропалому на его же языке, на языке огня, а во-вторых, без моста никто из нас не подумает возвратиться назад.
Сказано - сделано. Мост запылал, русская дружина мчалась между двух огней.
- Кто это там на стенах? Переговоры, что ли, вести с нами хочет? - сказал один из дружинников, показывая рукой на стены замка.
Все поглядели по указанному направлению и, подъехавши ближе и всмотревшись, увидали ужасное зрелище: Иван Пропалый и его товарищи висели мертвыми на зубцах стен. Головы их были раздроблены, тела изуродованы, свежая кровь шла из ран их.
Насилу узнали их земляки.
Месть закипела в сердцах и взорах их.
Прикрывшись щитами, с гиком ярости бросились они на замок, откуда слышались им смешанные громкие голоса, галоп лошадей и звук оружия.
Задрожали тяжелые ворота под первым натиском русских.
Рыцари повыглянули на осаждающих из окон и говорили себе в утешение, что врагов малая кучка, что муха крылом покроет всю шайку, - так ободряли они своих рейтаров, но сами не трогались с места.
Русские кричали им, осыпая окна градом стрел:
- Ну-ка, выходите сюда, железные люди! Что вы головы-то высовываете, как лягушки из воды! Выходите смелей, мы раскупорим вашу скорлупу!
Бернгард, раненный в схватке с дружиной Пропалого, отдыхал в замке, фон Ферзен бросался во все стороны, отдавал приказания одно нелепее другого, так что никто не понимал его и слушавшие только пожимали плечами, глядя на помутившегося умом старика. Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот ужаса при новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел от страха и кричал, что в замке есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться. Страх вышиб у него всю память, он забыл об Эмме, Павле и Гримме. Весь замок кружился в глазах его. В эту минуту фон Ферзен схватил за поводья коня его и потащил за собой.
Мимо них пронесся в битву не усидевший в стенах замка Бернгард. Рейтары понеслись за ним, многие спешились и полезли на стены замка защищаться.
Смертный час несчастной Эммы был близок. Это нежное, слабое созданье, напуганное столькими ужасами, убитое столькими горестями, лишилось совершенно ума и в отчаянии бегало по саду, призывая своего Гритлиха. Только шум битвы вызвал ее оттуда. Не чувствуя холода, побежала она через двор с слабым остатком памяти и начала искать свою комнату, но огонь охватил уже большую часть замка; хотя она и не нашла ее, но не страшась пламени, полезла с непомерной силой и ловкостью между рыцарями на стены. Легкое покрывало окутывало ее голову, рыцари не узнали ее, да им и не до нее было.
- Кто за мной! - слышался голос Бернгарда, с отвагой кидавшегося отражать русских от разбитых уже ворот, но число его рейтаров редело, и один оглушительный удар русского меча сшиб с него шлем и оторвал половину уха; рассыпавшиеся волосы его оросились кровью.
Бледный месяц выплыл из-за облаков и уныло глядел на кровавое зрелище...
Волны огня бушевали все сильнее и сильнее и ярко освещали битву, отбрасывая от себя далеко зарево. Со стен замка сыпалась смерть.
Невзирая на это, русские приставляли к ним лестницы и, отражая удары, смело лезли по ним, весело перекликаясь друг с другом.
- Чмокайся, братище, со смертью!.. Лезь прямо на нее!.. Ну, лицом к лицу... Вот так!..
И действительно, иной, пораженный на верхней ступеньке, летел мертвым на землю.
Осажденные обливали своих противников горячей смолой, пускали в них кучи стрел, обламывали сами стены и скатывали их на русских. В дружинников летели горящие головни, град стрел, но они не отступали ни на шаг.
Эмма стояла на стене, недалеко от клокочущего пламени, машинально распростерши руки и обводя всех диким взглядом, наблюдая за каждым взмахом меча, как бы ожидая, что один из них, наконец, поразит и ее.
Григорий, заметивший на щитах некоторых рейтаров девиз Доннершварца, до того времени не участвовавшего в битве, ринулся на них, и скоро меч его прочистил ему дорогу к их начальнику.
Доннершварц, весь залитый железом, подобно другим рыцарям, стоял среди своих телохранителей.
Григорий, наехав на него, поднял наличник своего шишака.
- А, ты захотел проститься со мной, щенок! - заревел Доннершварц. - Прощай, кланяйся чертям!
Он поднял свое тяжелое копье.
- Прощай, вот тебе посылка на тот свет! - возразил Григорий и, предупредив удар, нанес свой.
Копье его вонзилось в бок железного рыцаря; Григорий, переломив копье, оставил острие его в ране. Доннершварц зашатался, тихо вымолвил свою любимую поговорку и, свалившись с лошади, рухнул на землю.
Григорий тихо отъехал от сраженного им врага, поднял взор свой к небу, и вдруг сердце его наполнилось неописанной радостью.
Его Эмма стояла на стене, молча, сложа руки, и глядела на него пристально, но холодным безжизненным взглядом.
Он, поняв этот взгляд и молчание за ненависть к себе, горько улыбнулся и тихо и нежно назвал ее по имени.
Она встрепенулась, быстро и внимательно посмотрела на него и, вскрикнув, покатилась со стены.
Григорий обмер.
В это время русские проложили себе путь и через стену. Он первый вошел в двери замка и только тогда очнулся.
Первое, что бросилось ему в глаза, был обезображенный, еще теплый труп любимой им девушки.
Григорий упал на него с диким стоном и зарыдал.
Слезы облегчили его, но страшная мысль осенила его и он почувствовал, что отныне укоры совести не оставят его до самой смерти.
- Ее поразила моя измена своим кормильцам, она покончила с собой, не вынесши низости любимого человека... Что ж, мне остается... умереть.
Он бросился в битву искать смерти.
Вдруг он услыхал знакомый голос.
Он взглянул назад и заметил старика, который, прислонясь к стене, один защищал вход через нее в замок. Дмитрий, нападая на него, вышиб меч из рук его, нанес удар и, перешедши через его труп, соединился со своими.
Григорий узнал этого старца. Это был фон Ферзен. Он подбежал к нему и принял последнее проклятие от умирающего. Это было последней каплей, переполнившей чашу нравственных страданий несчастного юноши. Он как сноп повалился без чувств около трупа своего благодетеля и был вынесен своими на плечах из этого кладбища не погребенных трупов.
Все еще свирепствовавшее пламя освещало уже русские шишаки на стенах замка. Решил победу Чурчила, поразивший насмерть единственного храброго защитника замка, Бернгарда.
Начался грабеж добычи, а затем попойка победителей, ликовавших весь остаток ночи на дворе догоравшего замка.
