Филдинг Генри - История Тома Джонса, найденыша. Части 15 - 18

не принял мер для ее безопасности. Поэтому нельзя терять времени, и мне надо лишь сообщить вам, что она у леди Белластон, с которой я виделась и которая, кажется, намерена скрыть ее от родных. Вы знаете, сударыня, странности этой женщины; однако мне меньше всего пристало давать советы особе столь проницательного ума и обладающей таким великим знанием света,- потому сообщаю вам только голый факт.

   Надеюсь, сударыня, что это доказательство заботливости моей о благе родных поможет мне снова снискать благосклонность особы, всегда с таким усердием ограждавшей честь и истинные выгоды нас всех, и послужит средством вернуть ваше дружеское расположение, составлявшее такую существенную часть моего счастья в прошлом и столь необходимое для него в будущем.

   С глубочайшим почтением,

   досточтимая тетушка, ваша благодарная, почтительная племянница

   и покорнейшая слуга

  

   Миссис Вестерн находилась теперь в доме брата, где жила со времени бегства Софьи, чтобы доставлять утешение бедному сквайру в постигшем его несчастье. Какого рода было это утешение, отпускавшееся ею ежедневными порциями, читатель уже знает из предшествующих глав.

   Письмо миссис Фитцпатрик было ей подано как раз в ту минуту, когда она, стоя спиной к камину со щепоткой нюхательного табаку, преподносила сквайру, курившему послеобеденную трубку, эту ежедневную дозу утешения. Прочитав письмо, она тотчас же передала его брату со словами:

   - Вот, сэр, известие о вашей заблудшей овечке. Судьба возвращает вам ее; и если вы послушаетесь моих советов, так, может быть, ее удастся еще спасти.

   Пробежав письмо, сквайр сорвался с места, швырнул трубку в огонь и от радости закричал "ура"; потом кликнул слуг, велел подать себе ботфорты, приказал оседлать Кавалера и других лошадей и немедленно послать за священником Саплом. Отдав эти распоряжения, он бросился к сестре и сжал ее в объятиях.

   - Черт возьми, да вы как будто недовольны! - воскликнул он.- Можно подумать, вам досадно, что я нашел дочь.

   - Братец.- отвечала она,- глубокие политики, смотрящие в корень, открывают часто перспективы, совершенно непохожие на то, что видно на поверхности вещей. Правда, дело ваше не так отчаянно, как были дела Голландии, когда Людовик XIV стоял у ворот Амстердама, но оно требует деликатности, которой, извините меня, братец, вам сильно недостает. В обращении с дамой, занимающей такое высокое положение в свете, как леди Белластон, надо соблюдать приличия, которые требуют, боюсь, лучшего знания света, чем ваше.

   - Я знаю, сестрица, что вы невысокого мнения о моих дарованиях, но в этом деле я покажу вам, какой я дурак. Знание света - подумаешь! Прожив так долго в деревне, я приобрел кой-какие знания насчет законов и обычаев страны. Я знаю, что имею право взять свое, где бы я его ни нашел. Покажите мне, где моя дочь, и если я не сумею ее достать, то можете называть меня дураком до конца дней моих. В Лондоне есть мировые судьи, как и в других местах.

   - Право, вы заставляете меня дрожать за исход предприятия, которое, если вы послушаетесь моего совета, может быть успешно доведено до конца. Неужели вы действительно воображаете, братец, что в дом знатной женщины можно проникнуть с приказами об аресте и с помощью этих скотов, мировых судей/ Я вас научу, как поступить. Приехав в столицу и прилично одевшись (а надо сказать, братец, что для этого не годится ни один из ваших теперешних костюмов), вы должны послать приветствие леди Белластон и просить позволения явиться к пей. Когда вы будете к ней допущены,- а она, разумеется, вас примет,- изложите ей ваше дело, не забыв при этом упомянуть мое имя (потому что вы хоть и родственники, а едва ли в лицо Друг Друга видели), и я уверена, что она лишит своего покровительства племянницу, которая, наверно, ее обманула. Это единственный способ действия... Мировые судьи! Да неужто вы думаете, что в цивилизованном государстве допустимо такое обращение с знатной дамой?

   - Черт бы побрал всех этих барынь! - не унимался сквайр.- Нечего сказать, хорошо цивилизованное государство, где женщина выше закона! И с какой стати буду я посылать приветствия какой-то паршивой шлюхе, которая прячет дочь от родного отца? Повторяю вам, сестра, я не такой невежда, как вы думаете... Я знаю, вам бы хотелось поставить женщин выше закона,- да шалишь! Я слышал собственными ушами, как главный судья графства сказал на сессии, что в Англии нет человека, который стоял бы выше закона. Но ваш закон, видно, ганноверский!

   - Я вижу, мистер Вестерн, что вы делаетесь с каждым днем все невежественнее. Ну настоящий медведь!

   - Я такой же медведь, как вы медведица, сестра,- возразил сквайр.- Толкуйте сколько угодно о своей учтивости, только я, ей-ей. не вижу ее в обращении со мной. Я не медведь и не кобель, хоть и знаю кой-кого, чье имя начинается с буквы с... Но к дьяволу это! Я докажу вам, что умею вести себя получше других!

   - Можете говорить, что вам угодно, мистер Вестерн,- отвечала сестрица.- Je vous mepnse de tout mon Coeur {Презираю вас от всего сердца (франц.).} и потому не буду сердиться. Впрочем, как справедливо говорит моя племянница с этой ужасной ирландской фамилией, мне так дороги честь и истинные выгоды моих родных, что ради спасения Софьи я решила сама ехать в Лондон, потому что, ей-ей, братец, вы неподходящий посол при цивилизованном дворе... Гренландия, Гренландия - вот где вести переговоры такому мужлану, как вы.

   - Слава богу, я перестал вас понимать: опять вы принялись за свою ганноверскую тарабарщину. Однако же по части учтивости я вам не уступлю, и если вы не сердитесь за мои слова, то и я не сержусь за то, что вы сказали. Я всегда думал, что родственникам глупо ссориться между собой; оно, конечно, случается иногда погорячиться, но потом отходишь; я не злопамятен. Это очень мило, что вы едете в Лондон, я был там всего два раза в жизни, и то недели по две - не больше, и, понятно, не успел за это время познакомиться как следует с улицами и людьми. Я никогда не отрицал, что вы знаете все это лучше меня. Мне спорить об этом с вами было бы все равно, что вам спорить со мной, как вести свору гончих или искать зайца.

   - Могу вас уверить, что никогда об этом спорить не буду.

   - Ну и я никогда не буду спорить о том.

   Тут между враждующими сторонами, употребляя выражение миссис Вестерн, был заключен союз. Вскоре явился священник, были поданы лошади, и сквайр уехал, обещав последовать наставлению сестры, а сама она начала готовиться к отъезду на следующий день.

   Дорогой сквайр рассказал священнику положение дела, и они сообща решили, что можно спокойно обойтись и без предписанных формальностей; сквайр поэтому передумал и по приезде распорядился, как уже было описано.

  

  

   В таком положении находились дела, когда миссис Гонора явилась, как мы видели, в дом миссис Миллер и вызвала Джонса. Оставшись с ним наедине, она начала так:

   - Мистер Джонс, голубчик! Прямо сил нет рассказать' Пропали мы все - и вы, сэр, и бедная моя барышня, и я!

   - Случилось что-нибудь с Софьей? - спросил Джонс, посмотрев на нее безумными глазами.

   - Да уж хуже и быть не может! - отвечала Гонора.- Ах, другой такой госпожи мне не сыскать! Довелось же дожить до такого дня!

   При этих словах Джонс побледнел как полотно, задрожал, и слова застряли у него в горле. Между тем Гонора продолжала;

   - Ах, мистер Джонс, я навсегда потеряла свою барышню!

   - Как? Что? Ради бога, говорите! О, моя милая Софья!

   - Что правда, то правда,- такая уж она была милая со мной! Другого такою места уж не сыскать!

   - К черту ваше место! - воскликнул Джонс.- Где... что... что случилось с Софьей?

   - Ну да, конечно, слуг можно посылать к черту,- обиделась Гонора.- Вам все равно, что бы с ними ни случилось, хоть бы их выгнали вон на улицу. Мы ведь не из такой же плоти и крови, как другие люди,- так не все ли равно, что с нами станется.

   - Если у вас есть хоть капля жалости или сострадания,- воскликнул Джонс,- скажите мне сейчас же, что случилось с Софьей!

   - Верьте слову, я жалею вас больше, чем вы меня,- отвечала Гонора.- ведь я не посылаю вас к черту оттого, что вы потеряли такое золото-барышню. Да, вас нужно пожалеть и меня тоже; честное слово, если была когда-нибудь добрая госпожа...

   - Да что случилось?! - закричал взбешенный Джонс.

   - Что?.. Что? - отвечала Гонора.- Да то, чего хуже не может быть ни для вас, ни для меня: отец приехал в Лондон и увез ее от вас.

   Джонс упал на колени и возблагодарил бога, что не случилось ничего хуже.

   - Да что же может быть хуже для нас с вами? Он увез ее, поклявшись, что она будет женой мистера Блайфила,- вот вам подарочек; а меня, несчастную, совсем выгнал вон.

   - Право, миссис Гонора, вы перепугали меня до полусмерти. Я вообразил, что с Софьей случилось что-нибудь ужасное - что-нибудь такое, по сравнению с чем даже ее брак с Блайфилом пустяки. Но она жива, а где жизнь, там и надежда, дорогая Гонора. В нашей стране свободы женщину нельзя выдать .замуж насильно.

   - Ваша правда, сэр. Вы можете еще надеяться; но, увы, какие надежды могут быть у меня, несчастной, и надо вам знать, сэр, я страдаю все по вашей милости. Сквайр разгневался на меня за то, что я взяла вашу сторону против мистера Блайфила.

   - Поверьте, миссис Гонора, я живо чувствую все ваши услуги и всеми силами постараюсь вознаградить вас.

   - Но, сэр, что может вознаградить слугу за потерю места, кроме поучения другою - такого же хорошего?

   - Не отчаивайтесь, миссис Гонора, я надеюсь восстановить вас на прежнем.

   - Увы, сэр, могу ли я ласкать себя такими надеждами, зная, что они несбыточны? Ведь сквайр крепко зол на меня. Вот разве вы женитесь на моей барышне,- теперь я твердо надеюсь, что женитесь: вы такой щедрый, такой добрый барин; и я уверена, вы ее любите, и она души в вас не чает,- ни к чему это отрицать, ведь всякий, кто хоть немного знаком с моей барышней, это увидит: она, бедняжка, притворяться не умеет; а кому же и быть счастливыми, если не тем, кто друг друга любит? Счастье не всегда в богатстве,- а впрочем, у моей барышни достанет его на двоих. Уж как жаль будет, если такую парочку да разведут. Но нет, я уверена, что напоследок вы все-таки сойдетесь: чему быть, того не миновать. Если брак совершен на небесах, так уж никакому мировому судье его не развести. Хорошо, кабы отец Сапл был посмелее да сказал бы сквайру, что грешно силой выдавать дочь против ее желания; но он в полной зависимости от сквайра; он, бедняга, хоть и очень набожный и говорит, что нехорошо так делать, да только за спиной у сквайра, а в глаза ему и пикнуть не смеет. На сей раз, правда, он немного расхрабрился: я никогда его таким не видела, боялась, что сквайр его прибьет. Не грустите, сэр, не отчаивайтесь, все еще может обернуться к лучшему: пока вы уверены в моей барышне,- а в ней вы можете быть уверены,- она ни за что не согласится выйти за другого. Только я до смерти боюсь, как бы сквайр сгоряча не сделал ей худа: он ведь ух какой горячий! Боюсь, разобьет он бедной барышне сердечко, потому что оно у нее нежное, как у цыпленка Жаль, что у пей нет ни на волос моей смелости. Кабы я кого любила, а отец вздумал бы посадить меня под замок, я бы глаза ему выцарапала, а уж до дружка своего добралась бы. Правда, приходится еще о приданом подумать: отец захочет - даст, не захочет - не даст, а это, понятно, меняет дело.

   Слушал ли Джонс эти разглагольствования с напряженным вниманием, или же в речи Гоноры не было ни единой паузы - не знаю, только он ни разу не вставил ни слова от себя, а она говорила без умолку, пока в комнату не вбежал Партридж с известием, что приехала та важная дама.

   Джонс попал в положение, отчаяннее которою невозможно себе представить. Гонора ничего не знала о его знакомстве с леди Белластон, и ей всех меньше желал бы он в этом признаться. Второпях, будучи подавлен полученными известиями, он придумал (как это обыкновенно бывает) самый худший выход и, вместо того чтобы выдать Гонору леди, что не имело бы никаких важных последствий, предпочел выдать леди Гоноре,- словом, он решил спрятать горничную, поспешно увел ее за кровать и задернул полог.

   Хлопоты в течение целого дня по делу хозяйки и ее семьи, испуг, вызванный сообщением миссис Гоноры, и замешательство по случаю внезапного приезда леди Белластон совсем вышибли из памяти Джонса принятые им раньше решения; он и думать перестал, что ему следует играть роль больного, да с этой ролью не вязались ни нарядный костюм ею, ни свежий вид.

   Поэтому прием, оказанный им леди, больше отвечал ее желаниям, чем ожиданиям: лицо Джонса дышало напускным радушием и не носило ни малейших следов действительной или притворной болезни.

   Войдя в комнату, леди Белластон первым делом уселась на кровать

   - Вы видите, голубчик Джонс,- сказала она,- ничто не в силах удержать меня надолго вдали от вас. Может быть, мне следовало рассердиться на вас за то, что я целый день вас не видела и не получала никаких известий. Между тем, если судить по вашей наружности, болезнь не подмешала бы вам выйти, да вряд ли вы и сидели целый день дома, разнаряженный, как молодая дама, принимающая гостей после родов. Не думайте, однако, что я намерена вас корить: я не хочу брать на себя роль докучной жены, чтобы не дать вам повода разыграть роль холодного мужа.

   - Помилуйте, леди Белластон,- возразил Джонс,- как можно упрекать человека в невнимании, когда он был весь к вашим услугам? Кто из нас, дорогая, имеет основание жаловаться? Кто вчера не сдержал слова и заставил несчастного любовника ждать, тосковать, вздыхать и томиться?

   - Ах, не говорите, дорогой мистер Джонс! - воскликнула леди.- Если бы вы знали, что мне помешало, вы бы меня пожалели. Вы не можете себе представить, сколько даме из общества приходится терпеть от назойливости глупцов, если она желает разыгрывать светскую комедию. Я рада. однако, что ваша скука и тоска вам не повредили: никогда я еще не видела вас таким цветущим. Честное слово, Джонс, вы можете сейчас позировать для статуи Адониса!

   Есть обидные слова, на которые человек, дорожащий своей честью, может ответить только пощечиной. С другой стороны, у любовников есть, надо думать, выражения, на которые можно ответить только поцелуем. Таков, по-видимому, был комплимент леди Белластон Джонсу, особенно если принять во внимание сопровождавший его нежный взгляд, который был выразительнее всяких слов. Джонс, бесспорно, находился в эту минуту в неприятнейшем и тягостнейшем положении, какое можно себе представить, ибо, продолжая наше сравнение, мы можем сказать, что, несмотря на брошенный леди вызов, Джонс не мог получить и даже потребовать удовлетворения в присутствии третьего лица: поединки этого рода обыкновенно происходят без секундантов. Так как это возражение не приходило в голову леди Белластон, не знавшей о присутствии в комнате еще одной женщины, то она была очень удивлена, не получив от Джонса никакого ответа; а Джонс, сознавая свое смешное положение, стоял поодаль и, не смея ответить как следует, молчал. Нельзя было бы себе представить ничего комичнее и в то же время трагичнее этой сцены, если бы она затянулась еще дольше. Леди уже раза два-три переменилась в лице, вскочила с кровати и опять на нее села, а Джонс желал, чтобы пол под ним провалился или потолок на него обрушился, как вдруг неожиданный случай освободил его из затруднения, из которого ни красноречие Цицерона, ни политика Макиавелли его не выручили бы без великого срама.

   Этим спасительным случаем было прибытие Найтингейла-младшего, мертвецки пьяного, или, вернее, находившегося в том состоянии, когда человек перестает владеть рассудком, но еще владеет ногами.

   Миссис Миллер и дочери ее уже спали, а Партридж курил трубку у кухонного очага; таким образом, Найтингейл беспрепятственно дошел до дверей комнаты мистера Джонса. Он их распахнул и уже собирался войти без церемонии, но Джонс сорвался с места и бросился ему навстречу настолько стремительно, что Найтингейл не успел даже переступить порог и разглядеть, кто сидит на кровати.

   Найтингейл спьяна принял комнату Джонса за свою, поэтому он во что бы то ни стало хотел войти, громко заявляя, что его не имеют права не пускать в собственную постель. Джонс, однако, с ним справился и передал в руки Партриджа, поспешившего явиться на шум.

   После этого Джонсу поневоле пришлось вернуться к себе в комнату. Только что он перешагнул порог, как услышал возглас леди Белластон - правда, не очень громкий - и в ту же минуту увидел, как она бросилась в кресло в таком волнении, что на ее месте женщина понежнее непременно лишилась бы чувств.

   Дело в том, что, испуганная завязавшейся возней, исхода которой она не могла предвидеть, и слыша угрозы Найтингейла добраться до постели, леди попыталась спрятаться в знакомый ей уголок, но, к великому своему конфузу, нашла, что место уже занято.

   - Разве так делают порядочные люди, мистер Джонс! - воскликнула она.- Какая низость!.. Осрамить меня перед какой-то дрянью!

   - Дрянью! - вскричала взбешенная Гонора, выскакивая из-за полога.- Ах, вот оно что!.. Дрянь, говорите?.. Хоть я и бедная и дрянь, да я честная, а это не всякая богачка может про себя сказать.

   Джонс, вместо того чтобы сразу же утихомирить миссис Гонору, как сделал бы более опытный волокита, принялся проклинать свою звезду и называть себя несчастнейшим человеком на свете, а потом, обратись к леди Белластон, начал довольно неуклюже уверять ее в своей невинности. Тем временем к леди успело вернуться самообладание, свойственное всякой светской женщине, особенно в таких случаях, и она спокойно отвечала:

   - Сэр, ваши извинения совершенно излишни: я вижу теперь, кто эта особа. Сначала я не узнала миссис Гоноры, но теперь я, разумеется, не могу подозревать вас ни в чем дурном, а она, я в том уверена, женщина слишком рассудительная, чтобы дурно истолковать мое посещение; я всегда была к ней расположена и при случае докажу это расположение на деле.

   Миссис Гонора была столько же вспыльчива, сколько и отходчива. Ласковый тон леди Белластон сразу укротил ее гнев.

   - Я знаю, сударыня,- отвечала она,- и я всегда была признательна вашей светлости за доброту, никто ко мне так хорошо не относился, как ваша светлость теперь, когда я вижу, что это ваша светлость, я, ей богу, готова язык себе откусить за такие слова . Чтобы я дурно поду мала о вашей светлости? Да разве служанке пристало судить о том, что делает такая леди? . Впрочем, что я говорю? Бывшая служанка я теперь никому больше не служу, несчастная... Я потеряла лучшую госпожу на свете...

   Тут Гонора сочла уместным разразиться рыданиями.

   - Не плачьте, душенька,- сказала добросердечная леди,- может быть, мне удастся вам помочь Приходите ко мне завтра утром.

   С этими словами она подняла с полу свой веер и, не удостоив Джонса даже взглядом, величественно вышла из комнаты: бесстыдство знатных женщин исполнено своего рода достоинства, которое тщетно пытаются проявить в подобных обстоятельствах простые смертные.

   Джонс проводил леди по лестнице, не раз предложив ей руку, но она решительно отказалась от всяких ус туг и седа в портшез, не обращая внимания на его низкие поклоны

   По возвращении Джонса к себе в комната произошел длинный разговор между ним н миссис Гонорей, приходившей понемногу в себя после испытанных ею волнений. Предметом разговора была неверность Джонса ее барышне. Гонора долго и укоризненно говорила на эту гему, пока Джонс не нашел наконец средство умиротворить ее и даже добился у нее обещания хранить все это в строжайшей тайне, постараться завтра же отыскать Софью и известить его о дальнейших шагах сквайра.

   Так кончилось это неприятное приключение, к удовольствию одной лишь миссис Гоноры, ибо тайна (как, может быть, известно из опыта некоторым моим читателям) есть приобретение часто весьма выгодное не только для того, кто свято ее хранит, но и для того, кто шепотом передает ее первому встречному, пока она не доходит до ушей всех и каждого, за исключением простака, щедро заплатившего за мнимое сокрытие того, что известно всему свету.

  

  

   Несмотря на все услуги, оказанные ей Джонсом, миссис Миллер не могла удержаться на следующее утро от мягких замечаний своему жильцу по поводу урагана, бушевавшего ночью в его комнате. Но эти замечания были так умеренны и дружественны, они так явно диктовались заботой о благе самого мистера Джонса, что последний, нимало не обидевшись, принял увещание почтенной дамы с благодарностью, выразил большое сожаление по поводу случившегося, извинился, как мог, и обещал не производить больше такого беспорядка в ее доме.

   Но хотя миссис Миллер не могла обойтись без этой маленькой головомойки при встрече со своим жильцом, однако он был приглашен вниз для гораздо приятнейшего дела, а именно: для исполнения обязанностей посаженого отца мисс Нанси на церемонии ее бракосочетания с мистером Найтингейлом, который был уже одет и настолько трезв, насколько должен быть трезв человек, получающий жену таким безрассудным способом.

   Здесь, может быть, следует рассказать, как этот молодой джентльмен ускользнул от своего дяди и почему он явился ночью домой в описанном выше состоянии

   Накануне, приехав с племянником к себе на квартиру, дядя велел подать вина. отчасти для ублаготворения собственной персоны (ибо был большим приверженцем бутылки), отчасти же чтобы удержать племянника от немедленного осуществления его намерения, он стал усердно потчевать молодого человека, а тог хоть и не питал большой склонности к вину, но и не гнушался им настолько, чтобы ослушаться дяди или огорчить его отказом, и в скором времени был совершенно пьян.

   Только что дядя одержал эту победу и готовился уложить племянника в постель, как прибыл гонец с известием, которое настолько расстроило и потрясло старика, что он позабыл и думать о племяннике и всецело погрузился в собственные заботы.

   Это неожиданное прискорбное известие состояло в том, что дочь его почти тотчас по отъезде отца убежала с молодым священником, их соседом; хотя у отца могло быть одно только возражение против ее выбора - именно, что священник не имеет гроша за душой, однако она не сочла нужным сообщить о своей любви даже столь снисходительному родителю, и вела она себя так ловко, что никто ничего не подозревал до самой минуты, когда все было кончено.

   Старик Найтингейл по получении этого известия, в крайнем расстройстве, велел сию же минуту нанять почтовую карету и, поручив племянника попечению слуги, поспешно уехал, едва соображая, что он делает и куда едет.

   По отъезде дяди слуга пришел укладывать племянника в постель, для этого он его разбудил и с большим трудом растолковал, что дядюшка уехал; однако племянник, вместо того чтобы принять предлагаемые ему услуги, потребовал портшез, и слуга, не получивший насчет этого никаких распоряжений, охотно исполнил его желание. Доставленный таким образом в дом миссис Миллер, племянник кое-как добрался до комнаты мистера Джонса, о чем было уже рассказано.

   Когда препятствие в лице дяди было устранено (хотя молодой Найтингейл не знал еще, каким образом), стороны быстро закончили свои приготовления, и мать, мистер Джонс, мистер Найтингейл и его невеста сели в наемную карету, которая отвезла их в "Докторскую коллегию"; там мисс Нанси скоро была сделана, как говорится, честной женщиной, а бедная мать ее, в истинном смысле слова, счастливейшей из смертных.

   Увидя, что его хлопоты в пользу миссис Миллер и ее семьи увенчались полным успехом, мистер Джонс обратился к собственным делам. Но тут, чтобы читатели мои не назвали его глупцом за такую заботливость о других, а иные не усмотрели в его поведении больше бескорыстия, чем было в действительности, мы считаем нужным их уверить, что герой наш был далеко не бескорыстен и, доводя это предприятие до благополучного конца, получал значительную выгоду.

   Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что герой наш справедливо мог сказать про себя вместе с Теренцием: "Homo sum: humani nihil a me alienum puto" {Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).}. Он никогда не бывал равнодушным зрителем чужого горя или радости и чувствовал то и другое особенно сильно, когда сам в какой-то степени являлся их причиной. Он не мог, следовательно, исторгнуть целую семью из глубочайшего отчаяния и вознести на вершину счастья, не испытывая сам великого наслаждения - большего, пожалуй, чем то, какое часто доставляет людям окончание тяжелой работы или преодоление вопиющей несправедливости.

   Читатели, похожие по своему душевному складу на нашего героя, найдут, я думаю, краткую главу эту весьма содержательной, тогда как другие были бы, вероятно, очень довольны, если бы, несмотря на свою краткость, она была вовсе опущена, как не ведущая к развязке - то есть, если я их правильно понимаю, не приближающая мистера Джонса к виселице или к какому-нибудь еще более ужасному концу.

  

  

   По возвращении домой мистер Джонс нашел у себя на столе следующие письма, которые, по счастью, вскрыл в том порядке, в каком они были отправлены.

  

   "Положительно я в каком-то странном умопомрачении: как бы ни были тверды и основательны мои решения, через минуту я их меняю. Прошедшей ночью я решила не видеть вас больше, а сегодня поутру готова выслушать, если вы можете, как говорится, обелить себя. Между тем я знаю, что это неосуществимо. Я мысленно перебрала все, что вы можете придумать... А может быть, и не все. Может быть, вы изобретательнее. Приходите, следовательно, тотчас же по получении этого письма. Если вы состряпаете какое-нибудь извинение, я почти обещаю вам поверить. Скомпрометировать меня перед... Нет, не могу и думать об этом... Приходите сейчас же... Это третье письмо, что я вам пишу: два первых сожжены... я почти готова сжечь и это... Ах, я совсем теряю рассудок... Приходите сию минуту".

  

   "Если вы лелеете хоть какую-нибудь надежду на прощение пли хотя бы на то, чтобы вас приняли в моем доме, приходите сию минуту".

  

   "Оказывается, вас не было дома, когда вам принесли мои записки. Как только получите эту, приходите ко мне... Я подвинусь из дома и не велю принимать никого, кроме вас. Конечно, ничто вас не может задержать надолго".

   Джонс только что прочитал эти три записки, как вошел мистер Найтингейл.

   - Что это, Том? - спросил он.- Верно, послания от леди Белластон по поводу ночного приключения? (В доме уже все знали, кто была гостья.)

   - От леди Белластон? - переспросил Джонс довольно суровым тоном.

   - Полно, Том, не таитесь перед друзьями, хотя я был вчера слишком пьян, чтобы ее разглядеть, но я видел ее в маскараде. Или вы думаете, я не знаю, кто такая царица фей?

   - И вы действительно узнали ее в маскараде?

   - Честное слово, узнал и намекал вам об этом раз двадцать потом, да вы всегда были так скрытны на этот счет, что я не решался говорить прямо. Ваша крайняя щепетильность в этом деле, друг мой, показывает, что репутация леди не настолько знакома вам, как сама она. Не сердитесь, Том, по, клянусь вам, вы не первый молодой человек, которого она обольстила. Поверьте, честь ее не подвергается сейчас никакой опасности.

   Хотя с самого начала своей интриги Джонс не имел никаких оснований принимать леди за весталку, однако, совершенно не зная столицы и почти не имея в ней знакомых, он не подозревал о существовании так называемых женщин легкого поведения, то есть таких, которые, сохраняя всю видимость добродетели, завязывают интригу с каждым приглянувшимся мужчиной и которых, за исключением немногих, слишком щепетильных дам, посещает, как говорится, весь город,- словом, которых все считают такими, какими, однако, никто их не называет.

   Убедившись теперь, что Найтингейл знает подробно о его похождениях, и догадываясь, что чрезмерная деликатность, которой он отличался до сих пор, в данном случае, пожалуй, не требуемся, Джонс дал волю языку приятеля и попросил его рассказать откровенно все, что тот знает или слышал о леди.

   Найтингейл, в характере которого вообще было много женского, имел большую слабость: любил поболтать и посплетничать. Поэтому, получив от Джонса позволение говорить не стесняясь, он начал длинный рассказ о леди; но рассказ этот содержал столько подробностей, не делавших ей чести, что из уважения к светским женщинам мы не станем его здесь повторять. Мы не хотим подавать будущим нашим комментаторам ни малейшего повода для каких-либо злобных заключений и для выставления нас в роли клеветников, о которой мы и не помышляли.

   Внимательно выслушав рассказ Найтингейла, Джонс глубоко вздохнул. Заметив это, Найтингейл воскликнул:

   - Эге! Да уж не влюблен ли ты, голубчик. Если бы я знал, что история моя тебя огорчит, я бы и рта не раскрыл.

   - Ах, дорогой мой, я так далеко зашел с этой женщиной, что не знаю, как и выпутаться. Влюблен! Нет, друг мой, но я ей обязан, очень многим обязан. Раз вы столько знаете, я буду с вами совершенно откровенен. Может быть, лишь благодаря ей у меня был это время кусок хлеба. Как же мне ее покинуть? А я должен это сделать, иначе буду повинен в самой черной измене другой женщине, неизмеримо более достойной,- женщине, дорогой Найтингейл. любимой мною со страстью, о какой немногие имеют понятие. Я с ума схожу, не знаю, что предпринять.

   - А эта другая, простите, порядочная женщина? - спросил Найтингейл.

   - Порядочная? - воскликнул Джонс.- Ничье грязное дыхание не смело коснуться ее имени. Горный воздух не чище, прозрачный ручей не светлее, чем ее честь. И телом и душой она само совершенство. Она прекраснейшее создание во вселенной и вместе с тем наделена такими благородными и возвышенными качествами души, что хотя я думаю о ней беспрестанно, но вспоминаю о красоте ее, лишь когда ее вижу.

   - Так неужели, друг мой, владея подобным сокровищем, вы можете хоть минуту колебаться, оставить ли вам такую...

   - Замолчите! Не оскорбляйте ее,- остановил его Джонс.- Я ненавижу неблагодарность.

   - Ну, не вам первому она делает такого рода одолжения. Она замечательно щедра, если кто ей понравится; но позвольте мне сказать вам: она при этом так расчетлива, что ее щедрость скорее должна пробудить в мужчине тщеславие, чем внушить ему благодарность.

   И Найтингейл так увлекся, заговорив на эту тему, и рассказал приятелю столько историй о леди Белластон, ручаясь за их достоверность, что в сердце Джонса погасло всякое к ней уважение, и также чувство признательности. Джонс начал видеть в ее милостях скорее жалованье, чем подарок, что роняло в его глазах не только дарительницу, но и его самого, и вызывало в нем сильнейшую досаду. От этого неприятного предмета мысли его, естественно, обратились к Софье; он живо представил себе ее добродетель, чистоту, любовь к нему, все, что ей пришлось из-за него вытерпеть,- и связь с леди Белластон показалась ему еще гнуснее. Следствием .того было то, что Джонс решил, если только найдется благовидный предлог, отказаться от своей должности - так смотрел он теперь нa свои отношения к ней,- хотя это и лишало его куска хлеба. Он сообщил о своем решении приятелю, и Найтингейл, подумав немного, сказал:

   - Нашел, голубчик! Я нашел вернейшее средство: предложите ей быть вашей женой. Голову даю на отсечение, что это подействует.

   - Сделать ей предложение? - воскликнул Джонс.

   - Да, да, сделайте предложение, и она мигом от вас откажется. Я знал одного молодого человека, которого она когда-то содержала; он всерьез сделал ей предложение и был в ту же минуту оставлен.

   Джонс объявил, что у него не хватит смелости проделать такой опыт.

   - Может быть, мое предложение не так ее шокирует,- сказал он.- Ну, а если она согласится, что тогда? Я попал в собственные сети и погиб навеки.

   - Нет, я дам вам средство, с помощью которого вы можете выпутаться в любую минуту.

   - Какое средство?

   - А вот какое. Молодой человек, о котором я вам сказал, один из самых близких моих друзей. Леди успела с тех пор так ему напакостить, что он ужасно на нее зол и, я уверен, охотно покажет вам ее письма. Это послужит вам благовидным предлогом порвать с ней и отказаться от своего слова, пока узел еще не завязан, если она действительно вздумает его завязать. Но я убежден, что она этого не сделает.

   После некоторого колебания Джонс согласился последовать совету приятеля, но объявил, что у него не хватит смелости сделать предложение устно. Тогда Найтингейл продиктовал ему следующее письмо:

   "Милостивая государыня!

   Я чрезвычайно огорчен, что злосчастная отлучка из дому помешала мне получить вовремя приказания вашей светлости; а мое вынужденное промедление с оправданиями только усугубляет вашу досаду. Ах, леди Белластон, я в ужасе от мысли, какой опасности подвергают вашу репутацию досадные случайности! Есть только одно средство оградить ее. Мне нет надобности его называть. Позвольте мне только сказать, что я дорожу вашей честью, как своей собственной, и мое единственное желание - удостоиться милости повергнуть свою свободу к вашим ногам. Поверьте, я не могу быть вполне счастлив, если вы великодушно не предоставите мне законного права назвать вас навсегда моей.

   Пребываю, милостивая государыня, с глубочайшим почтением, вашей светлости премного обязанный покорнейший, нижайший слуга

   На это письмо он немедленно получил следующий ответ:

  

   "Сэр!

   Читая ваше торжественное послание, такое холодное и церемонное, я готова была поклясться, что вы уже имеете то законное право, о котором говорите: что мы уже много лет составляем вместе уродливое существо, именуемое мужем и женой. Так вы в самом деле считаете меня дурой? Или воображаете себя способным настолько свести меня с ума, что я отдам в ваше распоряжение все свои средства, которые позволят вам жить в свое удовольствие? Это ли доказательства любви, которых я ожидала? Этим вы благодарите за ...? Впрочем, считаю ниже своего достоинства укорять вас и восхищена вашим глубочайшим почтением.

   Р. S. Мне нет времени перечитать это письмо. Может быть, я сказала больше, чем хотела. Приходите вечером в восемь часов".

  

   Джонс, по совету своего адвоката, отвечал:

  

   "Милостивая государыня!

   Невозможно выразить, как оскорбило меня ваше подозрение. Как могла леди Белластон подарить благосклонным вниманием человека, которого считает способным на такую низость? Как может она отзываться о священнейших узах любви с таким презрением? Неужели вы думаете, сударыня, что если, охваченный пылом страсти, я позабыл о подобающем уважении к вашей чести, то позволю себе продолжать сношения, которые едва ли могут долго укрыться от внимания света и, следовательно, окажутся роковыми для вашей репутации? Если вы такого мнения обо мне, то я при первой же возможности возвращу вам денежные подарки, которые имел несчастье получить от вас; за дары же более нежные навсегда пребуду и т. д.".

   Письмо заключалось точно такими же словами, как и первое. Леди ответила так:

   "Вижу, что вы мерзавец, и презираю вас от всей души. Если вы ко мне явитесь, то не будете приняты".

   Как ни велика была радость Джонса по случаю освобождения от рабства, бремя которого, как знают все его носившие, далеко не из легких, все-таки на душе его было не совсем спокойно. План этот заключал в себе слишком много коварства, чтобы им остался доволен человек, ненавидящий всякую ложь и нечестность; да Джонс никогда бы и не прибегнул к нему, не окажись он в таком отчаянном положении, когда ему волей-неволей приходилось поступить бесчестно либо с одной дамой, либо с другой; а читатель согласится, что как нравственные побуждения, так и любовь говорили ему гораздо сильнее в пользу Софьи.

   Найтингейл был в восторге от успеха своей выдумки, за которую получил множество благодарностей и похвал от своего приятеля.

   - Мы оказали друг другу прямо противоположные услуги, дорогой Том,- сказал он.- Вы мне обязаны возвращением свободы. а я вам - утратой ее. Но если вы столько же счастливы, как и я, то мы, право, счастливейшие люди в целой Англии.

   Тут оба джентльмена приглашены были к обеду, в приготовление которого миссис Миллер, сама исполнявшая обязанности кухарки, постаралась вложить все свое искусство, чтобы достойно отпраздновать свадьбу дочери. Это радостное событие она приписывала главным образом дружеской помощи Джонса; она была преисполнена благодарности к нему, и все взгляды, слова и действия почтенной вдовы так усердно выражали это чувство, что на долю дочери и даже новоиспеченного зятя перепадало очень мало внимания.

   Сейчас же после обеда миссис Миллер получила письмо; но в этой главе уже и без того довольно было писем, а потому мы сообщим содержание его в следующей.

  

  

   Письмо, полученное в конце предыдущей главы, было от мистера Олверти. Он извещал, что едет в Лондон с племянником своим Блайфилом и просит, как всегда, приготовить для него помещение в первом этаже, а для племянника во втором.

   Веселье, озарявшее до сих пор лицо бедной женщины, при этом известии немного омрачилось. Письмо порядком смутило ее. Отблагодарить новоиспеченного зятя за столь бескорыстный союз с дочерью, выпроводив его тотчас после свадьбы за двери, казалось ей непозволительным; с другой стороны, она не допускала и мысли отказать под каким-нибудь предлогом своему благодетелю в квартире, которая, в сущности, была его же собственностью. Надо сказать, что мистер Олверти, делая людям бесчисленные благодеяния, держался правил, диаметрально противоположных тем, какими руководится большая часть благотворителей: он всячески скрывал свою щедрость не только от посторонних, но и от тех, кому помогал. Слово "дать" он постоянно заменял словами "ссудить" или "заплатить" и, благодетельствуя человеку полными пригоршнями, словесно всегда старался умалить значение сделанного. Так, назначая миссис Миллер пенсию в пятьдесят фунтов стерлингов, он сказал, что платит эти деньги за квартиру в первом этаже, где будет останавливаться, приезжая в Лондон (чего почти вовсе не имел в виду), но в другое время она может ее сдавать, так как он всегда будет извещать ее о своем приезде за месяц. Теперь, однако, он так торопился в столицу, что не имел возможности предупредить ее заранее и, вероятно, второпях забыл оговорить, что рассчитывает на свою квартиру только в том случае, если она свободна, потому что охотно отказался бы от нее и не по такой важной причине, как новоселье молодых.

   Есть, однако, люди, которые, как превосходно замечает Прайор, руководятся в своих поступках кое-чем повыше

  

   Морали правил прописных,

   Застылых, внешних, неживых,-

   Закона букву не блюдут...

  

   Этих людей не удовлетворяет оправдательный приговор в Олд-Бейли и даже молчание суровейшего из судей - совести. Только благородное и честное им по душе, и если поступок их хоть немного ниже идеала, они томятся и тоскуют, не находя покоя, точно убийца, которого страшит призрак убитого или образ палача.

   Миссис Миллер была из их числа. Она не могла скрыть тревоги, вызванной письмом; но едва только она познакомила присутствующих с его содержанием и намекнула на то, что ее в нем смущало, как Джонс, ее добрый ангел, тотчас же вывел ее из затруднения.

   - Не тревожьтесь, сударыня.- сказал он.- мои комнаты в любую минуту к вашим услугам, а мистер Найтингейл. покуда он еще не приготовил приличного помещения для супруги, согласится, я уверен, вернуться в свою новую квартиру, куда не откажется последовать с ним и миссис Найтингейл.

   Предложение это тотчас было принято мужем и женой.

   Читатель легко поверит, что лицо миссис Миллер снова осветилось признательностью к Джонсу, пожалуй, труднее будет его убедить, что герой наш доставил любящей матери больше удовольствия и прямо-таки умилил ее не столько тем, что вывел из затруднения, сколько тем, что назвал дочь ее миссис Найтингейл, впервые поразив ее слух этим приятным именем.

   Следующий день был назначен для переезда молодых, а также мистера Джонса, нанявшего себе помещение в том же доме. где поселился его приятель. Все успокоились и провели день очень весело, за исключением Джонса, который наружно, правда, присоединился к общему веселью, однако сердце его не раз мучительно сжималось при мысли о Софье, особенно в связи с известиями о мистере Блайфиле (ибо он прекрасно понимал цель его поездки в Лондон); в довершение всего миссис Гонора, обещавшая разузнать о положении Софьи и принести ему известия на следующий вечер, обманула и не пришла.

   При нынешних обстоятельствах Джонс едва ли мог надеяться на приятные вести; и все-таки он с мучительным нетерпением ждал миссис Гонору, точно она должна была явиться с письмом от Софьи, в котором ему назначалось свидание. Проистекало ли это нетерпение от естественной слабости человеческого ума, пробуждающей в нас желание знать самое худшее, только бы прекратить невыносимое состояние неизвестности, или из тайно лелеемой в душе надежды- решить не беремся. Но всякий, кто любил, отлично знает, как велика в таких случаях роль надежды. Ибо из всех способностей, создаваемых в душе любовью, удивительнее всего способность не терять надежды среди самого мрачного отчаяния. Трудного, невероятного и даже невозможного для нее совершенно не существует, так что к без памяти влюбленному приложимы слова Аддисона о Цез