Достоевский Федор Михайлович - Двойник

ым. Господин Голядкин вздрогнул; но перед ним стоял его извозчик, тоже весь до нитки измокший и продрогший, от нетерпения и от нечего делать вздумавший заглянуть к господину Голядкину за дрова.

   - Я, мой друг, ничего... я, мой друг, скоро, очень скоро, а ты подожди...

   Извозчик ушел, ворча себе под нос. "Об чем же он это ворчит? - думал сквозь слезы господин Голядкин, - ведь я его нанял же на вечер, ведь я, того... в своем праве теперь... вот оно как! на вечер нанял, так и дело с концом; дескать, милый ты мой, и дело с концом. Хоть и так простоишь, всё равно. Всё в моей воле. Волен ехать и волен не ехать. Дескать, вот оно как! И что вот здесь за дровами стою, так и это совсем ничего... и не смеешь ничего говорить; дескать, барину хочется за дровами стоять, вот он и стоит за дровами... и чести ничьей не марает, - вот оно как! Вот оно как, сударыня вы моя, если только это вам хочется знать. А в хижине, сударыня вы моя, дескать, так и так, в наш век никто не живет. Оно вот что! А без благонравия в наш промышленный век, сударыня вы моя, не возьмешь, чему сами теперь служите пагубным примером... Дескать, повытчиком нужно служить и в хижине жить, на морском берегу. Во-первых, сударыня вы моя, на морских берегах нет повытчиков, а во-вторых, и достать его нам с вами нельзя, повытчика-то. Ибо, положим, примерно сказать, вот я просьбу подаю, являюсь - Дескать, так и так, в повытчики, дескать, того... и от врага защитите... а вам скажут, сударыня, дескать, того... повытчиков много и что вы здесь не у эмигрантки Фальбала, где вы благонравию учились, чему сами служите пагубным примером. Благонравие же, сударыня, значит дома сидеть, отца уважать и не думать о женишках прежде времени. Женишки же, сударыня, в свое время найдутся, - вот оно как! Конечно, разным талантам, бесспорно, нужно уметь, как-то: на фортепьянах иногда поиграть, по-французски говорить, истории, географии, закону божию и арифметике, - вот оно как! - а больше не нужно. К тому же и кухня, непременно в область ведения всякой благонравной девицы должна входить кухня! А то что тут? во-первых, красавица вы моя, милостивая моя государыня, вас не пустят, а пустят за вами погоню, и потом под сюркуп, в монастырь. Тогда что, сударыня вы моя? тогда мне-то что делать прикажете? прикажете мне, сударыня вы моя, следуя некоторым глупым романам, на ближний холм приходить и таять в слезах, смотря на хладные стены вашего заключения, и наконец умереть, следуя привычке некоторых скверных немецких поэтов и романистов, так ли, сударыня? Да, во-первых, позвольте сказать вам по-дружески, что дела так не делаются, а во-вторых, и вас, да и родителей-то ваших посек бы препорядочно за то, что французские-то книжки вам давали читать; ибо французские книжки добру не научат. Там яд... яд тлетворный, сударыня вы моя! Или вы думаете, позвольте спросить вас, или вы думаете, что, дескать, так и так, убежим безнаказанно, да и того... дескать, хижинку вам на берегу Хвалынского моря; а я, с моей стороны, буду повытчиком, да и ворковать начнем и об чувствах разных рассуждать, да так и всю жизнь проведем, в довольстве и счастии; да потом заведется птенец, так мы и того... дескать, так и так, родитель наш и статский советник, Олсуфий Иванович, вот, дескать, птенец завелся, так вы по сему удобному случаю снимите проклятие да благословите чету? Нет, сударыня, и опять-таки дела так не делаются, и первое дело то, что воркования не будет, не извольте надеяться. Нынче муж, сударыня вы моя, господин, и добрая, благовоспитанная жена должна во всем: угождать ему. А нежностей, сударыня, нынче не любят, в наш промышленный век; дескать, прошли времена Жан-Жака Руссо. Муж, например, нынче приходит голодный из должности, - дескать, душенька, нет ли чего закусить, водочки выпить, селедочки съесть? так у вас, сударыня, должна быть сейчас наготове и водочка, и селедочка. Муж закусит себе с аппетитом, да на вас л не взглянет, а скажет: поди-тка, дескать, на кухню, котеночек, да присмотри за обедом, да разве-разве в неделю разок поцелует, да и то равнодушно... Вой оно как по-нашему-то, сударыня вы моя! Вот оно как будет, если так рассуждать, если уж на то пошло, что таким-то вот образом начать на дело смотреть... Да и я-то тут что? меня-то, сударыня, в ваши капризы зачем подмешали? "Дескать, благодетельный, за меня страждущий и всячески милый сердцу моему человек и т. д.". Да, во-первых, я, сударыня вы моя, я для вас не гожусь, сами знаете, комплиментам не мастер, дамские там разные раздушенные пустячки говорить не люблю, селадонов не жалую, да и фигурою, признаться, не взял. Ложного-то хвастовства и стыда вы в нас не найдете, а признаемся вам теперь во всей искренности. Дескать, вот оно как, обладаем лишь прямым и открытым характером да здравым рассудком; интригами не занимаемся. Не интригант, дескать, и этим горжусь, -вот оно как!.. Хожу без маски между добрых людей и, чтоб всё вам сказать..." Вдруг господин Голядкин вздрогнул. Рыжая и взмокшая окончательно борода его кучера опять глянула к нему за дрова...

   - Я сейчас, мой друг; я, мой друг, знаешь, тотчас; я, мой друг, тотчас же, - отвечал господин Голядкин трепещущим и изнывающим голосом.

   Кучер почесал в затылке, потом погладил свою бороду, потом шагнул шаг вперед... остановился и недоверчиво взглянул на господина Голядкина.

   - Я сейчас, мой друг; я, видишь... мой друг... я немножко, я, видишь, мой друг, только секундочку здесь... видишь, мой друг...

   - Нешто совсем не поедете? - сказал наконец кучер, решительно и окончательно приступая к господину Голядкину...

   - Нет, мой друг, я сейчас. Я, видишь, мой друг, дожидаюсь...

   - Так-с...

   - Я, видишь, мой друг... ты из какой деревни, мой милый?

   - Мы господские...

   - И добрых господ?..

   - Нешто...

   - Да, мой друг; ты постой здесь, мой друг. Ты, видишь, мой друг, ты давно в Петербурге?

   - Да уж год езжу...

   - И хорошо тебе, друг ной?

   - Нешто.

   - Да, мой друг, да. Благодари провидение, мой друг. Ты, мой друг, доброго человека ищи. Нынче добрые люди стали редки, мой милый; он обмоет, накормит и напоит тебя, милый мой, добрый-то человек... А иногда ты видишь, что и через золото слезы льются, мой друг... видишь плачевный пример; вот оно как, милый мой...

   Извозчику как будто стало жалко господина Голядкина.

   - Да извольте, я подожду-с. Нешто долго ждать будете-с?

   - Нет, мой друг, нет; я уж, знаешь, того... я уж не буду ждать, милый мой. Как ты думаешь, друг мой? Я на тебя полагаюсь. Я уж не буду здесь ждать...

   - Нешто совсем не поедете?

   - Нет, мой друг; нет, а я тебя поблагодарю, милый мой... вот оно как. Тебе сколько следует, милый мой?

   - Да уж за что рядились, сударь, то и пожалуете. Ждал, сударь, долго; уж вы человека не обидите, сударь.

   - Ну, вот тебе, милый мой, вот тебе. - Тут господин Голядкин отдал все шесть рублей серебром извозчику и, серьезно решившись не терять более времени и заключив, что всё это, верно, так было и что лучше всего его так и оставить, то есть уйти подобру-поздорову, тем более что уже окончательно решено было дело и извозчик отпущен был и, следовательно, ждать более нечего, пустился сам со двора, вышел за ворота, поворотил налево и без оглядки, задыхаясь и радуясь, пустился бежать. "Оно, может быть, и всё устроится к лучшему, - думал он, - а я вот таким-то образом беды избежал". Действительно, как-то вдруг стало необыкновенно легко в душе господина Голядкина. "Ах, кабы устроилось к лучшему! - подумал герой наш, сам, впрочем, мало себе на слово веря. - Вот я и того... - думал он. - Пет, я лучше вот как, и с другой стороны... Или лучше вот этак мне сделать?.." Таким-то образом сомневаясь и ища ключа и разрешения сомнений своих, герой наш добежал до Семеновского моста, а добежав до Семеновского моста, благоразумно и окончательно положил воротиться. "Оно и лучше, - подумал он. - Я лучше с другой стороны, то есть вот как. Я буду так - наблюдателем посторонним буду, да и дело с концом; дескать, я наблюдатель, лицо постороннее - и только; а там, что ни случись, - не я виноват. Вот оно как! Вот оно таким-то образом и будет теперь".

   Положив воротиться, герой наш действительно воротился, тем более что, по счастливой мысли своей, ставил себя теперь лицом совсем посторонним. "Оно же и лучше: и не отвечаешь ни за что, да и увидишь, что следовало... гот оно как!" То есть расчет был вернейший, да и дело с концом. И так как дело было совершенно с концом, и претендовать уже более некому, и так как все должны были быть совершенно довольны и счастливы, то и герой наш в свою очередь тоже совсем успокоился. Успокоившись, забрался он опять под мирную сень своей успокоительной и охранительной кучи дров и внимательно стал смотреть на окна. В этот раз смотреть и дожидаться пришлось ему недолго. Вдруг, во всех окнах разом, обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры, открылись занавесы, целые группы людей толпились в окнах квартиры Олсуфия Ивановича, все искали и выглядывали чего-то на дворе. Обеспеченный своею спасительною кучею дров, герой наш тоже в свою очередь с любопытством стал следить за всеобщим движением и с участием вытягивать направо и налево свою голову, сколько по крайней мере позволяла ему короткая тень от дровяной кучи, его прикрывавшая. Вдруг он оторопел, вздрогнул и едва не присел на месте от ужаса. Дело-то было вот как... Дело-то всё вот таким-то образом происходило теперь... Искали-то не что-нибудь и не кого-нибудь: искали просто его, господина Голядкина. Да оно и действительно так, и сомнения более нет никакого. Дескать, вот оно как, дескать, так и так, а ищут господина Голядкина. Все смотрят в его сторону, все указывают в его сторону. Бежать было невозможно: увидят... Оторопевший господин Голядкин прижался как можно плотнее к дровам и тут только заметил, что предательская тень изменяла, что прикрывала она не всего его. С величайшим удовольствием согласился бы наш герой пролезть теперь в какую-нибудь мышиную щелочку между дровами, да там и сидеть себе смирно, если б только это было возможно. Но было решительно невозможно. В агонии своей наш герой стал наконец решительно и прямо смотреть на все окна разом; оно же и лучше... И вдруг сгорел со стыда окончательно. Его совершенно заметили, все разом заметили, все манят его руками, все кивают ему головами, все зовут его; вот щелкнуло и отворилось несколько форточек; несколько голосов разом что-то начали кричать ему... "Удивляюсь, как этих девчонок не секут еще с детства", - бормотал про себя наш герой, совсем потерявшись. Вдруг с крыльца сбежал он (известно кто), в одном вицмундире, без шляпы, запыхавшись, загонявшись, юля, семеня и подпрыгивая, вероломно изъявляя ужаснейшую радость о том, что увидел наконец господина Голядкина.

   - Яков Петрович, - защебетал известный своей бесполезностью человек, - Яков Петрович, вы здесь? Вы простудитесь. Здесь холодно, Яков Петрович. Пожалуйте в комнату.

   - Яков Петрович! Нет-с, я ничего, Яков Петрович, - покорным голосом пробормотал наш герой.

   - Нет-с, нельзя, Яков Петрович: просят, покорнейше просят, ждут нас. "Осчастливьте, дескать, и приведите сюда Якова Петровича". Вот как-с.

   - Нет, Яков Петрович; я, видите ли, я бы лучше сделал... Мне бы лучше домой пойти, Яков Петрович... - говорил наш герой, горя на мелком огне и замерзая от стыда и ужаса, всё в одно время.

   - Ни-ни-ни-ни! - защебетал отвратительный человек. - Ни-ни-ни, ни за что! Идем! - сказал он решительно и потащил к крыльцу господина Голядкина-старшего. Господин Голядкин-старший хотел было вовсе не идти; но так как смотрели все и сопротивляться и упираться было бы глупо, то герой наш пошел, - впрочем, нельзя сказать, чтоб пошел, потому что решительно сам не знал, что с ним делается. Да уж так ничего, заодно!

   Прежде нежели герой наш успел кое-как оправиться и опомниться, очутился он в зале. Он был бледен, растрепан, растерзан; мутными глазами окинул он всю толпу, - ужас! Зала, все комнаты - всё, всё было полным-полнехонько. Людей было бездна, дам целая оранжерея; всё это теснилось около господина Голядкина, всё это стремилось к господину Голядкину, всё это выносило на плечах своих господина Голядкина, весьма ясно заметившего, что его упирают в какую-то сторону. "Ведь не к дверям", - пронеслось в голове господина Голядкина. Действительно, упирали его не к дверям, а прямо к покойным креслам Олсуфия Ивановича. Возле кресел с одной стороны стояла Клара Олсуфьевна, бледная, томная, грустная, впрочем пышно убранная. Особенно бросились в глаза господину Голядкину маленькие беленькие цветочки в ее черных волосах, что составляло превосходный эффект. С другой стороны кресел держался Владимир Семенович, в черном фраке, с новым своим орденом в петличке. Господина Голядкина вели под руки, и, как сказано было выше, прямо на Олсуфия Ивановича - с одной стороны господин Годядкин-младший, принявший на себя вид чрезвычайно благопристойный и благонамеренный, чему наш герой донельзя обрадовался, с другой же стороны руководил его Андрей Филиппович с самой торжественной миной в лице. "Что бы это?" - подумал господин Голядкин. Когда же он увидал, что ведут его к Олсуфию Ивановичу, то его вдруг как будто молнией озарило. Мысль о перехваченном письме мелькнула в голове его... В неистощимой агонии предстал наш герой перед кресла Олсуфия Ивановича. "Как мне теперь? - подумал он про себя. - Разумеется, этак всё на смелую ногу, то есть с откровенностью, не лишенною благородства; дескать, так и так и т. д.". Но чего боялся, по-видимому, герой наш, то и не случилось. Олсуфий Иванович принял, кажется, весьма хорошо господина Голядкина и, хотя не протянул ему руки своей, но по крайней мере, смотря на него, покачал своею седовласою и внушающею всякое уважение головою, - покачал с каким-то торжественно-печальным, но вместе с тем благосклонным видом. Так по крайней мере показалось господину Голядкину. Ему показалось даже, что слеза блеснула в тусклых взорах Олсуфия Ивановича; он поднял глаза и увидел, что и на ресницах Клары Олсуфьевны, тут же стоявшей, тоже как будто бы блеснула слезинка, - что и в глазах Владимира Семеновича тоже как будто было что-то подобное, - что, наконец, ненарушимое и спокойное достоинство Андрея Филипповича тоже стоило общего слезящегося участия, - что, наконец, юноша, когда-то весьма походивший на важного советника, уже горько рыдал, пользуясь настоящей минутой... Или это всё, может быть, только так показалось господину Голядкину, потому что он сам весьма прослезился и ясно слышал, как текли его горячие слезы по его холодным щекам... Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя в настоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятых вместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому, вовсе был не зловредным и даже не близнецом господину Голядкину, но совершенно посторонним и крайне любезным самим по себе человеком, обратился было герой наш к Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием души своей; но от полноты всего, в нем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивым жестом молча указал на свое сердце... Наконец Андрей Филиппович, вероятно желая пощадить чувствительность седовласого старца, отвел господина Голядкина немного в сторону и оставил его, впрочем, кажется, в совершенно независимом положении. Улыбаясь, что-то бормоча себе под нос, немного недоумевая, но во всяком случае почти совершенно примиренный с людьми и судьбою, начал пробираться наш герой куда-то сквозь густую массу гостей Олсуфия Ивановича. Все ему давали дорогу, все смотрели на него с каким-то странным любопытством и с каким-то необъяснимым, загадочным участием. Герой наш прошел в другую комнату - то же внимание везде; он глухо слышал, как целая толпа теснилась по следам его, как замечали его каждый шаг, как втихомолку все между собою толковали о чем-то весьма занимательном, качали головами, говорили, судили, рядили и шептались. Господину Голядкину весьма бы хотелось узнать, о чем они все так судят, и рядят, и шепчутся. Он, впрочем, знал очень хорошо о чем. Оглянувшись, герой наш заметил подле себя господина Голядкина-младшего. Почувствовав необходимость схватить его руку и отвести его в сторону, господин Голядкин убедительнейше попросил другого Якова Петровича содействовать ему при всех будущих начинаниях и не оставлять его в критическом случае. Господин Голядкин-младший важно кивнул головою и крепко сжал руку господина Голядкина-старшего. Сердце затрепетало от избытка чувств в груди героя нашего. Впрочем, он задыхался, он чувствовал, что его так теснит-теснит; что все эти глаза, на него обращенные, как-то гнетут и давят его... Господин Голядкин увидал мимоходом того советника, который носил парик на голове. Советник глядел на него строгим, испытующим взглядом, вовсе не смягченным от всеобщего участия... Герой наш решился было идти к нему прямо, чтоб улыбнуться ему и немедленно с ним объясниться; но дело как-то не удалось. На одно мгновение господин Голядкин почти забылся совсем, потерял и память, и чувства. Очнувшись, заметил он, что вертится в широком кругу его обступивших гостей. Кое-как выбрался наш герой из широкого круга и стал было пробираться к дверям. Вдруг из Другой комнаты крикнули господина Голядкина; крик разом пронесся по всей толпе. Всё заволновалось, всё зашумело, все ринулись к дверям первой залы; героя нашего почти вынесли на руках, причем твердосердый советник в парике очутился бок о бок с господином Голядкиным. Наконец он взял его за руку и посадил возле себя, напротив седалища Олсуфпя Ивановича, в довольно значительном, впрочем, от него расстоянии. Все, кто ни были в комнатах, все уселись в нескольких рядах кругом господина Голядкина и Олсуфия Ивановича. Всё затихло и присмирело, все наблюдали торжественное молчание, все взглядывали на Олсуфия Ивановича, очевидно ожидая чего-то не совсем обыкновенного. Господин Голядкин заметил, что возле кресел Олсуфия Ивановича, и тоже прямо против советника, поместился другой господин Голядкин с Андреем Филипповичем. Молчание длилось; чего-то действительно ожидали. "Точь-в-точь как в семье какой-нибудь, при отъезде кого-нибудь из членов этой семьи в дальний путь; стоит только встать да помолиться теперь", - подумал герой наш. Вдруг обнаружилось необыкновенное движение и прервало все размышления господина Голядкина. Случилось что-то давно ожидаемое. "Едет, едет!" - пронеслось по толпе. "Кто это едет?" - пронеслось в голове господина Голядкина, и он вздрогнул от какого-то странного ощущения. "Пора!" - сказал советник, внимательно посмотрев на Андрея Филипповича. Андрей Филиппович, с своей стороны, взглянул на Олсуфия Ивановича. Важно и торжественно кивнул головой Олсуфий Иванович. "Встанем", - проговорил советник, подымая господина Голядкина. Все встали. Тогда советник взял за руку господина Голядкина-старшего, а Андрей Филиппович господина Голядкина-младшего, и оба торжественно свели двух, совершенно подобных среди обставшей их кругом и устремившейся в ожидании толпы. Герой наш с недоумением осмотрелся кругом, но его тотчас остановили и указали ему на господина Голядкина-младшего, который протянул ему руку. "Это мирить нас хотят", - подумал герой наш и с умилением протянул свою руку господину Голядкину-младшему; потом, потом протяну"!, к нему свою голову. То же сделал и другой господин Голядкин... Тут господину Голядкину-старшему показалось, что вероломный друг его улыбается... что он бегло и плутовски мигнул всей окружавшей их толпе, что есть что-то зловещее в лице неблагопристойного господина Голядкина-младшего, что даже он отпустил гримаску какую-то в минуту иудина своего поцелуя... В голове зазвонило у господина Голядкина, в глазах потемнело; ему показалось, что бездна, целая вереница совершенно подобных Голядкиных с шумом вламывается во все двери комнаты; но было поздно... Звонкий предательский поцелуй раздался, и...

   Тут случилось совсем неожиданное обстоятельство... Двери в залу растворились с шумом, и на пороге показался человек, которого один вид оледенил господина Голядкина. Ноги его приросли к земле. Крик замер в его стесненной груди. Впрочем, господин Голядкин знал всё заране и давно уже предчувствовал что-то подобное. Незнакомец важно и торжественно приближался к господину Голядкину... Господин Голядкин эту фигуру очень хорошо знал. Он ее видел, очень часто видал, еще сегодня видал... Незнакомец был высокий плотный человек, в черном фраке, с значительным крестом на шее и одаренный густыми, весьма черными бакенбардами; недоставало только сигарки во рту для дальнейшего сходства... Зато взгляд незнакомца, как уже сказано было, оледенил ужасом господина Голядкина. С важной и торжественной миной подошел страшный человек к плачевному герою повести нашей... Герой наш протянул ему руку; незнакомец взял его руку и потащил за собою.... С потерянным, с убитым лицом оглянулся кругом наш герой...

   - Это, это Крестьян Иванович Рутеншпиц, доктор медицины и хирургии, ваш давнишний знакомец, Яков Петрович! - защебетал чей-то противный голос под самым ухом господина Голядкина. Он оглянулся: то был отвратительный подлыми качествами души своей близнец господина Голядкина. Неблагопристойная, зловещая радость сияла в лице его; с восторгом он тер свои руки, с восторгом повертывал кругом свою голову, с восторгом семенил кругом всех и каждого; казалось, готов был тут же начать танцевать от восторга; наконец он прыгнул вперед, выхватил свечку у одного из слуг и пошел вперед, освещая дорогу господину Голядкину и Крестьяну Ивановичу. Господин Голядкин слышал ясно, как всё, что ни было в зале, ринулось вслед: за ним, как все забегали вперед, теснились, давили друг друга и все вместе в голос начинали повторять за господином Голядкиным: "что это ничего; что не бойтесь, Яков Петрович, что это ведь старинный друг и знакомец ваш, Крестьян Иванович Рутеншпиц..." Наконец вышли на парадную, ярко освещенную лестницу; на лестнице была тоже куча народа; с шумом растворились двери на крыльцо, и господин Голядкин очутился на крыльце вместе с Крестьяном Ивановичем. У подъезда стояла карета, запряженная четверней лошадей, которые фыркали от нетерпения. Злорадственный господин Голядкин-младший в три прыжка сбежал с лестницы и сам отворил карету. Крестьян Иванович увещательным жестом попросил садиться господина Голядкина. Впрочем, увещательного жеста было вовсе не нужно; было довольно народу подсаживать... Замирая от ужаса, оглянулся господин Голядкин назад: вся ярко освещенная лестница была унизана народом; любопытные глаза глядели на него отвсюду; сам Олсуфий Иванович председал на самой верхней площадке лестницы, в своих покойных креслах, и внимательно, с сильным участием, смотрел на всё совершавшееся. Все ждали. Ропот нетерпения пробежал по толпе, когда господин Голядкин оглянулся назад.

   - Я надеюсь, что здесь нет ничего... ничего предосудительного... или могущего возбудить строгость... и внимание всех касательно официальных отношений моих? - проговорил, потерявшись, герой наш. Говор и шум поднялся кругом; все отрицательно закивали головами своими. Слезы брызнули из глаз господина Голяднина.

   - В таком случае я готов, я вверяюсь вполне... так и так, дескать, сам отступаюсь от дел и вручаю судьбу мою Крестьяну Ивановичу...

   Только что проговорил господин Голядкин, что он вручает вполне свою судьбу Крестьяну Ивановичу, как страшный, оглушительный, радостный крик вырвался у всех окружавших его и самым зловещим откликом прокатился по всей ожидавшей толпе. Тут Крестьян Иванович с одной стороны, а с другой Андрей Филиппович взяли под руки господина Голядкина и стали сажать в карету; двойник же, по подленькому обыкновению своему, хлопотал и подсаживал сзади. Несчастный господин Голядкин-старший бросил свой последний, мутный взгляд на всех и на всё и, дрожа, как котенок, которого окатили холодной водой, - если позволят сравнение, - влез в карету; за ним тотчас же сел и Крестьян Иванович. Карета захлопнулась; послышался удар бича по лошадям; лошади рванули экипаж с места... всё ринулось вслед за господином Голядкиным; пронзительные, неистовые крики всех врагов его покатились ему вслед в виде напутствия. Некоторое время еще мелькали кое-какие лица кругом кареты, уносившей господина Голядкина; но наконец и они стали отставать-отставать и наконец исчезли совсем. Долее всех оставался неблагопристойный близнец господина Голядкина; заложа руки в боковые карманы своих форменных зеленых панталон, бежал он с довольным видом, подпрыгивая то с одной, то с другой стороны экипажа; иногда забегал и вперед лошадей; иногда же, схватившись за рамку окна и повиснув всем телом своим, просовывал в окно свою голову и умильно поглядывал на господина Голядкина-старшего, улыбаясь ему, прощаясь с ним, кивал ему головою и поминутно посылал ему рукой поцелуйчнки... Наконец и он как будто устал, реже и реже стал появляться по сторонам кареты и наконец исчез совершенно. Глухо занывало сердце в груди господина Голядкина, кровь горячим ключом била ему в голову; ему было душно, ему хотелось расстегнуть свою одежду, обнажить свою грудь, обсыпать ее всю снегом и облить холодной водой... Он впал наконец в забытье... Когда же очнулся, то увидел, что лошади несут его по какой-то ему почти незнакомой дороге; направо и налево чернелись какие-то леса; было глухо и пусто. Кругом ни души живой. Пошел снег. Тоска давила кошмаром грудь господина Голядкина-старшего. Ему стало страшно... Весь в изнеможении, в тоске, в агонии, весь оробевший, убитый, прижался он плечом своим к плечу молчаливого Крестьяна Ивановича... Но вдруг в ужасе от него отшатнулся и прижался в другой угол кареты. Волосы его поднялись дыбом. Холодный пот катился по его вискам. Он взглянул - и обмер от ужаса... Два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею, адскою радостию блистали эти два глаза... Глаза эти близились-близились к господину Голядкину... Он уже слышал чье-то прикосновение к себе, чье-то жгучее дыхание на лице своем, чьи-то распростертые над ним и готовые схватить его руки. Это не Крестьян Иванович! Кто это?.. Или это он?.. он! Это Крестьян Иванович, но только не прежний, tTo другой Крестьян Иванович. "Нужно бутылки врагом не бывать", - пронеслось в голове господина Голядкина... Впрочем, он ничего уж не думал. - Медленно, трепетно закрыл он глаза свои. Омертвев, он ждал чего-то ужасного - ждал... он уже слышал, чувствовал и - наконец...

   Но здесь, господа, кончается история приключений господина Голядкина.

  

  

   Г-н Голядкин погибает под чашей {Было: ношей} горестей и пишет письмо к Голядк<кину>-младшему, своему смертельному врагу, о руке помощи (рыцарское письмо). (Я у Бекетовы<х>. Иду к Тург<еневу>.)

   Г-н Голядкин-младший сходится со старшим. Младший романтизирует и завлекает в романтизм старшего. Доходит чуть не до маниловских генералов. Иногда выказывает при этом ушко, то есть какой-нибудь подлый расчет. Это коробит старшего, но он молчит из товарищества и сам себя укоряет: зачем он молчит.

   Мечты младшего вслух о дуэли с поручиком, с генералом (практический совет младшего - вызвать генерала {Было: старшего} на дуэль). Удивление г-на Голядкина, но он соглашается из романтизма и из восторга стадности. Г-н Голядкин-младший растолковывает старшему: что так, значит, принимаю благодетельное начальство за отца и что тут рыцарское. Юридическое и патриархальное отношение к начальству и что правительство само добивается sa отца.

   NB. Тут анатомия всех русских отношений к начальству. Взаимные мечты обоих Голядкиных под предводительством младшего, как генерал поймет рыцарственность и выйдет на дуэль, как он не будет стрелять; можно стать на барьер и только, сказать: "Я доволен, Ваше превосходительство". Как потом Голядкин женится на генеральской дочери. Манилов. Это была бы райская жизнь.

   На другой день в присутствии г-н Голядкин-младший шепчет старшему, показывая генерала: "Вызови-ка".

   Голядкин-младший рассказывает о поручике, о старшем и, подло юля, смешит общество. Г-н Голядкин-старший слышит. Дуэль. Парголово. Г-н Голядкин-млад<ший> дрался за него. {Текст: На другой день ~ дрался за него. - вписан на полях.}

  

  

   Эли де Бомои. На другой день взял за ухо: "Ученые мы люди с тобой, Яков Петрович, Эли де Бомон".

   Г-н Голядкин с ненавистью смотрел на младшего, как он фыркал, плескаясь, в умывальнике.

   Грубости Петрушки насчет умывальника, г-н Голядкин стыдится, что у него нет хорошего умывальника.

   Г-н Голядкин с извозчиком: "Через золото слезы текут". Извозчик и говорит: "Да уж коли человек, так уж оно видно хорошего человека. Намеднись у Захарки корову увели".

   Фырканье Петрушки (развить).

   Голядкин Петрушке про младшего: "Он раскаивается", опять фырканье.

   Как он фыркал и плескался в рукомойнике. Ему казалось, что он нарочно {Было: напрасно} фыркал с тем, чтоб его обидеть.

   NB. Юридически начальство только по законам поступает, это только грубая подчиненность и послушание начальству. Но если за отца, тут семейственность, тут подчинение всего себя и всех домашних своих вместо начальства. Начало детских отношений к отцу. Детский лепет невинности, а это приятнее начальству.

   Это теория младшего. Младший - олицетворение подлости, Сокровеннейшие тайны чиновничьей души à la Толстой,

  

  

   Голядкин накануне дуэли. Младший, секундант, дал тягу утром рано. Воровски надул. Секундант дрался за дуэлиста.

   Пети шё у Клары Олсуфьевны. Голядкин за шута. Тут-то вызов поручика.

   Вдвоем с младшим. Мечты сделаться Наполеоном, Периклом, предводителем русского восстания. Либерализм и революция, восстановляющая со слезами Louis XVI и слушающаяся его (от доброты).

   Г-н Голядкин-младший укоряет старшего за то, что он прячет от него куски обеда.

   Младший рассказывает про старшего в обществе все те штучки (таинственные и сокровенные, которые есть у каждого и которые каждый прячет, как тайны, от всех), смешные мелочи, которые Голядк<ин>-старший ревниво прятал от младшего и вполне был уверен, что тот не узнает, но тот узнал. Г-н Голядкин-младший всё знает про старшего и всё узнаёт. Сверхъестественное могущество.

   Младший сказывается, что знает все тайны старшего, {Далее было: так} точно он олицетворенная совесть старшего.

   В Голядкина, большая и самая капитальная сцена:

   Младший решается помогать старшему насчет Клары Олсуфьевны. Petits je<ux> иносан, их принимают как игру природы. Г-н Голядкин смутно понимает, что его примут в общество как игру природы, и не хочет того. Видит, что и младший проговаривается, что их зовут как игру природы, но по стадности молчит.

   Младший перед петижё вырывает у старшего признание в любви к Кларе Олсуфьевне (младший уже знает это и без старшего). Он начинает учить его, как победить Клару Олсуфьевну, подучивает, как быть развязным, теория о том, как странно руки торчат бесполезные. О необходимости сказать bon mot, подыскивают, какое бы сказать bon mot. Выдумывают каламбуры à la Кузьма Прутков. Подыскали bon mot. Г-н Голядкин-старший уже на вечере (видит смутно, что он как игра природы и что, когда он начинает говорить, все замолкают, но шушукаются, смеясь, ожидая, что он скажет глупость) старается вставить свое bon mot и не умеет. Младший помогает ему, но {Далее было: как будто} по-настоящему мешает высказать, всё не удается.

   Наконец, младший жестоко высказывает всё и рассказывает, как они подыскивали bon mot, хотели пленить девицу и проч., - одним словом, всё, что было у Голядкина, даже рукомойник и Петрушку, Хохот. 9ли де Бомон и проч.

   Тирада патетическая г-на Голядкина, он убегает. Дома: весь фрак истыкан конфетными бумажками.

   И потом уж письмо патетическое к младшему. Дуэль с поручиком и падение окончательное, то есть сумасшедший дом.

   NB. "Когда ты (в 1-й главе) пригласил {Далее было: Голяд<кина>} Клару Олсуфьевну на польку, ты восстал против общества", - говорит младший старшему, патетически утешая его.

  

   Мечты старшего: мы бы жили, близнецы, в дружбе, общество бы умилительно смотрело на нас, и мы бы умерли, могилы рядом.

   - Можно бы даже в одном гробе, - замечает небрежно младший,

   - Зачем ты заметил это небрежно? - придирается старший.

   NB. Бедная, очень бедная хромоногая немка, отдающая комнаты внаймы, которая когда-то помогала Голядкину и которую младший проследил, которую боится признать старший. История его с ней, патетически рассказанная младшему. Тот изменяет и выдает.

  

  

   Голядкин. Двери в департаменте, их ужасный стук и гул наводили всегда тоску на г-на Голядкина и обращали его в тряпку.

   Г-н Голядкин был стыдлив.

   Г-н Голядкин зовет директора в секунданты.

   Проект о благоденствии России, сочиненный г-ном Голядкиныи.

   Г-н Голядкин сближается с почвой у писарей.

   Директор на Невском ночью. Калоши, фантастическая сцепа.

   Красивый поручик.

   Обвинение Голядкина в том, что он Гарибальди.

   Г-н Голядкин у графини в высшем обществе.

   Г-н Голядкин вступает в прогрессисты. Кислород и водород.

   Г-н Голядкин подслушивает и за перегородкой слышит рассказ о перепелах (у Ломовского).

   Котяты.

  

   Г-н Голядкин у [Петрашевского].

   Младший говорит речи. Тимковский как приехавший. Система Фурье. Благородные слезы. Обнимаются. Он донесет.

   На другой день г-н Голядкин идет к [Петрашевскому]. Застает, что тот читает дворнику и мужикам своим систему Фурье, и уведомляет его, что тот донесет.

   - Не понимаю.

   - Да ведь нас двое.

   - Протестуйте.

   - Да как протестовать?

   - Да вот, например, мальчиков секут в школах розгами.

   - Да, и всё это не ответ на вопрос.

   - Ну-с, я вам скажу, что всё это изменится, когда наступят новые экономические отношения, а больше ничего не скажу.

   П<етрашевс>кий уже предупрежден младшим, что этот донесет, да и говорит: "Вы-то и есть доносчик".

  

   [Петрашевский <1 нрзб.>]

   Важнейший психологический случай поэмы:

   Замечательно, что г-н Голядкин-старший во всех своих ужасах и затруднительных состояниях кончает тем, что прибегает {Далее было: например} всегда к совету и, если возможно, к покровительству младшего, тогда как сам против него интригует, а потому и свидания (даже назначает свидания заране: в кондитерской, у немки и т. д.).

   Наконец, последний совет младшего: "Просите прощения".

   (Головоломное известие, во-1-х, о Гарибальди, а во-2-х, о кислороде и водороде. Кислород и водород перевертывают ему голову. Нет более всевышнего существа.) Что же будет с министерством и с начальством? Сон. Всё упразднено. Люди вольные. Все бьют друг друга явно, на улице. Обеспечивают себя (откладывают копейку).

  

  

   Голядк<ин>: "Позвольте же спросить, что всё это означает? Я вот всё добиваюсь, мне бы хоть капельку узнать, что это всё означает".

   Младший: "Зачем всё добиваетесь? Пребывайте покойны, и всё будет ладно".

   - Мне бы хоть только капельку.

   - Да зачем? И притом это, может быть, ровно ничего не означает.

   - Как-с?

   - Так-с. Всё может случиться и ровно ничего не означать.

  

   О появлении знаменитого в городе разбойника Гарибальди.

  

   В Голядкине видно, как человек путается, потому что, кроме администрации, никто ничего не знает. (Ну что, есть вот Гарибальди, а я о нем ничего не знаю.)

   Справляется о Гарибальди в разных министерствах. Секрет-с. За гривенник достает адресс: статский советник в отставке, в Кирпичном переулке.

   No 31-й.

  

   Идет в Кирпичный переулок, ждет. Лакей выпроваживает. (Я у Гайбурского.)

   Затем глава - ночь, рассвет, мертвецы.

  

   Г-н Голядкин думает: "Как можно быть без отца, я не могу не принять кого-нибудь за отца".

  

   Г-н Голядкин вызвал {Было: вызвав} на дуэль, разговаривает с Петрушкой о законах чести и учит его (ударил 1-й - моя инициатива). Петрушка же, из самолюбия, перебивает его, не дает ему сказать и его учит законам чести.