Дойль Артур Конан - Приключения Михея Кларка

ify">   Вслед за этой собакой появилась вторая, а затем - третья. Все они были громадны и при тусклых лучах месяца казались ещё больше и страшнее, чем на самом деле. Как и первая, эти собаки не обратили на нас никакого внимания и устремились по следу, оставленному Децимусом Саксоном.

   Первую и вторую собаку я пропустил. Я не ожидал того, что они пробегут мимо, но когда третья выпрыгнула на освещённую месяцем площадку, я вытащил из правого кобура пистолет и, поддерживая его длинное дуло левой рукой, сделал выстрел. Пуля попала в цель, так как пёс свирепо завыл от бешенства и боли, но на меня он не бросился, а продолжал бежать по следу.

   Локарби тоже выстрелил, но в то время, когда был сделан этот второй выстрел, собака уже исчезла в кустах, и едва ли этот выстрел причинил ей вред.

   Собаки пробежали так бесшумно и быстро, что их можно было принять за страшные привидения ночи. Если бы не свирепый вой, которым ответил один из псов на мой выстрел, я счёл бы их за бестелесных собак сказочного охотника Герна.

   - Вот так звери! Но что же нам делать, Михей? - воскликнул мой товарищ.

   - Они идут по следу Саксона, - ответил я, - мы должны поспешить, а то он один с ними не управится. А что, погони-то за нами не слышно?

   - Ничего подобного.

   - Значит, они вернулись обратно, а собак спустили на нас в виде последнего средства. Собаки, конечно, дрессированные и, сделав своё дело, вернутся в город. Однако, Рувим, надо поторапливаться: мы должны помочь товарищу.

   - В таком случае мне придётся пришпорить тебя ещё раз, моя маленькая Дидоночка, - воскликнул Рувим. - Ну-ну же, лошадка, постарайся. Ей-Богу, Дидона, у меня не хватает духа тебя пришпорить. Уж постарайся сама для хозяина!

   Лошадь точно поняла слова хозяина и принялась галопировать, причём скакала так усердно, что я, несмотря на все усилия, не мог опередить Рувима, и Ковенант все время шёл позади Дидоны.

   - Должно быть, он поехал сюда, - произнёс я, тревожно всматриваясь в ночной мрак, - он говорил, что подыщет удобное место для того, чтобы дать псам отпор. А может быть, ввиду того что мы все равно отстали, он не надеялся на лошадь и утикает от погони.

   - Ну от этих собак ни на какой лошади не уедешь. Они его все равно настигнут, - возразил Рувим. - Саксон это, конечно, понимает. Эге! Что это такое?

   При свете месяца мы увидели на земле что-то чёрное и неподвижное. Это был труп собаки, конечно, той, в которую я выстрелил.

   - Ну, слава Богу, с одной покончили, остаются только две! - воскликнул я радостно.

   В этот момент, налево от нас и совсем близко, раздались два пистолетных выстрела. Мы направили лошадей в эту сторону и мчались теперь во весь опор.

   И вдруг во мраке ночи раздался оглушительный рёв и лай. Сердце у нас обоих захолонуло, теперь это был уже не такой лай, который мы слышали в то время, как собаки шли по следу, отыскивая свою жертву. Это был непрерывный глухой рёв, настолько свирепый, что сомнений для нас не оставалось никаких. Очевидно, псы настигли свою жертву.

   - Помилуй Бог!.. Вдруг они его стащили с лошади! - воскликнул прерывающимся от волнения голосом Рувим.

   Та же самая мысль пришла и мне в голову, мне приходилось присутствовать на охоте на выдру, и я слыхал лай и рёв, который подымает стая,. настигнув свою жертву и терзая её в клочья. Теперь происходило это самое.

   На сердце у меня было очень скверно. Я обнажил меч и решил, если мне не удастся спасти товарища, ответить, по крайней мере, как следует этим четвероногим дьяволам. Продравшись кое-как через молодые заросли дрока, мы прибыли к нашей цели. Глазам нашим представилась совершенно неожиданная сцена.

   Прямо перед нами виднелась круглая лощинка, ярко освещённая лунными лучами. В середине лощинки возвышался гигантский камень. Таких камней рассеяно много в Солсберийской долине; это - остатки доисторических жертвенников. Камень имел никак не менее пятнадцати футов в вышину и во время оно стоял, разумеется, прямо, но ветер, непогода и осыпающаяся почва изменили его положение. Камень стоял под известным наклоном, и вследствие этого ловкий человек мог вскарабкаться на его вершину.

   И вот на верхушке этого камня, неподвижный, со скрещёнными по-турецки ногами, сидел Децимус Саксон, похожий на диковинного идола прежних дней. Децимус сидел, важно попыхивая своей бесконечно длинной трубкой, что он делал всегда при затруднительных обстоятельствах. А внизу, у основания монолита (так называют эти камни наши учёные), заливались бешеным лаем две громадные ищейки. Собаки прыгали, становились одна другой на спину и бесновались, стараясь добраться до бесстрастной фигуры, сидевшей наверху, но все было напрасно. В бессильном бешенстве они и подняли тот оглушительный рёв, который нас так напугал.

   Любоваться этой страшной сценой нам пришлось недолго, ибо собаки, как только нас завидели, бросили свои бессильные попытки добраться до Саксона и устремились на нас с Рувимом. Одна изних, громадное животное с горящими глазами и разинутой пастью, прямо бросилась на Ковенанта, стараясь схватить его за шею. При лунном свете я видел белые громадные зубы. Но я встретил собаку как следует. Сильным ударом наотмашь я разрубил ей морду. Пёс повалился, корчась, в лужу собственной крови.

   Рувим с намерением встретить собаку пришпорил лошадь, но бедная, усталая Дидона устрашилась свирепого пса и, сделав несколько скачков, внезапно стала. Всадник полетел через голову лошади прямо на животное. Рувиму пришлось бы плохо, если бы он был предоставлен собственным силам. Он мог защищать свою глотку от зубов свирепой ищейки несколько моментов самое большее. Но я, видя отчаянное-положение товарища, вытащив оставшийся заряженным пистолет и, сойдя с коня, всадил пулю в бок псу, который боролся с Рувимом. Животное пронзительно завыло, пасть его закрылась, и оно медленно упало на землю. Рувим встал, испуганный, ушибленный, но ни мало не пострадавший.

   - Я тебе обязан жизнью, Михей, дай Бог, чтобы я прожил столько, чтобы иметь время тебе отплатить за это, - сказал он.

   Саксон, слезший с камня, прибавил:

   - А я обязан вам обоим. Я плачу всегда мои долги. Я помню и зло, и добро. Как я без вас слез бы с этого пьедестала? Мне пришлось бы сидеть тут до скончания века, питаясь собственными сапогами. Santa maria! Ловкий удар вы нанесли, Кларк. Голова пса разлетелась вдребезги словно гнилая тыква. А что собаки за мной гнались - это неудивительно. Я забыл в Солсбери не только шёлковый платок, но и запасную подпругу. Псы гнались и за мной, и за Хлоей.

   - А где Хлоя? - спросил я, обтирая окровавленный меч.

   - Хлоя сама о себе хлопочет. Видите ли, как было дело. Видя, что псы меня догоняют, я сделал в них выстрел сперва из одного пистолета, а потом из другого, но извольте попасть в цель в то время, когда ваша лошадь скачет со скоростью двадцать миль в час. Дела мои оказывались весьма скверными. Зарядить пистолеты во второй раз было некогда, а моя рапира... Это лучшее оружие для дуэли, но зачем она, когда приходится иметь дело с собаками? Я прямо не знал, что предпринять, и вдруг увидел этот камень, поставленный добрыми древними жрецами. Очевидно, ставя этот камень, жрецы знали, что делают услугу храбрым кавалерам, спасающимся от гнусных четвероногих, я и забрался на него не мешкая, да и мешкать-то некогда было, ибо одна из моих пяток все-таки попала в ротик собачке. Она бы меня стащила вниз, если бы сумела разжевать шпору, но шпора, к счастью, оказалась несъедобной... Я думаю, все-таки, что одна из моих пуль попала в собаку.

   Саксон зажёг хлопчатобумажную бумагу, хранившуюся в портсигаре, и стал осматривать труп собаки.

   Оглядев пса, нападавшего на Рувима, он воскликнул:

   - Эге, эта собака продырявлена точно решето. Скажите, добрый мистер Кларк, чем это вы заряжаете ваши пистолеты?

   - Двумя свинцовыми пулями, - ответил я.

   - И, однако, две свинцовые, пули сделали в теле собаки по крайней мере двадцать дыр. И о, чудеса-чудеса! Из кожи собаки торчит горлышко пузырька!

   - Боже мой! - воскликнул я. - Теперь я вспомнил. Моя дорогая матушка положила в дуло одного из пистолетов пузырёк эликсира Даффи.

   Рувим закатился хохотом.

   - Вот так так! - воскликнул он. - Хо-хо-хо! А ты и всадил этот элексир в собаку. Представь себе, что эта история рассказывается у нас в "Пшеничном снопе", то-то смеху будет. Михей спас жизнь Рувиму, застрелив собаку пузырьком элексира Даффи!

   - Не одним пузырьком, а также и пулей, Рувим, хотя, конечно, смешнее будет, если о пуле совсем не упоминать. Слава Богу, что пистолет ещё не развалился. Но что вы теперь полагаете делать, мистер Саксон?

   - Отыскать свою кобылу, если это только возможно, - ответил искатель приключений. - Мы находимся в необозримой пустыне, и теперь ночь. Найти теперь лошадь также трудно, как найти штаны шотландца в куче белья. Это я опять из "Гудибраса".

   - А вот лошадь Рувима Локарби не может далее двигаться, - ответил я, - впрочем, если только зрение меня не обманывает, я вижу огонёк вон там!

   - Это блуждающий огонёк, - ответил Саксон и продекламировал из своей любимой поэмы:

  

   Манит, зовёт издалека

   И в топь заводит бедняка.

  

   Впрочем, нет, - продолжал он, - огонь горит ярко и ровно. Так горят лампы, свечи, ночники, фонари и другие инструменты, приспособленные человеком к целям освещения.

   - А где свет, там и жизнь, - воскликнул Рувим, - двинемся-ка на огонёк, может быть, мы найдём себе убежище.

   - Полагаю, что мы не наскочим на наших друзей-драгун, - произнёс Саксон, - чтобы им опаршиветь. Как это они узнали, что мы едем к Монмаузу? А впрочем, может быть, этот самолюбивый офицерик сумел убедить товарищей, что я затронул честь полка, и они послали за нами погоню. Уж только попадись мне этот мальчишка! Я его не отпущу так скоро, как сегодня. Ну-с, ведите лошадей и пойдём на огонь. Больше нам делать ничего не остаётся.

   Пробираясь между болотинами, мы пошли по степи. Светлая точка продолжала гореть во мраке. Приближаясь к этому источнику наших надежд, мы строили догадки, откуда может происходить этот свет. Предположим, что это человеческое жильё: но кто же это такой? Это, очевидно, человек, недовольный даже Солсберийской равниной. Она показалась ему недостаточно дикой и пустынной, и он построил себе жильё вдалеке от дорог, пересекающих эту дивную степь.

   Действительно, дорога находилась во многих милях позади нас. Кроме нас, в это место степи никто, наверное, никогда не заходил. И мы-то забрались сюда по необходимости и случайно.

   Если нашёлся пустынник, желавший навсегда уединиться от мира и людей, то он достиг своей цели.

   Постепенно приближаясь к светлой точке, мы увидали, наконец, освещённое окно небольшого домика. Домик был построен в ложбинке, и заметить его можно было только с той стороны, с которой мы к нему подходили.

   Небольшое пространство перед домом было очищено от кустарников, а посередине этого лужка ходила пропавшая Хлоя, пощипывая траву. Лошадь, по всей вероятности, подобно нам, пошла на огонёк в надежде разжиться овсом и водой. Саксон крякнул от удовольствия и, взяв лошадь за уздечку, повёл её за собой. Мы приблизились к двери одинокого домика.

  

  

   Сильный жёлтый свет, привлёкший наше внимание, выходил из отверстия, прорубленного в двери и игравшего роль окна. Когда мы подошли к домику, жёлтый свет сменился красным, а затем вдруг превратился в зелёный. Лица наши, стали поэтому мертвенно-бледными; особенно страшен был при этом освещении Саксон. Лицо его стало лицом мертвеца.

   А затем мы ощутили странный и неприятный запах, выходящий из избушки. Что за странность такая! Разные света, этот запах, пустыня кругом... Старый солдат не был чужд суеверий и поэтому оробел. Он остановился и вопросительно взглянул на нас. Мы с Рувимом, однако, твёрдо решили постучаться в дверь одинокого дома. Саксон не стал противоречить, но пошёл позади. Я слышал, как он бормотал вполголоса приличные случаю заклинания.

   Подойдя к двери, я постучал в неё рукояткой меча и крикнул, что пришли усталые путники, ищущие убежища на ночь.

   В ответ на эти мои слова в избушке послышалось движение и поспешные шаги. Затем мы услыхали звон металла и шум запирающихся Замков. Наконец все смолкло. Я готовился постучать вторично., но за дверью раздался сильный, резкий голос:

   - Здесь, господа, очень тесно, а насчёт провизии и совсем плохо. Вы находитесь всего в шести милях от Эмсбери, а там есть гостиница, называется "Герб Сесилей". В этой гостинице вы найдёте все нужное и для вас самих, и для ваших коней.

   - Ну-ну, мой невидимый друг! - воскликнул Саксон, ободрённый тем, что услыхал человеческий голос. - Вы, право же, принимаете нас далеко нелюбезно. Во-первых, одна из наших лошадей окончательно разбита, да и другие не могут двигаться далее. До "Герба Сесилей" нам добраться так же трудно, как до "Зеленого человека" в Любеке. Прошу тебя, добрый человек, пусти нас переночевать.

   За дверью опять послышался стук замков и стук болтов и засовов, и она медленно отворилась. Мы увидали человека, который с нами разговаривал.

   Он стоял на пороге ярко освещённый светом, выходившим из домика. Это был человек очень почтённой наружности. Его волосы были белы как снег, и внешность говорила о недюжинном уме и пылком характере. Когда вы смотрели на высокое задумчивое чело этого человека и на длинную белую бороду, вы говорили себе, что видите философа, но, взглянув на его острые блестящие глаза, на гордый орлиный нос, на гибкую, прямую фигуру, вы начинали думать, что это воин, обладающий большой силой, которую не могли сломить годы.

   Держал себя незнакомец важно и одет был богато, хотя и скромно - в чёрную бархатную одежду. Это богатство одежды находилось в странном противоречии с убожеством его пустынного жилища.

   - Ага! - произнёс он, глядя на нас пристально. - Двое из вас ещё не знают военного дела, но третий, я вижу, старый солдат. И, кроме того, я вижу, что за вами гнались.

   - Как это вы узнали? - спросил Децимус Саксон.

   - Ах, друг мой, в своё время я тоже принадлежал к военному сословию. Глаза мои не так уж слабы, и я могу видеть, что вы долго и усердно шпорили ваших лошадей. Нетрудно также понять, почему окровавлен меч этого юного великана. Он, конечно, не ветчину резал, а предавался менее невинному занятию. Однако оставим это пока. Каждый настоящий солдат заботится прежде всего о своей лошади. Прошу вас, спутайте лошадей и оставьте их около дома. У меня, к сожалению, нет здесь прислуги.

   Странное помещение, в которое мы вошли, было как бы продолжением горы, к которой оно было пристроено. Углы большой комнаты были во мраке, но посредине горел яркий костёр из угля, а над костром висел подвешенный к потолку медный горшок. Около огня стоял длинный деревянный стол, заставленный странными по форме склянками, чашами и трубочками. Названий всей этой утвари и её назначения я не знал и не знаю. На полке виднелся ряд бутылок, наполненных разноцветными жидкостями и порошками. На другой полке - книги в тёмных переплётах. Кроме этого, в комнате стоял другой, грубой, топорной работы, стол, двое шкапов, три или четыре деревянных стула и несколько больших щитов, прибитых к стенам. Щиты были покрыты непонятными цифрами и фигурами. Дурной запах, который мы слышали, подойдя к домику, здесь, в комнате, был очень силён. Исходил этот запах из медного горшка над огнём. Содержимое горшка кипело и бурлило. По комнате ходили пары.

   Хозяин дома вежливо поклонился нам и сказал:

   - Я последний представитель очень старого семейства. Зовут меня сэр Иаков Клансинг из Снеллобейского замка. Рувим наклонился ко мне и шепнул:

   - Неужто в его Снеллобейском замке воняет так же, как здесь?

   К счастью, старый рыцарь не слыхал этой шутки.

   - Прошу вас садиться, - продолжал сэр Иаков. - снимайте шлемы, латы, сапоги. Представьте себе, что вы находитесь в гостинице, и будьте как дома. Простите меня, что я на одну минуточку вернусь к начатому мною опыту. Это дело не терпит отлагательств.

   Саксон немедленно начал снимать с себя военные доспехи, но внимание моё было привлечено хозяином. Его изящные манеры и учёная внешность возбуждали моё любопытство и восхищение. Сэр Иаков приблизился к горшку, от которого шёл дурной запах, и начал помешивать кипевшую в нем жидкость. Лицо его отражало беспокойство. Было очевидно, что он слишком долго из вежливости занимался с нами и боялся теперь, что его опыт, очевидно, очень важный, испорчен. Он опустил в горшок большую ложку, зачерпнул немного жидкости, а затем медленно влил её снова в сосуд. Я увидал кипящую жидкость жёлтого цвета. Сэр Иаков, видимо, успокоился. Лицо его прояснилось, и он издал восклицание, означавшее удовольствие. Взяв со стола горсть беловатого порошка, он бросил его в котёл. Содержимое немедленно зашипело и запенилось, причём пена капала на огонь внизу, вследствие чего пламя приняло странный, зеленоватый оттенок, который мы заметили при приближении. Порошок, очевидно, очистил жидкость, ибо, когда старик стал переливать её из горшка в бутылку, она была уже не жёлтого цвета, а прозрачна как вода. На дне горшка оказался темноватый осадок, который он вытряс на лист бумаги. Сделав все это, сэр Иаков Клансинг отодвинул все бутылки на место и, улыбаясь, повернулся к нам.

   - Ах да! Запах в этой комнате, может быть, неприятен вашим носам, не привыкшим к химическим опытам? Так мы его сейчас выгоним.

   Он бросил несколько крупинок какой-то пахучей смолы в костёр, и комната немедленно наполнилась благоуханием. Хозяин между тем покрыл стол белой скатертью и, вынув из буфета блюдо с холодной форелью и большой пирог с мясом, поставил все это на стол и пригласил нас садиться и есть.

   - Мне очень жаль, - сказал он, - что я не могу предложить вам чего-нибудь лучшего. Если бы мы были в Снеллобейском замке, я не оказал бы вам такого приёма: будьте в этом уверены. Но, впрочем, для голодных людей и это хорошо. Кроме того, я могу вам предложить ещё старого аликантского вина; у меня есть две бутылки.

   Говоря таким образом, он из тёмного угла комнаты принёс вино, налил его в стаканы, уселся на дубовый стул с высокой спинкой и начал с нами любезно беседовать. Я рассказал старику о наших ночных приключениях, умолчав, однако, о том, куда мы едем. Сэр Иаков выслушал меня до конца, поглядел на меня пристально своими проницательными чёрными глазами и спокойно произнёс:

   - Вы едете в лагерь к Монмаузу. Я знаю это, но, пожалуйста, не бойтесь. Я вас не выдал бы даже в том случае, если бы мог это сделать. Но скажите мне, неужели вы в самом деле думаете, что герцог может одолеть короля?

   Саксон ответил:

   - Видите ли, если герцог будет рассчитывать только на тех, кто прибыл с ним, то его война с королём будет дракой деревенской курицы с дрессированным боевым петухом. Но герцог рассчитывал, и вполне основательно, что вся Англия в настоящую минуту представляет громадный пороховой склад, и он старается бросить в этот склад горящую искру.

   Старец печально покачал головой.

   - Не верю я в это, - сказал он. - У короля много сил; скажите, откуда, например, герцог возьмёт обученных солдат?

   - А милиция? - сказал я.

   - Да, - подтвердил Саксон, - среди милиции есть много людей старого парламентского закала. Люди охотно возьмутся за оружие, когда им скажут, что нужно защищать свою веру. Да что там толковать! Пустите только в лагерь к Монмаузу полдюжины гнусавых проповедников в широкополых шляпах, и все просвитериане зароются около них, как пчелы около горшка с мёдом. Ни один сержант не наберёт столько новобранцев, как они. Вы разве не знаете, что для Кромвеля солдат в восточных графствах поставляли только проповедники. Ведь эти сектанты чудной народ. Для них посул вечного блаженства куда важнее десятифунтового кредитного билета. Хорошо было бы, если бы я мог уплатить свои долги этими обещаниями.

   - По вашим словам я вижу, сэр, - заметил наш хозяин, - что вы не сектант, и однако же вы не отдаёте свою шпагу и ваши знания слабейшей стороне. Почему вы действуете таким образом?

   - Да именно потому, что это - слабейшая сторона, - ответил искатель приключений, - я с удовольствием уехал бы с братом в Гвинею и не путался бы в это дело, ограничившись передачей писем и тому подобными пустяками. Но уж если мне привелось принять участие в этой борьбе, то я буду сражаться за протестантизм и Монмауза. Мне все равно, кто будет сидеть на троне - Иаков Стюарт или Иаков Вольтере, но вот армия и двор Иакова Стюарта уже сформированы и вакансий там нет. Другое дело - Монмауз. Ему нужны и солдаты, и придворные, и может случиться, что он с радостью примет мои услуги и, само собою разумеется, прилично их оплатит.

   - Вы рассуждаете здраво, - ответил сэр Иаков Клансинг, - но упускаете из виду одно важное обстоятельство. Вы рискуете головой в том случае, если партия герцога потерпит поражение.

   - Ну, уж это само собою разумеется; но ведь без риска нельзя. Если в карты садишься играть, то надо и на ставку что-нибудь положить, - ответил Саксон.

   Старик обратился ко мне:

   - Ну а вы, юный сэр? Что вас заставило принять участие в столь опасной игре?

   - Я происхожу из пуританского семейства, - ответил я, - мои родные всегда сражались за народную свободу против утеснителей. Я пошёл на войну вместо отца.

   - А вы, сэр, что скажете? - спросил сэр Иаков, взглядывая на Рувима.

   - Я поехал для того, чтобы людей посмотреть, и, кроме того, потому, что хочу быть вместе со своим другом и товарищем, - ответил Локарби.

   - Ну, господа, в таком случае у меня есть гораздо более уважительные причины ненавидеть всех, кто носит имя Стюартов! - воскликнул сэр Иаков. - Если бы у меня не было дела, которое никак нельзя оставить, я, может быть, отправился бы с вами на запад. Да, я ещё раз покрыл бы свою седую голову стальным шлемом. Да, я ненавижу Стюартов. Скажите мне, в чьих руках находится теперь Снеллобейский замок? Где те аллеи, среди которых жили и умирали Клансинги с тех самых пор, как Вильгельм Завоеватель вступил на английскую почву? Собственником этого чудного имения является теперь купчишка, тёмный человек, наживший себе богатство мошенничествами и утеснением рабочих. Если бы я, последний из Клансингов, осмелился войти в наши родовые леса, этот купчишка приказал бы сельским властям арестовать меня, а то просто выгнал бы меня при помощи своих наглых лакеев и конюхов.

   - Но как же случилось это несчастье? - спросил я.

   - Наполним наши стаканы! - воскликнул старик, наливая нам вина. - Господа, я предлагаю следующий тост: да погибнут все вероломные и бесчестные принцы! Вы спрашиваете, как случилось, что я потерял своё родовое имение? Я отвечаю вам. В то время когда Карла I преследовали неудачи, я держал его сторону. Я защищал его как брата родного. Я сражался за него при Эджехилле, Незби и в двадцати битвах и стычках. Защищая права Карла на трон, я сформировал за свой счёт конную роту. Отряд мой состоял из моих же садовников, конюхов и окрестных крестьян, преданных нашему дому.

   Моя военная казна стала истощаться, а деньги были нужны, так как борьба продолжалась. Пришлось расплавить серебряные блюда и подсвечники. Так не я один делал, а многие кавалеры. Серебряная посуда превратилась в деньги, которые пошли на уплату солдатам. Мы тянули таким образом несколько месяцев, а затем денег опять не стало, и опять мы стали искать их у себя же. На этот раз я продал дубовый лес и несколько ферм. Нас разбили при Марстоне, и, чтобы избегнуть последствий этой катастрофы, понадобились величайшие усилия. Деньги требовались в большом количестве. Я не стал вертеться в разные стороны, я отдал все своё состояние... В нашем околотке был мыловар, осторожный человек с толстой кожей. От гражданских распрей он стоял в стороне, но на мой замок поглядывал давно. Этот жалкий червяк был честолюбив, его заветная мечта была в том, чтобы сделаться дворянином, как будто можно сделаться дворянином, захватив старый дворянский дом?! Мне пришлось удовлетворить этого лавочника, я продал ему родовое имение, а деньги, вырученные от этой продажи, отдал все до последней копейки в казну короля. Когда нас окончательно разбили под Ворчестером, я прикрывал отступление молодого принца. Могу сказать положа руку на сердце, что в те времена я был последним роялистом - исключая тех; что были на острове Мене, - который защищал святость монархии. Республика объявила цену за мою голову, я был объявлен опасным бунтовщиком и вынужден был спасать свою жизнь бегством. Сев на корабль в Гарвиче, я прибыл в Голландию с мечом у пояса и несколькими золотыми монетами в кармане.

   - Ну, что же, для кавалера и этого довольно, - сказал Саксон, - в Германии ведь идут постоянные войны и в воинах нуждаются. Если северные немцы не воюют с французами и шведами, то уж будьте уверены, что южные немцы дерутся с янычарами.

   - Я так и поступил, - ответил сэр Иаков, - я нашёл себе должность в голландской армии, и во время моей службы мне там пришлось встретиться ещё раз на поле битвы с моими старыми врагами - круглоголовыми. Кромвель оказал помощь Франции и послал королю на помощь бригаду Рейнольдса. Людовик был очень рад прибытию этих прекрасных войск. Клянусь Богом, я вам рассказываю правду... Дело это было в Дюнкерке. Я стоял на крепостном валу... Представьте же себе: мне вместо того, чтобы помогать защите крепости, пришлось волей-неволей восхищаться атакой неприятеля. У меня прямо сердце запрыгало от радости, когда, я увидал своих круглоголовых соотечественников. Они шли на нас в атаку через пробитую брешь. Как я увидал этих ребят с лицами, как у бульдогов, так я не знаю, что со мной сделалось. Они шли с пиками наперевес, распевая псалмы и не обращая внимания на пули, которые так и свистали над ними. Ах! Какое это было зрелище! А затем они схватились врукопашную с фламандцами, и как схватились! Я должен был ненавидеть их. Они были враги, но я не мог их ненавидеть. Совершенно напротив, я радовался за них и гордился ими. Я почувствовал, что они - настоящие англичане. Прослужил я в Голландии, однако, недолго, ибо скоро был заключён мир, и я занялся химией, к которой имею большую склонность. Сперва я работал в Лейдене под руководством Форхсгера, а затем перебрался в Страсбург к Дечюи. Но я боюсь, что эти великие имена вам совершенно незнакомы.

   - Право! - воскликнул Саксон. - В этой химии есть, должно быть, что-либо этакое привлекательное. В Солсбери мы встретили двух офицеров из Голубой гвардии; весьма почтённые люди, но тоже, как и вы, имеют слабость к химии.

   - Да неужели? - Воскликнул сэр Иаков с любопытством. - А к какой школе они принадлежат?

   - Ну, этого я вам объяснить не сумею, - ответил Саксон, - я сам в этом деле ничего не понимаю. Одно только я знаю, что эти офицеры не верят, чтобы Гервинус из Нюренберга, которого я стерёг в тюрьме, да и всякий другой человек, мог бы превращать один металл в другой.

   - Ну, за Гервинуса я отвечать не могу, - сказал наш хозяин, - но относительно превращения металлов я могу дать вам моё рыцарское слово, что это вполне возможно.

   Впрочем, об этом после, я продолжаю свой рассказ. Наступило наконец время, когда Карл II был приглашён занять трон Англии. Все мы, начиная от придворного карлика Джеффри Гудсона и кончая милордом Кларендоном, возрадовались. Все мы надеялись вернуть своё положение. Что касается лично меня, то я решил немного обождать с подачей прошения королю. Я думал, что он сам вспомнит о бедном кавалере, который разорился, защищая права его семейства. И я стал ждать. Ждал-ждал и ничего не дождался. Тогда я отправился на утренний приём и был представлен Карлу.

   "А! - сказал король, сердечно приветствуя меня (вы знаете, конечно, что Карл умел прикидываться сердечным). - Вы, если не ошибаюсь, сэр Джаспер Кильгрев?" - "Нет, ваше величество, - ответил я, - я сэр Иаков Клансинг, бывший владелец Снеллобейского замка в Стаффордском графстве".

   И я напомнил королю о Ворчестерской битве и о многих военных приключениях, которые мы с ним вместе испытали.

   "Верно-верно! - воскликнул король. - Как это я все позабыл? Ну, как у вас там в Снеллобе?"

   Я сказал королю, что замок уже не принадлежит мне, и вкратце рассказал ему, в каком положении нахожусь. Лицо короля омрачилось, а обращение сразу же сделалось холодным.

   "Все ко мне приходят за деньгами и местами, - произнёс он, - а парламент так жадничает и даёт мне так мало денег, что я положительно не могу удовлетворить этих требований. Однако, сэр Иаков, мы посмотрим, что можно для тебя сделать".

   И с этими словами король отпустил меня. В тот же самый вечер ко мне явился секретарь милорд Кларендон и объявил мне с великой торжественностью, что ввиду моей давней преданности престолу и потерь, понесённых мною, король милостиво соизволил пожаловать мне чин лотерейного кавалера.

   - Извините, сэр, что значит лотерейный кавалер? - спросил я.

   - А это значит не что иное, как утверждённый правительством содержатель игорного дома. Такова была королевская награда. Мне позволили открыть притон. В этот притон я должен был заманивать молодых, богатых птенцов и там их обирать. Мне дали право для того, чтобы вернуть благосостояние, разорять других. Моя честь, моё имя, моя репутация - все это не ставилось ни во что. Мне предлагали открыть игорный дом.

   - Но я слышал, что некоторые лотерейные кавалеры сделали себе состояние, - задумчиво сказал Саксон.

   - Это меня не касается. Я знаю только то, что я не гожусь в содержатели игорного дома. Это не моё дело. Я отправился снова к королю и умолял его, чтобы он мне оказал свою милость в какой-нибудь иной форме. Король выразил своё удивление по поводу того, как это я, такой бедный человек, обнаруживаю такую брезгливость и прихотливость. При дворе я пробыл несколько недель. Было там много таких, как я, бедных кавалеров. И вот мы имели удовольствие наблюдать, как братья короля тратили на азартную игру и на девок такие суммы, на которые можно было бы вернуть наши потерянные вотчины. Я помню, как однажды сам Карл поставил на карту такую сумму, которая удовлетворила бы самого требовательного из нас. Я бывал всюду: и в Сентжемском парке, и в Уантгольской галерее, стараясь попадаться на глаза королю, надеясь, что он вспомнит и сделает что-нибудь для улучшения моей участи. И я дождался: Карл обо мне вспомнил. Секретарь лорд Кларендон явился ко мне во второй раз и объявил, что король освобождает меня от обязанности присутствовать во дворце в том случае, если у меня нет средств одеваться по моде.

   Такова была милость, оказанная Карлом старому, больному воину, который для него и его отца пожертвовал здоровьем, состоянием, положением и всем на свете!

   - Какое бесстыдство! - воскликнули мы все.

   - И можете вы удивляться после того, что я проклял весь род Стюартов? Лживый, развратный и жестокий род! Что касается моего имения, я его мог бы купить хоть завтра, если бы захотел. Но зачем оно мне, когда у меня нет наследника?

   - Ага! - произнёс Децимус Саксон, бросая искоса взгляд на нашего собеседника. - Вы, стало быть, поправили с тех пор ваши дела? Вы, может быть, открыли способ, как вы уже изволили говорить, превращать железные горшки и кастрюли в золото? Но нет, этого не может быть. Я вижу в этой комнате, сосуды из железа и меди. Если бы вы умели превращать железо в золото, они были бы, конечно, золотыми.

   -Золото полезно, но полезно и железо, - сказал сэр Иаков тоном оракула. - Нельзя заменить один металл другим.

   - Но, - заметил я, - те офицеры, которых мы встретили в Солсбери, уверяли, будто вера в превращение металлов нелепа и составляет удел невежественных людей.

   - В таком случае, - ответил старик, - эти офицеры доказали, что у них меньше знания, чем предрассудков. Первым открыл тайну превращения металлов шотландец Александр Сетоний. В марте месяце 1602 года он превратил кусок свинца в золото в доме некого Ганзена в Роттердаме. И это Ганзен засвидетельствовал истинность события. Этот Александр Сетоний удачно повторил свой опыт перед тремя учёными людьми, посланными к нему императором Рудольфом, и научил своей тайне Иогана Вольфганга Дингейма из Фрейбурга и Густенгофера из Страсбурга. А последний преподал это искусство моему знаменитому учителю...

   - А уж он научил вас! - торжественно воскликнул Саксон. - Добрый сэр, со мною, к сожалению, очень мало металла, но вот вам моя каска, латы, наплечники, наручники, наколенники; вот вам ещё моя шпага, шпоры и бляхи со сбруи лошади: прошу вас, употребите ваше благородное искусство и превратите все это в золото. А через несколько дней я притащу вам целую кучу железа, и вам будет на чем показать своё искусство.

   - Не так скоро, не так скоро, - ответил алхимик, улыбаясь и качая головой. - Металлы действительно могут быть превращаемы в золото, но это делается Медленно и в должном порядке. Золото производится небольшими кусочками, и на это надо потратить много труда и терпения. Человек, желающий обогатиться этим способом, должен много и долго трудиться. Но в конце концов его труды увенчаются успехом; этого отрицать нельзя. Ну, а теперь, господа, бутылки пусты, и ваш юный товарищ начал клевать носом. Я полагаю, что будет благоразумно, если вы употребите остаток ночи на отдых.

   Он вытащил из угла несколько ковров и одеял и разостлал их на полу.

   - Это солдатское ложе, - сказал он, - но вам не раз придётся спать ещё в худшей обстановке, прежде чем вы посадите Монмауза на королевский престол. Что касается меня, то я сплю во внутренней комнате, которая выдолблена в самой горе.

   Сказав ещё несколько слов и пожелав нам спокойной ночи, старик взял лампу и вышел в дверь, находившуюся в дальнем углу комнаты и которую мы до сих пор не замечали. Рувим, который не имел отдыха со времени отбытия из Хэванта, лёг на ковры и быстро заснул, положив себе под голову седло вместо подушки. Саксон и я просидели ещё несколько минут около пылающего очага.

   - Химия-то не очень плохое дело, бывают занятия и похуже, - глубокомысленно заметил мой товарищ, выколачивая золу из трубки, - видите ли вы там, в углу, окованный железом сундук?

   - Ну и что же?

   - А то, что этот сундук наполнен на две трети золотом, которое нафабриковал этот почтённый джентльмен.

   - А вы почём это знаете? - недоверчиво спросил я.

   - А видите ли, когда вы постучали в дверь рукояткой меча, он подумал, что мы ломимся в дом. Вы слышали, конечно, его шаги. Он ходил взад и вперёд и суетился. Ну а я благодаря своему росту заглянул в дом через дыру в стене и видел, как он что-то бросил в сундук и запер его. Я слышал звон; в сундук я заглянул мельком и готов поклясться, что там светилось что-то темно-жёлтое. Так только золото светится. А посмотрим-ка, правда ли сундук заперт?

   Саксон встал, подошёл к сундуку и сильно дёрнул его за крышку.

   - Тише, тише, Саксон! - сердито закричал я. - Что подумает о вас хозяин, если выйдет сюда?

   - А зачем же он держит такие вещи в доме? Вот что, Кларк, я открою крышку кинжалом.

   - Клянусь небом, Саксон, что я вас повалю на пол, если вы осмелитесь сделать что-либо в этом роде, - прошептал я.

   - Ну-ну, юноша, я пошутил! Мне просто хотелось посмотреть ещё раз на сокровища... А знаете что? Если бы он не был обижен королём, мы были бы вправе взять это золото в качестве военного приза. А потом, разве вы не заметили, что он назвал себя последним английским роялистом? И кроме того, он признался, что объявлен опасным бунтовщиком. Ваш отец, на что он благочестив, но непременно бы согласился ограбить этого амалекитянина. И кроме того, Кларк, ведь мы его даже и не очень обидим. Ведь он делает золото с такою же лёгкостью, как ваша добрая матушка - пироги с брусникой.

   - Довольно разговоров! - сказал я сурово. - Об этом и рассуждать нечего. Ложитесь-ка спать, а то я позову хозяина и скажу ему, какого молодца он к себе впустил.

   Саксон поворчал на меня, но наконец улёгся. Я лёг рядом с ним, но спать не стал. Скоро через плохую крышу над нашими головами стал проникать мягкий свет утра. По правде гоаоря, я боялся заснуть: я опасался, что жадный

   Саксон не воздержится от искушения и опозорит нас перед нашим гостепреимным хозяином.

   Наконец Саксон заснул. Дыхание его стало глубокое и ровное. Теперь я мог последовать его примеру и посвятить несколько часов отдыху.

  

  

   Утром мы позавтракали остатками ужина и отправились седлать лошадей, готовясь к отъезду. Но не успели мы сесть на лошадей, как из дому поспешно выскочил наш гостеприимный хозяин. В руках у него были военные доспехи.

   - Пойдите-ка сюда, - сказал он Рувиму. - Вы, мой мальчик, идёте на врагов с обнажённой грудью, а ваши товарищи закованы в сталь. Это неладно. У меня есть моя старая кольчуга и шлем. Думаю, что они вам будут впору. Вы, правда, потолще меня, но зато я сложен плотнее вас. Ну, что? Так оно и есть! Если бы придворный мастер Сига Саман делал эти латы для вас по мерке, он не сделал бы лучше. А теперь попробуем шлем. Ну, что же, и он прекрасно сидит. Ну, молодой человек, теперь вы стали кавалером хоть куда. Монмаузу - да и всякому другому - будет приятно увидеть под своими знамёнами такого молодца.

   Шлем и латы были сделаны из великолепной лиланской стали, богато украшены золотом и серебром. Общий вид снаряжения был суров и воинствен, и Рувиму, с его румяным и добродушным лицом, его новый наряд не совсем-таки подходил. Он был немножко смешон в этом убранстве.

   Мы с Саксоном взглянули на Рувима и улыбнулись. Старый кавалер заметил нашу улыбку и сказал:

   - Нечего, нечего смеяться! Этот мальчик - хороший мальчик, у него доброе сердце, и вполне естественно, чтобы этот драгоценный бриллиант был в подобающей оправе.

   - Я вам очень обязан, сэр, - воскликнул Рувим, - я не нахожу слов, чтобы выразить вам мою признательность. Святая Матерь! Мне прямо хочется скакать назад в Хэвант, чтобы показаться там всем. Пускай они сами убедятся, какой из меня вышел воин.

   - Это испытанная сталь, - заметил сэр Иаков, - пистолетная пуля от неё отскакивает... Ну, а вы... И обернувшись ко мне, он сказал:

   - Я вам приготовил маленький подарок; возьмите его на память о нашей встрече. Я ещё вчера заметил, что вы бросали жадные взоры на мои книги. Вот вам томик Плутарха. Здесь описываются великие люди древности. Перевод на английский язык сделан несравненным Латимером. Возьмите с собой эту книгу и старайтесь в вашей жизни подражать этим людям - великанам, жизнь которых здесь описана. В ваш седельный мешок я кладу небольшой, но довольно тяжёлый пакетик, который прошу вас отдать Монмаузу в день вашего прибытия к нему

   А затем, обращаясь к Децимусу Саксону, старик сказал:

   - Вам, сэр, позвольте предложить небольшой слиток девственного золота. Вы можете сделать из него булавку или какое другое украшение в этом роде. Вы можете носить это украшение со спокойной совестью, ибо золото получено вами честно, а не украдено у хозяина во время его сна.

   Мы с Саксоном обменялись удивлёнными взглядами. Слова сэра Иакова показывали, что он слышал наш ночной разговор. Старец, однако, не выказывал никакого раздражения, а напротив, стал показывать нам нашу дорогу и давать разные наставления.

   - Поезжайте вот по этой маленькой тропинке, - сказал он. - По ней вы выберетесь на довольно широкий просёлок, который ведёт на запад. По этой дороге почти совсем не ездят, и вы вряд ли встретитесь там с неприятелями. Миновав деревни Фованд и Хиндон, вы доберётесь до Мира, а оттуда уж недалеко и до Брутона, который находится на границе Сомерсета.

   Поблагодарив нашего почтённого хозяина за его великую доброту к нам, мы натянули поводья и двинулись в путь. А старец остался продолжать свою странную одинокую жизнь в пустыне. И удивительное же место выбрал он для своей хижины! Проехав всего-навсего несколько шагов, мы обернулись, чтобы послать наш последний привет, но и он, и его дом уже исчезли. Напрасно мы вглядывались в окружающую нас ложбину, стараясь определить место, но все было напрасно. Дом, в котором мы встретили такой радушный приём, сделался совершенно невидим. Прямо перед нами раскинулась необозримая, тёмная от поросшего на ней дрока равнина. Равнина эта, немного неровная, шла без малейших перерывов до самого горизонта. На всем этом пространстве не было заметно никаких признаков жизни. Только изредка мы видели убегающего в свою нору кролика, испугавшегося лошадей, овец, которые едва могли поддерживать свою жизнь, питаясь грубой, похожей на проволоку травой. Печальное это было место! Тропинка была так узка, что приходилось ехать гуськом. В тех местах, где это было возможно, мы выравнивались и галопировали в ряд. Все мы молчали.

   Рувим, очевидно, думал о своём новом убранстве. Он то и дело поглядывал на свои латы и нарукавники. Саксон ехал, полузакрыв глаза и тоже о чем-то думая. Что касается меня, то я не мог отделаться от скверного впечатления, которое на меня произвело злое намерение солдата, собиравшегося ограбить сундук с золотом. Моё возмущение достигло высшей степени после того, как я узнал, что хозяин слышал наш разговор. Может ли произойти что доброе от общения с таким человеком, лишённым всякого чувства благодарности?

   И негодование моё достигло такой силы, что я не вытер