Дойль Артур Конан - Приключения Михея Кларка

ним было поставлено целое ведро, наполненное овсом. Ковенант ткнул меня в щеку носом и заржал, выражая удовольствие при встрече с хозяином. Я тоже начал ласкать лошадь, которую очень любил: В это время показалась седая голова помощника капитана Силы Болизо.

   - Ну, капитан Кларк, теперь пора и в дорогу, - сказал он, - ветер утих, и мы пойдём не скоро. Вы устали небось?

   - Да, немного устал, - ответил я, - у меня до сих пор голова трещит. Уж очень был силён удар от вашего каната: я так и полетел.

   - Ну, ничего, - ответил контрабандист, - поспите часика два и будете свежи, как молодой цыплёнок. За лошадью вашей будут ходить, о ней вы не извольте беспокоиться. Я приставлю к ней особого человека, хотя, признаться, наши плуты в уходе за лошадьми мало смыслят - им бы только паруса да мачты. В этом деле они - доки, а насчёт лошадей - это не по их части. Ну да ничего, вашей лошадке они вреда не сделают. Идите-ка вниз, в каюту, и ложитесь спать.

   По крутой лесенке я спустился в низкую каюту, помещавшуюся в нижней части корабля. По обеим сторонам в стене были сделаны углубления, а в них были устроены койки:

   - Вот ваша постель! - сказал Сила Болизо, указывая на одну из коек. - Если что будет нужно, мы вас разбудим.

   Другого приглашения я дожидаться не. стал и бросился на койку не раздеваясь; не прошло и нескольких минут, как я погрузился в глубокий сон. От этого сна ничто не могло меня пробудить; ни сильная качка судна, ни топот ног прямо над головой. То ходили по палубе моряки.

  

  

   Проснувшись, я не без некоторого труда сообразил, где нахожусь. Сев на койку, я протёр глаза и, наконец, вспомнил о событиях, бывших накануне. На койке напротив, вытянувшись во весь рост, спал Сила Болизо. На нем был красный шерстяной колпак, и он громко храпел. В середине каюты висел вертящийся стол, на котором виднелись бесчисленные следы спиртных напитков. Привинченная к полу деревянная скамья и стойка для мушкетов, ряд шкафчиков, в которых, по всей вероятности, хранились более дорогие сорта кружев и шелка. Корабль шёл, медленно покачиваясь. Паруса хлопали, из чего я заключил, что ветра нет. Я потихоньку встал с постели и, стараясь не разбудить штурмана, вышел на палубу. Как оказалось, мы были окутаны густыми облаками тумана. Туман был так непроницаем, что не видно было даже воды возле корабля. Судно наше было похоже на воздушный корабль, несущийся в облаках. Иногда налетал ветерок, и тогда передний парус надувался. Но это длилось момент только, а затем парус опускался снова. По временам через густые облака тумана проникал солнечный луч. Тогда на сплошной серой стене, окружавшей нас, появлялась полоса цвета радуга. Но вот туман сгущался снова, луч пропадал. Ковенант оглядывался кругом своими большими, вопрошающими глазами. Матросы стояли у парапета, курили трубки и всматривались в густой туман.

   - Доброе утро, капитан, - сказал Дикон.

   - Ночью был ветер, и мы шли хорошо. Штурман, когда отправлялся спать, сказал, что мы находимся недалеко от Бристоля.

   - В таком случае, товарищи, - вмешался я, - вы бы меня высадили на берег: я поеду верхом.

   - Это невозможно, - ответил Длинный Джо. - Надо подождать, пока разойдётся туман. Видите ли, у нас есть только одно местечко, где мы можем выгружать товары без чиновничьего присмотра. А для того чтобы добраться до этого места, надо долго лавировать между песками. В тумане того и гляди сядешь на мель. Эй, Том Бальдок, поглядывай! - крикнул Дикон человеку, стоявшему на носу корабля. - Мы находимся как раз на главном фарватере. Того и гляди - кто-нибудь нас настигнет. Хоть ветер и невелик, но корабли с высокими мачтами ходят и при маленьком ветре.

   - Тише-тише! - вдруг произнёс Длинный Джон, подымая руку.

   Мы стали прислушиваться, но звуков никаких не было слышно. Только невидимые волны бились о бока корабля.

   - Позовите штурмана, - прошептал Дикон. Совсем близко около нас стоиткакой-то корабль. Я слышал шлёпанье каната о палубу.

   Сила Болизо пришёл немедленно, и все мы стали прислушиваться, вглядываясь в туман. Все было спокойно. Мы было подумали, что тревога оказалась напрасной, и сердитый штурман уже собрался уйти спать. Но вдруг раздались громкие удары колокола. Колокол пробил семь раз, а затем послышался оглушительный свисток, и мы услышали крики и топанье ног.

   - Это королевский корабль, - проворчал штурман. - Как раз у них перемена дежурства; пробило семь склянок.

   - Они стоят от нас направо, - прошептал один.

   - Нет, они впереди, прямо против носа, - ответил другой.

   Штурман поднял руку, и мы стали снова прислушиваться, стараясь определить положение неприятного соседа. Ветер немного засвежел, и мы теперь двигались со скоростью пяти или четырех узлов в час. И вдруг совсем рядом с нами чей-то грубый, хриплый голос крикнул:

   - На палубу! Поднимай подветренные снасти! Готовь гарделя! Живее, лентяи! А то я вас угощу палкой.

   - Это королевский корабль, я вам говорил; и находится он вот там, - сказал Длинный Джон, указывая рукой в туман. - На купеческих кораблях с матросами обращаются вежливо, а тут разговоры идут о палках. Уж конечно, какой-нибудь косоглазый офицер в синем мундире с золотыми галунами... Что, разве я вам сказал неправду?

   И действительно, туман при этих словах Джона поднялся кверху, точно занавес в театре, и мы увидали красивое военное судно. Оно было так близко от нас, что мы могли без труда бросить сухарь на его палубу. Его чёрный, длинный корпус грациозно качался на волнах. Красивые мачты и белоснежные паруса были поставлены так высоко, что верхушки их закутывались туманом. Из бойниц выглядывали на нас девять пушек из блестящей меди. На палубе висел целый ряд гамаков, из которых виднелись головы матросов. На высокой корме стоял немолодой офицер в треугольной шляпе и пышном белом парике. Он поднял лорнет и взглянул на нас.

   - Эй, вы там! - крикнул он, наклоняясь вперёд. - Что это за судно?

   - "Люси", - ответил наш штурман. - Идёт он из Иорлокской бухты в Бристоль с кожею и салом! В это же время он шепнул команде:

   - Готовьтесь удирать! Туман сейчас снова спустится.

   - Вижу, что кожи! - ответил офицер. - В одной из кож у вас запрятана даже целая лошадь! Подходите-ка поближе, мы должны осмотреть, что вы за люди!

   - Слушаю, сэр, - ответил штурман.

   В этот момент налетел ветер, и "Мария", как испуганная чайка, скользнула в море тумана. Мы оглянулись. Большой корабль снова стал невидим. Топот человеческих ног по палубе и крики команды мы слышали, однако, явственно.

   - Смотрите-ка, как они орут, - сказал штурман. - Сейчас начнут палить...

   Едва он произнёс эти слова, как в тумане появилось шесть огненных снопов, и ядра полетели над нашими головами через снасти. Одно из них оторвало макушку мачты, а другое повредило носовую часть. Осколки дерева полетели во все стороны.

   - Горячая работа, капитан, не правда ли? - сказал Сила, потирая руки. - Черт возьми! Наугад они стреляют лучше, чем когда метятся. Королевские суда часто стреляли в "Марию". Если бы её нагрузить всеми этими ядрами, которыми в неё стреляли, она бы, конечно, потонула. Но такого ущерба, как сейчас, она ещё ни разу не терпела. Однако, они опять палят.

   С военного корабля грянул второй залп. Но на этот раз ни одно ядро не попало в "Марию". Наш след был потерян, и команда стреляла наугад.

   - Это они в последний раз тявкали, - произнёс Дикон.

   - Да тявкай сколько хочешь, на здоровье! - проворчал другой контрабандист, а ядра покупает король. Стало быть, это удовольствие им не стоит ни гроша.

   - Хорошо, что ветер засвежел, - произнёс Длинный Джон, я слышал после первого залпа скрип блоков. Это они лодки спускали в погоню за нами. Ей-Богу, спускали. Пусть я голландцем буду, если вру.

   - Ах ты, долговязая треска! - крикнул мой враг бочар. - Да тебе было бы гораздо лучше, если бы ты был голландцем.

   Теперь у голландца был наклеен под глазом пластырь, но красивее от этого он не стал На Длинного Джона тот рассердился не на шутку.

   - Кабы ты был голландцем, ты не был бы таким никуда не годным дураком, как теперь, - кричал он.

   - Молчи ты, сальная шкура, а то я засуну тебя в одну из твоих бочек вниз головой, - ответил Джон. - Господи, да когда же ты успокоишься. Пит? Кажись, ведь вчера весь дух из тебя капитан выколотил, а ты все кипятишься.

   - Глядите-ка, - произнёс Сила Болизо, - около берега туман стал сходить. Мне кажется, что я явственно вижу утёс св. Августина. Вон он, видите?

   - Конечно, это Августин, сэр, - ответил один из матросов, и действительно, в тумане перед нами вырисовывались очертания тёмной скалы.

   - В таком случае, валяйте к берегу, - сказал Сила, - вот как мы обогнём это мыс, можно будет ссадить вас, капитан Кларк, и вашего коня. Вам останется только недалеко доехать до Бадминтона.

   Я отвёл старого моряка в сторону и, поблагодарив его за доброту ко мне, стал просить помиловать акцизника; Сила мрачно ответил:

   - Это зависит от капитана Венабльса. Но скажите, что станется с нашей пещерой, если мы его отпустим?

   - Но неужели нельзя так устроить, чтобы акцизник молчал о пещере?

   - Пожалуй, это возможно, - ответил штурман, - мы можем отправить этого молодца в Америку и продать его на плантации. Пожалуй, мы так и сделаем. Свезём его в Голландию, а оттуда его капитан Дондерс или кто другой отправит в Америку.

   - Пожалуйста, поступите именно таким образом, - сказал я, - а я со своей стороны непременно доложу королю Монмаузу об услуге, которую вы оказали послу.

   - Мы сейчас придём к берегу, - ответил Сила, - пойдёмте-ка вниз и закусим. В дорогу надо ехать поев, а голодный человек это все равно что судно без балласта.

   Я принял приглашение моряка, и, спустившись вниз, в каюту, мы плотно позавтракали. Наше судёнышко тем временем вошло в маленькую бухту с песчаными берегами. Местность была дикая и сырая. Людей не было видно. Кове-нанта не без труда столкнули в воду, и он добрался до берега вплавь. Я перебрался на небольшой лодочке. Матросы стояли на палубе и кричали мне вслед пожелания всего хорошего. Лодка пошла обратно, а затем хорошенькое судёнышко скользнуло в море и исчезло в тумане.

   Поистине, дети. Провидение ведёт нас к, нашим целям странными путями. Не дожив до осени, то есть до старости, нельзя сказать, какова была твоя жизнь и в чем было твоё счастье и несчастье. Вот, например, в течение моей жизни я терпел много несчастий, но затем то, что я считал несчастьем, оказалось благословением Божием. Запомните это, мои дети, и поучитесь с твёрдым духом претерпевать жизненные неудачи. Зачем человеку печалиться по поводу события, значения которого он ещё не успел понять? Может быть, это событие знаменует для него радость, а не горе. Вникните хотя бы в только что рассказанную историю. Началась она с того, что я был сбит с лошади, расшибся, был избит и чуть не убит, ибо меня приняли за другого. И однако кончилось все это тем, что я был благополучно и в полной безопасности доставлен, куда мне нужно было попасть. А если бы я поехал сухим путём, то, конечно, погиб бы. В Вестоне, как я узнал впоследствии, стоял отряд кавалерии, который хватал всех прохожих и проезжих.

   Оставшись один, я первым делом вымыл руки и лицо в реке, которая в этом месте впадала в море, и привёл себя по возможности в порядок. Рана у меня на голове была небольшая; кроме того, её под волосами не было видно. Приведя себя в порядок, я тщательно вычистил лошадь и переседлал её. Затем я ввёл её на вершину песчаной горы и стал оглядываться.

   Над каналом висел густой туман, но зато на берегу сияло солнце. Воздух был чист и прозрачен. Передо мной расстилалась плодородная, тщательно возделанная равнина. Горизонт был закрыт линией высоких гор. Это была, как я догадался, горная область Мендипса. Далее, к северу, в голубом сиянии виднелись тоже горы. По долине тёк, сверкая и переливаясь своими волнами, извилистый Эвон. Река была похожа на серебряную змею, пролагающую себе путь между цветами. Почти у её устья, в двух приблизительно милях от того места, где я находился, возвышались стены величественного замка. Бристоль и тогда был, да и теперь остался вторым городом Англии.

   Резиденция герцога Бадминтон, как мне было известно, находилась в нескольких милях от Бристоля, в пределах Глочестерского графства. Мне пришла мысль, что если я поеду в Бристоль, меня могут арестовать и обыскать. Поэтому я решил ехать в Бадминтон кружным путём. Спустившись с горы по тропинке, я выехал на деревенский просёлок, который вывел меня на большую дорогу. Прохожих было много. Одни ехали верхом, другие шли пешие. Время было смутное, и никто не удивлялся, увидав вооружённого всадника. Многие, снаряжаясь в дорогу, вооружались для безопасности. Я ехал спокойно; никто не приставал ко мне с расспросами, и я не замечал подозрительных взглядов или чего-нибудь подобного.

   Люди, которых я увидал здесь, принадлежали по внешности к классу фермеров или сельских дворян. Последние ехали в Бристоль, чтобы узнать новости или поместить в безопасное место своё имущество.

   Ко мне подъехал краснолицый толстый человек в бархатной куртке и обратился ко мне со следующими словами:

   - С вашего разрешения, сэр... Не знаете ли, где находится в настоящую минуту его светлость герцог Бофорт? В Бристоле или Бадминтоне?

   Я ответил, что не знаю, и прибавил, что сам еду к герцогу.

   - Вчера он был в Бристоле, солдат обучал, - продолжал незнакомец, - его светлость - истинный верноподданный: все время работает для его величества, не давая себе ни минуты отдыха. Поймать его очень трудно. Он все время разъезжает по графству. Но если вам нужен герцог, то куда же вы поедете?

   - Я поеду в Бадминтон и буду его там ждать, - ответил я, - вы знаете дорогу в Бадминтон?

   - Что? Да как же это не знать дороги в Бадминтон?! - изумлённо воскликнул толстяк. - Вот те на! А я-то думал, что весь мир знает дорогу в Бадминтон. Вы, сэр, не уроженец Уэльса или соседних графств. Это сразу видно, нечего и спрашивать.

   - Да, я родом из Гэмпшира, - ответил я, - я прибыл издалека, чтобы увидеть герцога.

   - Верно-верно, так оно по-моему и вышло! - заливаясь громким смехом, толстяк. - Если вы не знаете дороги в Бадминтон, значит, вы не знаете очень многого. Ну, да ладно, я поеду с вами. Пусть меня повесят, если я с вами не поеду. Я вам буду показывать дорогу и одновременно же и к герцогу отправлюсь. Как вас зовут?

   - Меня зовут Михей Кларк.

   - А я фермер Браун. По-настоящему-то я записан Джоном Брауном, но все меня зовут фермером. Направо сворачивайте. Тут нам надо с большой дороги съезжать. Ну-у, тут пыли поменьше, и мы, не рискуя задохнуться, можем пустить своих лошадей рысью. А вам зачем понадобился Бофорт?

   - По частному делу, о котором не могу с вами беседовать, - ответил я.

   - Вот те на! Это, стало быть, насчёт политики! - воскликнул Браун и присвистнул. - Ну да я не в претензии, впрочем. Это хорошо помалкивать о таких делах. Молчание, говорят, спасло не одну шею от верёвки. Я и сам осторожный человек, а теперь времена наступили такие, что помалкивать прямо необходимо. Иногда в голову приходят такие мысли, говорить о которых даже шёпотом нельзя. Ей-Богу, некоторых своих мыслей я вот даже вот старой вороной кобыле не доверяю. Черт её знает, кобылу-то! Вдруг на суде против меня станет показывать.

   - А здесь, как видно, идут большие хлопоты, - заметил я.

   Мы находились в это время в довольно близком расстоянии от стен Бристоля. Я увидел целые толпы рабочих, вооружённых лопатами, кирками и ломами. Весь этот народ был занят возведением новых укреплений.

   - Конечно, - ответил фермер, - все эти приготовления делаются на тот случай, если неприятель появится в наших местах. Отец мой рассказывал, что Кромвель со своими стрижеными, расшиб башку о стены Бристоля. То же будет и с Монмаузом.

   - Должно быть, в Бристоле и гарнизон большой, - сказал я, памятуя совет Саксона, данный им мне в Солсбери, - вон там, я вижу, стоят два или три полка.

   - Войска здесь пять тысяч пехоты и тысяча конницы, - ответил фермер, - но пехота неважная, и после сражения при Аксминстере на неё не возлагают больших надежд. Я слышал, что у мятежников уже теперь двадцать тысяч армии и что они не дадут никому пощады. Началась у них, стало быть, гражданская война. Дай Бог, чтобы она кончилась поскорее. Лучше уж пускай разные зверства будут, да только поскорее все это кончилось бы! А то, помилуй Бог, если междуусобица затянется, как при Кромвеле, на двенадцать лет! Уж если надо, чтобы нам горло резали, пускай его режут острым ножом, а не деревянной пилой.

   Мы поравнялись с деревенским трактиром под вывеской "Герб Бофорта".

   - А не выпить ли нам по кружке сидра? - предложил я.

   - Великолепно придумал, малый! - ответил фермер. - Эй вы там! Давайте-ка нам две кружки самого старого и крепкого сидра. Надо промыть набившуюся в глотку пыль. Лучший-то сидр у них не здесь, а в Бадминтоне. Там тоже есть трактир "Герб Бофорта", и того же хозяина.

   - Однако вам, кажется, тут все порядки известны? - сказал я.

   Фермер обтёр губы и, двинувшись снова вперёд, ответил:

   - Как же мне не знать здешних порядков, если я сам здешний? Я с детства рос в Бадминтоне. Мне кажется, что я ещё только вчера играл с братьями в жмурки в старой Ботлерской башне. А башня эта стояла там, где теперь выстроен новый бадминтонский замок, так называемый Актон-Торвиль. Герцог выстроил этот замок несколько лет тому назад, как раз в то время, когда его сделали герцогом. Многие его осуждают за то, что он держится за старину и пренебрегает именем, которое носили его предки.

   - А что это за человек - герцог ваш? - спросил я.

   - Такой же, как вся их порода, - порывистый и горячий. Но он ничего... Остынет, одумается и говорит совсем другое, чем за пять минут перед этим. Вы, кажется, приятель, купали сегодня вашу лошадь?

   - Да, купал, - ответил я.

   - А я-то вот как раз к герцогу по конному делу и еду, - продолжал фермер, - у меня был пегенький четырехлеток, а чиновники герцога объявились ко мне и безо всяких разговоров отобрали пегоша на королевскую службу: я и хочу сказать, что на свете есть кое-что поважнее, чем герцог и даже сам король. Это самое важное на свете есть английский закон, охраняющий имущество и права каждого подданного. Я готов вот служить для короля Иакова, но что касательно четырехлетки... то ах, извините-с! Ни за что не отдам пегаша.

   - Пожалуй, ваша жалоба не будет принята во внимание, герцог сошлётся на общественные нужды. Он скажет, что теперь война, - ответил я.

   - Тогда я стану вигом, ей-Богу, стану вигом! - крикнул фермер Браун. - Помилуйте, даже круглоголовые платили за все, что брали у граждан. Правда, платя пенс, они требовали, чтобы им товару было дано не менее, чем на пенс, но все-таки они честно платили. Я слышал от отца, что в 1646 году торговля шла повсюду очень бойко. А конокрадов старый Нолль терпеть не мог. Он их вешал, не глядя на то, кто они такие - тори или виги. Ого, если я не ошибаюсь, нам навстречу едет карета самого герцога.

   И действительно, большая, жёлтая карета, запряжённая шестёркой белоснежных фламандских лошадей, быстро неслась к нам навстречу. Впереди скакали два лакея верхами, два другие лакея в серебряно-светлых ливреях галопировали рядом с каретой.

   - Карета едет пустая, - сказал фермер, - если бы его светлость в ней находился, сзади ехал бы эскорт.

   Мы остановились, чтобы пропустить экипаж. Когда они проезжали мимо, фермер крикнул:

   - Где герцог-то? В Бадминтоне? Величественный кучер в парике утвердительно кивнул головой.

   - Ну, значит, наше счастье, и мы герцога поймаем, - сказал фермер Браун, - а все эти дни его поймать было так же легко, как иголку в мешке с овсом. Менее через час мы будем на месте. Это вам спасибо, а то съездил бы я понапрасну в Бристоль. Ах да, я позабыл, в чем заключается ваше дело к герцогу?

   Я снова уверил фермера в том, что моё дело не такое, чтобы о нем можно было разговаривать со случайными знакомыми. Фермер обиделся и несколько миль ехал молча.

   По обеим сторонам дороги тянулись рощи. Воздух был напоён запахом весны. Издалека, в теплом летнем воздухе, неслись к нам музыкальные звуки колокола. Солнце светило ярко, и я с удовольствием укрывался в тени деревьев.

   - Это звонят колокола в Содбери, - заметил мой спутник, отирая платком пот со своего красного лица, - видите ли вот там, на горке, церковь, а вон там, направо, вход в Бадминтонский парк.

   Мы въехали в высокие железные ворота. На одном столбе виднелась фигура леопарда, на другом - грифон. Животные поддерживали громадный герб Бофортов. Мы поехали через красивые лужайки, на которых росли группы деревьев. Нам то и дело попадались на дороге широкие пруды, кишмя кишевшие дичью. Парк был очень красив. Фермер Браун объяснил мне местоположение. Говорил он о парке с немалой гордостью, точно сам был его собственником. Я полюбовался искусственной горкой, сложенной из разноцветных камней; камни заросли папоротником и живописными ползучими растениями. Необыкновенно красив был и журчащий ручей. Русло его было направлено со скалы вниз. По парку были разбросаны, статуи нимф и сильванов, а также красивые беседки, поросшие розами и жимолостью. Никогда мне прежде не приходилось видеть таких чудных парков. Парк был устроен очень искусно. Природа была не изуродована, а умело и осторожно приукрашена. Ах, какая прелесть эти старинные парки! К сожалению, несколько лет спустя у нас бросили свои народные обычаи и стали устраивать парки по глупой голландской моде. Эти голландцы - великие педанты. Пруды они копают непременно квадратные или прямоугольные, а деревья у них растут в ряд, точно солдаты в строю стоят. И деревья непременно подровнены и подстрижены. Перемена эта не к лучшему, и за неё, по правде говоря, надо отвечать Оранскому принцу и сэру Виллиаму Темплю. Только теперь, как слышно, стали бросать эту голландскую моду и возвращаться к родной старине. И умно, право, умно! Ведь мудрее природы, как ни старайся, не станешь.

   По пути к замку нам пришлось переехать через большой луг, на котором занимался военными упражнениями эскадрон конницы. Мой спутник объяснил мне, что солдаты этого эскадрона повербованы из прислуги герцога. Затем, проехав рощицу с чрезвычайно редкими насаждениями, мы очутились на покрытой песком и мелким гравием дороге; которая вела прямо к замку.

   Замок был очень велик. Выстроен он был в новейшем итальянским стиле. Красив он был весьма, но как укреплённое место никуда не годился.

   Часть старинного замка, однако, уцелела. Мой спутник указал мне на неё. Я увидел остатки феодального замка Бутлеров. Жалкими и смешными казались эти остатки среди окружающей их модной итальянщины. Представьте себе модное парижское платье, к которому приспособлены фижмы времён королевы Елизаветы. Получится то же самое впечатление.

   Главный подъезд был украшен двумя рядами колонн.

   Вверх поднималась широкая мраморная лестница. Внизу лестницы стояла толпа лакеев и конюхов. Двое приблизились к нам и приняли у нас лошадей. Затем к нам подошёл седой дворецкий, или, как его называли, мажордом, и спросил, что нам нужно. Мы ответили, что нам нужно повидать герцога лично по своим делам. Дворецкий тогда сказал, что его светлость будет принимать посетителей сегодня после-полудня - в половине четвёртого. Кроме того, он сообщил нам, что обед для гостей уже накрыт в столовой, и просил нас откушать. Таково распоряжение его светлости. Его светлость не желает, чтобы кто-нибудь уехал из Бадминтона голодным.

   Мы с попутчиком радостно приняли приглашение дворецкого. Сперва один из лакеев отвёл нас в умывальню, где мы поправили свои костюмы, а затем он нас привёл в большую столовую, где сидело целое общество.

   Всех гостей было человек пятьдесят-шестьдесят. Тут были старые и молодые, дворяне и простонародье; впечатление от заседавшей здесь компании получалось самое пёстрое. Я заметил, что некоторые из гостей оглядывались кругом с видом вопрошающего высокомерия, словно удивляясь тому, как они попали в такое разношёрстное общество. Объединял гостей только волчий аппетит. Они воздавали честь и блюдам, и напиткам, которые были нам здесь предложены. За столом почти не было слышно разговоров, так как здесь было мало людей, знавших друг друга. Здесь были и воины, приехавшие предложить королевскому наместнику свои услуги, и купцы из Бристоля, добивающиеся выгодных поставок... Увидал я тут также двух или трех чиновников и нескольких чад Израиля. Последние прибыли предлагать, по случаю войны, деньги, конечно, под солидные проценты.

   Кроме того, здесь были лошадиные барышники, седельщики, оружейники, лекаря и духовные. Всем без различия прислуживали напудренные слуги в ливреях. Слуги молчаливо и ловко приносили и уносили кушанья и напитки.

   Столовая была прямой противоположностью скромной и суровой обеденной Комнате, которую я видел в доме Стефена Таймвеля в Таунтоне. Стены были покрыты дорогими панелями и богато изукрашены. Пол был из мрамора, причём белые и чёрные квадратики красиво чередовались. Стены были покрыты полированным дубом и увешаны фамильными портретами начиная с Джона Гонта. Потолок был разрисован нимфами и цветами. Живопись была очень красива, и мы любовались ею до боли в шее. В дальнем конце комнаты виднелся громадный камин из белого мрамора. Над камином по тёмному дубу были вырезаны изображения львов и лилий - герб Сомерсета. На золотой дощечке был вырезан девиз фамилии: "mutare vel timere sperno" (презираю перемены и страх). Тяжёлые столы, за которыми мы сидели, были заставлены серебряными подсвечниками и посудой. Бадминтон издревле славился богатством сервировки. Жаль, что здесь нет Саксона. Если бы он узнал о существовании этой посуды, то, конечно, уговорил бы Монмауза идти прямо на Бристоль.

   После обеда отвели нас в небольшую приёмную. Вдоль стен шли бархатные диванчики. Здесь нам было нужно ожидать герцога.

   Вышел дежурный дворянин с листом бумаги и чернильницей и стал записывать наши имена. Я сказал, что хочу повидать герцога один на один.

   - Его светлось никого не принимает отдельно, - ответил дворянин, - при нем всегда находятся избранные советники и адъютанты.

   - Но у меня секретное дело! - ответил я.

   - Его светлость придерживается того мнения, что у него ни с кем не может быть секретных дел, - ответил дворянин, - вы должны говорить о своём деле, когда вас представят герцогу. Я обещаю вам, впрочем передать о вашей просьбе герцогу, но заранее предупреждаю вас, что она не будет исполнена.

   Я поблагодарил дворянина и стал вместе с Брауном рассматривать стоявшие посреди комнаты шкафы.

   Шкафы эти были очень странные, и я не мог понять их назначения. Верхи у них были стеклянные и затянутые шёлком. Через стекло можно было видеть небольшие железные и стальные прутики, медные трубочки и другие предметы очень затейливых форм.

   - Что же это такое? Отроду не видал ничего подобного, - заметил я.

   - А это дело рук сумасшедшего маркиза Ворчестера, - ответил фермер, - он нашему герцогу дедушкой приходится. Вечно он был занят выделыванием вот таких пустяковых вещичек, бесполезных и для него самого, и для других. Глядите-ка на эту штучку с колёсиками. Маркиз называл её водяной, машиной. В его полоумную башку влезла мысль, будто можно устроить такую машину, которая будет ходить по железным брусьям скорее всякой лошади. Вот дуралей-то был! Да я готов поставить об заклад лучшую свою лошадь, что эта затея совсем невозможная. Однако пойдёмте-ка на места. Идёт герцог.

   Едва просители успели занять свои места, как двери приёмной распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися посетителями. У герцога были большие выпуклые голубые глаза. Под глазами мешочки, лицо было жёлтое, усталое. За ним следовало человек двадцать офицеров и чиновников. Они шли, звякая саблями и вертя во все стороны напудренными париками.

   Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете, как оттуда вынырнул беседовавший со мной дворянин и вызвал одного из посетителей. Аудиенция началась.

   - По-видимому, его светлость не в очень хорошем расположении духа, - сказал фермер Браун. - Видели, как он шёл-то, все время губы кусал.

   - А мне он показался спокойным господином, - ответил я, - а если он и взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то тут удивительного ничего нет. Извольте возиться с таким количеством народа. Тут сам Иов терпение потеряет.

   - Тише! Тише! - прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец.

   Из кабинета нёсся гневный и громовой голос герцога, а затем в приёмную выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приёмную к выходу.

   - Это оружейник из Бристоля, - прошептал один из моих соседей, - должно быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости.

   - Нет, тут другая история, - ответил кто-то, - этот оружейник вооружил саблями отряд сэра Мармедюка Хайсона. А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад её и не всунешь. Гнётся клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!

   - А теперь пошёл высокий, - сказал первый, - это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, - понимаете?

   Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущённый и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потёр свои красные большие руки.

   - Да! - шепнул он мне. - Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошёлся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счёт драгуна.

   А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочёл бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится.

   В приёмной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова уедет в Бристоль.

   И я решил действовать напрямки. Почём знать, может быть, герцог, увидав надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание и даст мне тайную аудиенцию.

   Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул моё имя. Я встал и двинулся в кабинет. Это была небольшая комната с очень высоким потолком. Стены были затянуты голубым шёлком; вдоль стены, наверху, шли голубые полосы. В середине комнаты стоял четырехугольный стол, заваленный кучами бумаги. В кресле сидел герцог в высоком парике, локоны которого закрывали плечи и спину. Вид у герцога был чрезвычайно внушительный. Лицо герцога имело то же "придворное" выражение, которое я впервые увидал у сэра Гервасия, а затем у Монмауза. Лицо это было смелое, глаза большие, пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился для того; чтобы командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и что-то писал под его диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом, некоторые отошли к окну, чтобы понюхать табаку.

   - Напишите приказ Смитсону, - говорил герцог секретарю, - доставить сотню котлов ко вторнику и сто двадцать ружейных замков. Напишите ему о двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть доставлено во вторник, иначе контракт уничтожается.

   - Слушаю, ваша светлость, - ответил секретарь и принялся писать.

   Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнёс:

   - Капитан Михей Кларк... Что вам угодно, капитан?

   - Я желал бы изложить своё дело вашей светлости в приватной аудиенции, - ответил я.

   - Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это мои доверенные советники. На них я полагаюсь как на самого себя. Вы, находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и можете говорить, не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас я. Итак, молодой человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело.

   Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица, стоявшие у окна, приблизились к столу. Я чувствовал, что шансы на успех моего поручения исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело.

   Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что за себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети, что я не люблю хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно прошедших дней. Мне кажется, что я не о себе, а о каком-то другом человеке рассказываю. Да и правда, я был тогда совсем другой человек - молодой, сильный, энергичный. Что общего у этого юноши с дряхлым седым стариком, который сидит у камина и забавляет внучат рассказами о старине? В мелких речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не любил хвастунов. Надеюсь, что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я вам рассказываю правду - вот и все.

   Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться: лицо у него сделалось красное. Тогда я вынул пакет из кармана и с почтительным поклоном отдал его герцогу.

   Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо, удивившись. Затем он сделал странное движение; мне показалось, что он хотел схватить пакет и спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту или более он сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем вдруг мотнул головой. Это был жест человека, составившегося себе мнение.

   Герцог разорвал конверт, пробежал содержание письма, а затем с гневным смехом бросил его на стол:

   - Что вы скажете, господа? - воскликнул герцог, надменно озираясь. - Что, как вы думаете, оказалось в этом письмеце? Это послание изменника Монмауза. Он предлагает мне изменить законному государю и перейти на его сторону. В случае покорности он обещает мне величие милости, а за ослушание грозит лишением имущества и изгнанием. Он думает, кажется, что верность Бофортов покупается на вес, как старое тряпьё. Или он воображает, что меня можно запугать? Каково нахальство! Воображать, что потомок Джона Гонта принесёт присягу на верность отродью бродячей актрисы!

   При этих словах герцога все вскочили со своих мест и начали выражать свой гнев и возмущение. Герцог сидел, нахмурив брови и, притоптывая ногой по полу, продолжал рассматривать письмо.

   - Я не понимаю, как мог изменник питать такую безумную надежду! - воскликнул он. - Как он осмелился послать мне такое дерзкое предложение? Какие-то шельмы милиционеры показали ему один раз спины, - и он уже считает себя победителем. Да как он смеет говорить таким языком? У него и солдат-то настоящих нет, а так, какое-то мужичьё! И с кем он позволяет говорить так дерзко? С президентом Уэльса... Надеюсь, господа, что вы засвидетельствуете при случае, что я отнёсся к гнусному предложению Монмауза с величайшим негодованием!

   Придворные наперебой начали заявлять о своей преданности герцогу, а один немолодой офицер произнёс:

   - Ваша светлость, можете быть вполне спокойны. Мы сумеем защитить вашу светлость от клеветы и бесчестья. Бофорт гневно взглянул на меня и воскликнул:

   - Ну а вы? Кто вы такой? Как вы осмелились привезти это письмо в Бадминтон? Вы, конечно, с ума сошли, иначе вы за такое дело не взялись бы?

   Во мне проснулся дух моего отца, и я спокойно ответил:

   - И здесь, и всюду я - в руках Бога. Я сделал то, что обещал сделать, а что будет дальше - это не моё дело. Герцог вскочил с кресла и забегал по комнате:

   - Нет, - закричал он, - ты увидишь, что это твоё дело. То, что с тобою будет, будет до такой степени твоим делом, что после этого у тебя не будет на свете уже никаких дел. Эй, позвать сюда алебардистов! Ну-с, что вы можете сказать в своё оправдание?

   - Я ничего не скажу в своё оправдание! - ответил я.

   - Говорить нечего - зато есть, что делать, - бешено ответил Бофорт, - возьмите этого человека и наденьте на него кандалы.

   Четыре алебардиста приблизились ко мне и взяли меня за руки. Сопротивление было бы явным безумием, и зачем, кроме того, причинять вред людям, исполняющим свой долг? Я испытал судьбу, и если судьба определила мне умереть, так что же? Стало быть, так и надо. Мне пришли в голову латинские стихи, которые меня в дни моего детства заставлял учить наизусть мистер Чиллингфут:

  

   Non civium ardor prava judentiunr.

   Non viltus instantis tyranny

   Mente gautit solida.

  

   "Грозное лицо тирана" предстало передо мной в виде толстого желтолицего человека в парике и кружевах. Я исполнил совет древнего поэта. Мужество меня не оставило. Мысль о том, что я должен оставить эту жизнь, меня не очень поразила. Что особого в этой жизни?.. Да, дети мои, жизнь я научился ценить позднее, когда женился... Впрочем, это со всеми так бывает. А тогда я смерти не боялся. Я стоял выпрямившись и глядел прямо в глаза разгневанному вельможе. А солдаты тем временем надевали на руки мне кандалы.

  

  

   - Снимите с этого человека показание! - произнёс герцог, обращаясь к секретарю. - Эй, как вас там, да будет вам известно, что его величество, наш всемилостивейший король, даровал мне по случаю смутного времени чрезвычайные полномочия. Судить изменников я имею право собственной властью, без всяких судей и присяжных. Из письма я узнал, что у бунтовщиков вы являетесь офицером. Ваша шайка называется Вельдширским пехотным полком Саксона. Так, что ли? Берегите свою шею и отвечайте правду..

   - Я буду говорить правду, но по более высоким побуждениям, ваша светлость, - ответил я, - в этом полку я командую ротой.

   - А кто такой этот Саксон?

   - Я буду отвечать только на те вопросы, которые касаются меня. О других же я не скажу ни слова. Герцог покраснел от гнева и закричал:

   - Хорош! Скажите, какая щепетильность! Человек, поднявший оружие против короля, нежничает и воображает, что может быть честным. Послушайте, сэр, ваша честь находится в таком несчастном положении, что вы можете её совсем отбросить. Берегите лучше вашу жалкую шкуру. Видите ли, солнце уже склоняется к западу. Вы видите солнце в последний раз, предупреждаю вас.

   - О моей чести я не прошу вас хлопотать, ваша светлость, я сумею сберечь её сам, - ответил я, - смертью меня тоже не пугайте, если бы я боялся смерти, я не стоял бы здесь перед вами. Но об одном я сказать вам должен. Мой полковник поклялся разделаться с несколькими из ваших дворян точно так же, как вы разделаетесь со мной. Говорю я это не в виде угрозы, а для предостережения. Мой полковник всегда выполняет свои обещания.

   - Ваш полковник - как вы его величаете - сам скоро не будет знать, как ему спасти свою шкуру, - ответил герцог, насмешливо улыбаясь. - Сколько у Монмауза людей? Я улыбнулся и отрицательно качнул головой.

   Герцог сердито обернулся к советникам и воскликнул:

   - Мы должны заставить этого изменника говорить!

   - Не мешало бы ему пальцы повинтить, - сказал какой-то старый солдат очень свирепой наружности.

   - Зачем винтить? - возразил другой. - Просто засунуть между пальцами зажжённую спичку. Этот фокус прямо чудеса делает. На что упорный народ были шотландские бунтовщики, защитники Ковенанта, но и их сэр Томас Дальзелль приводил к истинной вере зажжённой спичкой.

&nbs