|
|
Бласко-Ибаньес Висенте - Розаура Салседо, Страница 4
Бласко-Ибаньес Висенте - Розаура Салседо
из-за вещей, которых я никогда не думала делать. И если вы, оставаясь
наедине со мной, будете продолжать вести себя так же, как раньше, то лучше
уходите, прошу вас.
Но она тотчас же сбросила с себя свою задорную серьезность и, улыбаясь,
добавила:
- Или вы удалитесь тотчас же, или пообещаете мне беседовать спокойно, как с
товарищем. Согласны? Хорошо, вы можете оставаться, но не будьте из-за этого в
плохом настроении. Говорите, рассказывайте интересные вещи, сообщите, что
случилось с вашим доном Педро, когда он увидел из своего убежища в Арагонском
королевстве полчище врагов и должен был бороться с двумя соперниками папами. Я
хочу знать, чем кончилась эта война трех первосвященников.
Борха стал рассказывать, но уже с гораздо меньшим энтузиазмом. На севере
Европы появилось новое лицо с намерением положить конец церковному расколу. Это
был молодой еще человек, Сигизмунд, король Богемии, сын Карла IV, которого
Германия избрала своим императором.
- Быть императором римским или императором германским, - продолжал
Клаудио, - составляло лишь почетное звание, чисто театральное наследство
древней власти цезарей. В действительности же эта империя кончилась с Карлом
Великим. Сигизмунд владел в сущности лишь одним венгерским королевством. Но он
сумел внушить к себе доверие тех, кто его окружал, и мечтал прославиться,
уничтожив церковный раскол, который продолжался уже тридцать семь лет.
Сигизмунд в согласии с Иоанном XXIII, папой, избранным на соборе в Пизе,
созвал всемирный церковный собор в городе Констанце. Больше ста тысяч человек и
тысяч тридцать лошадей пришлось ежедневно содержать в Констанце. Уступая
угрозам собора, папа Иоанн XXIII обещал отказаться от папского престола и
возвратить мир церкви. Но несколько дней спустя, в то время, как в центре
города праздновались большие турниры, некий старик, одетый конюхом, верхом на
кляче, с закрытым лицом, пробрался по улицам с вожаком-мальчиком, который довел
его до городских ворот, не зная кто он такой. Вот каким образом папа Иоанн
скрылся из Констанцы, чтобы спастись от своих врагов, требовавших от него
немедленного и полного отречения.
29 мая 1415 г. собор отрешил его от папского престола. Посланная за ним
депутация нашла его на немецком берегу Констанцского озера, где он укрывался, и
прочла ему приговор собора. Иоанн подчинился и прожил три года изгнанником в
Германии, подвергаясь там всяким оскорблениям. В горькой своей участи он
утешался, сочиняя латинские стихи об изменчивости человеческой жизни. Второй
папа, долго скитавшийся Григорий XII, тоже отрекся от папской короны. Таким
образом, из трех пап остался только один Бенедикт ХШ, Но с ним ничего не могли
поделать ни хитростью, ни интригами, ни угрозами ни собор, ни Сигизмунд.
Затем Клаудио заговорил о личности, героическое имя которой осталось
навсегда соединенным с воспоминанием о Констанцском, соборе. Это был знаменитый
ректор Пражского университета, Иоанн Гусс. Его учитель Виклеф, родом
англичанин, не подвергся личному гонению, хотя книги его были все сожжены. Имея
от короля Сигизмунда охранный лист, Гусс, окруженный учениками, обыкновенно
проповедывал на площадях и имел намерение говорить публично на соборе.
Церковная власть арестовала его и посадила в тюрьму. Ему предъявили 42 пункта
обвинения. Пять дней продолжалась дуэль между совершенно одиноким человеком и
князьями церкви, старавшимися заставить Гусса отречься от своих убеждений, но
это им не удалось, и после суда собор, как известно, сжег Гусса на костре.
В час пополудни Клаудио прервал свой рассказ, чтобы отправиться с Розаурой
в столовую отеля. В серой скуке этого закрытого помещения, с окнами, стекла
которых дрожали от порывов ветра, им вспомнился их завтрак накануне, на берегу
Средиземного моря, откуда им видны были парусные суда в Пуэрто Вьехо, пароходы,
дающие знать о своем выходе в море ревом сирен, дамбы, пахнущие раковинами,
фруктами, и обширный лазурный горизонт, манящий к путешествиям.
Борха снова заговорил об оливковых и апельсинных рощах на испанском
прибрежьи Средиземного моря. Он завел речь о Пеньискола, выдавшейся в море,
точно каменный корабль, о римских и циклопических постройках Таррагоны, ширине
его улиц, и пробковых рощах деревьев каталонских гор, Я о древнем испанском
городе Перпиньяне с его собором и элегантными крепостями из кирпичей розового
цвета.
Молодой человек описывал, не спуская глаз с креолки, желая, чтобы она
ответила, и в то же время боясь слов, которые она произнесет. Наконец, она
заговорила:
- Все эти прекрасные места вы увидите один, Борха. Я не буду сопровождать
вас. Теперь я поняла, как была безумна, когда согласилась сделать вместе с вами
это путешествие. Чего только не наобещаешь после хорошего завтрака!
Тщетно продолжал он упрашивать ее. Ведь все это путешествие займет всего
лишь две недели, не больше. Она увидит Испанию, совершенно незнакомую. Розаура
не знала вовсе испанского берега со стороны Средиземного моря, той местности,
которая родила столько изумительных легенд, относящихся к эпохе первых
мореплавателей - критян, финикийцев, греков. Розаура продолжала отрицательно
качать головой.
- Нет, я не поеду в Испанию с вами. Вчера вечером, разговаривая здесь с
семьей дона Аристидес, я внутренне смеялась над проектом совершить вместе с
вами это путешествие: таким нелепым казался он мне. Донья Ната, эта
почтеннейшая ведьма, напомнила мне, что такое наше общество. Мы встретили бы
там многих доний Нат. Вы для меня не больше, как друг, но я уверена, что все
позволили бы себе самые смелые предположения. Нет, Клаудио, я ни за что на
свете не поеду с вами. К тому же вы представляете собою для меня и другую
опасность. Держите себя скромненько, хорошо воспитанным человеком, а потом
внезапно проявляете отвагу, заслуживающую пощечины. Да, я знаю, что такое
любовь, но это не значит, что во имя чьей-то любви ко мне я должна сносить от
этого человека то, что считаю проявлением недостатка уважения.
Борха горячо протестовал, настаивая на том, что будет серьезен и
благоразумен в будущем путешествии.
- Даю вам слово и клянусь вам, что вы не будете иметь причин жаловаться на
меня. Вы научили меня новым правилам жизни. Я верю теперь, что мужчина и
женщина могут быть друзьями и бывать всюду вместе без того, чтобы их мирную
дружбу смущали дурные помыслы. Будьте логичны. Вспомните, что вы мне сказали,
когда мы возвращались с прогулки к фонтану в Воклюзе: "Не могут разве двое лиц
разного пола жить, как простые товарищи, храня каждый про себя свои тайны и
свои привязанности?"
Розаура слушала, улыбаясь пассивно, как бы не имея силы спорить с ним, и
отвечала отрывочными фразами на его настойчивые просьбы.
- Увидим... Не знаю, что мне делать... Быть может, я соглашусь... Я подумаю
об этом до завтрашнего утра.
Он испугался, срок показался ему слишком долгим; он продолжал настаивать.
- Хорошо, да... Сделаем с вами это путешествие.
Она сказала это слабым голосом, без энтузиазма, словно желая положить
скорее конец разговору.
После завтрака они пробыли еще вместе в "холле" с полчаса. Затем Розаура
поднялась к себе, в свои комнаты. Она будет читать книжку стихотворений
Петрарки, которую купила накануне, и, быть может, если вечером ослабнет
мистраль, они с Клаудио выйдут пройтись по главным улицам. А он пока может
заняться посещением разных букинистов, предлагавших ему редкие экземпляры
сочинений о жизни и нравах в Авиньоне во времена пап.
Клаудио провел весь вечер, рассматривая старинные книги, глотая их пыль и
разговаривая с книгопродавцами, которые восхищались древним Провансом и пыл
библиофилов и археологов совмещали с алчностью коммерсантов.
Когда вечером он вернулся в свой отель, портье передал ему письмо.
- От синьоры из ? 2. Она уехала после обеда в своем автомобиле и поручила
мне передать вам это письмо.
Борха дрожащими пальцами вскрыл конверт, чтобы прочесть несколько строк,
несомненно, написанных наспех.
Розаура уехала к себе домой в свою виллу, на Лазурном берегу, и давала ему
понять, что не желает, чтобы он следовал за нею. Когда-нибудь они, наверное,
увидятся. Мир менее велик, чем это думают люди. Пусть продолжает свое
путешествие один. Это будет полезней для его занятий.
И гнев молодого человека был так велик, когда он прочел эти последние
строки, что он одобрил ее решение. Да, лучше ему забыть о встрече в Авиньоне.
Лучше продолжать свое обычное существование несвязанным с женщиной,
принадлежавшей к другому миру.
Клаудио уехал в Перпиньян, где он задержался, точно у него не было силы
удалиться за границу или страны, где жила Розаура.
Часть первой ночи он провел в отеле, исписывая страницу за страницей. Начал
он это письмо с твердым намерением разорвать его после того, как кончит. Он
чувствовал, что должен изложить на бумаге все, что он думал с самого Марселя.
Но, кончив писать письмо, он лег спать, оставив письмо на столе. Разорвет он
его на следующий день.
Проснувшись, прочел написанное, вложил в конверт и бросил в почтовый ящик
письмо, адресованное на имя мадам Пинеда, в ее виллу на Лазурном берегу.
Борха предвидел, что в следующие дни он только это и будет делать, отмечая
места остановок непрерывным рядом объемистых писем, или простых почтовых
карточек, смотря по значительности местностей, где останавливался поезд.
Он поспешил уехать из Марселя, где его преследовали воспоминания. Они жили
здесь под одним кровом, во всех ресторанах, в которых они побывали, имелся
стол, о который опирались руки и восхитительный бюст Розауры. Лучше переехать в
другое место, где она никогда не была.
Но все было тщетно. Прекрасная креолка сопровождала его; даже исторические
его воспоминания, и те вызывали ее образ. Он не мог думать о доне Педро
де-Луна, об Авиньоне, или о Великом Расколе, не вспоминая одновременно и
аргентинку. Последний авиньонский папа и синьора де-Пинеда были соединены в
извилинах его памяти.
Он пробыл два дня в Перпиньяне, воскрешая прошлое кругом "Кастильет",
изящной крепости из розоватых кирпичей, собора, полного испанских воспоминаний,
и древнего замка на вершине холма.
Здесь развернулся самый кульминационный эпизод истории Великого Раскола.
После того, как сожгли на костре Иоанна Гусса, поверившего в охранную
грамоту императора Сигизмунда, этот последний отправился к королю Аррагонскому,
чтобы сговориться с ним, как им подчинить себе не покорившегося еще папу Луна.
Свидание должно было произойти в Ницце, но серьезная болезнь короля Фердинанда
не позволила ему сделать такое продолжительное путешествие, и решено было
устроить это свидание в Перпиньяне, на территории Аррагонии. Три двора -
папский, императорский и короля аррагонского - сошлись в Перпиньяне.
На другой же день по своем приезде Сигизмунд пожелал иметь свидание с
папой. Педро де-Луна развернул для его приема всю роскошь прежнего своего двора
в Авиньоне.
Теперь папе было 88 лет. Невообразимо худой, бледный, бескровный, он
казался призрачным. Но в глазах его отражался пыл интенсивной жизни, и голос
его поражал необычайной звучностью. Ясность его рассуждений, сила его ума
казались изумительными. Этот старик, почти девяностолетний, в канонических
спорах побеждал молодых и рьяных докторов богословия.
В Перпиньяне Педро де-Луна говорил по-латыни целых семь часов в присутствии
императора, князей, посланников и всех делегаций из самых знаменитых
университетов в Европе.
В этой многочасовой речи он рассказал всю историю раскола, как только один
он мог это сделать. Он был единственным, оставшимся в живых из тех, что были
свидетелями начала раскола.
Старик говорил, устремив глаза на разные группы многочисленного собрания.
Враги склоняли голову, друзья смотрели на него с восторгом. Но примирение
оказывалось невозможным, и все доводы этого сильного полемиста были бесполезны.
Сигизмунд не мог согласиться, чтоб папа был испанского происхождения, и притом
признать Авиньонского папу значило порвать с Констанцским собором.
Когда Луна узнал, что и аррагонский король присоединился к императору
Сигизмунду и требует его отречения, он ответил гордым молчанием и тотчас
направился в порт Колльюр, где его ждали две галеры. Увидав пренебрежение со
стороны тех, кто до того дня были самыми верными его сторонниками, он отрекся
от людей и удалился на небольшой клочок земли, принадлежавший ему, бесспорно
только ему: маленький полуостров Пеньискола с его небольшой прибрежной
крепостью. Там ему можно будет жить под защитой Средиземного моря, вдали от
королей, имеющих притязания из честолюбия или политики закабалить его волю; там
он будет бороться за свое право, которое считал более бесспорным, чем
когда-либо, а его упорство послужит уроком для его противников и вызовет у них
угрызения совести.
Когда Борха открыл маленькое окно у себя в комнате, он увидел почти у самых
ног своих море, окрашенное розовыми лучами зари.
Клаудио в Пеньискола. Целых пятнадцать дней употребил он на то, чтобы
добраться сюда, останавливаясь во всех городах, где жил папа Луна в течение
последнего периода своей полной волнений жизни.
Клаудио не торопился добраться до конечного пункта своего путешествия. В
Пеньискола умер девяностолетний папа, и Борха кончит здесь свою книгу. А затем
в его жизни появится пустота, внушавшая ему некоторый страх.
Из Барселоны, Аррагоны и Тортоза он продолжал посылать письма вдове Пинеда
в ее виллу на Лазурном берегу. Он не надеялся получить ответ на этот письменный
монолог. Писал он, чтобы писать, чувствуя необходимость излагать в длинных
письмах или в нескольких, спешно набросанных строках на почтовых карточках,
свои впечатления, и свою тоску по ней; а иногда и робкую, сдержанную горечь по
поводу того, что он называл "бегством из Марселя".
В этих письмах скитальца он избегал всяких упоминаний об адресе, по
которому она могла бы ответить ему. Что бы она написала? Какое-нибудь любезное,
но лишенное непосредственности письмо сеньоры большого света, которая, взяв в
руку перо, боится как бы слова ее не были ложно истолкованы. Он предпочитал
писать без надежды на ответ, как бы обращаясь к женщинам-призракам, которых он
в первые дни своей юности мысленно боготворил.
Приехав в Пеньисколу, он надумал было поселиться в ближайшем от нее городке
Беникарло. Тут он мог найти скромную гостиницу, посещаемую комми-вояжерами и
продавцами местного вина, настоящий дворец по сравнению с домами в Пеньискола.
Но разделявшие оба городка километры солончаков и апельсинных рощ, с дорогами,
часто обращавшиеся в трясину, заставили его поместиться в древнем папском
городе, бедном и монотонном, населенном исключительно рыбаками и бедными
крестьянами.
Два дня не более прожил Борха в последнем убежище папы Бенедикта, а ему
казалось, что он уже пробыл там множество месяцев.
В замке на холме жил в течение восьми лет, продолжая оставаться на своем
престоле, всеми брошенный папа. Несмотря на последнее обстоятельство он до
последнего дня внушал страх тем, которые делали вид, будто пренебрегают им.
Когда дон Хаиме, король аррагонский, завоевал Валенсию, он отдал Пеньискола
Тамплиерам, а после того как орден их был уничтожен, укрепленный морской замок
перешел к ордену де-Монмеза, только-что учрежденному аррагонскими монархами с
тем, чтобы они сражались с андалузскими маврами, охраняя Валенсийскую границу.
Глава ордена уступил Бенедикту XIII Пеньискола и его замок. Папу окружала в
Пеньискола только небольшая группа старых друзей, оставшихся ему верными.
Войско аррагонского короля расположилось лагерем на берегу моря, неусыпно
наблюдая за Пеньискола, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти из города и не
мог снабдить его жителей съестными припасами. Только когда, после смерти
Фердинанда, его сменил Альфонс, его сын, - тот допустил свободный пропуск
всяких припасов на полуостров.
Папа Мартин V, избранный вскоре, был очень озабочен тем, что Бенедикт XIII
все еще жив. Чтобы покончить с ним раз навсегда, он послал в Аррагонию одного
из самых близких к себе доверенных лиц, кардинала Адимари. Кардиналу было
поручено вырвать с корнем раскол в тех местностях, где он еще сохранился;
уничтожить Бенедикта, каким бы то ни было способом, сообразно с политическими
теориями того времени, признававшим законными государственные преступления.
Адимари вскоре убедился, что взять дона Педро в его убежище было
невозможно. Сначала Бенедикту делали самые блестящие предложения от имени
Мартина V. Но старец еще раз повторил, что он законный папа и не может принять
никакого подарка и никаких милостей от своих врагов. В своем уединении дон
Педро продолжал ждать торжества справедливости.
Тогда кардинал Адимари счел, что настало время свести со сцены долголетнего
врага.
Как все очень старые люди, дон Педро был весьма умерен в еде, но любил
| |