| Главная » Книги |
Бересфорд Джон Девис - Только женщины, Страница 5
Бересфорд Джон Девис - Только женщиныбельку травы, как его тотчас же растаптывали безжалостные ноги. И тем не менее, Природа неустанно отстаивала свои права. Только человек не доглядит - смотришь, даже в самом центре города в трещинах камня появляются травы и цветы: одуванчик, полевая горчица, крестовник и прочие, так называемые, сорные травы.
Теперь же, когда некому было мешать, Природа медленно и терпеливо прикрывала следы опустошения. Ветер всюду заносил пыль, дожди разрыхляли' ее, подготовляя к принятию семян, которые приносили на крылышках птицы и насекомые во все тихие уголки, где они надеялись воскресить жизнь; и, умирая, проросшие семена прибавляли плодородия матери-земле, взрастившей их.
На помощь Природе явились бури, молнии и метели. Они срывали черепицы с кровель, ломали фронтоны, валили наземь крепкие стены. Лишаи разъедали камень, прорастающие семена деревьев пробивались сквозь трещины.
Еще несколько сотен лет такой терпеливой, неустанной работы, - и Лондон снова превратится в сад, и соловьи будут петь на Оксфорд-стрит, а дети новой расы играть и рвать цветы на развалинах. Государственного Банка...
* * * Дух жизни отлетел от Лондона, и тело города медленно гнило и рассыпалось. Было время, когда он слыл первым в мире городом. Люди говорили и писали о нем, как о чем-то живом и цельном, любили его, как друга. Не население его, не многоязычную толпу, наводнявшую его улицы и площади, а самый город, со всей его странной смесью богатства и нищеты, со всей красотой и упованием жизни, в нем кипевшей.
А теперь он был мертв. И пороки его, и добродетели стерлись с лица земли, и огромный труп раскинулся на холмах, во всей своей безобразной наготе, в ожидании погребения, которое с томительной медлительностью готовила ему Природа.
Все эти дивные здания, дворцы, музеи, картинные галереи, товарные склады, хранившие богатства без числа, многоэтажные отели, Парламент, театры, церкви и соборы - все стало символами, утратившими значение. В былое время они говорили о неутомимой работе человека, о его ненасытном честолюбии, а ныне человек бежал в деревню, в поисках пищи, бросив позади себя утратившие цену признаки богатства, которыми он столько веков дорожил.
Золото и серебро тускнели в несгораемых шкафах, которые никому не приходило в голову взламывать: бумажные деньги плесневели; стены музеев и картинных галереи покрывались сыростью и плесенью, и по всей Великобритании некому было пожалеть об этом. Все оставшиеся в живых мужчины и женщины вернулись к труду отцов своих, снова молясь Церере и Деметре и с согбенной спиной, в поте лица своего добывая свой хлеб.
И каждому надлежало трудиться так, пока снова не создастся излишек, не наполнятся житницы, и сильный не одолеет слабого, требуя от него труда, взамен отнятого орудия труда, - пока цивилизация не расцветет вновь пышным цветом.
СТРАНСТВИЯ ГОСЛИНГОВ
ГОРОД БЕЗМОЛВИЯ Пришел июль с умеренной жарой и перепадающими проливными дождями - идеальная погода для зерновых хлебов, которым надо было созреть, прежде, чем утолить голод страны. Внезапное прекращение ввоза и бегство городского населения в деревню наглядно показало скудость ресурсов Англии по части прокормления страны - жаль только, что не осталось в живых экономистов, которые бы сумели использовать этот ценный факт. Англия обособилась от всего остального мира и стала независимой единицей. И внутри себя с поразительной быстротой распадалась на отдельные части. Отсутствие организации давало себя знать на каждом шагу. Отдельные усилия не достигали цели. Женщины, переходившие от одной фермы к другой, умирали от истощения в пути.
В своем новом доме в Путнее, миссис Гослинг и ее дочери со дня на день ждали, когда у них выйдет запас провизии. Мать была типичная лондонская жительница, выросшая на всем готовом, без выдумки, без инициативы. А дочери, в особенности, Милли, были настолько под влиянием мамаши, что тоже не обнаруживали никакого умения приспособиться к изменившимся условиям жизни.
Правда, у них был еще изрядный запас консервов, которые миссис Гослинг аккуратно сложила все в одной комнате второго этажа и расходовала экономно. Но все же, вопрос: что будет с ними, когда консервы выйдут? тревожил ее душу. И однажды, в десятых числах июля, сосчитав свои запасы, миссис Гослинг решила, что надо что-то предпринять. Чумы они уже почти перестали бояться, но страх, что другие женщины ворвутся к ним и отнимут их жестянки, не выпускал их из дому. В этом доме они заперлись, как в крепости.
- Послушайте, девочки, - сказала миссис Гослинг. - Надо что-нибудь предпринимать.
Бланш задумчиво подняла на нее глаза. Ее ум уже начал работать над великой проблемой их общего будущего. Милли, ленивая и равнодушная, только пожала плечами и ответила: - Все это очень хорошо, но что же мы можем сделать, мама?
- А может, и не везде так плохо как у нас здесь. Денег у нас достаточно. Пойти бы которой-нибудь из нас, или вдвоем, побродить по Лондону, посмотреть, что там творится. А одна может остаться присмотреть за домом. Бояться словно бы и нечего. За последние две недели мы не видали здесь живой души.
В сердце Бланш проснулась надежда. - Кто знает, может быть, в центре Лондона уже опять все по старому, и магазины открыты; и люди работают? Может быть, и ей удастся там найти работу? За эти два тяжких месяца, проведенных взаперти, она так стосковалась по жизни и движению.
- Я пойду! - радостно откликнулась она. - Мы с Милли пойдем, мамочка; мы сильные, и ноги у нас покрепче. А ты запри за нами дверь и никому не открывай. Пойдем, Миль, - а?
- Надо сперва хоть немного привести себя в приличный вид, - сказала Милли, поглядев на себя в зеркало, висевшее на камином.
- Ну, разумеется. Ведь мы же привезли с собой корзину с платьем.
- В крайнем случае, можно будет сходить в Вистерия-Гров и там кой-что захватить. Я уверена, что там все лежит, как мы оставили.
При упоминании о Вистерия-Гров миссис Гослинг тяжело вздохнула. Она не могла привыкнуть к этому жалкому домишку в Путнее, и ей все казалось, что там, в Кильберне, есть и вода, и газ, как всегда были.
- Да, сходили бы вы, девочки, как-нибудь туда. Может, там уже все наладилось.
Меньше, чем через час Бланш и Милли привели себя в приличный вид. Они немного оживились. Гнетущая атмосфера страха перед эпидемией, висевшая над городом, парализуя всякую человеческую деятельность, начинала проясняться. Словно веяние смерти, пронесшееся над столицей, снова скрылось в неведомых глубинах.
- А приятно, все-таки, снова приодеться, - сказала Бланш, выпрямляясь и откидывая назад плечи.
Милли охорашивалась перед зеркалом.
- Да, вы у меня, когда приоденетесь, обе премиленькие, - сказала мать, с гордостью глядя на дочек и думая про себя: - Славные они у меня девочки! Хоть последнее время и пофыркивали. Но, ведь, и то сказать - разве сдержишься, когда кругом такие ужасы? Страшное время мы пережили!
* * * Июльское солнце ярко светило двум молодым девушкам, принарядившимся и шедшим купить себе в мертвом городе какой-нибудь еды.
Воздух был изумительно чист и прозрачен. Каждая мелкая деталь на улице выделялась так отчетливо и веселила взор. Какая-то особенная бодрость чувствовалась во всем теле: кровь быстрей бежала по жилам.
- Как чисто - а? - сказала Бланш.
- Да. Курьезно, Словно на фотографиях иностранных городов.
Под ногами у них были кучи сухой, колючей пыли, с частицами камня, асфальта и стали. По углам ветер намел ее целые бугры, и торчавшие оттуда обрывки бумаги, объявлений и разорванных флагов придавали всей улице неряшливый вид. На открытых местах посредине улицы пыль лежала волнистыми, почти параллельными линиями, словно песок на морском берегу.
Некоторое время, в силу привычки, сестры шли по тротуару.
- Слушай, Миль, тебе не кажется, что это рискованное приключение?
Но у Милли вид был разочарованный. - Здесь, так пустынно, Би.
- У меня еще никогда не было такого чувства. Как будто весь Лондон принадлежит мне одной.
Близ Гаммерсмит-Бродвей они увидали на рельсах вагон трамвая. Тонкие щупальца его еще цеплялись за верхнюю проволоку, словно терпеливо выжидая возобновления животворного тока.
Почти бессознательно девушки ускорили шаги. Может быть; там, дальше жизнь...
- Ой! - вскрикнула вдруг Милли и отскочила назад. - Бланш, не подходи. Какой ужас!
Бланш тоже закрылась рукой, но все же сделала еще несколько шагов и заглянула в окно. В прозрачном ящике из стали и стекла она увидала в углу словно пугало для воробьев, из которого торчало что-то белое, круглое и блестящее.
Словно откликаясь на ее слабый вскрик, из-под скамейки вылезла грязная, лохматая собачонка, жиденьким голоском тявкнула и подошла к двери вагона. Постояла немного, словно извиняясь, повиляла обрубком хвоста, потом опять протестующе тявкнула и сконфуженно забилась снова под скамью, вернувшись к своей незаконной трапезе.
Обе девушки, затыкая носы платками и не глядя в ту сторону почти бегом бросились дальше. За Гаммерсмит-Бродвей появились первые признаки человеческой жизни. Два изможденных женских лица смотрели на них из окна верхнего этажа. Бланш замахала им рукой, но женщины с пугливым изумлением поглядели на этих нарядно одетых девушек, и покачав головами отошли от окна. Без сомнения, в доме у них был спрятан запас провизии, и они боялись, как бы у них не стали просить милостыни.
- Ну, слава Богу! - сказала Бланш. - По крайней мере, мы не одни на свете!
- Чего они испугались? - спросила Милли.
- Должно быть, думали, что мы начнем клянчить у них еды.
- Подлянки!
- Ну. Ведь и мы не очень-то были бы рады гостям, - напомнила Бланш.
- Но, ведь, мы не нуждаемся в их пакостной еде!
В гаммерсмитских лавках не было ничего интересного. Одни были наглухо забиты железными ставнями; в витринах других были товары, никакого соблазна не представлявшие, как, например, железные гвозди и болты; но большая часть была уже разграблена еще в первые дни паники.
Перед рядом мануфактурных магазинов девушки остановились:
- Пожалуй, и не стоит идти в Вистерия-Гров за платьями, - сказала Бланш.
- Но как же войти? - смутилась Милли.
- О, войти не так уж трудно.
- Но, ведь, это будет кража.
- Мертвого нельзя обокрасть. Притом же, если мы не возьмем, все равно, пропадет.
- Да, пожалуй, - согласилась Милли. - Но, ведь, тогда уж лучше взять в Вест-Энде. Идем скорей.
Они опять ускорили шаги.
На кенсингтонской Хай-стрит они встретили женщину в роскошном шелковом платье, всю увешанную драгоценностями. Она шла медленной, кичливой поступью, и все время жестикулировала и говорила на ходу. От времени до времени она останавливалась, с большим достоинством выпрямлялась, поправляла ожерелья на груди и как-то особенно разводила руками.
- Сумасшедшая, - шепнула Бланш, и обе девушки поспешили спрятаться в большой квадратной пещере, полной всяких гниющих отбросов, которая была когда-то лавкой зеленщика.
Женщина прошла мимо, по-видимому, не заметив их, и остановилась как раз напротив входной двери. 'Царица всей земли!' донеслось до них. - 'Царица и Императрица!'. Сумасшедшая подняла руку и дотронулась до какого-то странного сооружения на своей голове из диадем и брошек, сверкавших ярче солнечных лучей. Одна плохо застегнутая брошка свалилась, и женщина оттолкнула ее ногой. - 'Вы понимаете? - повторила она высоким, вздрагивающим голосом: - вы понимаете? Царица и Императрица! Царица всей Земли!'
И еще долго до них доносился ее высокий, скрипучий голос.
* * * Чем ближе к центру Лондона, тем больше было на улицах признаков замершей жизни. Возле памятника Альберта лежал опрокинутый автобус врезавшийся в ограду парка; а подальше еще два таких же: один на повороте, другой - посредине улицы, заграждая путь. У обоих колеса были наполовину засыпаны пылью, и из пыли уже торчали стебельки травы. Попадались и другие экипажи; кэбы, фургоны, телеги, очевидно, брошенные возчиками, почувствовавшими первые приступы мучительной боли в затылке. Человеческих скелетов встречалось мало: промежуток между первыми приступами болезни и окончательным параличом был достаточно велик, чтобы человек мог укрыться в дом, повинуясь древнему инстинкту, не изглаженному цивилизацией и требовавшему, чтоб он умирал не под открытым небом. И почти везде Природа сама позаботилась о том, чтобы прикрыть или скрасить зрелище смерти и распада. Но в двух местах появление девушек спугнуло целые тучи синих мух, разлетевшихся в разные стороны с таким сердитым жужжаньем, что сестры взвизгнули и бросились бежать; а мухи, разумеется, вернулись к своей оставленной добыче. Даже из домов теперь почти уже не пахло тлением.
За Найтсбриджем Милли и Бланш наткнулись на магазин, на время всецело приковавший их внимание. На окнах все почти скатные тяжелые ставни были опущены и прикреплены болтами, но на одном ставня была спущена только до половины, а внизу зеркальное стекло было открыто. Очевидно, и здесь одна из множества трагедий помешала докончить начатое. Человек с воображением задумался бы над тайной этой полуспущенной ставни; сестры Гослинг остановились, залюбовавшись чудесами, находившимися за окном, на время позабыв обо всем прочем.
За витриной был ряд манекенов, одетых в роскошные платья, какие сестрам и во сне не снилось носить. Блеск атласа, бархата и шелка уже успел потускнеть под тонким налетом белой пыли, но для Бланш и Милли эти роскошные наряды были чудом красоты.
Вначале они говорили шепотом, обсуждая и критикуя, невольно подавляемые окружающим безмолвием, но потом увлеклись и забыли всякий страх. Потом смущенно посмотрели друг на друга.
- Посмотрим, заперта ли дверь? - ведь тут худого нет, - сказала Бланш.
Милли оглянулась через плечо. На улицах ничего живого. Даже воробьи куда-то скрылись. Ничего не ответив, она двинулась к входной двери.
Дверь оказалась не запертой, и сестры, крадучись, вошли.
Они переходили из комнаты в комнату, разглядывая платья и щупая добротность материй. Но в нижнем этаже почти все комнаты были темные, от закрытых ставен, а выключатели только щелкали, не давая света. И девушки рискнули подняться во второй этаж, где было совсем светло, и даже почувствовали себя в безопасности так высоко над улицей.,
Здесь они осмелели. Теперь они уже, снимали модели с манекенов, стряхивали пыль, прикладывали пышные наряды к своим простеньким платьям, сшитым дома, и любовались собой и сестрой в несчетных, до полу огромных зеркалах.
- Нет, я таки примерю, - не выдержала Бланш. - О! Би! - протестующе воскликнула более робкая Милли.
- Да почему же нет? Кому от этого ущерб?
- Все-таки, как-то неловко.
- А, по-моему, вздор! - И Бланш скрылась в соседней комнате, чтобы сбросить, там свое платье и надеть другое. Сестры спали в одной комнате и не особенно стеснялись, друг друга, но Бланш не в состоянии была раздеться перед сестрой в этой огромной, светлой комнате с открытыми настежь окнами, в которые глядели с другой стороны улицы высокие, внушительные, хотя и мертвые дома.
Из уборной она вышла преображенная.
- Застегни мне платье, Милли.
Бланш удачно выбрала себе наряд: тонкое сукно костюма для гулянья превосходно облегало ее стройное молодое тело. Когда она сняла шляпу и поправила волосы, только обувь и загрубелые от работы руки нарушали цельность впечатления. В этом наряде с хорошими перчатками и обувью она смело могла бы пройтись по Бонд-Стрит в прежнем Лондоне, и немногие из женщин, не говоря уже о мужчинах, не догадались бы, что она - дитя предместья.
Она позировала перед зеркалом, отходила от него и снова подходила, невольно подражая манерам благоговейно чтимых ею аристократок, которых она изучала издали.
Через несколько минут к ней присоединилась Милли, тоже нарядившаяся в павлиньи перья и просившая, чтоб ее 'застегнули'.
Девушки все больше увлекались. Костюмы для гулянья сменились бальными платьями. Они забыли всякий страх и бегали по комнатам, разыскивая длинные перчатки, чтобы скрыть следы домашней работы, обезобразившей их руки. Они прохаживались одна перед другой и церемонно приседали. Восторг их дошел до предела, когда они отыскали придворный наряд с огромным шлейфом, весь вышитый золотом и заботливо завернутый весь в несколько слоев шелковистой бумаги. Наверное, это платье предназначалось для какой-нибудь герцогини. Они даже заспорили из-за него: кому первой примерить. Бланш восторжествовала, схватила платье и со словами: 'А ты после меня!' убежала в уборную.
Милли последовала за ней в шикарном платье из индийского шелка, но с недовольным лицом: она не склонна была разыгрывать служанку знатной дамы и непочтительно дёргала несчастные застежки.
- Здорово! - воскликнула Бланш, подойдя, на конец, к огромному трюмо в большой зале. Она не без труда уложила, как следует, длинный шлейф, выпрямилась и надменно вскинула голову.
- Жаль, бриллиантов на мне нет, - задумчиво выговорила она.
- А платье морщит в боках, - съязвила Милли.
- Ты должна говорить мне 'Ваше величество'.
- Ах, скажите, 'пожалуйста! какая королева!
- А что ж...
- Царица всей земли!
Бланш неожиданно изменилась в лице. - Может быть, и она начала с этого... - В ее голосе прозвучали нотки страха, немедленно же отразившегося в глазах Милли.
- Уйдем лучше отсюда, Би! - взмолилась она, срывая с себя дорогое шелковое платье.
- Брильянтов бы еще на шею, - упорствовала Бланш.
- О, Би! Зачем ты это? Нехорошо. Я говорила, что не надо. Это ты настояла.
На минуту сестры смолкли; потом одновременно вскрикнули: 'Господи! что это?' и закрылись руками.
В раскрытое окно влетела ласточка, описала быстрый круг под потолком и снова улетела.
- Это всего только птичка какая-то, - успокоительно сказала Милли, но в голосе ее уже дрожали истерические нотки. - Ради Бога, уйдем отсюда, Бланш!
Переодевшись в собственные платья, сестры почувствовали, что они проголодались.
- Однако! Сколько времени мы здесь потратили даром! - удивлялась Бланш. Она не подумала о том, как много женщин тратят на то же. Занятие лучшую часть своей жизни.
- А ведь мы вышли поискать себе еды.
- Идем скорей, - сказала Милли: - Мне чего-то жутко здесь.
* * * Усталые и голодные, сестры направились к Пиккадилли, а оттуда в Стрэнд. Всюду было то же: брошенные экипажи; изредка человеческие скелеты; зеленая травка, пробивающаяся сквозь камень, и всюду тишина и безмолвие. Но ничего съестного им не попадалось, хотя в подвалах и погребах домов, мимо которых они шли, может быть, и нашлось бы что-нибудь. Очевидно, все съестные припасы, лежавшие на виду; были и в Вест-Энде давно уже разграблены. Сестры опоздали. На Трафальгар-Сквере Милли села на скамью и расплакалась. У нее мучительно ныли ноги. Бланш, не пытаясь утешить ее, села рядом, с широко раскрытыми глазами. Ее ум начинал работать. Она думала о том, что она будет делать дальше, и начинала: понимать, что в Лондоне им не прожить. Город совершенно пуст. Многие, конечно, умерли, но многие бежали в деревню. Очевидно, и им следует сделать то же.
Милли продолжала плакать, конвульсивно вздрагивая и всхлипывая.
- Да будет же, Милли! Пойдем лучше домой.
Милли вытерла глаза. - Я умираю с голоду! - пролепетала она.
- Я тоже. Потому я и говорю, что лучше нам пойти домой. Здесь нечего есть.
- Разве все умерли? .
- Не умерли, так уехали. И нам пора за ними. Милли оправилась, высморкалась и поправила шляпу, съехавшую на затылок. - Как это все ужасно, Би! не правда ли?
Бланш прикусила губы. - Ты чего охорашиваешься? Все равно, никто тебя не увидит.
- Ну, зачем ты это говоришь? И без того тошно. - Милли уже опять готова была расплакаться.
- Ну, ладно. Будет. Идем. - Бланш вскочила на ноги.
- Я не знаю, смогу ли я идти; у меня так ноги болят...
- Ну, что ж, хочешь, подожди автобуса - только долго ждать придется.
В нескольких шагах от них стояло три пустых таксомотора, но ни одной из девушек и в голову не пришло попробовать пустить их в ход. Да, если бы и пришло, они поспешили бы отогнать эту мысль, как нелепую.
- Пойдем низом, через Викторию, - предложила Бланш. - Это, пожалуй, будет ближе.
На площади Парламента они спугнули целую стаю грачей, которые за последние месяцы частью изменили свои навыки и, пользуясь обилием мясной пищи, стали питаться падалью.
- Вороны, - сказала Бланш. - Какая гадость!
- Хоть бы воды достать напиться! - жаловалась Милли.
- Ну, что ж, недалеко река. - И они направились к Вестминстерскому мосту.
В одном из огромных домов на набережной дверь была открыта.
- Слушай, Миль, ведь мы заходили только в магазин. Давай попробуем заглянуть в какой-нибудь дом. Может, там и найдется что-нибудь поесть.
- Я боюсь.
- Чего? В худшем случае, наткнемся на скелет - так ведь можно и уйти.
Милли вздрогнула. - Иди ты.
- Ну, нет. Одна я не пойду.
- Вот видишь.
- Так ведь вдвоем же не так страшно.
- Я ненавижу это.
- И я тоже. Но ведь есть-то надо. Я умираю с голоду. Идем.
Дом был богатый и роскошно меблированный, один из модных клубов. В швейцарской на полу валялся номер 'Evening News' от 10 мая - должно быть, один из последних, вышедших в Лондоне с двумя чистыми страницами и единственным объявлением - о новом верном средстве против чумы. Остальные страницы были полны известий об опустошениях, вызванных чумой, но тон статей, все же, был успокоительный. Между строк читалось отчаянное упорство людей, наперекор всему не желавших отказаться от надежды.
Несколько минут девушки потратили на чтение газеты.
- Вот видишь! - торжествующе говорила Бланш.
В комнатах, как и следовало ожидать, никакой еды не оказалось. В кухне они нашли полный разгром: битую посуду, пустые бутылки, пустые жестянки из-под консервов, опрокинутый стол; всюду следы борьбы, но нигде никаких следов пищи. Если что и оставалось, оно было приедено крысами.
Но настойчивые сестры спустились в нижний этаж и были, наконец, вознаграждены. В нижней кухне на столе стояла целая батарея невскрытых консервов, и в одной жестянке торчала машинка для откупоривания. Очевидно, и здесь разыгралась одна из обычных трагедий...
Девушки поели, запили пивом, которого также оказался большой запас, и, подкрепившись, наполнили консервами целых две корзины. Но пива взяли только одну бутылку для матери, чтобы не тяжело было нести. Ведь им было еще далеко идти, и находке своей они не очень обрадовались: консервы им и так до смерти надоели.
Разыскивая корзины, они нашли единственную картофелину, оставленную крысами. Картофелина дала тонкий, длинный росток, длиной уже в несколько футов. Бледно-зеленый, почти бесцветный, он пролез под шкафом и через всю комнату тянулся к свету в окне.
- Странно! Как они быстро растут! - удивлялась Милли.
- Тоже тянется на простор - как и мы, - улыбнулась Бланш.
Обе девушки обрадовались, что на улице еще светило солнце. Так жутко было в этих покинутых, холодных домах, где трагически оборвалась и замерла жизнь и куда природа еще не нашла доступа. Жалкий побег картофеля, тянувшийся к свету, не найдет здесь, где пустить корней...
* * * На обратном пути у сестер Гослинг было еще одно приключение. Проходя мимо здания Парламента, они вдруг решили зайти осмотреть его. Предложила Бланш. Милли, после слабого протеста, согласилась.
Препятствовать им было некому. Они обошли все залы, посидели в кресле Спикера, проникли и в святилище Верхней Палаты. - Увы! кому теперь были нужны все правила и уставы, весь сложный механизм создания новых законов? Воздух уже не потрясали жаркие споры, лукавые и язвительные реплики тех, для кого эти залы были ареной борьбы честолюбий. Чума все изменила. В три месяца исчезли все прежние цели, к которым могло стремиться человеческое честолюбие, исчезло самое представление об успехе и богатстве. Деньги, драгоценности, самоцветные каменья, все прежние ценности вдруг утратили цену и смысл, как и символ власти, лежавший в пыли на председательском столе в палате законодателей. Что за беда, если какая-нибудь сумасшедшая женщина ограбит все лавки ювелиров в Сити? Кто мог теперь запретить воровство или покарать за убийство? Уцелел один лишь закон и единая ценность - закон самосохранения, ценность - пища. И две полуобразованных девушки, случайно- попавшие сюда, могли сидеть на председательском месте и сами вырабатывать для себя законы.
- Ах, Би, пойдем! Мне так хочется поскорее домой, - жалобно говорила Милли.
Когда они переходили через площадь, Милли взглянула на башню 'Большого Бена'. Четверть десятого. Наверное, часы стоят.
ВЫСЕЛЕНИЕ
Миссис Гослинг не сразу осмыслила значение того, что дочери рассказали ей о. состоянии Лондона. Последние два месяца она каждый день убеждала себя, что во всем городе жизнь снова вошла в прежнюю колею и только Путней превратился в пустыню. Она с самого начала не одобряла переселения в Путней; там скучно и сыро и совсем нет знакомых.
Правда, ее бедный покойный Джордж родился в Путнее, но, ведь, этому уже больше пятидесяти лет; тогда в Путнее, наверное, жилось иначе; да ведь и он по шестнадцатому году перебрался в более здоровую северную часть города. Миссис Гослинг готова была во всех своих несчастьях винить Путней. Еще бы! жить возле самой реки - как тут не схватить заразы. За последние дни она окончательно убедила себя, что все опять пойдет хорошо, как только они вернуться в Кильберн.
- Да как же это так? Вы говорите, что за весь день вы ни души не встретили? Да что ж это такое? - недоуменно повторяла она.
- Кроме тех трех женщин, о которых мы тебе говорили, ни души.
- Ну да; это понятно; люди все еще сидят, запершись, по домам, как и мы: чумы боятся - ну, и
провизию стерегут, у кого запасена.
- Да нет, же, мама, не сидят.
- А вы почем знаете? Разве вы заходили в дома?
- В один-два заходили, - уклончиво ответила Бланш. - Да и заходить-то не к чему. И так видать.
- И ни один магазин не открыт! Даже на Странде? Ты наверное знаешь? - Миссис Гослинг возлагала последнюю свою надежду на Странд. Если и Странд обманет ее, все погибло.
- Ах, мамаша! Как же вы не понимаете! Ведь я же вам говорю, что Лондон весь словно вымер. На улицах ни души. Ни извозчиков, ни трамваев, ни автобусов, и трава растет посредине улицы. А магазины все - съестные - разграблены и... Ведь правда же, Милли?
- Ужас, что такое! - поддержала ее сестра.
Но миссис Гослинг все еще не могла взять в толк.
- Как же так? Я не могу понять... А в главный Почтамт, вы заходили? Уж он-то, наверное, открыт.
- Да, солгала Бланш. - И могли бы взять все деньги из касс, если б только захотели. Только деньги теперь ни к чему.
Миссис Гослинг была шокирована. - Надеюсь, мои девочки никогда не дойдут до этого. - Ее девочки отлично знали свою мать и потому умолчали о своем набеге на модную мастерскую.
- Никто бы не узнал, - сказала Милли.
- Бог все видит, - строго и наставительно сказала мать. И, странное дело, две девушки несколько смутились, хотя они думали не столько о заповедях Моисея, сколько о том, как рассердился бы викарий Церкви св. Иоанна, если бы он узнал...
- Ну, однако, надо что-нибудь предпринимать, - помолчав, сказала Бланш, - т. е. я хочу сказать: надо нам уходить отсюда.
- Мы могли бы поехать к вашему дяде, в Ливерпуль.
- Туда далеко. Не дойдешь.
- Ну что ж, на третий класс у нас денег хватит. Мы, правда, давно уже не переписывались с вашим дядей, но у меня осталось такое впечатление, что он живет недурно; хотя в такое время я, все-таки, не знаю, следует ли предупреждать его о том, что мы приедем.
- О, Господи! - вздохнула Бланш. - Мамаша, да поймите вы: нет теперь ни поездов, ни почты, ни телеграфов. И ехать можно только на лошадях, а у кого их нет, тому остается идти пешком.
Милли захныкала: - Это ужасно!
- Нет, я, все-таки, не понимаю, - развела руками миссис Гослинг.
Такие разговоры велись целую неделю. Миссис Гослинг обижалась, плакала, не хотела верить, что почта и телеграф не действуют, обижалась на дочерей, что они не хотят признавать ее родительского авторитета. Но запасы их постепенно истощались, и, наконец, после пробной прогулки по Лондону, с которой она вернулась домой вся в слезах, миссис Гослинг согласилась перебраться в прежний дом, в Вистерия-Гров. Если и в Кильберне все в таком же упадке, как в Гаммерсмите, тогда, ну, тогда пусть дочери ведут ее в деревню. Может быть, какая-нибудь фермерша сжалится над ними и временно приютит их у себя. Все-таки ведь у них есть деньги около ста фунтов золотом.
Девушки нашли на соседнем дворе двухколесную тележку с длинной рукояткой. В ней, по-видимому, возили цемент, но, когда ее вымыли и выскребли, получился довольно приличный способ передвижения для всего 'необходимого', что они намеревались взять с собой. В начале они не рассчитали своих сил и навалили на тележку слишком много, но потом часть багажа вынуждены были выбросить.
Двинулись они в путь, по их расчету, в понедельник, час два спустя после завтрака. Бланш, наиболее предприимчивая, шла вперед, везя тележку за дышло и выбирая направление; миссис Гослинг и Милли подталкивали тележку сзади.
Возможно, что они были последние женщины, покинувшие Лондон.
На Аддисон-род, на подъезде одного дома они увидели Царицу Земли - мертвой, но ни одной из девушек не пришло в голову попользоваться ее драгоценностями.
* * * С первой же минуты миссис Гослинг стала бременем для своих дочерей. Она всю жизнь прожила взаперти. Даже в лучшие дни, в Вистерия Гров, она никогда не выходила из дому, больше, как на два часа, а случалось, и целыми неделями не показывала носа на улицу, гордясь тем, что ей уже не надо ходить на рынок, а разносчики и лавочники сами являются к ней на дом за заказами. Естественно, что горизонт ее был очень ограничен и все ее внимание сосредоточено на обязанностях хозяйки дома. Прислуги она не держала; поденщица, приходившая на несколько часов три раза в неделю, делала черную работу, которой не смела исполнять сама хозяйка, из стыда перед соседями - неловко же, имея мужем старшего бухгалтера, самой, например, мыть крыльцо или мощеную плитами дорожку до калитки.
Постепенно из старухи Гослинг выработалось существо, специально приспособленное к той роли и тому месту, которое она занимала в старой схеме цивилизации. Никто, кроме ее семьи, никаких требований к ней не предъявлял, а этим требованиям она удовлетворяла вполне. Даже когда пришла чума, ей не было необходимости особенно менять свой образ жизни. Правда, в доме не хватало привычной пищи, муки, масла, сахару, сала, молока, мыла и разных мелочей комфорта, которым в двадцатом веке пользуются и люди небогатые, но с этим еще можно было помириться. А вот научиться думать и рассуждать по-новому - этого она не могла.
Хуже всего для нее было то, что ее вырвали из привычной обстановки, сорвали с насиженного места, заставляли ходить целыми днями под открытым небом. А, главное, требовали от нее сообразительности, инициативы, напряжения ума и фантазии в разрешении задачи, совершенно для нее недоступной. В ее цивилизованной натуре не осталось и тени инстинктов дикаря, умеющего вырвать пищу у Природы.
Вид Кильберна был для нее большим ударом. До последней минуты она надеялась вопреки надежде найти там хоть какое-нибудь подобие жизни. Она не могла себе представить, как же это мясная Айжена и зеленная Гоббса не открыты, и зрелище брошенных и разграбленных лавок с разбитыми стеклами потрясло ее до слез. Она так расклеилась, что девушки, сами усталые донельзя, согласились переночевать в Вистерия-Гров.
Немало слез пролила миссис Гослинг, бродя по хорошо знакомым комнатам и ужасаясь, сколько пыли насело на полу и на стульях. И тут впервые она восчувствовала утрату мужа. Когда он ушел из Путней и не вернулся, она почти не огорчилась - там она видела его только в новой роли домашнего тирана. Но здесь, среди привычных ассоциаций, она не могла не вспомнить, что Гослинг был почтенный человек, покладистый, трудолюбивый, удачливый, никогда прежде не огорчавший ее, не пьяница, не бабий прихвостень, всеми уважаемый в околотке и в приходе. С ее точки зрения он был идеальным мужем. Правда, после рождения Бланш, они перестали притворяться, будто влюблены друг в друга, но, ведь, это было только естественно.
Миссис Гослинг сидела на двуспальной супружеской кровати, которую она так долго делила с мужем, и надеялась, что он счастлив. Он был счастлив, но, если б она видела, как - вряд ли бы это особенно утешило ее. Ей смутно рисовался рай таким, каким его воображают себе христиане, и в нем Джо 
| |
| Просмотров: 466 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры