Стивенсон Роберт Льюис - Похищенный

, - прибавил он, - вы знаете весь ход дела и можете судить, насколько я достоин доверия.

   На самом деле рассказ его был более педантичен, чем он звучит в моей передаче, и уснащен большим количеством латинских цитат. Но его юмор и сочувствие ко мне, сквозившие в его взгляде и во всех его манерах, почти рассеяли мое недоверие. К тому же по его обхождению со мной я понял, что он уже больше не сомневается в том, кто я такой. Итак, первое: моя личность была установлена.

   - Сэр, - сказал я, - рассказывая вам свои приключения, я должен предать в ваши руки жизнь своего друга и поэтому рассчитываю на вашу скромность. Дайте мне слово, что жизнь его будет для вас священна. Что же касается моей безопасности, то лучшей гарантией мне служит выражение вашего лица.

   После этого я рассказал ему свои похождения с самого начала, а он слушал, сдвинув очки на лоб и закрыв глаза, так что я иногда боялся, не спит ли он. Но нет, я потом убедился, что он слышал каждое слово. Вообще тонкость его слуха и редкая память часто удивляли меня. Он запоминал даже странные, незнакомые гэльские имена и повторил мне их спустя много лет, хотя слышал их один-единственный раз в своей жизни. Когда я назвал Алана Брека, произошла смешная сцена. Имя Алана, разумеется, гремело по всей Шотландии, так же как известие об аппинском убийстве и о награде, предложенной за голову убийцы. Не успело это имя сорваться с моего языка, как стряпчий шевельнулся и открыл глаза.

   - На вашем месте я не стал бы называть ненужных имен, мистер Бальфур, - сказал он, - в особенности имен гайлэндеров, многие из которых виновны перед законом.

   - Весьма возможно, что это было бы лучше, - возразил я, - но, раз оно уж вырвалось у меня, остается только пожалеть и продолжать дальше.

   - Вовсе нет, - отвечал мистер Ранкэйлор. - Вы, вероятно, заметили, что я туговат на ухо и потому не совсем разобрал это имя. Если позволите, мы будем называть вашего друга Томсоном, - тогда не будет недоразумений. А впредь я бы на вашем месте поступил так со всеми гайлэндерами, о которых вам придется упоминать, живы они или мертвы.

   Тут я понял, что он прекрасно слышал имя и догадался, что я могу дойти в своем рассказе до убийства. Если ему нравилось притворяться, меня это не касалось. Я улыбнулся и согласился, заметив, впрочем, что это совсем не гайлэндское имя. Во всем остальном рассказе Алан назывался мистером Томсоном, - это меня тем более смешило, что хитрость была в его же духе.

   Далее Джемс Стюарт был представлен под именем родственника Томсона. Колин Кемпбелл получил имя мистера Глэна, а когда речь зашла о Клюни, я назвал его мистером Джемсоном, гайлэндским предводителем. Это был самый откровенный фарс, и я удивлялся, почему у стряпчего была охота разыгрывать. Впрочем, это было в духе времени, когда в государстве существовали две партии и люди, стоявшие вне этих партий, всячески старались не задевать ни ту, ни другую.

   - Ого, - сказал стряпчий, когда я кончил, - да это целая эпическая поэма, целая "Одиссея". Вам следует передать ее на латинском языке, когда знания ваши будут пополнены, или, если вы предпочтете, на английском, хотя я лично выбрал бы латинский, как более выразительный язык. Вы много путешествовали. Какой только приход в Шотландии не видел вас? Кроме того, вы выказали странную способность вечно попадать в ложное положение и в то же время, в общем, вести себя достойным образом. Мистер Томсон мне представляется джентльменом, обладающим некоторыми прекрасными качествами, хотя он, пожалуй, находит слишком большое удовольствие в кровопролитии. Однако, несмотря на его достоинства, мне было бы приятнее, если б он просолился в Северном море, так как такой человек, мистер Бальфур, может причинить большие затруднения. Но вы, разумеется, поступите справедливо, оставаясь верным ему: он в свое время был верен вам. It comes - можно сказать - он был вам верным товарищем, не менее paribus curis vestigia figit, потому что иначе вы должны были бы оба болтаться на виселице. Ну, к счастью, эти дни миновали, и я думаю, рассуждая по-человечески, что близится конец ваших бедствий.

   Рассуждая так о моих приключениях, он глядел на меня глазами, светившимися юмором и добротой, и я едва мог скрыть свое удовольствие. Я так долго скитался среди людей вне закона и спал в горах под открытым небом, что мне казалось большим достижением снова сидеть в чистом доме под крышей и дружески беседовать с прилично одетым господином. Раздумывая таким образом, я нечаянно взглянул на мои лохмотья, и мне опять стало стыдно. Стряпчий заметил это и понял меня. Он встал, крикнул наверх, чтобы поставили еще один прибор, так как мистер Бальфур останется обедать, и повел меня в спальню на верхнем этаже. Здесь он предложил мне воды, мыло и гребенку, дал мне одежду, принадлежащую его сыну, и с соответствующими наставлениями оставил меня за туалетом.

  

   Я как мог привел себя в порядок и, заглянув в зеркало, с радостью увидел, что нищего уже нет, а Давид Бальфур снова воскрес. Но все-таки я как-то стыдился этой перемены и более всего - чужого платья. Когда я был готов, мистер Ранкэйлор встретил меня на лестнице, поздравил и опять повел в кабинет.

   - Садитесь, мистер Давид, - сказал он. - И теперь, когда вы стали более похожи на самого себя, я посмотрю, не могу ли я сообщить вам что-нибудь новое. Вас, вероятно, удивляли отношения, сложившиеся между вашим отцом и дядей. Это действительно странная история, которую я с трудом могу объяснить вам. Потому что, - прибавил он с явным смущением, - всему делу причиной была любовь.

   - По правде говоря, - заметил я, - понятие о таком чувстве плохо вяжется у меня с представлением о дяде.

   - Но ваш дядя, мистер Давид, был когда-то молод, - возразил стряпчий, - и, что, вероятно, еще больше удивит вас, он был красив и изящен. Люди выглядывали из дверей, чтобы посмотреть на него, когда он проезжал мимо них на своем горячем коне. Я сам наблюдал это, и, признаюсь откровенно, не без зависти, потому что я был от роду некрасивым малым, а в те времена это было важно.

   - Мне кажется, что это какой-то сон, - заметил я.

   - Да, да, - ответил стряпчий, - так всегда бывает между молодым и старом поколением. Но это не все: ваш дядя был умен и многое обещал в будущем. В тысяча семьсот пятнадцатом году он вздумал отправиться на помощь мятежникам, но ваш отец последовал за ним, нашел его в канаве и привез обратно на потеху всего графства. И вот оба юноши влюбились в одну леди. Мистер Эбенезер, которым все восторгались, которого любили и баловали, был совершенно уверен в своей победе, а когда увидел, что ошибся, то совсем потерял рассудок. Вся округа знала об этом: он то лежал больной дома среди рыдавших родных, склонившихся над его постелью, то ездил с одного постоялого двора на другой, рассказывая о своем несчастии Тому, Дику и Гарри. Ваш отец, мистер Давид, был добрый джентльмен, но очень, очень слабохарактерный. Он потакал глупости своего брата и, наконец, с вашего позволения, решил отказаться от леди. Но она была не глупа - вы, верно, от нее унаследовали здравый смысл - и не согласилась выйти за другого. Оба на коленях ползали перед ней, и наконец она обоим указала на дверь. Это произошло в августе... Боже мой, я в тот год вернулся из колледжа! Сцена, должно быть, была чрезвычайно смешная.

   Я сам подумал, что это была глупая история, но не мог забыть, что в ней участвовал мой отец.

   - Вероятно, сэр, в этой истории была и трагическая сторона, - сказал я.

   - Нет, сэр, ее вовсе не было, - отвечал нотариус. - В трагедии предполагается какая-нибудь веская причина для спора, какое-нибудь dignus vindice nodus, а в этой пьесе завязкой служила блажь молодого избалованного болвана, которого следовало покрепче связать и выпороть ремнем. Но не так думал ваш отец. И дело кончилось тем, что после бесконечных уступок с его стороны и самых разнообразных сентиментальных и эгоистических выходок вашего дяди они заключили нечто вроде сделки, от последствий которой вам пришлось недавно пострадать. Один из братьев взял леди, а другой - поместье. Это донкихотство вашего отца, несправедливое само по себе, повлекло за собой длинный ряд несправедливостей. Ваш отец и мать жили и умерли бедными, вас воспитали в бедности, и в то же время какие тяжелые годы переживали арендаторы Шооса! И что пережил сам мистер Эбенезер, мог бы я прибавить, если бы это меня интересовало!

   - Во всем этом самое странное то, - сказал я, - что характер человека мог так измениться.

   - Верно, - сказал мистер Ранкэйлор. - Но мне это кажется довольно естественным. Не мог же он не понять, что сыграл в этом деле некрасивую роль. Люди, знавшие эту историю, отвернулись от него.

   - Хорошо, сэр, - сказал я, - но какое же мое положение во всем этом?

   - Поместье несомненно принадлежит вам, - отвечал стряпчий. - Что бы ни подписал ваш отец, оно по закону должно перейти к вам. Но ваш дядя будет защищаться до последней возможности. Процесс всегда дорого стоит, а семейный процесс еще и позорен. Мой совет - не требовать слишком многого от вашего дяди, пожалуй, даже оставить его в Шоосе, а удовольствоваться пока хорошей ежегодной рентой.

   Я сказал ему, что согласен на уступки и что мне, разумеется, было бы неприятно выставлять семейные дела на суд публики. В то же время в мыслях моих уже начал в общих чертах составляться план, который мы впоследствии привели в исполнение.

   - Так что самое главное, - спросил я, - это уличить моего дядю в том, что он виноват в похищении меня?

   - Разумеется, - отвечал мистер Ранкэйлор. - Но, по возможности, помимо суда. Поймите, мистер Давид, мы, без сомнения, могли бы найти несколько матросов с "Конвента", которые подтвердили бы ваше похищение, но если они будут вызваны свидетелями, мы не сможем остановить их показаний, и наверное они упомянут имя мистера Томсоиа. А это, как я заключаю из ваших слов, нежелательно.

   - Вот, сэр, как я думаю поступить, - сказал я и открыл ему свой план.

   - Но из этого следует, что мне придется встретиться с этим Томсоном? - спросил он, когда я кончил.

   - Да, сэр, я так думаю, - сказал я.

   - Вот так штука! - воскликнул он, потирая лоб. - Вот тебе и раз! Нет, мистер Давид, мне кажется, что план ваш неприемлем. Я ничего не имею против вашего друга мистера Томсона, я ничего не знаю о нем дурного: если бы я знал - обратите на это внимание, мистер Давид! - моей обязанностью было бы задержать его. Но рассудите сами: благоразумно ли нам встречаться? Он, может быть, виновен в каком-нибудь преступлении. Он, возможно, не все вам рассказал о себе. Его, может быть, и зовут не Томсон, а иначе! - воскликнул поверенный, подмигивая. - Ведь эти молодцы подбирают себе имена по дороге, как ягоды боярышника.

   - Я предоставляю вам решать самому, сэр, - сказал я.

   Однако было ясно, что мой план произвел на него впечатление, так как он продолжал размышлять, пока нас не позвали обедать в обществе миссис Ранкэйлор. И не успела она оставить нас одних за бутылкой вина, как стряпчий вернулся к моему предложению. Когда и где я должен встретиться с моим другом мистером Томсоном? Уверен ли я в его скромности? Предположим, что мы поймаем врасплох старую лисицу, - соглашусь ли я на те или другие условия? Подобные вопросы он задавал мне через большие промежутки времени, задумчиво потягивая вино. Когда мои ответы, очевидно, удовлетворили его, он еще больше задумался, позабыв даже о кларете. Затем он достал лист бумаги и карандаш и стал что-то писать, взвешивая каждое слово. Наконец он позвонил, и в комнату вошел клер.

   - Торрэнс, - сказал он, - это должно быть переписано набело до вечера. А когда все будет сделано, то будьте так любезны приготовиться пойти с этим джентльменом и со мной, так как вы, вероятно, понадобитесь нам в качестве свидетеля.

   - Сэр, - воскликнул я, как только клерк ушел, - так вы решились?

   - Вы сами видите, - сказал он, наливая вино в стакан. - Но не будем больше говорить о делах. Вид Торрэнса напомнил мне о смешном случае, который произошел несколько лет назад. У меня было назначено с ним свидание у Эдинбургского перекрестка. Каждый пошел по своим делам, а когда пробило четыре часа, Торрэис, выпив лишнее, не узнал своего начальника, а я, забыв очки дома, видел без них так плохо, что, даю вам слово, не был в состоянии узнать своего клерка. - Тут Ранкэйлор от души рассмеялся.

   Я сказал, что это действительно странный случай, и из вежливости улыбнулся. Но меня весь день удивляло, почему он беспрестанно возвращается к этой истории, рассказывая ее все с новыми подробностями и заливаясь смехом, так что я наконец пришел в замешательство от такого поведения моего нового друга.

   Приблизительно в назначенное мною Алану время я под руку с мистером Ранкэйлором вышел из дома, а за нами следовал Торрэнс с документами в кармане и закрытой корзинкой в руках. Пока мы шли по городу, стряпчему приходилось раскланиваться направо и налево и постоянно останавливаться с людьми, просившими у него совета по общественным и частным вопросам. При этом я мог заметить, что он пользовался большим уважением в городе. Мы пошли вдоль гавани по направлению к гостинице "В боярышнике" и к молу у парома, бывшими свидетелями моего несчастья. Я не мог без волнения глядеть на эти места, вспоминая, что многих из бывших тогда со мною людей уже не было в живых.

   Я думал об этом, как вдруг мистер Ранкэйлор вскрикнул, ударив рукой по карману, и засмеялся.

   - Ну, - воскликнул он, - не забавно ли это! После всего, что я говорил, я все-таки забыл очки!

   Тут я, разумеется, понял, к чему клонился его рассказ, и сообразил, что он нарочно оставил очки дома, чтобы, приняв помощь Алана, в то же время не видеть его и не попасть таким образом в неловкое положение. Действительно, это было хорошо придумано: если бы теперь дело и приняло дурной оборот, то как мог мистер Ранкэйлор удостоверить личность моего друга и дать показания против него? А все-таки он что-то слишком долго не замечал, что забыл дома очки. Все время, пока мы шли по городу, он раскланивался и разговаривал с таким большим количеством людей, что мог возбудить сомнение, так ли слабы его глаза.

   Как только мы миновали гостиницу - я на пороге увидел хозяина с трубкой в зубах и удивился, что он не состарился, - мистер Ранкэйлор изменил порядок шествия и пошел сзади с Торрэнсом, а меня послал вперед разведчиком. Я взошел на холм, насвистывая время от времени свой гэльский мотив. Наконец я с радостью услышал ответный свист, и Алан поднялся из-за куста. Он немного упал духом, проведя весь день в одиночестве, скрываясь и плохо закусив в пивной около Дундаса. Но при взгляде на мою одежду лицо его просияло, а когда я рассказал ему, как подвинулись наши дела, и объяснил ему, какую роль он должен сыграть, Алан совсем воспрянул духом.

   - Это блестящая мысль, - сказал он, - и, уверяю вас, для исполнения ее вы не могли бы найти лучшего человека, чем Алан Брек. Такую штуку, заметьте, не всякий сумеет сделать: она требует человека сообразительного. Но мне думается, что ваш поверенный хотел бы скорее видеть меня, - сказал Алан.

   Я стал звать мистера Ранкэйлора и махать ему рукой. Он подошел, и я представил его моему другу мистеру Томсону.

   - Я очень рад встретиться с вами, мистер Томсон, - сказал стряпчий. - Но я забыл свои очки, и наш друг мистер Давид, - он хлопнул меня по плечу, - скажет вам, что без них я почти слеп, так что не удивляйтесь, если завтра я пройду мимо, не узнав вас.

   Он сказал это, думая успокоить Алана. Но гордость последнего возмущалась даже от такого пустяка.

   - Сэр, - сухо отвечал он, - мне кажется, это не имеет значения, так как мы встретились для определенной цели - добиться справедливости по отношению к мистеру Бальфуру - и, помимо этого, вряд ли имеем что-нибудь общее. Но я принимаю ваши извинения: вы принесли их очень кстати.

   - Я не смею надеяться на большее, мистер Томсои, - искренне сказал Ранкэйлор. - Мы с вами главные действующие лица в этом деле, и нам следует прийти к соглашению, а потому позвольте взять вас под руку, так как оттого, что темно и я забыл очки, плохо вижу тропинку. Вы же, мистер Давид, найдете в Торрэнсе очень интересного собеседника. Только помните, что ему совсем не для чего знать ваши приключения, а также приключения... гм... мистера Томсона.

   На этом основании оба они пошли вперед, доверительно разговаривая друг с другом, а Торрэнс и я образовали арьергард.

   Когда мы подошли к Шоос-гаузу, наступила ночь. В пятидесяти ярдах от дома мы шепотом еще раз посовещались; затем поверенный, Торрэнс и я тихонько двинулись вперед и притаились за углом дома. Как только мы стали по местам, Алан, не скрываясь, подошел к дому и начал стучать.

  

   Алан некоторое время тщетно стучал в дверь: удары его только будили эхо в доме и окрестностях. Наконец я услышал стук осторожно отворяемого окна и понял, что дядя иа своем наблюдательном пункте. При недостаточном ночном освещении он мог видеть только фигуру Алана, вырисовывавшуюся темным силуэтом на ступеньках; трое же свидетелей были совершенно скрыты от него, так что честному человеку в собственном доме нечего было бы тревожиться. Несмотря на это, он долгое время молча смотрел на посетителя, и когда заговорил, то в голосе его слышался страх.

   - Что это? - спросил он. - Ночь - не время для порядочных людей, а с ночными птицами у меня нет дел. Что вас привело сюда? У меня есть мушкетон.

   - Это вы, мистер Бальфур? - отвечал Алан, отступая и вглядываясь в темноту. - Обращайтесь поосторожнее с мушкетоном: будет скверно, если он выстрелит.

   - Что вас привело сюда? И кто вы такой? - злобно спросил мой дядя.

   - Я не намерен сообщать свое имя всей округе, - сказал Алан. - А что меня сюда привело - это дело другое и касается вас более, чем меня. И, если вы желаете слушать, я положу это дело на музыку и пропою его вам.

   - А что это такое? - спросил дядя.

   - Давид, - отвечал Алан.

   - Что? - воскликнул дядя явно изменившимся голосом.

   - Сказать вам его фамилию? - спросил Алан. Последовала пауза. Затем дядя с сомнением в голосе прибавил:

   - Мне кажется, лучше будет впустить вас в дом.

   - Безусловно, - сказал Алан, - но вопрос в том, пойду ли я. Вот что я вам скажу. Мне кажется, что нам лучше обсудить это дело здесь, на пороге, или нигде. Предупреждаю вас: я так же упрям, как и вы, и притом я джентльмен более высокого происхождения.

   Эта перемена тона смутила Эбеиезера. Подумав некоторое время, он сказал:

   - Хорошо, хорошо, что надо, то надо, - и затворил окно.

   Он очень долго спускался по лестнице и еще дольше открывал запоры, вероятно раскаиваясь в своем решении на каждой ступени и перед каждым болтом и засовом. Наконец мы услышали скрип дверных петель, и дядя мой осторожно вышел. Увидев, что Алан отступил на один или на два шага, он сел на верхней ступеньке, держа наготове мушкетон.

   - А теперь, - заявил он, - помните, что у меня в руках мушкетон и что если вы приблизитесь иа шаг, то будете убиты.

   - Это очень вежливо сказано, - заметил Алан.

   - Ну, - отвечал дядя, - ваше поведение не обещает ничего хорошего, и я должен быть наготове. А теперь мы понимаем друг друга, и вы можете рассказать о своем деле.

   - Если вы такой догадливый человек, - сказал Алан, - то, без сомнения, заметили, что я гайлэндский джентльмен. Имя мое к делу не идет, но страна моих родственников находится недалеко от острова Малл, о котором вы, вероятно, слышали. В тех местах погибло судно, и когда на следующий день мой родственник искал вдоль берега деревянные обломки корабля, то наткнулся на полуживого юношу. Он привел его в чувство, а затем вместе с другими джентльменами отвел в старый, полуразрушенный замок, где с тех пор и содержит его. Мои родственники - народ довольно дикий и не такой щепетильный насчет закона, как некоторые известные мне люди. Узнав, что юноша благородного происхождения и приходится вам родным племянником, мистер Бальфур, они попросили меня зайти к вам и переговорить с вами об этом. И, предупреждаю вас, если мы не сойдемся, вы его вряд ли опять увидите, так как мои родственники, - наивно прибавил Алан, - очень бедные люди. Дядя прокашлялся.

   - Для меня это довольно безразлично, - ответил он. - Я всегда был недоволен им, и я не считаю своим долгом вмешиваться в эту историю.

   - Ну, ну, - сказал Алаи, - я вижу, чего вы добиваетесь: вы притворяетесь, будто он вам безразличен, для того чтобы мы назначили за него меньший выкуп.

   - Нет, - ответил дядя, - я говорю чистую правду. Меня совсем не интересует этот мальчишка. Я не стану платить никакого выкупа, и вы можете делать с ним все, что угодно, - мне все равно.

   - Нет, сэр, - сказал Алан. - Ведь кровь не вода, черт возьми! Вы из одного стыда не покинете сына своего брата. Если вы это сделаете и это станет известным, вы, думается мне, будете не очень-то любимы в вашей стране.

   - Я и так не особенно любим, - отвечал Эбенезер. - И, кроме того, я не понимаю, как это может стать известным. Я рассказывать не буду, вы и ваши родственники - тем более. Это праздная болтовня, мой милый.

   - Тогда Давид сам расскажет, - сказал Алан.

   - Каким образом? - резко спросил дядя.

   - Очень просто, - сказал Алан. - Мои друзья держали вашего племянника у себя, пока была надежда получить за него деньги, но, потеряв ее, они, без сомнения, отпустят его на все четыре стороны, будь он проклят!

   - О, мне это тоже безразлично! - отвечал дядя. - Меня это не особенно огорчит.

   - А я думал иначе, - сказал Алан.

   - Почему? - спросил Эбенезер.

   - Ну, мистер Бальфур, - отвечал Алан, - у каждого дела могут быть только две стороны: или вы любите Давида и заплатите, чтобы освободить его, или у вас есть причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите, чтобы мы оставили его у себя. Очевидно, вы не желаете первого. Значит, вам желательно второе. Очень рад. И я, и друзья мои получим за это славные денежки.

   - Я не понимаю вас, - сказал дядя.

   - Не понимаете? - спросил Алан. - Так слушайте: вы не хотите, чтобы мальчишка возвращался. Что с ним надо сделать и сколько вы за это заплатите?

   Дядя не отвечал и беспокойно ерзал но ступеньке.

   - Слушайте, сэр! - закричал Алан. - Помните, что я джентльмен. Я нощу королевское имя и не такой человек, чтобы уйти с пустыми руками. Или вы дадите мне ответ вежливо и незамедлительно, или же, клянусь вершиной Глэнко, я проткну вам брюхо своей шпагой!

   - Эй, любезный, - воскликнул дядя, вскочив на ноги, - подождите минутку! Что с вами? Я обыкновенный человек, а не учитель танцев и стараюсь быть вежливым, насколько это возможно. А ваши дикие слова позорят вас: "Проткну брюхо!" Как бы не так! А чего же я буду ждать со своим мушкетоном? - проворчал он.

   - Порох и ваши старые руки перед блестящей шпагой в моих руках то же, что улитка в сравнении с ласточкой, - сказал Алан. - Прежде чем ваш трепещущий палец найдет курок, эфес моей шпаги будет торчать в вашей груди.

   - Эй, любезный, да разве я спорю? - возразил дядя - Говорите что хотите, поступайте по-своему - я не буду перечить. Скажите только, что вам надо, и увидите, что мы отлично поладим.

   - Верно, сэр, - сказал Алан, - я требую одной откровенности. Короче говоря: хотите вы, чтобы парня убили или чтобы мои родственники продолжали его содержать?

   - Боже мой, - воскликнул Эбенезер, - разве можно так выражаться!

   - Убить или сберечь? - повторил Алан.

   - О, сберечь, сберечь! Без кровопролития, прошу вас.

   - Как хотите, - сказал Алан, - но это будет дороже. Содержать его затруднительно - это щекотливое дело...

   - Я все-таки хочу, чтобы его содержали, - отвечал мой дядя. - Я никогда не поступал безнравственно и не начну поступать так теперь для удовольствия дикого гайлэндера.

   - Вы слишком щепетильны, - насмешливо произнес Алан.

   - Я человек принципа, - просто сказал Эбенезер, - и, если за это надо платить, я заплачу. Вы забываете, кроме того, что мальчик сын моего брата.

   - Хорошо, - сказал Алан, - теперь уговоримся о цене. Мне нелегко назначить ее, и сперва хотелось бы узнать некоторые подробности. Мне нужно знать, например, сколько вы заплатили Хозизену, когда в первый раз сбывали юношу с рук.

   - Хозизену? - закричал дядя, застигнутый врасплох. - За что?

   - За похищение Давида, - сказал Алан.

   - Это ложь! - воскликнул дядя. - Его никогда не похищали. Тот, кто сказал это вам, солгал. Похищен! Он никогда не был похищен.

   - Если он этого избежал, то не по моей вине да и не по вашей, - сказал Алан, - а также и не по вине Хозизена, если только ему можно верить.

   - Что вы хотите сказать? - воскликнул Эбенезер. - Разве Хозизен рассказывал вам что-нибудь?

   - Ах вы старый негодяй, да как же я мог бы иначе это знать! - воскликнул Алан. - Мы с Хозизеном компаньоны, мы делим прибыль. Теперь вы сами видите, как вам может помочь ваша ложь. И, должен вам откровенно признаться, вы сделали большую глупость, посвятив его в ваши личные дела. Но теперь поздно жалеть: что посеешь, то и пожнешь. Вопрос вот в чем: сколько вы заплатили ему?

   - Разве он не говорил вам? - спросил мой дядя.

   - Это мое дело, - отвечал Алан.

   - Хорошо, - сказал дядя, - мне все равно: чтобы он ни говорил, он все равно лгал. Я скажу вам чистую правду: я дал ему двадцать фунтов. И, чтобы быть совершенно честным, прибавлю: сверх того он должен был получить деньги за продажу мальчика в Каролине, так что, в сущности, вышло бы немного больше, но, как видите, не из моего кармана.

   - Благодарю вас, мистер Томсон. Этого вполне достаточно, - сказал стряпчий, выступая вперед. Затем учтиво продолжал: - Добрый вечер, мистер Бальфур.

   - Добрый вечер, дядя Эбенезер, - сказал я.

   - Славная сегодня ночка, мистер Бальфур, - прибавил Торрэнс.

   Мой дядя не отвечал ни слова, продолжая сидеть на ступеньке, точно окаменев.

   Алан тихонько вынул из его рук мушкетон, а стряпчий, взяв его под руку, стащил со ступеньки, повел в кухню и усадил на стул у очага, где огонь был потушен и горел один только ночник. Мы все последовали за ним.

   Мы глядели на дядю, чрезвычайно радуясь своей удаче, но не без некоторой жалости к пристыженному старику.

   - Ну, ну, мистер Эбенезер, - сказал стряпчий, - не падайте духом: я обещаю вам, что мы удовольствуемся немногим. А пока дайте нам ключ от погреба. Торрэнс принесет нам старого вина, которое мы разопьем по поводу этого события. - Затем, обратившись ко мне и взяв меня за руку, сказал: - Мистер Давид, желаю вам всего хорошего в вашем новом положении, которое, я уверен, вы вполне заслужили. - Потом он шутливо обратился к Алану: - Поздравляю вас, мистер Томсон, вы очень искусно вели дело, но одного только я не мог понять: как вас, собственно, зовут? Яков или Карл? Или, может быть, Георг?

   - Отчего вы думаете, что меня зовут одним из этих трех имен, сэр? - спросил Алан, выпрямляясь и точно предчувствуя оскорбление.

   - Оттого, что вы упоминали о своем королевском имени, сэр, - отвечал Ранкэйлор, - а так как никогда еще не существовало короля Томсона - я, по крайней мере, никогда не слышал о таком, - я подумал, что вы говорите об имени, данном вам при крещении.

   Это было одним из тех ударов, к которым Алан был наиболее чувствителен, и, надо признаться, он с трудом перенес его. Не ответив ни слова, он отошел в дальний угол кухни и, надувшись, сел там. Только когда я подошел к нему, подал ему руку и поблагодарил его по справедливости, как главного виновника моего успеха, он слегка улыбнулся и наконец решился присоединиться к нашему обществу.

   К этому времени мы развели огонь и откупорили бутылку вина; из корзины появился хороший ужин, за который сели Алан, Торрэнс и я, тогда как стряпчий и дядя пошли совещаться в соседнюю комнату.

   Посидев там около часа, они наконец пришли к соглашению, после чего мой дядя и я по всей форме скрепили своими подписями договор. По условиям договора, мой дядя обязывался вознаградить Ранкэйлора за его вмешательство и выплачивать мне ежегодно две трети чистого дохода от поместья Шоос.

   Итак, нищий странник из баллады вернулся домой. Лежа в ту ночь на кухонных сундуках, я сознавал себя состоятельным человеком, имеющим положение в своей стране. Алан, Ранкэйлор и Торрэнс храпели на своих жестких постелях. На меня же, проведшего столько дней и ночей под открытым небом, в грязи, на камнях, голодным, в постоянном страхе за свою жизнь, эта счастливая перемена подействовала сильнее, чем прежние невзгоды.

   Я не спал до рассвета, глядя на отражение пламени на потолке и строя планы на будущее.

  

   Хотя лично я причалил к тихой пристани, но у меня иа руках оставался Алан, которому я был стольким обязан. Кроме того, у меня на душе тяжким бременем лежало дело об убийстве Колина Кемпбелла и тюремное заключение Джемса Глэнского.

   Назавтра, около шести часов утра, гуляя с Ранкэйлором перед Шооc-гаузом, вокруг которого расстилались поля и леса моих предков, теперь принадлежавшие мне, я открыл ему свою душу. И, несмотря на серьезную чему нашего разговора, мой взгляд радостно скользил по окружающему и сердце мое прыгало от гордости.

   Стряпчий вполне согласился со мной: пока дело касалось моих обязанностей к Алану, я должен был помочь ему выбраться отсюда, несмотря ни на какой риск. Но что касается Джемса, он был совершенно другого мнения.

   - Мистер Томсон - одно, а родственник мистера Томсона - совсем другое, - сказал он. - Я мало знаком с фактами, но заключаю, что одно знатное лицо, назовем его Г. А., здесь замешано и даже, как думают, относится к этому человеку враждебно. Г. А. [Г. А - Герцог Арджайльский], без сомнения, благородный джентльмен, но timeo qui nocuere deos. Если вы хотите помешать его мщению, то помните, что есть лишь одна возможность не допустить ваших свидетельских показаний: посадить вас на скамью подсудимых. Тогда вы оказались бы в том же положении, что и родственник мистера Томсона. Вы скажете, что вы невинны, но ведь и он невиновен. А быть судимым гайлэндскими присяжными, по гайлэндской распре и под председательством гайлэндского судьи - прямая дорога на виселицу.

   Эти рассуждения приходили и мне в голову, и я не находил на них возражения. Но я все-таки спросил наивно:

   - В таком случае, сэр, мне остается только быть повешенным, не правда ли?

   - Мой милый мальчик, - воскликнул он, - идите с богом и поступайте, как считаете честным! В мои лета не следовало бы советовать вам выбирать безопасное, но позорное, и я, прошу прощения, беру назад свои слова. Ступайте и выполняйте свой долг, и если вас присудят к виселице, идите на виселицу, как джентльмен. На свете есть вещи похуже виселицы.

   - Таких немного, сэр, - сказал я улыбаясь.

   - Ну нет, сэр, - воскликнул он, - очень много! И, чтобы не идти далеко за примером, для вашего дяди было бы теперь лучше, если бы он прилично болтался на виселице.

   С этими словами он вернулся в дом - все еще в прекрасном расположении духа, так как, очевидно, остался доволен мной, - и написал два письма, вслух комментируя их.

   - Это письмо, - сказал он, - к моим банкирам - Британскому льнопрядильному обществу, открывающему кредит на ваше имя. Посоветуйтесь с мистером Томсоном: он, вероятно, знает, что надо делать, а вы при помощи этого кредита доставите ему средства к существованию. Я надеюсь, что вы сумеете беречь деньги, но в деле мистера Томсона можно быть даже расточительным. Относительно его родственника лучше всего направиться к лорду-адвокату, рассказать ему все и предложить свои свидетельские показания. Примет ли он их, или нет, или обратит их против Г. А. - это уже другое дело. Чтобы достать вам хорошую рекомендацию к лорду-адвокату, я написал письмо вашему однофамильцу, ученому мистеру Бальфуру Пильригскому, которого я очень уважаю. Лучше, если вас представит человек, носящий одну с вами фамилию, а лэрд Пильригский пользуется большим уважением у властей и находится в хороших отношениях с лордом-адвокатом [Лорд-адвокат - представитель судебной власти в Шотландии, главный общественный обвинитель] Грантом. На вашем месте я не стал бы обременять его подробностями, и, знаете ли, считаю, что совершенно лишнее упоминать о мистере Томсоне. Старайтесь подражать лорду - это хороший пример. Будьте осторожны с адвокатом, и да поможет вам бог, мистер Давид!

   Вслед за тем он простился со мной и вместе с Торрэнсом отправился к Куинзферри, тогда как Алан и я пошли по направлению к Эдинбургу. Проходя по тропинке мимо столбов у ворот и недостроенного домика привратника, мы оглянулись на дом моих предков. Громадный, обнаженный, без единой струйки дыма, он казался необитаемым, только в одном из верхних окон виднелась верхушка ночного колпака, который раскачивался вверх и вниз, вперед и назад, точно голова кролика в норе. Я не услышал слова приветствия, когда явился сюда, и не видел ласки, когда был здесь, но зато за мной наблюдали при моем уходе отсюда.

   Мы шли медленно, не чувствуя ни малейшего желания ни идти, ни говорить. Оба мы думали о близкой разлуке и с грустью вспоминали минувшие дни. Впрочем, мы говорили о том, что надо было сделать: было решено, что Алан будет скрываться где-нибудь поблизости, но один раз в день приходить в определенное место, где я смогу общаться с ним лично или через посланного. А я должен был отыскать адвоката из аппинских Стюартов, которому, следовательно, можно довериться: на его обязанности будет найти судно и обеспечить Алану безопасный отъезд из Шотландии. Покончив с делом, мы снова замолкли. Я пробовал было шутить с Аланом, называя его мистером Томсоном, а он дразнил меня новым платьем и поместьем, но было ясно, что нам хочется скорее плакать, чем смеяться.

   По тропинке, пересекавшей холм Корсторфайн, мы дошли до места, носившего название "Отдых". Взглянув на корсторфайнское болото, затем на город и на замок на горе, мы оба остановились, так как поняли без слов, что здесь наши пути расходятся. Алан повторил мне еще раз адрес адвоката, затем час, когда я смогу найти его самого и сигналы, с помощью которых можно будет отыскать его. Я отдал ему все, что имел - гинею или две, взятые у Ранкэйлора, - чтобы он пока не голодал. Мы постояли, молча глядя на Эдинбург.

   - Что же, прощай, - сказал Алан, протягивая мне руку.

   - Прощайте, - сказал я, быстро пожав ее, и спустился с холма.

   Мы ни разу не взглянули друг другу в лицо. Пока Алан был еще в виду, я даже не оглянулся на него, но зато дальше, идя по дороге в город, почувствовал себя таким потерянным и одиноким, что готов был сесть у дороги и заплакать, как ребенок.

   Около полудня я, миновав Весткирку и Грассмаркет, вошел в город. Огромная высота домов, достигавших десяти и пятнадцати этажей, узкие сводчатые входы, непрерывно извергавшие народ, товары, выставленные в окнах, шум и суета, дурной воздух, нарядные одежды и масса других впечатлений ошеломили меня, и я машинально отдался на волю толпы, которая понесла меня из стороны в сторону. Но я не переставал думать об Алане и "Отдыхе"" и все время - хотя читатель, наверное, поймет, что я не мог не восхищаться новым для меня, красивым зрелищем, - у меня болело сердце, и я чувствовал, что совесть упрекает меня в чем-то дурном.

   Наконец сама судьба привела меня к дверям банка Британского льнопрядильного общества.

  

   Теперь, когда Давид достиг известного положения, издатель намерен с ним на время распроститься. Со временем, может быть, он расскажет о бегстве Алана, о том, что было предпринято по делу об убийстве, и о многих других интересных обстоятельствах. Это, во всяком случае, будет зависеть от желания публики. Издатель питает большую склонность как к Алану, так и к Давиду и охотно провел бы в их обществе еще некоторое время, но не все могут разделять его желания. Опасаясь этого, а также обвинения в недостатке внимания, он торопится заявить, что у друзей все шло хорошо, в общечеловеческом смысле этого слова. Что бы ни случилось с ними, они всегда поступали честно, но и о себе не забывали.

  

   Источник текста: Стивенсон Р.Л. Похищенный; Катриона. Романы. М: Детская литература, 1966.

   alex_p, 22/06/2011

   Сдано в набор 7/V 1966 г. Подписано к печати 2/VII 1966 г. Формат 84х108Š/22. Печ. л. 15. 5. Усл. печ. л. 26. 01. Уч. -изд. л. 25. 63. Тираж 300 000 (1-150 000) экз. Цена 1 р. 01 коп. на бум. N 1. Издательство "Детская литература", Москва, М. Черкасский пер. , I. Фабрика "Детская книга" Л" I Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва. Сущевский вал, 49. Заказ N 4176.