Лукашевич Клавдия Владимировна - Две сестры

;  - Какое мне дело до вашего Пети! Навязали мальчишку на шею и думаете, что все будут по его дудке плясать и на цыпочках холить... Я у себя в квартире знать никого не желаю!

   - Ведь он болен...Он перепуган... Пожалейте...Вот погодите, поправится, тогда...

   - Я давно это слышу, - сердито перебивала сестру Дарья Степановна. - Мне все это надоело! Вы и Лизавета помещались с вашим Петей... Все знакомые смеются.

   - Над чем же тут смеяться? - с горечью спрашивала Марья Степановна.

   - Выбирайте или меня, или вашего мальчишку! Вместе мы жить не можем!

   Марья Степановна спешила скрыться и не отвечать на такой щекотливый вопрос.

   Тучи все сгущались, и гроза надвигалась.

   Однажды утром Дарья Степановна, вставшая в самом скверном расположении духа, позвала к себе Лизавету.

   - Лиза, я уезжаю! - сказала она нарочно очень громко.

   - Да что же это вы, барышня?! Что вам на ум взбрело, прости Господи? Опомнитесь! Ну, куда вы поедете?

   - Нет, нет! Тут жить невозможно.. Сестра родная променяла меня на первого нищего...Да и ты тоже хороша! Собирай, Лиза, мои вещи. Принеси на кладовой сундуки.

   - Полноте, барышня, народ-то смешить.. Грешно на младенца такую ненависть иметь...Господь вас накажет.

   - Молчи, Лизавета. Снимай мои занавески... снимай картины. Собери мое белье! Я уезжаю.

   Больной мальчик, лежавший на кухне, все это слышал; умоляющими глазами, полными слез, смотрел он то на Лизавету, то на Марью Степановну.

   - Не бойся, Петечка, тебя никто не обидит. Тетя добрая, хорошая...У нее голос такой громкий, - успокаивала его Марья Степановна.

   - Покушай кашки, родной. Я тебе сладкую кашу сварила... Ужо гостинца куплю, - говорила Лизавета и гладила мальчика по голове.

   Он смотрел на них серьезно и молчал. Дарья Степановна перевернула всю квартиру вверх дном. Она поминутно входила в комнату сестры говорила слабым голосом:

   - Сестра, разделите серебро, которое осталось после наших покойных родителей.

   Дарье Степановне казалось невозможным называть теперь Марью Степановну иначе.

   - Что вы делаете, Дашета? За что вы меня так обижаете? Побойтесь Бога...Я вас люблю и ни на кого вас не променяла...Что вам сделал невинный бедный крошка? - плакала Марья Степановна.

   - Я не останусь! Пусть все видят, что вы меня выжили из родительского дома!.. - Дарья Степановна тоже всхлипывала.

   - Я вас не выживаю...Мне очень тяжелы эти неприятности. У меня все сердце выболело.Но я не в силах выбросить беззащитного ребенка, как щенка...Да и щенка-то жаль...Господь не простят мне этого...

   Дарья Степановна уходила в слезах. Через несколько минут она появлялась снова и снова говорила слабым голосом:

   - Сестра, вы трюмо себе оставляете или мне отдадите?

   - Берите, Дашета, все, что хотите...Мне ничего не надо...Выбирайте любое в квартире.

   Лизавета была очень недовольна своей младшей барышней и, умудренная годами, шепотом наставляла старшую:

   - Вы не поддавайтесь, барышня. Она уходится. Куда ей уехать-то! Так только шумят.

   - Ах, Лизаветушка, я совсем измучилась от этих неприятностей, сердце так и ноет. Не знаю, что и делать... И сестру жаль... и Петю жаль...

   - Ничего, барышня, не поддавайтесь. Соблюдайте свою амбицию...Уж верьте мне - лучше будет...Не вышвырнуть же ребенка в угоду ей... Да храни Бог! Я женщина простая, и то бы этого не сделала...

   Однажды Дарья Степановна ушла с утра и долго не возвращалась. Марья Степановна очень тревожилась, плакала, даже ходила сестру искать.

   Дашета вернулась только к обеду и позвала в свою комнату Лизавету.

   - Лизонька, я нашла себе квартиру. Две комнаты. Конечно, так жить, как жила, не могу.

   - С чего вы это, барышня, такие глупости затеваете? - упрекнула ее Лизавета.

   - Скажи, Лиза, ты со мной пойдешь или с сестрой останешься? Может, ты тоже без мальчишки жить не можешь? - едко спросила Дарья Степановна.

   - Я век жила по правде, так и буду жить, - уклончиво отвечала старуха.

   - Нет, скажи, Лиза, ты кого выбираешь? Меня или сестру?

   - Да что вы, барышня, пристали ко мне? Глаза бы мои не смотрели на ваши раздоры...Возьму и уеду совсем в деревню, и будет вам конец, - рассердилась Лизавета.

   Все знакомые принимали участие в примирении сестер: и вдова Сидорова с дочерью, еще две старушки, Лебедкин и все старались уговорить Дарью Степановну.

   - Петенька вам теперь веселье и забаву принесет... Одним ведь скучно жить. Средства, слава Богу, имеете. А вырастет, покоить вашу старость будет, - говорила вдова

   - Сам Господь велел сирых любить... Он, Милостивый, за это счастье пошлет, - говорили старушки.

   - Я в газетах читал такую же историю, - рассказывал Лебедкин. - Что же бы вы думали? Ребенок-то оказался украденным! Его какая-то дама разыскала и благодетелей милостями осыпала... Может, и Петя ваш какой-нибудь принц. Вы не унывайте, почтенная Марья Степановна. Ведь вы не жили, а прозябали. Только теперь начнется для вас настоящая жизнь, которую украсит лепет дитяти. А Дарью Степановну мы замуж выдадим. Бог ей своих деточек пошлет. Она ведь у нас добренькая! Тогда и Петю полюбит...Так ведь, милая барышня? - шутил Лебедкин.

   Дарья Степановна очень рассердилась, наговорила Лебедкину много неприятностей и не стала больше к нему выходить.

  

   Дарья Степановна почувствовала себя нездоровой и раздумала переезжать. Она заставила Лизавету опять разобрать уложенные сундуки, все расставить и развесить по прежним местам. Из своей комнаты она почти не выходила и разговаривала только со своими собаками. Если к ней заходила сестра и участливо расспрашивала о здоровье, она отворачивалась и отвечала сквозь зубы:

   - Ничего... Я здорова...

   Как-то вечером Дарья Степановна позвала Лизавету, оправила на себе капот, оглянулась, удобно ли лежат на диване подушки, и проговорила слабым голосом.

   - Лизанька, позови сестру...Скажи, что мне очень худо.

   Она легла на диван, закрыла глаза и начала стонать.

   Испуганная, встревоженная, вбежала Марья Степановна в комнату сестры.

   - Дашеточка, милая, голубушка, что с вами? Лизавета, воды! Капли принеси...Беги скорей в аптеку...Зови доктора...

   Лизавета про себя усмехнулась, принесла капли, но за доктором не пошла.

   Марья Степановна суетилась около сестры, прыскала ей в лицо подою, расстегивала платье, растирала ей рука...

   - Дашеточка, родная, очнитесь! Что с вами? Сестренка моя! Сейчас доктор придет...

   Дарья Степановна открыла глаза и проговорила едва слышно:

   - Вот до чего довели меня все неприятности и ссоры...

   - Успокойтесь, Дашеточка... Что вы чувствуете? Что у вас болит?

   - Я умру. Машета. Этот мальчишка меня уморит

   - Полноте... Успокойтесь! Если уж на то пошло...Я что-нибудь придумаю...

   Голос у Марьи Степановны оборвался, и она закрыла лицо руками.

   Дарья Степановна поднялась и села на диван,

   - Машета, с тех пор, как он у нас, никому нет покоя...В доме нет порядка, и всюду грязь. Вы стали совсем другая - постоянно скучная и расстроенная...Ко мне переменились и меня разлюбили.

   Марье Степановне очень хотелось возразить, что переменилась-то сама Дашета, что она никому не дает покоя и беспричинно нападает на ребенка, который ни в чем не виноват и ей не мешает...Но она промолчала, боясь расстроить больную сестру, и только успокоительным тоном сказала:

   - Я вас, Дашеточка, не разлюбила и никогда не может этого быть.

   - Машета, все знакомые смеются над вами, - продолжала Дарья Степановна. - Все говорят, что вы на старости лет завели себе игрушку, живую куклу, и что это совсем не дело старой женщины возиться с ребятами.

   Марья Степановна хотела сказать, что ничего нет смешного в сострадании, что не может быть для честного человека игрушкою живое существо, и многое могла бы она еще прибавить, но не решалась, ввиду болезненного состояния сестры.

   - Перестаньте тревожить себя, Дашета. Если вам так противен Петя, то я как-нибудь устрою...Не могу же я бросить его - маленького, беззащитного крошку! Если бы вы захотели, Дашета, как бы хорошо мы зажили втроем...Он бы полюбил вас, он такой славный,

   - Отдайте, отдайте его...- застонала Дарья Степановна, опять легла на диван и закрыла глаза.

   В этот вечер сестры примирились. Дарья Степановна была очень весела, много смеялась и возилась со своими собаками. Но Марье Степановне было не до смеха, она еле сдерживала слезы и казалась совсем убитой.

   Когда в доме все заснули, она прошла на кухню. Там у большого образа горела лампада. Лизавета спала на полу, на ее постели лежал мальчик. Слабый Мерцающий свет синей лампады освещал кухню, Скользил по стенам и отражался на лице ребенка. Марья Степановна нагнулась к нему. Пети всегда спал тревожно. Но сегодня он ей показался особенно худ, бледен и мал. Губы его была крепко сжаты, на лбу лежали морщины, тихие стоны вырывались из груди.

   Марья Степановна осторожно погладила его по голове; голова вся была в поту.

   "Какой слабенький! - подумала Марья Степановна. - Бедный крошка! Куда же я тебя дену? Сколько горя ты видел, сколько перенес побоев! Куска хлеба не съел, не омочив слезами...И заступиться было некому...И приласкать было некому...Только что отогрелось немного твое маленькое сердечко, и опять покинуть тебя. Неужели много таких несчастных детей на света? Вот и Лебедкин говорит, что в газетах часто пишут о таких случаях..."

   Дрожь пробежала по телу Марьи Степановны. Ей совершенно ясно представилась та холодная, темная ночь, когда они нашли Петю в сарае. Вспомнила она, какой он был кроткий, пугливый, сначала даже всего боялся... Да и теперь еще всего пугается, ни разу не улыбнулся и всегда молчит. Жаль его ужасно. Марья Степановна глубоко вздохнула, слезы закапали из ее глаз прямо на лоб ребенка. Он на мгновение открыл глаза и в полудремоте прошептал: "Мама" Может быть, он видел во сне ту, чье имя так сладко произнес; может быть, доброе и ласковое лицо чужой женщины, в полумраке с нежностью склоненное, напомнило ему мать, присутствие которой всегда успокаивает детей.

   И Марья Степановна, присев на кровать, из далекого-далекого прошлого вспомнила свою маменьку. "Она была женщина простая, но горячо любила своих Машеньку и Дашеньку.. Если бы у Пети была жива мать, она не дала бы его в обиду... Как тигрица, она бросилась бы на защиту сына и вырвала бы его ценою собственной жизни из рук мучителей, и жалела бы его, и ласкала, и любила, и не бросила бы одного маленького, беззащитного... Никто не может так любить, как мать".

   Долго смотрела Марья Степановна на спящего мальчика и думала свою невеселую думу. Мальчик повернулся и застонал.

   - Петечка, ты испугался чего-нибудь? - шепотом спросила она, погладив его по голове и проведя рукою по худенькой ручке, лежавшей поверх одеяла.

   Петя вскинул серьезные глаза. Хотел крикнуть, но, узнав Марью Степановну, успокоился.

   -Ты меня прогонишь? Та тетя велела. - спросил он.

   У Марьи Степановны замерло дыхание.

   -Нет, не прогоню, Петя- Милый, не бойся. Никогда не прогоню тебя, моего бедного мальчика...

   Глубокая жалость охватила Марью Степановну, и, нагнув голову, она положительно захлебнулась от слез.

   - Что ты так плачешь? Не плачь, барышня...Мне тебя жаль... - прошептал ребенок. Приподнявшись и охватив ее за шею худенькими руками.

   Вся сила горячей материнской любви и нежности проснулась в сердце этой старой девушки, когда к ее груди прильнул слабый, беззащитный ребенок. Теперь они знала, что ей делать; она никому не отдаст мальчика, посвятит ему свою жизнь, свои силы. Вот чего ей недоставало от жизни! Сестра уже взрослая...Она будет любить и ее, заботиться и о ней...Но тут - святая цель жизни.

   - Мой сынок, хороший мой, кроткий мальчик! Не отдам тебя, не брошу! - ласкала и целовала Петю Марья Степановна.

   -Ты разве моя мама? - спросил ребенок.

   - Нет, Петечка, я - твоя тетя...Ты меня так всегда и зови, слушайся меня и люби...Мы будем жить вместе...И другую тетю люби: она хорошая. Я тебя тоже люблю и никому не дам в обиду.

   Петя опять прижался к ней. Личико его просияло, бледные щеки покрылись румянцем и он улыбнулся. Эту улыбку на его лице Марья Степановна видела впервые.

   - Ты - моя тетя...тетя...- повторил счастливый ребенок и тихо погладил худенькой рукой Марью Степановну по лицу.

   Старая девушка в эту минуту приняла твердое решение: никакие ссоры, обмороки, болезни не могли ее поколебать. Она решила оставить мальчика у себя, вырастить и воспитать его.

  

   Прошло несколько лет. К дому барышень Носовых подходил худощавый, маленький гимназист. Еще издали он снял фуражку я, махая ею, кому-то приветливо кланялся и улыбался.

   В мезонине голубоватого дома Носовых из окна, раздвинув цветы, смотрела Марья Степановна, тоже улыбалась и кланялась. Как она постарела, - стала совсем седая, но как много тихого счастья выражалось на ее лице, с какою любовью провожала она глазами шедшего мальчика!

   Из нижнего этажа того же дома смотрела на эту сцену Дарья Степановна; она хмурилась и была недовольна. "Сейчас начнутся нежности, пожалуй, и меня позабудут позвать обедать". Около Дарьи Степановны на окне сидели две болонки с красными больными глазами, ожиревшие и оглохшие от старости. Хозяйка их, казалось, мало изменилась. Одевалась она по-прежнему во все светлое, по-прежнему завивала волосы и занималась собой.

   Сестры давно разъехались по разным квартирам - внизу и вверху. Дарья Степановна, несмотря на все мольбы старшей сестры, не захотела жить с ее приемышем. Долгое время она сердилась, дулась, брюзжала и высказывала свое негодование старой Лизавете - верную служанку сестра уступила ей. Но Лизавету, неизвестно почему, постоянно тянуло вверх.

   - Чего ты постоянно бегаешь к сестре? - спрашивала и сердилась Дарья Степановна. "Петечка обещал мне написать письмо в деревню". Или: "Петечка обещал почитать божественное", - скажет старуха

   - У вас с сестрою только и свету в очах. Что ваш Петечка... Противно слушать! - ответит Дарья Степановна и надуется.

   Время сглаживает и успокаивает все. Мало-помалу Дарья Степановна примирилась с сестрою, стала к ней ходить обедать, завтракать и пить чай.

   Марья Степановна не видела, как летит время. Заботы о ребенке так сложны и многочисленны, что едва хватает дня. То надо было Петю лечить, то занимать, то для него пошить...А тут настало время учить, отдавать в гимназию. Жалость и любовь к своему ребенку открывали сердце и для других детей. Ласково принимала Марья Степановна товарищей Пети и, где могла, готова была помочь.

   Подойдя к калитке своего дома, гимназист бегом взбежал по лестнице, открыл дверь и радостно бросился на шею Марье Степановне.

   - Татя, милая, здравствуй! Ух, устал! Проголодался! Ничего, тетя, я позвал сегодня Мишу Семенова уроки вместе готовить и чай пить?

   Мальчик при этом пристально посмотрел на "тетю".

   - Тетя, отчего у тебя такие глаза красные? Ты здорова? - спросил мальчик, и неподдельный страх послышался в его тоне.

   - Здорова, Петюша. Просто у плиты постояла, от того и глаза красные.

   - Ну, вот?.. Опять у плиты стояла... А кто мне обещал без меня отдыхать и в кухне не жариться? Разве это хорошо? - укорял мальчик серьезно и огорченно.

   Марья Степановна улыбнулась

   - Полно тебе, Петя, беспокоиться...Ничего со мною не будет.

   - Я не могу не беспокоиться. Просто хоть в гимназию не ходи. Опять ты захвораешь А все оттого, что меня не слушаешься, - печально и нежно выговаривал мальчик.

   - Ну, перестань, ворчун этакий! Не буду больше жариться у плиты, обещаю...А теперь иди за тетей Дашей, зови ее обедать, - сказала Марья Степановна и поцеловала мальчика.

   Дарья Степановна вела очень скучную жизнь. Все ее время проходило в ожидании, чтобы ее позвали или завтракать, или обедать. Она целые дни волновалась, боясь, чтобы не забыли ее позвать, и когда в дверь послышался знакомый стук Пети, она оживилась и засуетилась.

   По правде сказать, Дарье Степановне давно уже хочется переехать к сестре, где живется спокойнее и веселее, но она не делает этого пока из-за упрямства.