Лепеллетье Эдмон - Шпион императора

p;    - Не будем терять ни минуты. Ла Виолетт держит теперь в своей власти женщину, займемся мужем. Ваши пистолеты с вами?

   Ботаник развернул тряпку, в которую была завернута продолговатая коробка - это оказался зеленый гербарий, неразлучный спутник натуралиста, - открыл ее и достал оттуда пару пистолетов, засунул их за пояс после проверки курков и кремней, а затем буркнул:

   - Это - очень убедительные аргументы, но только несколько шумные. Кое-что будет в данном случае лучше.

   - Что именно? - спросил Анрио.

   - А вот этот молчаливый помощник! - ответил ботаник, доставая из зеленого гербария маленький флакончик, на три четверти наполненный какой-то жидкостью.

   - Это что за микстура такая?

   - Безобидный сок растения из семейства пасленовых. Открыв флакон и заставив человека вдохнуть в себя его аромат, сразу погружают его в летаргическое состояние. О, это совершенно безопасно! Я хочу заставить нашего трактирщика проспать сладким сном несколько часов... ровно столько, сколько нужно, чтобы довести наше предприятие до желанного конца.

   - Так пойдемте! Нельзя терять время! Но не забывайте, что с вами пистолеты! - сказал Анрио, который, казалось, питал очень небольшое доверие к научному оружию ботаника.

   Они отправились вместе на кухню, где и нашли хозяина гостиницы "Золотая цапля", деятельно хлопотавшего у плиты. Он, видимо, сильно волновался и весь красный возился с кастрюлями, готовя ужин для эрцгерцогини Марии Луизы.

   Анрио подошел к нему и спросил, не может ли он дать им поесть. Трактирщик вежливо попросил их обождать, пока он справится с ужином для эрцгерцогини и ее свиты. Он сказал, что после их проезда постарается угостить на славу гуртовщиков, клиентурой которых он очень дорожил, но разве может он пренебречь ради них ужином дочери императора, делающей честь его скромной гостинице своим посещением?

   Анрио объявил ему, что они с удовольствием подождут, пока эрцгерцогиня уедет, к тому же они заморили червячка добрым ломтем розовой ветчины, политой золотистым пивом, и их аппетит не так-то уж дает себя знать.

   - К тому же у меня имеется превосходное средство за ставить желудок замолчать, раз я не имею возможности сейчас же удовлетворить его требования, - добродушно сказал Монтрон.

   Трактирщик с изумлением вытаращил на него глаза и спросил, не будучи уверен, уж не смеются ли над ним эти гуртовщики:

   - А, так вы обладаете средством заставить голод притупиться? Хотел бы я знать ваш секрет.

   - А вот - в этом флакончике! Этот эликсир подарил мне один из индийских ученых, когда я путешествовал по Тибету.

   - Ну, мне-то ваше снадобье не нужно, - насмешливо сказал трактирщик. - Вы понимаете, повар, которому постоянно надо торчать у плиты, никогда не бывает сильно голоден... Но тем не менее это было бы превосходно для бедняков, шляющихся по дорогам, выпрашивая хлеба. О, они частенько стучатся к нам в гостиницу, ну а так как мы с женой - не бессердечные люди, то и не можем не накормить их, хотя и знаем, что никогда не увидим от них ни гроша. В самом деле, ваш эликсир мог бы пригодиться мне. Нельзя ли купить его где-нибудь?

   - Я только один знаю его рецепт, а этот флакон последний, оставшийся у меня.

   - Это досадно, - сказал заинтригованный трактирщик. - А каково на вкус это снадобье? Наверное, отвратительно?

   - Ничего подобного! Да вот понюхайте сами!

   С этими словами Монтрон быстро откупорил флакон и приставил его к ноздрям любопытного трактирщика.

   Летучие испарения жидкости быстро сделали свое дело. Трактирщик вдруг закачался, выпустил из рук шумовку, его руки схватились за воздух, и если бы Анрио и Монтрон не успели подхватить его на руки, он рухнул бы на пол, не будучи в силах преодолеть внезапную сонливость.

   Тогда "гуртовщики" отнесли его в ближайший к кухне чулан, где и положили на кучу рогож.

   - Ну, что скажете? - с торжествующим видом произнес ботаник. - Что лучше: мой маленький скромный флакончик или ваши шумные пистолеты? Скоро, действенно и чисто!

   - Дивное средство, дорогой Монтрон! Ну а теперь нам остается заняться работником. Впрочем, с этим-то не будет никакой возни. Достаточно будет небольшой веревки...

   - И хорошенького кляпа в рот! - весело договорил Монтрон.

   Они направились к конюшне, где сразу напали на работника, нагнувшегося к яслям, чтобы подсыпать овса в ожидании лошадей эрцгерцогини, и связали его.

   Бедняга принялся умолять, чтобы его не убивали.

   - Не делайте мне зла, господа жулики, - кричал он. - Я все скажу, скажу, куда хозяин прячет деньги, где хозяйка держит свои драгоценности.

   - Молчи, - сказал Анрио, - мы не разбойники. Держи, вот тебе талер, чтобы доказать тебе, что мы не покушаемся ни на драгоценности твоей хозяйки, ни на золото твоего хозяина. Веди себя смирно, не шуми, и мы не сделаем тебе ничего дурного!

   Ввиду того, что работник продолжал стонать, Монтрон засунул ему в рот платок, в который завернул грецкий орех, найденный на кухне, после чего сказал ему, что придет освободить его приблизительно через час.

   Затем, достав пистолет, Анрио сказал ему:

   - А теперь - марш! Спускайся!

   Он поднял крышку погреба, заставил работника сойти вниз, после чего, опустив тяжелую дубовую крышку, он завалил ее тяжелыми кусками дерева и железа.

   - Теперь скорее переоденемся, - сказал Анрио, - наверное, у трактирщика найдется перемена платья.

   Они принялись рыться в кухне. Вскоре Анрио удалось найти жилетку, которая могла сойти за костюм конюха, а Монтрон торопливо надел белый халат и полотняный колпак, составляющие во всем мире поварской мундир.

   Переодевшись таким образом, они взглянули друг на друга и покатились со смеху.

   Вдруг на лестнице послышался шум быстрых шагов; они не без тревоги насторожились. Неужели их застали врасплох?

   Анрио поднес руку к поясу, нащупывая под жилеткой конюха свои пистолеты.

   - А, дело сделано? - крикнул им хорошо знакомый голос. - Как раз вовремя!

   Появился ла Виолетт.

   - Ну, теперь каждый на свое место! - весело сказал де Монтрон, поворачиваясь и осматривая себя со всех сторон.

   - Я бегу в конюшни! - сказал Анрио.

   - А я остаюсь при плите!

   - Что касается меня, - подхватил ла Виолетт, - то я останусь у порога, притворяясь содержателем почты, и рассыплюсь в приветствиях по адресу императ... Чтобы меня черт побрал! Как бы мне не ляпнуть ей такого словца! Я рассыплюсь в приветствиях по адресу ее императорского величества эрцгерцогини. О, как трудно мне будет называть таким образом супругу нашего императора!

   - А что наша трактирщица? - осведомился Анрио.

   - Она заперта в верхней комнате. Ваш покорный слуга обещал ей тысячу поцелуев, если она найдет силы продержать язык в неподвижности в течение часа.

   - Ну, а если она все-таки закричит, позовет на помощь?

   - В таком случае ей обещан самый искусный пируэт моей палки, какой только когда-либо производился мною, - с невозмутимым хладнокровием ответил ла Виолетт. - Но я совершенно спокоен, - продолжал он с уверенной улыбкой. - Екатерина обожает меня и потому будет молчать. Я придумал целую историю. Екатерина уверена, что мы состоим на службе у австрийского императора и что наша цель - помешать эрцгерцогине Марии Луизе вступить в переговоры с заговорщиками-французами.

   - Вот это прелестно!

   - Екатерина не только не выдаст нас, но, быть может, даже поможет.

   - Ла Виолетт, вы - великий человек! - с энтузиазмом сказал Монтрон.

   - Во всяком случае - довольно большой! - улыбнулся тамбурмажор, вытягиваясь во весь свой гигантский рост.

   - Тише! - сказал вдруг Анрио, настораживаясь. - Вы слышите? Лошадиный топот!

   - Это они! Это эрцгерцогиня! Скорей на места и постараемся разыграть как можно лучше наши роли! - крикнул ла Виолетт, а затем поспешил встать на заранее выбранное место у порога гостиницы, держа колпак в руках, наклонив свое гигантское туловище и будучи наготове приветствовать подобающим образом ту, которую он не привык называть эрцгерцогиней.

   Наконец перед порогом гостиницы с грохотом и звоном остановилась карета и оттуда вышли два офицера и две дамы свиты Марии Луизы. Вскоре там же остановилось ландо. Оба офицера бросились к дверцам и, почтительно распахнув их, замерли в ожидании.

   Из ландо показалась Мария Луиза, которая рассеянно и небрежно ступила на землю.

   За ней показалась гувернантка, ведшая ребенка - того самого, которого звали прежде Римским королем, а теперь, при венском дворе, Францем. Позднее ему так и пришлось умереть в мундире австрийского офицера, сохраняя этот псевдоним, оставаясь симпатичным, несмотря па все свои странности. Теперь глубокая грусть сквозила в его гордом, нежном взоре. Мать не любила его, и материнские ласки были неведомы ему, а кругом него виднелись только равнодушные, презрительные, ироничные физиономии.

   Что же! Ведь он был сыном побежденного! Ему разрешали жить, так как в его жилах текла кровь Габсбургов и его мать была дочерью немецких императоров, но в малейших деталях этикета ему давали чувствовать, что он - отродие проходимца-солдата, человека, враждебного законным королям, основателя плебейской аристократии, дерзкого раздатчика корон и тронов своим родственникам, завоевателя, пронесшего трехцветное революционное знамя через все страны Европы!

   Юный принц уже начинал чувствовать свою изолированность в императорском дворце Шенбрунна. У него не было маленьких товарищей по играм, с которыми он мог бы забавляться, кричать, смеяться; его любимую гувернантку, де Монтескью, прогнали, а самого отдали на руки воспитателям и лакеям-немцам; он не слыхал вокруг себя ни единого французского слова, но все-таки из упрямства старался читать французские книги, говоря, что не хочет забывать язык своего отца.

   Ах, его отец! О нем Наполеон-Франц думал каждый день. Не проходило вечера, чтобы в тиши своей постельки он не думал о нем или не проливал о нем слез.

   У него была книжка с картинками, которая представляла для него самую большую ценность на свете и которую он читал и перечитывал без конца. Это была французская книга, довольно обыкновенная, очень скучная, но каждая строка ее заставляла сердце мальчика бурно биться. Там описывались сражения, победы, великие дела, совершенные его отцом. Рисунки изображали войска, взятые города, завоеванные знамена, отбитые пушки и дивные столицы; на главных улицах последних были выстроены ряды гренадер и стрелков, между которыми, предводительствуемый гигантом тамбурмажором, торжественно помахивавшим своей палкой, ехал конвой, а потом - небольшого роста человек, одетый в серый редингот и маленькую треуголку, - император Наполеон, его отец!

   За несколько дней до этого уволили де Меневаля, секретаря Марии Луизы, который выражал чересчур много уважения и восхищения Наполеону, так что Нейпперг не мог долго терпеть его близость около Марии Луизы. Прощаясь с сыном Наполеона и поцеловав его крохотную ручку, милостиво протянутую ему, Меневаль тихонько спросил ребенка:

   - Я возвращаюсь в Париж и по прибытии буду у императора. Не желаете ли, чтобы я передал ему что-либо от вас?

   Видимо взволнованный, ребенок задумался на минуту и потом сказал:

   - Скажите папе, что я очень люблю его. Скажите ему, что я так хотел бы снова повидать его... поцеловать его, как в то время, когда я еще был королем. Но ведь мой папа - все еще император, не правда ли? Так почему же он не распорядится, чтобы меня увезли к нему в Париж?

   Меневаль ушел со слезами на глазах, не зная, что ответить ребенку, которого удивляло, что его так долго держат вдали от отца, в ненавистной Вене.

   Несмотря на свой юный возраст, сын Наполеона понимал ту враждебность, с которой к нему относились при венском дворе. Он знал, что его отец был могущественным, славным государем и что все это позолоченное лакейство, которое окружало ныне принца Пармского, когда-то дрожало и бежало на полях сражения перед ним. Поэтому он был горд именем Наполеона, которое ему запрещали носить.

   Когда было кому рассказать о сражениях императора, он никогда не уставал слушать и постоянно требовал все новых и новых деталей.

   С постоянным благоговением к памяти своего отца и энтузиазмом к его славе, к его имени, среди ледяного молчания венского двора сын Наполеона сохранил инстинктивную любовь к Франции. Не раз в час вечерней молитвы, когда его священник возглашал обычную формулу: "Храни, Боже, Австрию!", де Монтескью, склонившись к своему питомцу, слышала, как он в виде вызова или как бы в виде заклинания против этого возгласа, бывшего для него богохульством, шептал:

   - Храни, Боже, Францию!

   Таков был вышедший вслед за Марией Луизой из дорожной кареты царственный ребенок, уже мучительно пораженный судьбой, но еще крепкий, цветущий, здоровый, потому что яд, который (это весьма вероятно) избавил Европу от призрака - наследника Наполеона, - не разливался еще по его жилам.

   Малолетний принц, к которому во время пути родная мать не обратилась ни с малейшей лаской, ни с единым словом, должно быть, под влиянием тревоги из-за долгого отсутствия Нейпперга, мешкавшего окончательно разбить короля Мюрата и вернуться утешать ее в Вену, - хранил грустный, немного недовольный вид. Но вдруг его лицо просияло.

   Мальчик заметил ла Виолетта, стоявшего у входа в гостиницу навытяжку, по-военному. Тамбурмажор совершенно машинально принял эту позу при виде приближавшегося к нему сына императора.

   - О, какой славный солдат! - воскликнул ребенок. - Вы, конечно, состояли на военной службе?

   - Точно так, ваше вели... ваше высочество... я был солдатом, это верно. Извольте, однако, войти в дом, ваше высочество! Ужин подан! - И отставной тамбурмажор в сильном смущении поспешил впереди Римского короля в столовую, где изрядно проголодавшаяся Мария Луиза уже сидела за столом.

   Бравый ла Виолетт едва не выдал себя и закусил губу с Досады, соображая, что малейшая оплошность могла испортить все дело и расстроить ловко задуманный план похищения, уже близкий к удаче. Он должен был осуществиться через несколько минут, если не помешает какая-нибудь непредвиденная случайность или катастрофа.

   Римский король сел возле матери; но она не обращала на него никакого внимания, будучи вся поглощена кушаньями, приготовленными и поданными превосходным поваром Монтроном.

  

  

  

   Остановка у гостиницы "Золотая цапля" была назначена кратковременная, достаточная только для перемены лошадей. Однако вечно голодная Мария Луиза немного замешкалась за столом, удовлетворяя свой большой аппетит.

   Приготовленный для нее ужин состоял из холодного мяса, большого блюда дичи, под видом "сальми", где жареные куропатки, фазаны, бекасы перемешивались с ломтиками филе дикой козы и зайца; после того были поданы жареная индейка с салатом из грушевого варенья и пирожное.

   Мария Луиза ела все с большим аппетитом и не обращала внимания на сына, который жевал грудку цыпленка, молчаливый, задумчивый, поглядывая украдкой на ла Виолетта, стоявшего по-прежнему навытяжку у входа в столовую. Старый тамбурмажор следил за ужином эрцгерцогини, время от времени бросая зоркий хозяйский взгляд на закладку обоих экипажей. Гигантская фигура переодетого ворчуна забавляла царственного ребенка.

   Офицеры поднялись из-за стола, согласно предписанию, в час, назначенный для отъезда, лишь наскоро утолив голод. Они ожидали, стоя у порога, рядом с ла Виолеттом, когда насытится эрцгерцогиня.

   Один из них заметил своему товарищу, указывая на вытянувшегося в струнку и бесстрастного тамбурмажора, что ему стоит только поджать одну ногу, чтобы превратиться в живую вывеску своего постоялого двора "Золотая цапля". Оба офицера засмеялись и повернулись на одну минуту спиной к каретам во время этого краткого обмена глупыми шутками по адресу ла Виолетта.

   Однако мнимый содержатель почты оставил на это время свою позу меланхолической птицы; приблизившись к карете эрцгерцогини, он нагнулся и как будто тщательно проверил со своей стороны прочность постромков. Его конюх по другую сторону производил такую же проверку. Сразу же за гостиницей "Золотая цапля" начинался длинный и опасный спуск, так что эта предосторожность была не лишней и хозяину не мешало убедиться заблаговременно в прочности сбруи.

   Мария Луиза поднялась наконец из-за стола и подала знак гувернантке, сопровождавшей ее сына, вести мальчика в экипаж.

   В одну секунду с чисто военной точностью все было готово к отъезду.

   Солдаты, помещавшиеся по одному возле кучера на козлах каждого экипажа, вспрыгнули на свои высокие сиденья. Оба офицера стояли справа и слева у отворенной дверцы кареты в ожидании эрцгерцогини. Римский король занял со своей гувернанткой переднее сиденье, а Мария Луиза поместилась на заднем. Офицеры захлопнули дверцу, отдали честь и сели в свой экипаж, где уже находились две служанки эрцгерцогини.

   Был подан сигнал к отъезду, и первый экипаж - с офицерами - тотчас помчался во всю прыть.

   Дорога поворачивала в сторону почти за углом гостиницы "Золотая цапля". Коляска офицеров уже скрылась из вида, когда кучер эрцгерцогини только еще готовился пустить вслед за ней и своих лошадей.

   Между тем ла Виолетт, Анрио и Монтрон, переодетый поваром, окружили экипаж. Отставной тамбурмажор и генерал наблюдали за кучером и солдатом, сидевшим на козлах возле него; Монтрон стоял у дверцы Марии Луизы.

   - Погодите! - сказал он кучеру и, сделав шаг вперед, с любезной миной подал букет эрцгерцогине.

   Приняв цветы, Мария Луиза поблагодарила и спросила:

   - Почему же мы не двигаемся с места?

   - Трогай! - приказал кучеру Монтрон.

   Тот, размахнувшись, хлестнул сразу по всем лошадям. Ретивые кони тотчас же пустились галопом и завернули за угол гостиницы вслед за ускакавшим экипажем, но карета не тронулась с места.

   Оторопевший, с вытянутой рукою, хлопая бичом в воздухе, возница провожал взором своих рысаков. Он хотел спрыгнуть с козел и бежать вдогонку за умчавшимися конями, которые оторвались от экипажа точно по мановению волшебной палочки. Однако ему не дали опомниться: сильная рука ла Виолетта схватила его, сдернула с козел, и кучер, совершенно ошеломленный, очутился на земле, не будучи в состоянии дать себе отчет в невероятных происшествиях, случившихся с ним.

   Анрио, со своей стороны, стащил вниз растерявшегося солдата и, приставив ему к груди пистолет, вынудил его пятиться назад до входа в конюшню. Тут, отняв у него ружье, Анрио запер беднягу и поспешил на выручку ла Виолетту, боровшемуся с возницей.

   Тот отбивался, вопил: "Лошади, мои лошади", - и хотел убежать. Однако ла Виолетт и Анрио с помощью болтавшихся постромков, перерезанных ими в ту минуту, когда провожатые офицеры пересмеивались между собою и повернулись спиной, стоя на пороге гостиницы, связали сопротивлявшегося кучера и втолкнули его в конюшню; солдат был проворно связан двумя веревками и посажен возле него на солому, служившую подстилкой лошадям.

   Анрио предупредил этих людей, что им не сделают никакого вреда, если они будут сидеть смирно, но при малейшей попытке к бегству прострелят им головы.

   - Успокойтесь, однако, - сказал он своим пленникам, - эрцгерцогиня, как и вы сами, не подвергается никакой опасности. Завтра вы узнаете, кто мы такие и чьим именем действуем здесь. Вероятно, офицеры заметят под горою, что за ними никто не последовал, и вернутся обратно на поиски эрцгерцогини, вообразив, что случилось несчастье. Они будут здесь приблизительно через час и освободят вас. Имейте же немного терпения.

   - Иначе не видать вам больше Вены! - вмешался ла Виолетт. - Живее, генерал, время не терпит! - прибавил он, обращаясь к Анрио, который прислушивался к разговору на дороге. - Кажется, эрцгерцогиня зовет нас, - сказал он.

   - Хорошо! Будем же действовать в свою очередь!

   Удивленная неподвижностью экипажа и смутно заметив исчезновение с козел кучера и солдата, Мария Луиза высунулась из окна кареты и спросила:

   - Что это значит? Почему мы не едем?

   Стояла ночь, темная, мглистая. Единственный огонек светился в конюшне, дверь которой снова отворилась. В поднимавшемся из долины тумане нельзя было ничего различить.

   Монтрон приблизился, услыхав, что эрцгерцогиня осведомлялась о причине остановки, и спокойно ответил ей:

   - Это пустяки. Не тревожьтесь, ваше высочество! Маленькая неудача с упряжкой. Сейчас произведут починку. Это дело одной минуты.

   - Какая скука! В котором же часу доберемся мы до Карлсбада?

   - Задержка выйдет незначительная. Вооружитесь терпением, ваше высочество. Не угодно ли будет вам выйти, пока починят сбрую?

   - Не стоит! - сухо возразила Мария Луиза и снова забилась в угол кареты, видимо недовольная.

   Дверь конюшни опять отворилась, пропустив полосу света. Лошади были приведены и поставлены в оглобли.

   - Скоро ли мы тронемся? - крикнула Мария Луиза сердитым тоном.

   Ответом ей послужило хлопанье бича.

   Лошади побежали. Марии Луизе показалось, что экипаж повернул назад, однако она не придала этому значения.

   Лошади быстро неслись, но через час одна из них упала в изнеможении, обливаясь потом.

   Новая остановка вывела из себя эрцгерцогиню, и она, высунувшись из дверцы экипажа, крикнула:

   - Что случилось? Мы, кажется, никогда не приедем! Где мы теперь?

   Кругом был лес.

   Мария Луиза поняла, что случилась беда.

   - Я хочу выйти! Мне страшно! - крикнула она. - Отворите, отворите скорей!

   Так как ее голоса, по-видимому, не расслышали, а упавшая лошадь несмотря на все усилия возницы не поднималась, то эрцгерцогиня приказала гувернантке отпереть дверцу. Женщина исполнила приказание, и Мария Луиза спрыгнула на землю.

   Она остолбенела, увидав при свете фонарей двоих мужчин, закутанных в длинные плащи; они суетились около упавшей лошади, стараясь поставить ее на ноги. Мария Луиза не узнавала кучера, ехавшего с нею. Солдата, которому следовало сидеть на козлах, заменял человек громадного роста. Она слегка вскрикнула от испуга и спросила:

   - Кто вы такие? Вы не из моей свиты. Что значит это приключение? Отвечайте!

   - Не бойтесь, ваше высочество, - сказал один из мужчин, поднимавших лошадь, - вы среди верных слуг.

   - Но вы не из числа людей, сопровождавших меня из Вены. Я не знаю вас. Уж не злодеи ли вы? Я приказываю вам немедленно присоединиться к экипажу моих офицеров!

   - Ваше величество, - вмешался ла Виолетт, - вы должны извинить нам эту остановку. Лошади выбились из сил.

   - Мы вынуждены просить вас, ваше величество, - в свою очередь сказал Анрио, - дойти с нами пешком до ближайшей деревни, где нам дадут лошадей.

   - Ваше величество, я думаю, вы извините нас за то, что мы везем по таким плохим дорогам. Ведь эта дорога вашего августейшего отца, - заметил Монтрон, подходя и кланяясь с изяществом дипломата старого режима.

   Мария Луиза не знала, что подумать; она все еще верила в простую дорожную случайность.

   Лес, в котором они очутились, скверная дорога, темная ночь, - все производило впечатление на высокую путешественницу, однако не пугало ее; она лишь не отдавала себе ясного отчета в перемене, происшедшей с персоналом, обязанным сопровождать ее до Карлсбада. Кто такие были эти трое людей, одетые так просто? Они не походили ни на убийц, ни на грабителей, однако их вид, скорее странный, чем грозный, мог внушать в этом уединенном месте только страх.

   Мария Луиза нисколько не была трусливой, изнеженной самкой, которая трепещет от малейшего пустяка; она была гораздо энергичнее, чем думали и как ее рисовали, приписывая ей, судя по ее виду полной блондинки и влюбленной кошечки, чисто воображаемую слабость. Сопротивление, которое оказала она желаниям Наполеона, умолявшего ее приехать к нему на остров Эльба, стойкость, с какой, несмотря на множество преград, способных остановить не одну женщину, Мария Луиза осуществила свой план поселиться с Нейппергом в Пармском герцогстве, составлявшем единственный предмет ее честолюбивых желаний, доказывают с избытком, что эта бывшая императрица проявила себя, особенно после падения супруга, личностью настойчивой и деятельной.

   Вдобавок она была эрцгерцогиней и дочерью императора и чувствовала себя под защитой своей короны, своих предков, своей крови и своего сана.

   Мария Луиза, совершенно успокоившись и овладев собой при этих мыслях, спрашивала себя, чего хотят от нее незнакомцы, с которыми она очутилась в лесу, разлученная со своими провожатыми. Она нисколько не боялась за свою жизнь, но хотела разгадать эту загадку, а потому, выйдя сама из кареты, приказала гувернантке-немке выйти с маленьким Римским королем.

   Поставленный наземь ребенок начал испуганно озираться. После ужина он заснул, убаюканный качкой экипажа, и это внезапное пробуждение не понравилось ему, и он обратился к матери.

   В приливе нежности та обвила его руками, обычно скупыми на материнскую ласку, но этот порыв любви к сыну был внушен ей себялюбием. Мария Луиза сознавала, что если таинственные люди, во власти которых она очутилась на время, питали злые умыслы на ее счет, то присутствие ребенка обезоружит их.

   Ободрившись от этой мысли, она посмотрела на троих незнакомцев, выстроившихся перед нею в ряд, подобно солдатам на параде, и повторила свой вопрос:

   - Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Вы именуете меня титулом, который не принадлежит мне более. Я - австрийская эрцгерцогиня!

   - Для нас, ваше величество, вы по-прежнему остаетесь императрицей французов и не можете быть никем иным! - возразил Монтрон с грациозным поклоном.

   Тут Римский король, с удивлением смотревший на троих мужчин, стоявших на дороге и ярко освещенных светом фонарей, дернул мать за юбку и сказал:

   - Ведь это тот самый высокий солдат, которого мы видели сейчас в гостинице, где ужинали.

   Мария Луиза внимательно вгляделась в ла Виолетта, указанного ей сыном, и подтвердила:

   - В самом деле! Я как будто узнаю этого человека. Я видела его в гостинице, где мы останавливались. Ведь вы, кажется, содержатель почты? - обратилась она с вопросом к ла Виолетту.

   Тут заговорил Анрио, заметив смущение отставного тамбурмажора, не решавшегося дать откровенный ответ:

   - Ваше величество, вы не должны оставаться долее в неведении о том, кто мы такие. Но так как вы можете усомниться в моей правдивости и не поверить мне на слово, то мы предъявим вам знак, который убедит вас.

   - Что значит этот маскарад, господа? Находимся ли мы на пути в Карлсбад?

   - Мы на пути во Францию, - ответил Монтрон, - и если будет угодно Богу и вам, ваше величество, то с помощью лошадей, ожидающих нас в соседней деревне, завтра мы переправимся через границу.

   - Я хочу ехать в Карлсбад и не желаю возвращаться во Францию! - воскликнула тогда испуганная Мария Луиза и сделала шаг к троим людям, увлекая за собой сына, уцепившегося за ее платье. - Если вы, как можно судить по вашей наружности, не злодеи, не разбойники, - произнесла она слегка взволнованным голосом, - то немедленно доставьте меня на уцелевшей лошади на карлсбадскую дорогу. Я так хочу! Я приказываю вам это!

   - Мы в отчаянии, что не можем исполнить первое желание, выраженное вами, ваше величество, ибо мы должны повиноваться высочайшим повелениям императора!

   - Моего отца? Это не может быть...

   - Мы - не злодеи, ваше величество, мы - солдаты, а вот наше знамя! - воскликнул Анрио и, обернувшись к товарищам, он скомандовал: - Солдаты императора Наполеона, под знамя!

   Тут, проворно распахнув плащи, трое мужчин представили удивленной Марии Луизе три цвета революции и империи, опоясывавшие их стан.

   Они стали в ряд в заранее условленном порядке: синяя опояска Анрио, белая - Монтрона и красная - ла Виолетта образовали священные цвета Франции.

   Затем трое французов развязали символические пояса, а ла Виолетт подал свою дубинку Монтрону; последний ловко сколол булавками три лоскута материи и прикрепил их к трости тамбурмажора как к древку.

   Ла Виолетт торжественно распустил знамя, а генерал Анрио, обнажив голову, сказал ошеломленной Марии Луизе, сердце которой закипело гневом:

   - Вы узнаете, ваше величество, эти три цвета? Они ваши собственные в силу вашего брака с императором Наполеоном. От имени императора, пославшего нас сюда, мы почтительно спрашиваем вас, ваше величество, согласны ли вы, уступая его желаниям, последовать за нами! Где знамя, там долг и честь!

   - А, так это Наполеон дал вам милое поручение остановить в лесу ночью женщину с ребенком! Вот оно что! Так ваш Наполеон превратился теперь в атамана разбойников?

   Эти насмешливые и обидные слова оскорбили троих товарищей. Они давали им мало надежды на успех их предприятия.

   - Вы не узнаете меня, ваше величество? - продолжал Анрио. - Ведь это я имел честь представить вам на частной аудиенции письмо его величества императора.

   - Так это вы переоделись аббатом? Вы были арестованы, заключены в тюрьму, бежали оттуда, а теперь преобразились в контрабандиста, браконьера или невесть что такое! Неужели вы и тот, кто послал вас, воображаете, что подобные приемы, подобные комедии способны оказать какое-нибудь влияние на австрийскую эрцгерцогиню? Разочаруйтесь, господин комедиант!

   - Я не комедиант, ваше величество, - серьезным и печальным тоном возразил Анрио. - Я генерал, состоящий на службе императора, один из его адъютантов: меня зовут Анрио.

   - Генерал Анрио! Вы? - с каким-то скорбным любопытством воскликнула Мария Луиза.

   Ей были известны кровные узы, порванные молодым офицером, захотевшим остаться французом, и соединявшие приемыша супруги маршала Лефевра с графом Нейппергом, и она не могла удержаться, чтобы с большим вниманием и интересом не остановить на нем взгляд. Перед нею были не вульгарные искатели приключений; она почти могла вступить с ними в объяснения. Поэтому, подумав об этом, Мария Луиза, к которой вернулось хладнокровие, продолжала:

   - Вы взяли на себя, генерал, миссию, совершенно не согласную с воинской честью. Допустим, что Наполеон был достаточно сумасброден, чтобы придумать настолько же нелепую, насколько невероятную затею. Но как хватило у вас отваги взяться за подобное предприятие? Ах, вот в чем дело! Вы думали, что я соглашусь на ваши предложения. Что вам достаточно показать мне знамя, переставшее быть моим, чтобы я тотчас выразила согласие следовать за вами? Должно быть, вы считали меня крайне безрассудной женщиной, одержимой страстью к приключениям!

   - Мы полагали, что нам достаточно заговорить о вашем супруге, показать вам цвета Франции и предложить средства переправиться через границу, чтобы вы с восторгом воспользовались случаем вернуть себе вместе со свободой ваше место на первом троне Европы.

   - Значит, вы считаете меня пленницей в Вене? Ну, знаете, Наполеону давно следовало выкинуть эти идеи из головы. Он должен знать, есть ли у меня желание приехать к нему в Париж.

   - Император любит вас, - возразил на это Монтрон. - Когда он снова вступил на свой престол среди ликования исступленной Франции, его первой мыслью было увидеть возле себя вас, разделяющей его славу, его могущество.

   - Я не сожалею ни о лучезарном блеске этой короны, которую он звал меня разделить, ни о сиянии этого могущества, клонящегося, однако, к закату. Я хочу жить на свободе и в спокойствии. У меня нет больше ничего общего с Францией, мой супруг знает это. Ему следовало бы понять, что было бы достойно его не преследовать меня предложениями любви и власти, утратившими всякую привлекательность в моих глазах. Передайте, господа, тому, кто послал вас, что мое решение принято и ничто не заставит меня изменить его. Я никогда не вернусь в Париж. Мои религиозные чувства не позволят мне согласиться на развод, осуждаемый церковью; но мы - Наполеон и я - остаемся разлученными навсегда!

   - Итак, - с некоторым раздражением спросил Анрио, - вы отказываетесь следовать за мной во Францию?

   - Отказываюсь ли я! Вот еще! Неужели вы вообразили, что я соглашусь разыграть комедию похищения? Это было недурно придумано, и фарс начался довольно удачно, но берегитесь, чтобы он не завершился для вас плачевным финалом!

   - Соблаговолите, ваше величество, не прибегать к угрозам! - мягко и вежливо сказал Монтрон. - Умоляю вас принять в соображение, что вы находитесь на пустынной дороге в обществе трех энергичных мужчин, твердо решивших исполнить приказания, полученные ими от императора Наполеона!

   - Мерзавцы! Значит, вы готовы прибегнуть к насилию?!

   - О, в весьма почтительной форме! Но мы непоколебимо решили волей или неволей отвезти вас, ваше величество, к французской границе. Время бежит, и нам пора позаботиться о собственной безопасности. Пока мы рассуждали тут между собой, нашему другу ла Виолетту удалось кое-как поставить на ноги упавшую лошадь. Мы можем теперь добраться до деревни. Там вы найдете мужское платье, которое позволит вам путешествовать днем, не будучи узнанной.

   - Но я не последую за вами! - энергично возразила Мария Луиза.

   - Ну в таком случае, к нашему величайшему сожалению, мы будем вынуждены отнести вас, ваше величество, на руках в? карету и запереть вас в ней до прибытия к французской границе, - сказал Анрио. - Покончим с этим! Ла Виолетт, если ее величество будет мешкать долее, ты поможешь мне перенести ее.

   Ла Виолетт выступил вперед в сильном смущении и, нагнувшись к уху Марии Луизы, взволнованно шепнул ей:

   - Дозвольте вас увезти! Это доставит такое удовольствие нашему императору!

   - Запрещаю вам приближаться ко мне! - крикнула, выпрямляясь, Мария Луиза и снова прижала к себе Римского короля.

   Положение становилось затруднительным. Троим друзьям было не по душе увозить императрицу насильно. Они продолжали надеяться, что, покорившись обстоятельствам, Мария Луиза, которая, живя в Веке, пожалуй, не помышляла о возвращении во Францию, позволит увезти себя туда при данных условиях, ободряемая, увлекаемая, почти убежденная посланцами своего мужа.

   Монтрон хотел сделать последнюю попытку и попытался с дипломатической ловкостью представить крайний аргумент.

   - Допустим, ваше величество, - начал он, - что ваши чувства, ваши вкусы, стремления к тишине и спокойствию заставляют вас бежать от пышности трона, которой вы предпочитаете ваше мирное уединение в Австрии. Но при всем том не обязаны ли вы вспомнить, что вы - мать?

   - Вот именно потому, что я помню это, я и не желаю возвращаться во Францию.

   - Но вы жертвуете правами вашего сына. Оставаясь при вас, Римский король отказывается от права стать наследником престола своего отца. Вы хотите сделать из него мелкого немецкого принца, тогда как он мог бы сделаться Наполеоном Вторым!

   Мария Луиза, покачав головой, возразила:

   - Нет, я не отнимаю у своего сына никакого достояния. Поверьте мне, это его наследие весьма сомнительно, а его корона химерична. Дни Наполеона сочтены! Европа собирается покончить с ним. Оставаясь при мне, в Вене, мой сын будет в безопасности. Как знать, на что заставили бы решиться европейских монархов их опасения? Кто может предвидеть, какого рода жребий приготовят они сыну, когда отец очутится в их власти?

   - Не опасайтесь, ваше величество, за будущее! Император в прежней силе; он располагает превосходной армией, скоро одержит великую победу и снова приобретет господство над Европой.

   - Пустые бредни! Если случай сделал его победителем на этих днях, то он должен оставаться победоносным и завтра, и всегда?.. Европа дала клятву избавиться от него!

   - Ну, эта опрометчивая Европа поклялась в том раньше Маренго, раньше Аустерлица, Иены, Ваграма! - с гордостью возразил Анрио. - Однако мы не можем пуститься в прения, давая тем самым вашим офицерам возможность присоединиться к нам. Простите, ваше величество, я принужден отвести вас силой к экипажу. Ко мне, ла Виолетт!

   Однако вместо того, чтобы выступить вперед, старый ворчун отошел на несколько шагов в сторону. Он насторожил слух, стараясь различить какой-то отдаленный шум.

   - Что там такое? - спросил Анрио.

   - Лошадиный топот. Скачет один человек, - объяснил ла Виолетт. - Он приближается и будет здесь через несколько минут. Он также свернул на эту дорогу.

   - Верховой на пустынной дороге? В этот час? Странная штука! - промолвил Монтрон.

   Трое мужчин встали посреди дороги. Всякое бегство было невозможно без риска поднять тревогу. А что, если этот одинокий всадник - разведчик более многочисленного отряда, пожалуй, запасного конвоя, посланного вслед эрцгерцогине?

   Мария Луиза уселась на пень, бесстрашная, с презрительной миной, и казалась совершенно равнодушной к происшествию, которое так сильно смутило ее похитителей.

   Римский король прижался к гувернантке и с любопытством смотрел на троих мужчин, заряжавших пистолеты и располагавшихся посреди дороги, точно готовясь к бою. Порой его взоры обращались к трехцветному знамени, которое смастерил на скорую руку ла Виолетт. Оно было прислонено к дереву и как будто представляло собою Францию в готовившейся борьбе за обладание императрицей.

   Вскоре верховой, скакавший во всю прыть, достиг места, где стояла карета Марии Луизы.

   - Стой! - крикнул Анрио.

   - Фельдъегерь! - отозвался тот и хотел промчаться мимо.

   - Остановитесь! - сказал Монтрон, схватив лошадь за узду. - Вам не сделают никакого зла!

   - Разбойники! Я не дамся живым вам в руки! - воскликнул курьер и, выхватив пистолет из кобуры, направил его на ботаника, но вдруг покачнулся в седле и упал, выронив из рук оружие.

   Очутившийся на земле верховой был схвачен Анрио и Монтроном, и они лишили его всякой возможности сопротивления. Впрочем, бедняга и без того был ошеломлен и не способен защищаться.

   При его приближении ла Виолетт проворно оторвал три лоскута материи, обратившие его трость в знамя, и быстрым ударом дубинки по плечу курьера опрокинул его.

   Мария Луиза вскрикнула при виде его падения с лошади.

   - Не пугайтесь, ваше величество, - поспешил успокоить ее ла Виолетт, - ведь я ударил его не со всего маху. Он больше струсил, чем пострадал. Да говори же, трусливое животное! Скажи императрице, что ты не умер! Ты видишь, что напугал ее! - крикнул тамбурмажор, тормоша курьера.

   Тот, открыв глаза, растерянно пробормотал:

   - Какая императрица?

   - Ну... эрцгерцогиня Мария Луиза. Посмотри, если ты ее знаешь. Она вот там...

   Курьер повернул голову к Марии Луизе.

   - Ах, ее высочество здесь! Тогда я спасен! Ведь я принял вас, господа, за разбойников на большой дороге. Простите, пожалуйста!.. Вот мое поручение и исполнено. Ведь я искал именно эрцгерцогиню! - И курьер молодецки вскочил на ноги, после чего, порывшись в своей сумке, вытащил оттуда запечатанный конверт и сказал с низким поклоном в сторону Марии Луизы: - Вот что было приказано мне передать вам, ваше высочество, в дороге, если я успею догнать вас, или в Карлсбаде, если бы вы опередили меня.

   Удивленная Мария Луиза подалась вперед и сказала:

   - Откуда это письмо?

   - Из Вены. Из императорского кабинета.

   - Не захворал ли мой отец?

   - Никак нет, ваше высочество! Когда его величество собственноручно отдавал мне эту депешу, то находился в абсолютном здравии. Император изволил потирать руки и пожаловал мне - как будто на радостях - два золотых флорина, говоря, что и вы, ваше высочество, пожалуете мне столько же, когда прочтете мою депешу, до такой степени обрадует вас привезенная мною новость.