Лепеллетье Эдмон - Шпион императора

онией в голосе:

   - Фушэ искренен в обоих письмах. Он ненавидит меня и в то же время служит мне. Ведь он стремится и хочет только одного, а именно - власти. Управлять, повелевать людьми, делами - это его сфера, его жизнь. Интрига - его стихия, и как охотничья собака, которая бросает своего хозяина, чтобы отправиться за незнакомым человеком, который проходил мимо с ружьем за плечами, так и он оставляет хозяина, который больше не охотится. Все его колебания проистекают от сомнения в том, одержу ли я верх над монархией Бурбонов... Если бы Фушэ знал наверное, что верх возьмут Людовик Восемнадцатый и коалиция, о, тогда он ни минуты не колебался бы! Он отправился бы в Гап. Но здесь - он министр, принимает участие в управлении государством, и, конечно, не из тех людей, которые в состоянии отказаться от власти и погнаться за какой-то несбыточной мечтой. В таких случаях Фушэ готов держаться за меня и пишет такие письма, как это мы видели в первом. Но потом его снова одолевают сомнения относительно тех сил, которыми я располагаю для борьбы, он боится моего падения и в то же время полагает, что, узнав о его измене от таких преданных мне людей, как вы, Флери, я прикажу расстрелять его. Тогда он объявляет меня сумасшедшим, пророчит скорое мое падение, стараясь в то же время найти себе верное убежище у моих врагов, если события, которые он предсказывает, почему-либо не исполнятся. Человек, написавший второе письмо, столь же искренен, как в первом. Вот, друг мой, какой человек Фушэ. Он изменяет только тогда, когда видит, что дело плохо. Но, выйди я победителем и останься императором Франции на долгое время, у меня не будет более деятельного агента и преданного слуги, чем герцог д'Отранте. Что же после всего вы имеете против него? Вы видите, что я в курсе дела. Вместо одного секретного письма, которое, вы говорите, писал Фушэ, я показал вам сразу два.

   - Государь, я хочу сообщить вам еще о письме, которое должен получить герцог д'Отранте от Меттерниха. Я видел посланника Меттерниха у банкира Лафита. Под видом простого рекомендательного письма Меттерних написал симпатическими чернилами письмо Фушэ. Лафит, с которым я дружен, сообщил мне об этом человеке.

   - Что же вы сделали?

   - Я убедил этого человека, по имени Ольтенфельс, что могу помочь ему увидеться с Фушэ, и привел его сюда.

   - Очень хорошо, я хочу его видеть.

   - Ваше величество, вы можете сами допросить его. Этот человек полагает, что я привел его к герцогу д'Отранте, но когда он предстанет перед вами, то, конечно, не замедлит покаяться во всем.

   Император позвонил и сказал:

   - Немедленно приведите сюда человека, которого вам покажет господин де Шабулон.

   Офицер вышел вместе с Флери, и уже спустя несколько мгновений Ольтенфельс стоял перед императором, потупив взор.

   В коротких словах Наполеон допросил его. Ольтенфельс признался во всем и склонил голову, ожидая, что сейчас же будет расстрелян.

   - Давайте сюда письмо, - сказал император, когда Ольтенфельс все рассказал ему.

   Австриец вынул письмо Меттерниха, но так как оно было написано симпатическими чернилами, то на бумаге не было заметно никаких букв. Наполеон наклонился к камину и поднес листок к огню. Через минуту показались голубоватые линии, потом стали вырисовываться отдельные буквы, и наконец письмо стало удобочитаемо.

   Меттерних писал следующее:

   "Державы не желают Наполеона Бонапарта, они решили воевать с ним до последней крайности. Но державы желают в то же время знать, чего хочет Франция и чего хотите Вы. Пошлите лицо, пользующееся Вашим исключительным доверием, в место, которое укажет Вам податель письма. Он встретится там с другим человеком и переговорит!"

   Наполеон гневно смял письмо и пробормотал:

   - Это предательство.

   Он зашагал по кабинету, раздумывая, что ему предпринять. Минута была важная и серьезная. Расхаживая взад и вперед по комнате, он не переставал в то же время искоса наблюдать за австрийцем. Внешний вид последнего, по-видимому, успокоил его и навел на мысль прибегнуть к хитрости. Подойдя к Ольтенфельсу, все еще трясшемуся от страха, Наполеон взял его за пуговицу и проговорил:

   - Вы, я убежден, знаете условный знак или какой-нибудь пароль, который посланный должен сказать доверенному лицу Меттерниха. Говорите скорей, какое это слово!

   - Государь, - залепетал Ольтенфельс, - лицо, которое герцог д'Отранте облечет своим доверием, должно отправиться в Базель, в гостиницу "Три короля", и там, назвав себя Меттерниху, должно произнести: "Святая Елена".

   Император вздрогнул и помрачнел.

   - Святая Елена, - повторил он. - Ах да, это маленький остров среди Атлантического океана, куда державы хотели отправить меня, чтобы я там умер от лихорадки и тоски. Но пришлось отказаться от этого плана! Я теперь ближе к тому, чтобы войти в Вену и силой заставить выдать мою жену и моего сына, которых незаконно держат пленниками в Шенбрунне, чем ехать на отдаленный остров, который должен быть мне могилой. Тем не менее нужно сознаться, что пароль выбран недурной, - Наполеон остановился, одну минуту смотрел на Ольтенфельса, а затем продолжал: - Я мог бы предать вас военному суду, который в двадцать четыре часа покончил бы с вами. Но я согласен оставить вас на свободе. Вы отправитесь к герцогу д'Отранте, как если бы ничего не произошло с вами, и передадите ему это письмо. Как видите, буквы снова исчезли и на бумаге ничего не заметно. Поняли?

   - Да! Я передам это письмо герцогу д'Отранте.

   - За вами будут наблюдать. При малейшем упоминании с вашей стороны о том, что здесь произошло, вы будете преданы военному суду. Ступайте! Вы отвечаете жизнью за свое молчание.

   Ольтенфельс, низко поклонившись, вышел из кабинета. Оставшись с Флери де Шабулоном, Наполеон сказал:

   - Благодарю вас, мой друг, за оказанную мне услугу. Теперь отправляйтесь немедленно в Базель, в гостиницу "Три короля". Вы напишете Меттерниху, назовете себя выдуманным именем и произнесете условный пароль. Там вы услышите предположения коалиции насчет меня; постарайтесь узнать намерения Австрии и затем возвратитесь сюда.

   Император передал подписанную им лично подорожную, и Флери, выехав в тот же день в путь, встретился с эмиссаром Меттерниха Генрихом Вернером, с которым у него было несколько совещаний; последние раскрыли Наполеону планы союзных держав, их нежелание заключить с ним мир и намерение снова восстановить во Франции династии Бурбонов.

   Дав время Фушэ переговорить с Ольтенфельсом и познакомиться с содержанием письма Меттерниха, император приказал ему явиться к себе. Они начали обсуждать совместно текущие дела, а затем Наполеон неожиданно сказал:

   - Вы изменник, Фушэ, и мне следовало бы сегодня же вечером приказать расстрелять вас.

   - Позвольте мне не согласиться с вами, ваше величество, - холодно возразил Фушэ. - Почему вы считаете меня изменником? - Его острый взгляд старался проникнуть в глубину глаз императора, он подумал, что тот знает все, но вполне равнодушным тоном промолвил, вынимая бумагу из кармана: - Ах, кстати, я получил от какого-то сумасшедшего или, вернее, интригана, который представился мне в виде посланника Меттерниха, письмо. В этом письме австрийский министр сообщает якобы интересные для меня новости. Вот оно. Но я думаю, что это - простая мистификация.

   - Ах, вы полагаете, что это мистификация! Но почему же вы не сообщили мне об этом ранее?

   - Ваше величество, у меня столько разных дел в голове, а служба у вашего величества настолько захватывает меня, что вся эта история с таинственным посланием совершенно вылетела у меня из головы. Ваше величество, извините меня, но у нас есть на очереди более важные дела для обсуждения. - И, раскрыв свой портфель, Фушэ вынул оттуда несколько бумаг и начал говорить своим скрипучим голосом: - Все эти донесения в один голос сообщают о концентрации английских и прусских войск в Бельгии. Не сегодня завтра будет объявлена война. Генералы Веллингтон и Блюхер еще колеблются с наступлением, но, повторяю, война неизбежна.

   - Хорошо, - сказал Наполеон, - я хотел мира, который, по моему мнению, необходим как Франции, так и Европе. Но раз меня заставляют вновь обнажить шпагу, я буду беспощаден.

   - На войне шансы изменчивы, и если возможно избежать...

   - Я готов принять всякие условия мира, если они не будут унизительны. Делали ли вам какие-нибудь предложения, Фушэ?

   - Нет, никаких предложений я не получал, ваше величество, - ответил Фушэ. - Но, может быть, вы сами заявите державам о своем желании отречься от престола на условии немедленного мира?

   - Мой трон взамен мира? Я согласился бы, пожалуй, но кто займет мое место?

   - Ваш сын, государь. Европа приняла бы регентство как залог продолжительного мира, в особенности если бы совет этого регентства состоял из лиц, внушающих доверие Европе.

   Фушэ, предлагая регентство, главным образом заботился о себе. Если бы ему удалось заставить отречься императора, то он стал бы фактическим правителем Франции.

   - А если державы откажутся? - спросил Наполеон.

   - Тогда вы можете призвать в свидетели нацию и под ваши знамена соберется весь народ!

   Наполеон, пожав плечами, воскликнул:

   - Это химерическая мечта. Европа и слышать не хочет о регентстве. Она будет думать, что под именем сына продолжаю править все-таки я. Европейские государи стремятся главным образом сломить мое могущество, обезоружить Францию. Они одинаково боятся как меня, так и ее. Поразмыслите над неосновательностью вашего предложения, если вы создадите регентство этого режима; если же вы отдадите меня как залог во власть иностранным державам, Франция станет беззащитной страной. Единственным результатом этого предложения явится неуверенность в народе, страх в армии, а Европа станет, наоборот, смелее, и, кроме того, мы потеряем время в бесцельных переговорах, а нам и так дорог каждый час, чтобы закончить наши военные приготовления. Раз с нами хотят воевать, так будем же стремиться к победе! Оставьте свои проекты регентства и осведомите меня лучше насчет состояния умов во Франции ввиду надвигающейся страшной войны.

   Фушэ склонил голову и ничего не ответил.

  

  

  

   После совещания с Фушэ Наполеон отправился в апартаменты госпожи Бертран, проживавшей с мужем, обер-гофмаршалом, в Елисейском дворце. Он застал Амелию Нейпперг беседующей с госпожой Бертран, но при входе Наполеона последняя тотчас же покинула комнату. Амелия и Наполеон остались наедине.

   Самые добродетельные женщины (Бертран, несомненно, принадлежала к их числу) имеют какую-то странную склонность содействовать любовным похождениям лиц, находящихся около них, и если покопаться в совести такой добродетельной женщины, то там непременно можно найти следы какого-нибудь содействия в любовных делах или даже в сближении двух любовников.

   По тому, как император попросил ее взять на попечение молодую девушку, привезенную им в Елисейский дворец, Бертран угадала, что он особенно интересуется ею.

   Может быть, император снова влюбился?

   Бертран договорила об этом со своим супругом. Осторожный маршал посоветовал жене быть начеку, но прибавил, что нельзя ограничивать императора в удовольствии и лишать его возможности развлекаться, так как это может принести благодатные результаты для него самого. Наполеон жил в одиночестве на острове Эльба, вдали от своей жены, а потому теперь ему было позволительно искать утешение в любви, чтобы рассеяться от своих тяжелых трудов. Не следует только ускорять ход событий. Мария Луиза могла самым неожиданным образом появиться в Париже. Ее чувства к императору должны измениться вместе с изменением положения Наполеона; ведь он уже не был больше развенчанным властелином, а стал могущественным императором, вождем огромной армии и одной решительной победой мог навсегда закрепить за собой трон. Поэтому не следует отдалять императора от сближения с Марией Луизой.

   Бертран знал о секретной миссии Монтрона и сильно опасался, что генерал Анрио и Виолетт встретят при венском дворе серьезное препятствие. Но в таких делах случай играет важную роль, и очень возможно, что в один прекрасный день Мария Луиза появится в Елисейском дворце вместе со своим сыном. Поэтому госпожа Бертран должна одинаково покровительствовать зарождающейся страсти императора и в то же время не упускать из вида возможности возвращения императрицы.

   По совету мужа Бертран решила содействовать исполнению желания императора и в то же время наблюдать за тем, чтобы его страсть не заставила его потерять голову и скомпрометировать себя. Выйдя из комнаты, она остановилась недалеко от дверей так, чтобы слышать долетавшие оттуда голоса.

   Наполеон по своему обыкновению сперва пристально рассматривал ту, с которой хотел начать беседу, а затем неожиданно спросил:

   - Вы не очень жалеете, что находитесь здесь?

   - Ваше величество, я была бы неблагодарной. Вы вырвали меня из тяжелого положения. Я всю жизнь буду благословлять этот час.

   - Вам нравится во дворце?

   - Ваше величество, я не смею отвечать утвердительно, чтобы не дать вам повода истолковать неправильно мой ответ.

   Взгляд императора, этот странный, неподвижный и в то же время глубокий, как бездна, взгляд вдруг подернулся нежностью. Он с большим волнением смотрел на Амелию. Его трогали ее юность и искренность, он не мог оторвать взгляд от ее гладкого и чистого чела, от ее детских невинных глаз.

   Любовь или по крайней мере форма любви, заставляющая желать находиться вблизи любимого существа, присутствие которого само по себе доставляет радость и наслаждение, все сильнее охватывала его сердце.

   - Вы можете жить в этом дворце, пока вам будет это приятно, - заговорил снова Наполеон, - я сделаю по этому поводу соответствующее распоряжение.

   Амелия с чувством живейшей признательности поблагодарила императора.

   На протяжении этой беседы Наполеон переживал странную внутреннюю борьбу. Он, обычно никогда не задумывавшийся над решением какого-нибудь дела и хладнокровно распоряжавшийся своими внешними движениями, поступками, на этот раз чувствовал странное волнение, зародившееся в нем под влиянием разнородных мыслей и ощущений. Он ясно сознавал, что происходило в его душе, и понимал причину своего замешательства. Он сознавал, что его соблазняли очарование и юная грация Амелии, и говорил себе, что вполне естественно почувствовал себя в плену этих нежных, красивых глаз, в которых мелькало выражение робости, удивления и иногда восхищения. Но будет ли он любим? Он был императором, и каждая женщина, которой он выражал свое восхищение, неминуемо становилась его жертвой, никто и не думал сопротивляться ему. На всех красавиц он всегда смотрел отчасти как на свою собственность; побеждая, он проникал в сердца.

   На этот раз он тоже не сомневался в победе, но предпочел бы не быть этим вечным победителем теперь, в присутствии этой молодой девушки, которую он вырвал из рук Фушэ. Он почти сожалел, что сказал, кто он, и думал, что было бы благоразумнее скрыть свое имя, свою личность, явиться спасителем в домик министра полиции в качестве неизвестного и оставаться в глазах молодой девушки безымянным спасителем, которого она могла бы любить без примеси восхищения, превращавшего каждую женщину в его послушную подданную.

   Юпитер поступил умно, когда для покорения сердца Леды надел на себя оперение лебедя, и сделал непростительную глупость, когда появился перед неосторожной Семелой с нахмуренными бровями и молнией в руке.

   Наполеон тоже казался теперь Юпитером, Амелия не могла полюбить его; он невольно внушал другие чувства, имевшие очень мало общего с любовью.

   "Если я обниму и поцелую ее, - подумал про себя Наполеон, - она склонится предо мной как для принятия благословения!"

   И тяжелый вздох вырвался из груди властелина: он понимал, что в делах любви он из-за своего положения должен уступить пальму первенства обыкновенным смертным - ведь он слишком угнетал своим величием Амелию. Мог ли он уменьшить разделявшее их расстояние? Но ведь когда уста соединяются, то любовники становятся совершенно равными друг другу.

   "Что, если я попытаюсь?" - подумал он, после чего взял трепетную руку девушки и, молча подведя Амелию к канапе, пригласил ее сесть рядом с собой.

   Девушка казалась смущенной, пристыженной и робкой. Она верно поняла взгляды, жесты и замешательство императора, и в одно и то же время у нее вспыхнули неизмеримая гордость и какая-то печаль, порожденная разочарованием.

   Быть любимой императором! Разве могло быть что-либо величественнее этой мечты! Сколько ревнивых взглядов будет брошено на нее за этот выбор императора! Для каких только женщин не являлось мечтой то самое положение, в котором теперь очутилась она! О, она должна была гордиться той любовью, о которой он говорил ей своим нежным, мягким голосом, где слышалась вся сила его страсти!

   И однако эта блестящая победа только наполовину удовлетворяла ее гордость. Она давно втайне восхищалась Наполеоном, обожала его, как обожают сказочных героев, которые появляются над толпой в пурпурной мантии, окруженные облаками фимиама, но никогда не видела его вблизи и иногда, вдевая нитку в иглу, мечтала про себя: "Как была бы я счастлива видеть вблизи императора и хоть одну минуту побеседовать с ним!"

   И вот теперь император сидел возле нее как простой смертный. Это император жал ей руки и император же нашептывал ей на ухо те самые любовные слова, которые она, может быть, слышала на улице, на прогулке, в галереях Пале-Рояля, где она бегала в поисках работы. Действительность мало походила на ее мечту: император, превратившийся во влюбленного, сошел со своего бронзового коня; это уже не был большой герой, великий человек, виденный ею в блеске славы. В ее глазах он вдруг будто принизился, и она не могла не смотреть на него как на обыкновенного смертного, лишенного ореола и потерявшего все уважение, которым он прежде пользовался в ее глазах.

   Между тем Наполеон от слов любви постепенно переходил к делу. В этот момент он забыл Фушэ, Блюхера, предательства и измены; для него ничто не существовало, кроме этой молодой девушки, такой притягательной и красивой.

   Амелия лишь пассивно сопротивлялась, не осмеливаясь ни кричать, ни отбиваться; она ограничивалась тем, что оставалась совершенно инертной и безмолвной.

   Легкий стук в дверь заставил Наполеона откинуться назад.

   - Что такое? Кто осмеливается мешать мне? - раздраженно крикнул он.

   Генеральша Бертран, находившаяся все время у дверей, не слыша более звука голосов, нашла нужным прервать это любовное свидание.

   - Ваше величество, - сказала она, продолжая стоять за дверью, - из Вены прибыл курьер с депешами.

   - Пусть подождет, - сказал Наполеон.

   Он поднялся и, расхаживая по комнате, погрузился в мысли.

   Выражение робости и как бы упрека, светившееся в глазах Амелии, произвело на него сильное впечатление.

   "Куда я зашел? - подумал он. - Ради минутного развлечения, ради каприза я едва не сломал этот хрупкий цветок и едва не погубил эту юную душу!"

   Все решения созревали в душе Наполеона быстро.

   - Встаньте, - мягко проговорил он, - и перестаньте бояться меня. Я больше не стану надоедать вам своей любовью, которая вовсе не дана мне в удел.

   Амелия, поднявшись, залилась слезами и пролепетала:

   - Ваше величество... Простите меня. Я предана вам, но... но...

   Рыдания прервали ее речь.

   Император улыбнулся.

   - Но вы не любите меня, не правда ли? Это разрешается... Я не могу приказывать любить себя; если же я попытаюсь сделать это, то меня немедленно обвинят в деспотизме. Успокойтесь! Но теперь мне нужно принять курьера, хотя он мог бы приехать немного позднее или немного раньше, а потом я побеседую с вами.

   Император подошел к двери и, отворив ее, принял из рук курьера пакет с депешами.

   Вена! Оттуда он ждал новостей относительно своей жены и ребенка. Что находилось в этом пакете? Может быть, известие о скором прибытии императрицы и его сына?

   Разве было теперь время думать о каких-то мелких любовных интрижках? Плоть, восторжествовавшая было на один момент, снова была покорена духом.

   Взломав печать конверта, император жадно прочел депешу.

   Это было письмо от де Монтрона. Ботаник с большими подробностями сообщал о различных фазах исполнения возложенного на него поручения. Сообщив о принятом им решении, он перешел к описанию, неожиданного результата. Генерал Анрио под видом Альфьери проник во дворец, имел свидание с императрицей, вручил ей собственноручное письмо императора, но вслед затем был непонятным вначале образом выдан: аббата Альфьери арестовали и отвели в тюрьму.

   Затем Монтрон описывал планы, задуманные им с ла Виолеттом с целью подготовить бегство генерала Анрио. Ла Виолетту посчастливилось передать узнику пилу, ножницы и деньги; отвернув болты засовов и отперев отмычками двери, генерал Анрио в конце концов выбрался на свободу.

   Дойдя до этого места, Наполеон сделал движение, выражавшее его удовольствие.

   - Только бы они не вздумали повторять свои попытки! - пробормотал он. - Австрийская полиция будет очень счастлива, если удастся захватить преданного мне человека, стремящегося избавить жену и сына от тирании венского двора. Надеюсь, что эти три смельчака окажутся достаточно благоразумными и вернутся во Францию. Ну, прочтем, что далее!

   Он продолжал читать письмо. Монтрон сообщал, что с громадным прискорбием узнал от генерала Анрио про обстоятельства, при которых совершился арест. Он предпочел бы промолчать, чтобы не огорчать его величество, но считает своим долгом честно и открыто поведать обо всех фактах, связанных с исполнением возложенного на него поручения.

   Генерал Анрио, пробравшись к императрице под видом аббата Альфьери, полномочного посла двора его святейшества, открыл Марии Луизе свое истинное звание и цель, которая привела его в Вену. В то же время он вручил ее величеству письмо императора.

   Ни один мускул не дрогнул на лице Марии Луизы, когда она читала это письмо от мужа, который от всего полного любви и нежности сердца умолял ее приехать к нему и советовал в случае, если венский двор будет задерживать ее и сына, довериться подателю этого письма, так как последний уже найдет случай и возможность вернуть ей свободу и доставить в Елисейский дворец к тому, кто ждал ее, кто любил ее, которому не будет радости от вновь обретенной власти и трона, если и то, и другое ему нельзя будет разделить со своей дорогой, желанной женушкой.

   Прочитав письмо, Мария Луиза холодно взглянула на посланца и сухим тоном заявила ему, что очень недовольна тем способом, которым он вздумал пробраться к ней. Она обещала своему отцу, австрийскому императору, не получать никаких писем, исходящих от Наполеона, через чье бы посредство они ни передавались, а если письма все-таки тем или иным путем дойдут до нее, то она обязана немедленно показать их отцу. Если император Наполеон желает передать ей что-либо, то он должен был бы обратиться не к посредству тайных агентов, сильно смахивающих на темных искателей приключений, пробирающихся во дворец под фальшивыми именами и прибегающих к переодеванию, а пойти официальным путем, через канцелярию. Тогда от князя Меттерниха она получила бы все сообщения. Затем под влиянием вспышки гнева Мария Луиза, собиравшаяся уже выйти из комнаты, кинула генералу Анрио, сильно смущенному всем происшедшим, следующие слова:

   - Можете передать тому, кто послал вас - разумеется, если император, мой отец, и его министры дадут вам когда-либо возможность снова повидать его, - что совершенно бесполезно будет надоедать мне подобными просьбами и посылать ко мне тайных послов; я приняла твердое решение никогда не возвращаться обратно во Францию. Благодаря великодушию и милости союзных монархов я стала герцогиней Пармской и чувствую себя совершенно удовлетворенной в своих честолюбивых помыслах тем, что могу править этим небольшим государством.

   Наполеон гневно скомкал депешу, дойдя до этих фраз.

   - Ах, так! Она довольна тем, что может быть герцогиней Пармской... вместе с Нейппергом, разумеется! - пробурчал он, стискивая зубы. - Ну, а у меня все-таки имеется средство отомстить этому Нейппергу, - пробормотал он, кидая злобный взгляд на Амелию, которая в сильном беспокойстве спрашивала себя, что произойдет, когда император, ознакомившись с содержанием депеши, снова займется ею. Он, быть может, опять возобновит прерванную прибытием почты атаку, отражать которую она могла только пассивным сопротивлением.

   Наполеон с лихорадочным нетерпением закончил чтение секретного доклада тайного комиссара.

   Монтрон докладывал далее, что Мария Луиза, оставив генерала Анрио одного в комнате, вышла после сказанных ею гневных слов; генерал некоторое время все еще оставался на месте, надеясь, что случайное дурное расположение духа императрицы пройдет и она вернется, чтобы дать менее резкий ответ или, может быть, даже письмо к супругу; однако он не дождался этого и собрался уходить, как вдруг появился офицер и арестовал его. Будучи захвачен на месте, генерал Анрио не мог дать знать своим друзьям, что именно привело к его аресту. Отсюда и произошло опоздание в докладе императору о происшедших событиях.

   В настоящий момент, - так заканчивал свое послание де Монтрон, - все три агента, которым император доверил высокое поручение привезти во Францию императрицу и Римского короля, находятся вместе. Вновь получив полную свободу действий, они надеются довести порученное им дело до успешного завершения. Конечно, как бы там ни было, но приходится действовать с величайшей осторожностью, так как бегство генерала Анрио подняло на ноги всю австрийскую полицию. Вокруг особы его величества Римского короля учрежден самый строгий надзор. Госпожу де Монтескью, его достойную гувернантку, заменили другой особой, немкой. Вообще теперь только одни немки окружают юного принца. Полковник де Монтескью был вынужден уехать из Вены, так как его обвинили в том, что он способствовал проникновению во дворец тайного агента Наполеона. Но несмотря на все эти препятствия они не отчаиваются в успехе. Конечно, рассчитывать на добрую волю Марии Луизы не приходится, но приняты все меры, чтобы направить ее во Францию. А как только она окажется вне злокозненного влияния венского двора, она, наверное, добровольно согласится последовать за тремя французами, которые явились к ней с предложением трона. Что касается Римского короля, то уже составлен проект его похищения. В один и тот же день вместе с матерью он окажется в руках агентов императора; нужно только ждать благоприятного случая, который и представится 24 июня. В этот день Мария Луиза с сыном должна отправиться в Карлсбад. Похищение совершится по дороге, в одной из гостиниц, где уже все приготовлено для этого.

   Наполеон два раза перечитал последнюю фразу донесения и погрузился в глубокую задумчивость.

   Так, значит, Мария Луиза продолжает упорствовать в своей надменности! Значит, она отказывается вернуться во Францию! Она, которой был открыт первый трон в Европе, удовольствовалась управлением посредственным итальянским герцогством! Она жертвовала всем будущим сына, низведенного до ранга второстепенного, мелкого немецкого князька, примирилась с тем, что он должен довольствоваться крохами, падавшими со стола императора, он, которому под именем Наполеона II могла быть послушной вся Франция. Она презрительно отворачивалась от любви Наполеона, она отталкивала все, что являлось от его имени, и дерзко отказывалась от всякой помощи мужа. Она не побоялась в подлом бесстыдстве своего предательства выдать австрийской полиции смелого и беззаветно отважного французского офицера, который с опасностью для жизни пытался говорить с ней на языке чести, разума, любви, супружеских обязанностей. Она выказала прискорбную храбрость, выдав Анрио венским полицейским, чтобы подчеркнуть этим, что она приняла твердое решение ничего не слышать, ничему не потворствовать, что исходит из Франции.

   "Ах, подлая женщина! - внутренне простонал Наполеон. - Что я сделал ей? Чем я дал ей основание быть по отношению ко мне такой злобной, несправедливой, презрительной, изменчивой? А ведь я так любил ее! Да и все еще люблю ее, мою Луизу! Боже мой, что я за идиот, если отдаю свое сердце той, которая с презрением отбрасывает его прочь! В ее глазах я больше не муж ей. А ведь не своим поражением обязан я такому отношению ко мне: теперь все снова исправлено, и снова Европа считается со мной, с ужасом прислушиваясь к бряцанию оружия моих войск. Если Луиза оказывает сопротивление моей супружеской воле и выказывает себя столь же плохой матерью, как и женой, то потому, что между нею и мной встало препятствие... в виде человека, всецело овладевшего ею, сумевшего овладеть всеми ее помыслами и желаниями. О, если бы этот Нейпперг оказался в моих руках!"

   Лицо императора исказилось от страшной ненависти и злобы. Казалось, будто он уже держит в своих руках соперника и готов жестоко отомстить ему.

   Его взгляд снова упал на Амелию.

   "Это его дочь, - подумал он, - ничто не может помешать мне воспользоваться ею и наказать отца бесчестием дочери. Только что она сопротивлялась мне, но была готова уступить. Еще одна попытка - и Амелия Нейпперг будет моей! - Он прервал нить своих мыслей, бурно вздохнул и принялся расхаживать взад и вперед по комнате порывистым, возбужденным шагом. - Но будет ли это благородным мщением? Будет ли такое мщение достойно меня? - мысленно спросил он себя. - Нет! Я не имею права поражать его в лице этой невинной жертвы. Она не любит меня. Да, и она тоже! Что же делать! Я сделан не из того теста, чтобы внушать женщинам любовь. Страх, восхищение - о, это могу внушить! И, быть может, когда-нибудь потом, если судьба еще раз отвернется от меня, если военное счастье изменит мне, я буду внушать только сожаление, не более. Нет, я должен пощадить ее и доказать, что Наполеон умеет управлять своими страстями и смирять свой гнев!"

   Затем он обратился к Амелии, испуганно встрепенувшейся при обращении к ней, и сказал:

   - Прошу вас простить меня за те вольности, с которыми я позволил себе обратиться к вам. Ваша красота, ваше очарование сделали то, что я перестал владеть собой. Я счастлив, что имею возможность извиниться перед вами. Но вы простите меня, не правда ли? Вы не будете думать обо мне, что я злой человек?

   - Ваше величество, я смотрю на вас как на самого великодушного, самого благородного из всех государей мира!

   - Не говорите мне того, чего я совершенно не заслужил. Вот что! Я предложил вам поселиться у меня во дворце, но это совершенно невозможно. Это было очень неосторожным проектом, да и для меня самого тоже было бы слишком мучительно, слишком опасно быть вынужденным постоянно встречать вас около себя. Для нашего общего спокойствия будет лучше, если мы будем подальше друг от друга. Я придумал кое-что другое. Вы имеете какие-либо известия от господина Нейпперга, вашего отца?

   - Никаких, ваше величество. Моя мать, видя, что она покинута, брошена, укрылась во Франции; хотя она и была бедна, но не пожелала получать что-либо от того, на кого смотрела как на мужа, а не па щедрого благотворителя, кидающего милостыню.

   - Все эти чувства делают честь тонкости души вашей матушки. Но ее нет более в живых, и господин Нейпперг не имеет оснований выказывать полнейшее и враждебное безразличие к вашей судьбе.

   - Я не имею ни малейшего представления, что чувствует ко мне отец - нежность или презрение. От него я не имею никаких вестей, а сама я ему не писала никогда.

   - Ну так что же! Вам надо увидеться с ним. Я не сомневаюсь, что, увидев вас, он совершенно переменится к вам.

   Амелия наклонила голову, не отвечая ни слова, как-то странно смущенная сделанным ей императором предложением вернуться к отцу.

   - Мне известно, что господин Нейпперг в данный момент находится в Италии, - продолжал Наполеон. - Он сражается против неаполитанского короля. Как раз в данный момент я посылаю одного из своих генералов, Бельяра, к королю Мюрату. Он проводит вас, и, добравшись до аванпостов, вы будете в состоянии добиться пропуска и проникнуть таким образом в главную квартиру господина Нейпперга. Вы согласны?

   - Я поступлю, как вам будет угодно, ваше величество!

   - Значит, вы отправитесь завтра вместе с Бельяром. Если вопреки ожиданиям господин Нейпперг откажется принять нас, останется нечувствительным к вашей обаятельной грации, к прелести вашей юности, - тогда попросите отвезти вас на неаполитанские аванпосты и, окончив свою миссию, Бельяр отвезет вас обратно во Францию. А там мы посмотрим!

   И император, сказав это, милостиво кивнул головой смущенной девушке и вышел, чтобы отправиться в зал совета, куда он созвал своих маршалов.

   Война была неизбежна, европейские державы все настойчивее провоцировали ее. Приходилось либо перейти самому в наступление, либо смириться и ждать вторичного враждебного нашествия во Францию.

   Наполеон решил перейти в наступление, что более соответствовало его гению и темпераменту французов. Было решено, что он отправится в законодательный корпус, чтобы там торжественно объявить об открытии военных действий, причем определил, что он выступит в ночь на следующий день, 12 июня.

   Закрывая заседание совета, где были приняты все эти серьезные решения, Наполеон пробормотал:

   - Двадцать четвертого июня храбрецы, которые ради меня рискуют жизнью и пытаются в Вене совершить невозможное дело, должны попробовать освободить моего сына и силой увезти его мать. Тем временем я выиграю в долинах Бельгии грандиозное сражение, и результат его, став известным в Шенбрунне, безусловно облегчит смелое предприятие моих героев.

  

  

  

   24 июня 1815 года в гостинице, находившейся на дороге к знаменитому своими целебными источниками городу Карлсбаду, сидели трое путников, одетых в длинные плащи погонщиков баранов.

   Эта гостиница, называвшаяся "Золотая цапля", находилась как раз у самого края страшной пропасти на вершине холма, подъем к которой сменялся далее обрывистым спуском.

   Трактирщица, крепкая и свежая крестьянка, бегала взад и вперед, торопясь подать требуемое посетителям. Она охотнее всего останавливалась около одного из троих погонщиков, выделявшегося своей гигантской фигурой, и перебрасывалась с ним шуточками и смешками. Время от времени гигант отрывался от еды и кидал беспокойный взгляд на палку, прислоненную около него к стене, словно боясь, что он не найдет ее в нужный момент под рукой. Остальные двое гуртовщиков молчаливо и сдержанно кутались в плащи, посматривали на дорогу, ведущую к Вене, и изредка обменивались многозначительными взглядами.

   Один из них был мал ростом, очень худощав и отличался спокойными манерами. На нем была надета на перевязи какая-то круглая коробка, издававшая металлический звук каждый раз, когда он случайно задевал ею за угол стола, наклоняясь, чтобы рассмотреть дорогу.

   Другой был среднего роста; он был моложе, и весь его вид говорил о решительности; он отличался энергичными живыми манерами. По внешности его можно было принять скорее за военного, чем за купца; достаточно было хотя бы посмотреть, с каким молодцеватым видом он сидел, подбоченившись, верхом на скамейке!

   Что же касается третьего путешественника, того самого, который пользовался видимым предпочтением со стороны красивой трактирщицы, то казалось, что он чувствует себя здесь совсем как дома. Его уже не в первый раз видели в веселом зале гостиницы "Золотая цапля".

   Улучив удобную минуту, гигант сжал своими мощными руками квадратную талию трактирщицы; последняя оттолкнула его и, делая вид, будто очень сердится за это, сказала:

   - Вы сегодня чересчур дерзки, господин Фриц. Уж не присутствие ли ваших друзей заставляет вас так приставать ко мне? Оставьте меня в покое!

   - Меня вдохновляет таким образом присутствие не друзей, а ваших несравненных прелестей, неоцененная Катенька. Ну уж нет, я вас не пущу!

   - Господи! Ну и денек выдался! Да вы подумайте только: ведь мы ждем проезда эрцгерцогини Марии Луизы вместе с сыном, принцем Пармским, и свитой. Нашли тоже время шутки шутить!

   - А свита велика? - равнодушным тоном спросил гуртовщик, продолжая стискивать в своих объятиях Екатерину.

   - Нам дали знать, что едут две кареты. В одной едет эрцгерцогиня с сыном и его гувернантка, в другой - два офицера и две дамы из свиты эрцгерцогини.

   - Так они едут без солдат?

   - По два гусара на козлах каждого экипажа по бокам кучера. Вы только подумайте: всем услужи, всех накорми.

   - Разве эрцгерцогиня со свитой останется здесь ночевать?

   - Нет, они здесь только поужинают, пока им будут менять лошадей. Хотя сюда они приедут только под вечер, но спать они будут в Карлсбаде, куда прибудут к одиннадцати часам.

   Остальные двое гуртовщиков, молчаливо прислушивавшиеся к разговору, обменялись быстрыми, выразительными взглядами. Казалось, что все, что рассказывала трактирщица, живо интересовало их. Но Екатерина была слишком поглощена защитой от излишней предприимчивости гиганта, так что не заметила взглядов, которыми обменивались гуртовщики.

   А Фриц действительно не терял времени даром. Он встал и, целуя и милуя ее, подталкивал трактирщицу к комнате, дверь которой выходила в общий зал гостиницы.

   - Если вы сейчас же не оставите меня в покое, я позову мужа, - крикнула Екатерина и потом прибавила: - Вы были гораздо благоразумнее и сдержаннее прежде, когда приезжали сюда без ваших друзей, господин Фриц! Если бы я знала, что вы за гусь, я не стала бы сама служить вам, а кликнула бы слугу. Сейчас он в конюшне, но если вы не оставите меня в покое, я позову его сюда.

   - Ну полноте, - не унывал Фриц. - Я, милочка вы моя, всегда бываю любезен с дамами. Так не будьте же такой злой! Три недели тому назад, когда я случайно остановился у вас в пути, вы осчастливили меня кое-какими явными признаками несомненной симпатии. Так почему же теперь вы стали вдруг такой недотрогой?

   - Но у меня сегодня столько дел... Вы забываете про эрцгерцогиню.

   - А какое мне дело до вашей эрцгерцогини! Вы так очаровательны! Просто съесть вас хочется - вот я и съем! - ответил предприимчивый Фриц.

   Он продолжал подталкивать чувственную Екатерину, сопротивление которой явно ослабевало.

   - Нет, я не хочу! Я должна позаботиться по хозяйству! - повторяла Екатерина, красная и очень оживленная.

   - Разве вы не говорили мне в прошлую субботу, что я - странный мужчина и что должно быть очень приятно побыть со мной вдвоем?

   - Да что говорить, вы - красавец, но только зато и негодный же вы человек! Ну, оставьте меня сейчас же, а то я кликну мужа!

   - Твой муж не станет из-за таких пустяков бросать свою плиту. Есть когда трактирщику заботиться о том, как проводит время его жена наверху!

   - Нет, нет! - пробормотала Екатерина, наполовину склоняясь в объятия бравого мужчины, который все усиливал натиски все энергичнее подталкивал ее. - Не сегодня! Потом... как-нибудь в другой раз!

   - Екатерина! Я люблю тебя, и ты будешь моей! - энергично возразил Фриц, который был уже в двух шагах от двери комнаты.

   Он все усиливал напор, и трактирщица поддавалась, бессильная сопротивляться.

   - Что подумают обо мне ваши друзья? - пробормотала она, стараясь высвободиться из его объятий.

   - Мои друзья и не подумают заниматься этим вопросом! - И с этими словами "Фриц" заставил ее переступить через порог желанной комнаты.

   Перед тем, как запереть дверь, он повернулся и, не выпуская Екатерины из своих мощных объятий, крикнул своим товарищам:

   - Эй, вы там, скорей на кухню! Я догоню вас на конюшне!

   С этими словами он исчез в комнате вместе с Екатериной, которая почувствовала какое-то беспокойство при последних словах возлюбленного, обращенных к его спутникам.

   Последние, услыхав обращенные к ним слова, немедленно встали из-за стола.

   - Что вы скажете, генерал, а ведь дело-то идет очень хорошо! - сказал самый маленький из обоих гуртовщиков, обращаясь к товарищу.

   Тот, смеясь, ответил:

   - Этот дьявол ла Виолетт избрал себе приятную часть! Трактирщица-то эта не из вредных будет! Как, по-вашему, дорогой Монтрон?

   Монтрон - это именно он в обществе ла Виолетта и Анрио скрывался под видом гуртовщика в гостинице "Золотая цапля", в месте, назначенном для отдыха Марии Луизы при переезде в Карлсбад, - ответил Анрио, покачав головой:

   - Красоту я понимаю только тогда, когда дело идет о растениях, генерал. По-моему, из нас троих только ла Виолетту как холостяку и подходила эта роль Дон Жуана. Я - ботаник, а вы женаты, дорогой Анрио. Кроме того, ведь вы любите свою жену, не так ли?

   - Да, да! - пробормотал Анрио.

   Внезапная бледность разлилась по его щекам. Воспоминание об Алисе, вызванное словами Монтрона, причинило ему боль. Он снова пережил ее измену, снова вспомнил все перипетии ее любовного приключения, и в одну секунду перед его мысленным взором пронеслась вся его отравленная, погубленная жизнь, полная ревности и мук обманутого мужа, который не в силах забыть прошлое.

   Однако усилием воли отогнав от себя все эти печальные воспоминания, он сказал Монтрону:

&nbs