Лепеллетье Эдмон - Путь к славе

уверен, что прусские и австрийские солдаты, завладев Верденом, будут в силах отстоять его при наступлении добровольцев-революционеров. Он обсуждал лишь выгоды от такой сделки, какую предлагали ему.

   Обсудив все выгоды предложения, он осведомился о подкреплении, посланном из Парижа.

   - Оно явится слишком поздно, - ответил представитель города.

   - В таком случае я на вашей стороне! - сказал барон.

   - Хорошо! Вы приехали сюда из Парижа? Ни с кем не говорили?

   - Да!

   - Имеется ли при вас человек скрытный и вместе с тем болтливый?

   - Скрытный, то есть умеющий хранить секреты?

   - И вместе с тем болтливый, который невзначай мог бы бросить несколько многозначительных слов.

   - Такой человек есть у меня; это Леонард, мой лакей. О чем же должен он молчать?

   - Прежде всего о наших планах.

   - Они останутся неизвестными ему.

   - Это самое верное ручательство его надежности; лучшими хранителями секретов являются те, кто не посвящены в них.

   - А что должен он разболтать?

   - Известия из Парижа, а именно, что город находится в руках разбойников, но королевский авторитет силен, что приближаются армия австрийского императора и войска короля Пруссии, что королевская власть будет восстановлена, а бунтовщиков постигнет кара.

   - Это все? Леонард не любит народа, он с удовольствием выполнит эту миссию.

   - Ваш Леонард может еще прибавить, что восемьдесят тысяч англичан высадились в Бресте и идут на Париж.

   - А какая цель распространения таких слухов?

   - Оправдать решение, которое мы примем этой ночью. Здесь состоится собрание главнейших граждан города, и нужно выработать ответ, заготовленный герцогу Брауншвейгскому. Вы будете на нашей стороне?

   - Я обещаю это вам так же, как вы обещаете мне возвращение моих денег.

   - Между порядочными людьми, барон, достаточно данного слова, - сказал синдик, пожав руку откупщику.

   Соумышленники расстались. Один пошел настраивать Леонарда, чтобы тот поднял шум и тревогу в городе; другой пошел вербовать новых тайных союзников для приведения в исполнение изменнического плана.

  

  

  

   Добровольцы весело, с песнями двигались к Вердену в сопровождении отряда 13 кавалерийского полка, в котором Франсуа Лефевр в чине поручика исполнял обязанности капитана. Их глаза сверкали энтузиазмом, и они были проникнуты жаждой победы. Когда они проходили через деревни, женщины выставляли своих детей на пороге, как при проходе религиозной процессии, добровольцы же посылали им поцелуй, а мужчинам обещали победить или умереть. Они шли, доверчивые и гордые, при резких звуках рожка и под звуки барабанов; трехцветный флаг весело развевался по ветру над ними, и все они были воодушевлены патриотизмом. Покидая родину, они подарили своим родственникам все, что имели, заявив, что идут на смерть. Они с песней шли навстречу этой смерти за отечество, самой прекрасной и самой завидной из всех смертей. В дороге, чтобы сократить время, они начинали петь на мотив "Карманьолы" какую-нибудь простую и детски-наивную песенку, припев которой громко подхватывал весь отряд.

   Когда в конце долины, окруженной лесом, показались стены Вердена, командир Борепэр приказал остановиться. Нужно было предварительно осмотреть местность. Пруссаки были близко; по последним сведениям, можно было опасаться засады.

   Маленькая армия расположилась на небольшом холме под защитой рощицы, скрывавшей ее со стороны города. У подножия холма, среди зелени, теснилось несколько домиков.

   Борепэр обратился с расспросами к пастуху, следовавшему за солдатами. Тот не мог ничего сказать о предполагаемом движении неприятельской армии. Борепэр собирался уже отпустить пастуха, но позвал его снова и спросил:

   - Знаешь ли ты, как называется деревушка, вон там напротив, между холмами, среди деревьев?

   - Да, сударь... это Жуи-Аргонн!

   Борепэр вздрогнул, но тотчас же овладел собой. Он взят подзорную трубу и стал внимательно и грустно рассматривать эту скромную деревушку. Он не мог оторвать от нее взгляда... Можно было подумать, что он искал чего-то, что глубоко интересовало его. Однако не было никаких признаков лагеря, ничего, что указывало бы на присутствие солдат в этой лесистой равнине...

   Борепэр задумчивый вернулся к солдатам, которые, сложив оружие, уже готовили обед. Одни рубили дрова, другие носили воду из источника, который весело журчал, стекая по склону холма, помощники поваров чистили овощи, собранные по дороге на полях, и над всем этим продолжала звучать веселая песня.

   В нескольких шагах от походных кухонь, под открытым небом, стояла повозка. Выпряженная из нее славная старая лошадь серой масти мирно жевала траву, натягивая повод, чтобы достать кору молодых кустарников. На кузове повозки была надпись: "13 легкопехотный полк. Екатерина Лефевр, маркитантка".

   Недалеко от повозки резвился ребенок, бродя вокруг ружей, поставленных в козлы; как будто ища защиты, он время от времени подбегал к маркитантке, и та ради его успокоения трепала его по щечке, не оставляя, однако, своих хлопот, потому что солдаты требовали открытия шинка. С помощью рядового Екатерина раскладывала походный стол из пары козел и большой доски.

   Вскоре на этом импровизированном столе были расставлены правильными рядами кувшины, жбаны и целый бочонок водки, а также стаканы и тарелки. Торговля открылась. Желавшие выпить уже обступили неприхотливый буфет. Стаканы проворно наполнялись, поднялось оживленное чоканье за успех батальона из Майен-э-Луар, за освобождение Вердена, за торжество свободы! Не у всех были деньги, но маркитантка, женщина добрая, открывала кредит неимущим. Что за важность: с ней рассчитаются после победы.

   Борепэр с улыбкой любовался этой оживленной картиной; когда же его взоры обращались к деревне Жуи-Аргонн, он в смущении бормотал про себя:

   - Мне невозможно уйти... но кого же послать туда? Тут нужен человек надежный... желательно женского пола. Но где найти такую посланницу?

   И он продолжал наблюдать за людьми, толпившимися перед стойкой Екатерины Лефевр.

   Поодаль от прочих, как будто равнодушные к веселью отдыхающего отряда, оживленно разговаривали сержант и молодой человек в аксельбантах, указывавших на его принадлежность к врачебному ведомству; они понижали голос всякий раз, когда им казалось, что они служат предметом любопытства.

   То был Марсель, встретившийся вновь с Ренэ, Красавчиком Сержантом. По протекции Робеспьера младшего и по рекомендации Бонапарта он добился отчисления от 4 артиллерийской бригады, как и рассчитывала молодая девушка. Назначенный в батарею, состоявшую при маленьком корпусе, которым командовал Борепэр, Марсель присоединился к батальону в Сен-Менегу. Требования службы, различие в чинах и место полкового лекаря в хвосте колонны мешали Марселю и Ренэ обменяться признаниями и выразить друг другу радость по поводу их встречи. Но неожиданная остановка по приказу командира на опушке леса, над маленькой деревней Жуи-Аргонн, доставила им наконец этот случай, ожидаемый с огромным нетерпением, и они спешили им воспользоваться.

   Борепэр хотел уйти, несколько удивленный короткостью, как будто существовавшей между этим сержантом и полковым лекарем. Он решил осведомиться потом о причинах подобной близости, как вдруг Лефевр, проходивший мимо, внезапно заговорил с Марселем.

   - Вы из четвертой артиллерийской бригады? - спросил он, нарушая интимный разговор двоих влюбленных.

   - Да, господин лейтенант... прямо оттуда.

   - Скажите, пожалуйста, капитан Бонапарт, которому вернули чины, находился в полку, когда вы покинули его?

   - Капитан Бонапарт был на Корсике... ему дали разрешение. Однако он писал друзьям в Валенс, и мы имели сведения о нем в полку. О капитане Бонапарте ходило много толков.

   Услышав это, Борепэр подался вперед и с живостью воскликнул, обращаясь к Марселю:

   - Ах! Да как же поживает Бонапарт? Надеюсь, с ним не случилось ничего дурного? Не можете ли вы сообщить мне о нем что-нибудь? Я также принадлежу к числу его друзей.

   - Капитан Бонапарт, - ответил полковой лекарь, - находится в безопасности, в Марселе, со всем своим семейством. Но он чуть не погиб.

   - Черт возьми! Расскажите мне про это! Ах, наш славный Бонапарт! Что же с ним приключилось?

   - Извините, - вмешался тогда Лефевр, - не находите ли вы, что нам было бы удобнее слушать рассказ этого лекаря, сидя там за угощением? Моя жена подаст его нам.

   - Я не прочь, - ответил Борепэр, - выпьем за здоровье гражданки Лефевр, прекрасной маркитантки тринадцатого полка!

   Все направились к палатке маркитантки и вскоре чокнулись стаканами, между тем как Лефевр, лукаво подмигивая, сказал жене:

   - Вот послушай-ка, что расскажет нам господин лекарь! Видишь ли, у него имеются известия с Корсики. Дело идет о твоем приятеле, капитане Бонапарте!

   - Не вздумай, пожалуйста, ревновать меня к этому бедняге Бонапарту! - пожимая плечами, воскликнула Екатерина. - Разве с ним стряслась какая-нибудь беда? - обратилась она к Марселю.

   - Он только чудом спасся от смерти.

   - Да неужели? О, расскажите нам скорее, в чем дело! - воскликнула маркитантка и примостилась на пне, разинув рот, насторожив слух, в нетерпеливом ожидании известий о своем бывшем клиенте.

   Марсель сначала объяснил, что корсиканцы, враждебные революции, пытались перейти к Англии. Паоли, герой первых лет независимости, вступил в переговоры с англичанами и попытался вовлечь Бонапарта в задуманное им дело отделения Корсики от Франции. Поддержка командира национальной гвардии в Аяччо была ему необходима. Однако Бонапарт с негодованием отказался от соучастия в измене. Раздраженный отказом, Паоли подговорил население к бунту против Наполеона и всей семьи Бонапартов. Наполеон и его братья Жозеф и Люсьен были вынуждены бежать переодетыми. Тогда Паоли обратил свою ярость против матери Бонапарта. Дом, где нашла себе убежище. Петиция Бонапарт со своими дочерьми, был осажден, разграблен, сожжен, а храбрая женщина должна была бежать ночью через лесные заросли.

   То было трагическое бегство. Кое-кто из друзей, под предводительством энергичного виноградаря по имени Бастелика, охранял беглецов. Семейство Бонапарт шло в центре маленького отряда, вооруженного карабинами. Легация вела за руку малютку Полину, будущую генеральшу Леклерк, Элиза, воспитанница Сен-Сира, только что выпущенная из этого мирного учебного заведения, попала прямо в передряги беспорядочного и опасного перехода через горы. Она шла рядом с дядей, аббатом Фешем, которому тогда было еще далеко до кардинальского пурпура. Маленький Луи бежал вприпрыжку впереди колонны, зорко всматриваясь в чащу кустарников и настойчиво требуя, чтобы ему дали карабин. Самого младшего, Жерома, несла на руках преданная служанка Савария.

   Проезжих дорог избегали, отдавая предпочтение самым крутым тропинкам. Задача состояла в том, чтобы добраться до берега, не попав на глаза паолистам. Кустарники и колючки, цепляясь, разрывали на ходу одежду, царапали руки и лица плакавших детей. После утомительной, бессонной ночи изгнанники достигли потока. Переправиться через него вброд с детворой не было возможности. К счастью, нашлась лошадь, и опасная переправа была совершена.

   В момент высадки на противоположный берег был замечен отряд паолистов, высланный вдогонку за Бонапартами. Беглецы, затаив дыхание, поспешно забрались в лесные заросли. Летиция старалась удержать от крика боязливую Полину. Лошадь, которую держал за повод Луи, как будто чувствовала опасность; она притаилась неподвижно, насторожив уши, с дрожью, пробегавшей у нее по коже.

   Наконец с вершины скалы увидали Наполеона, который подъезжал в шлюпке с французского корабля, крейсировавшего в заливе. Бонапарт поспешил пристать к берегу, и только он присоединился к своим, как прибежал пастух с предостережением, что паолисты обнаружили их.

   Беглецы едва успели отойти от берега. Корсиканцы, высыпавшие на берег, послали вдогонку дружный залп из мушкетов, но не попали в них, так как шлюпка была уже далеко.

   Вступив на борт корабля, Бонапарт проворно побежал к единственной пушке, которой было вооружено судно, зарядил ее картечью, навел и послал паолистам такой убийственный снаряд, что восьмеро или десятеро из тех, кто покушались убить его, остались мертвыми на песке, а остальные обратились в бегство. Семейство Бонапарт и его глава были спасены.

   - Браво, Бонапарт! - воскликнула Екатерина, хлопая в ладоши при окончании рассказа. - Ах, эти канальи-корсиканцы! Жаль, что меня там не было с нашими солдатами! Не так ли, Лефевр?

   - Достаточно с них и одного Бонапарта! - возразил Лефевр. - Он славный канонир.

   - И добрый француз! - прибавил Борепэр. - Он не захотел, чтобы его родину предали врагам. Так вышло хорошо! Но представьте себе Бонапарта, умирающего от ран на острове, пленника англичан! Это было бы обидной нелепостью, и он заслуживает лучшего жребия. Спасибо вам за ваши новости, - сказал он Марселю, - когда мы освободим Верден, я напишу Бонапарту поздравительное письмо.

   Командир поднялся. Находя, что его отряд достаточно отдохнул, и не заметив ничего подозрительного под Верденом, он дал приказ готовиться к выступлению... Через два часа им предстояло двинуться в путь, чтобы достичь Вердена немного раньше ночи, пользуясь сумерками.

   Пока солдаты Борепэра, подкрепив силы горячей похлебкой, вычистив запыленное оружие, собирались строиться в колонну, сам он направился к запряженной и совершенно готовой в дорогу повозке Екатерины. Он подал знак маркитантке, что желает говорить с нею, и, понизив голос, дал свои инструкции молодой женщине, которая выслушала его как будто с удивлением.

   Когда Борепэр кончил, она просто ответила ему:

   - Я поняла, господин командир. А когда я покину Жуи-Аргонн и явлюсь в Верден, то что мне делать?

   - Ожидать нас, если город спокоен, или вернуться как можно скорее, если неприятель двинулся с места...

   - Хорошо, господин командир!.. Я переоденусь в штатское и надеюсь, что вы останетесь довольны мною! - Тут Екатерина крикнула мужу, который недоумевал, какое секретное поручение мог дать начальник его жене: - Франсуа... я увижу тебя в Вердене. Приказ командира! Присмотри хорошенько за Анрио. Да пускай Виолетт (так звали молодого солдата, приставленного для услуг к походному шинку) будет поострожнее на спусках... лошадь должна идти непременно шагом... и даже в поводу.

   - Присмотрю, не бойся! - ответил Лефевр. - Только будь осторожна, Екатерина! Ну что, если не ровен час прусские кавалеристы, рыскающие кругом, заберут тебя в плен?

   - Дуралей! Разве у меня под юбками нет двух сторожевых собак? - весело воскликнула маркитантка и, приподняв свою верхнюю юбку, показала мужу приклады двух пистолетов, заткнутых за пояс, в котором у нее хранились деньги.

   Между тем добровольцы по знаку Борепэра выстроились в шеренги и собирались двинуться в путь.

   Екатерина храбро спускалась с крутых скатов горловины, на дне которой ютилась деревенька Жуи-Аргонн, и уже достигла крайних хижин селения, как вдруг рощи, луга, поля огласились молодецкой песней удалых волонтеров, шедших на Верден.

   И эхо долины вторило припеву, звучавшему в такт мерному солдатскому шагу этих сынов отечества, стремившихся к победе с пением, под знаменем свободы!

  

  

  

   Эрминия де Борепэр сидела в просторной комнате дома Блекуров, в Вердене, обращенной в молельню по желанию ее тетки де Блекур, крайне богомольной особы. Два аналоя для моленья и маленький импровизированный алтарь, на котором стояла статуэтка Богоматери со Святым Младенцем на руках, в голубой одежде и позолоченном венце из резного дерева, с двумя канделябрами и двумя вазами цветов по сторонам, составляли убранство этой гостиной, обращенной в домашнюю часовню со времени упразднения - монашеских орденов. Набожная тетка хотела, чтобы Эрминия продолжала готовиться к монастырской жизни в ожидании открытия монастырей.

   Когда Левендаль показался на пороге молельни, Эрминия вскрикнула, вскочила от удивления, а потом остановилась, глядя на посетителя, нерешительная, смущенная, оробевшая, в ожидании слова, жеста, порыва, движения губ, сердечного возгласа.

   Однако барон оставался холоден; он чувствовал легкую неловкость и закусил губы, не решаясь говорить.

   - Ах, это вы? - дрожащим голосом произнесла наконец молодая женщина. - Я совсем не рассчитывала когда-нибудь свидеться с вами... Прошло так много времени с тех пор, как мы встретились в последний раз здесь, на этом месте... а потом еще там, в деревне Жуи-Аргонн...

   - Ах, да! Жуи! Как поживает малютка? Надеюсь, по-прежнему хорошо?

   - Ваша дочка подросла... ей скоро минет три года. Ах, если бы Господу было угодно, чтобы эта бедная крошка совсем не появлялась на свет! - воскликнула Эрминия, и ее глаза наполнились слезами.

   - Не плачьте! Не убивайтесь! - сказал барон, сохраняя спокойное равнодушие. - Послушайте, Эрминия, надо образумиться! Ваши слезы, ваши рыдания могут возбудить любопытство... в доме уж и так поднялся переполох по поводу моего прихода. Неужели вы желаете огласки того, что вам крайне важно скрыть!

   Эрминия подняла голову и гордо ответила:

   - Когда я отдалась вам, во мне говорило только сердце, теперь же моими действиями руководит мой отрезвившийся рассудок. Час безумия, толкнувший меня в ваши объятия, миновал... я не живу больше для любви... от былой страсти во мне не тлеет ни единой искры. Перебирая свою жизнь, я не нахожу в ней ничего, кроме пепла и развалин! Но у меня есть ребенок... ваша дочь, Алиса. Ради нее я должна жить, ради нее соблюдать приличия.

   - Вы совершенно правы, ей-Богу! Свет безжалостен, моя дорогая Эрминия, к маленьким приключениям вроде нашего. Да-да, мы с вами оба, как вы сейчас выразились, были безрассудны, нами овладело безумие, то было опьянение... теперь же мы протрезвели... да! Но это в порядке вещей... нельзя же оставаться всю жизнь сумасшедшим и опьяненным...

   Тут барон сделал жест, проникнутый самодовольством и циничной развязностью.

   Эрминия подошла к нему, строгая, почти трагическая.

   - Барон, - сказала она, - я не люблю вас больше!

   - Неужели? Это страшное несчастье для меня!

   - Не смейтесь! О, я прекрасно чувствую, что и вы точно так же разлюбили меня! Да и питали ли вы когда-нибудь ко мне любовь? Я была для вас минутной забавой, игрушкой сердца... нет, даже и не сердца, а прихотью чувств, способом скоротать часы безделья в глухой провинции. Вас здесь задерживали дела. Жизнь провинциального дворянства и военного круга с доступными развлечениями и шумными кутежами казалась вам пресной и недостойной вас, блестящего царедворца, обычного посетителя Трианона, друга принца де Рогана и графа де Нарбонна; вы увидали меня в моем углу печальной, одинокой, задумчивой.

   - Вы были прелестны, Эрминия! Вы до сих пор привлекательны и хороши собой, но тогда в вас было неодолимое очарование... пикантность... сочность...

   - А теперь я утратила все это, не правда ли?

   - Я протестую! - любезно воскликнул барон.

   - Не лгите! Я уже не прежняя в ваших глазах. Вы не ошиблись я сказала вам: тогда я вас любила, а теперь вы сделались безразличны мне.

   "Так оно и лучше! - подумал барон и прибавил про себя: - Э, все складывается благополучно! Разрыв происходит без потрясения, без лишних слез и упреков. Это превосходно!"

   И он продолжал вслух, протягивая руку Эрминии:

   - Останемся добрыми друзьями! Согласны?

   Молодая женщина осталась неподвижной, отказываясь пожать протянутую руку Левендаля, и ее губы презрительно сжались.

   - Выслушайте меня, - сказала она строгим тоном. - Здесь я была далека от всякой мысли о любви. Меня предназначили к монастырской жизни, и я была готова повиноваться тем, кто предложил мне монастырь как благородное и достойное убежище для таких девушек, как я, - с знатным именем, но без всякого состояния. Возле мадемуазель де Блекур я ожидала времени своего пострига в монашество. Сказать вам, что я не жалела покинуть свет, который видела лишь мельком, но о котором составила себе довольно приятное понятие, - значило бы солгать. Я завидовала тем подругам, которые могли благодаря своему богатству выйти за честного человека и пройти по жизни с радостным сердцем, с гордым челом между своим мужем и детьми. Этого счастья мне не предложили... я покорилась судьбе.

   - Однако же вы были из тех, кому жизнь должна была бы приносить одни радости.

   - А между тем принесла одни горести! Простите, что я напоминаю вам такие скорбные обстоятельства. Но именно тогда, когда я считала себя совершенно покинутой, принесенной в жертву в расцвете молодости, в разгаре желаний, в чаду юношеских грез... именно тогда явились вы предо мной. Сознавала ли я, что делала? Не знаю... О, я не хочу упрекать, я даже не пытаюсь оправдать свою ошибку. Но сегодня, при этом свидании, которое может сделаться для нас обоих решительным, позвольте мне задать вам один вопрос.

   - Какого рода? Говорите! Предоставляю вам задать мне хоть десять, хоть двадцать вопросов! Чего вы боитесь? В чем сомневаетесь?

   - Я перестала бояться, - грустно промолвила Эрминия, - и, к несчастью, утратила право сомневаться... Барон, вы клялись, что женитесь на мне; пожалуй, цель вашего сегодняшнего визита сдержать это обещание?

   "Черт возьми! Договорились!" - подумал Левендаль и с улыбкой, плохо скрывавшей гримасу недовольства, пробормотал: - Ваш вопрос восхищает меня... и, признаюсь, приводит в затруднение. Конечно, я не забыл, что в былое время... в те минуты безумия, как вы определили их сейчас, я мог взять на себя обязательство. О, я не отрекаюсь. Прошу вас верить, что мои чувства к вам всегда почтительны, горячи, искренни...

   - Однако вы отказываетесь?

   - Я не говорю этого!

   - Значит, вы согласны? Послушайте, отвечайте откровенно! Я уже сказала вам, что у меня больше нет ни сомнений, ни боязни. Я могла бы прибавить, что надежда была со мной, но внезапно покинула меня на повороте дороги. Я ожидаю вашего ответа с твердостью сердца, в котором все успокоилось, все умерло!

   - Боже мой, милая Эрминия, вы захватили меня в данном случае врасплох. Я явился в Верден вовсе не для разговоров о женитьбе. Важные дела, интересы первейшего значения требуют моего пребывания в этом городе, где мне было бы совсем некстати заниматься брачными утехами.

   - Не говорите об утехах между нами! Так вы отказываетесь?

   - Нет, я только прошу дать мне отсрочку. Погодите до заключения мира... это протянется недолго.

   - Вы полагаете? Значит, вы надеетесь, что трусы и изменники возьмут верх и что Верден не окажет сопротивления?

   - Я думаю, что оборона для него немыслима. Не вашим ремесленникам, мелким буржуа, гвоздарям и башмачникам давать отпор императорскому и королевскому войскам!

   - Не оскорбляйте местных людей, которые будут драться как герои, если сумеют избавиться от изменников и неспособных руководителей! - с жаром возразила Эрминия.

   - Я не оскорбляю никого, - произнес барон, не меняя слащавости своего тона, - я прошу вас только принять во внимание, что у этого города нет гарнизона.

   - Он скоро обзаведется гарнизоном! - пробормотала Эрминия.

   - Что вы хотите этим сказать? - спросил остолбеневший барон.

   - А вот что. Постойте, прислушайтесь! - И Эрминия подала ему знак насторожить слух.

   Неопределенный гул, крики, возгласы "виват!" доносились до верхнего города. Веселый грохот барабанов сливался с криками бегущего народа. Барон побледнел.

   - Что значит этот содом? - спросил он. - Верно, это какой-нибудь бунт. Жители требуют открытия городских ворот и не хотят слышать об осаде.

   - Нет, это шум совсем иного свойства, барон! Итак, еще раз: согласны ли вы сдержать свое обещание и дать нашему ребенку, нашей дочери Алисе, имя, звание и состояние, которые принадлежат ей по праву?

   - Я уже сказал вам, что в данный момент я не хотел... не могу принять какое-либо решение. Подождите! Мне нужно прежде покончить слишком серьезные дела. Немножко терпения. До заключения мира, говорю я вам! Когда крамольники будут наказаны, а его величество спокойно водворится не в Тюильри, нет, нет, революция проникает туда чересчур свободно, в Версале... тогда я посмотрю... я решу.

   - Берегитесь! Я женщина, способная отомстить за ложные клятвы!

   - Угрозы? Перестаньте! - усмехаясь, воскликнул барон. - Впрочем, предпочитаю это. Угрозы менее опасны, чем потоки женских слез!

   - Берегитесь еще раз! Вы считаете меня слабой, безоружной, лишенной поддержки. Смотрите, как бы вам не ошибиться!

   - Повторяю снова, что вам не удастся запугать меня.

   - Разве не слышите уличного шума, смятения? Барабанный бой все ближе!

   - В самом деле... странно! Неужели пруссаки уже заняли город? - пробормотал Левендаль и мысленно прибавил с явным удовольствием: "Наши добрые друзья-неприятели явились кстати, чтобы положить конец этой глупой истории и доставить приличный предлог откланяться этой несносной женщине!"

   - Это не пруссаки, - торжествующим тоном возразила Эрминия, - это патриоты, явившиеся на выручку Вердена.

   - Ожидаемые подкрепления? Полноте, это невозможно! Лафайет во власти австрийцев, Дюмурье занят в лагере Мульда, Диллон подкуплен союзниками. Неоткуда взяться подкреплениям! Да и что это за подкрепления?

   - Вот вы увидите! - И Эрминия, отворив двери молельни, сказала женщине, сидевшей в соседней комнате с двумя маленькими детьми: - Войдите сюда и объясните барону Левендалю, что означает этот барабанный бой, поднявший на ноги весь город.

  

  

  

   В молельню вошла молодая, бойкая женщина. Она отдала по-военному честь и сказала, самоуверенно поглядывая на барона:

   - Екатерина Лефевр, маркитантка тринадцатого пехотного полка, к вашим услугам! Вы желаете знать, что новенького? Так вот, ей-Богу, это батальон Майен-э-Луар вступает в Верден с ротою тринадцатого полка под командованием моего мужа, Франсуа Лефевра. Эге, мадемуазель, это большая неожиданность для всех!

   - Батальон Майен-э-Луар! - пробормотал озадаченный барон. - Что ему тут делать?

   - Что нам тут делать? - сказала Екатерина. - Дать острастку пруссакам, успокоить патриотов и ударить по аристократам, если они вздумают пошевелиться!

   - Отлично сказано! - подхватила Эрминия. - Прибавьте же, как зовут предводителя добровольцев батальона... это доставит удовольствие моему гостю.

   - Ими командует храбрый Борепэр!

   - Борепэр! - с ужасом повторил Левендаль.

   - Да, мой брат. За час до своего вступления в город он прислал ко мне вот эту доблестную женщину, чтобы известить меня заранее и успокоить! - подтвердила Эрминия, бледное лицо которой разгорелось от радости.

   - Вам это как будто не по нутру, мой батенька? - заметила Екатерина Лефевр, фамильярно хлопая по плечу сбитого с толку барона. - Значит, вы не патриот? Ах, надо быть поосторожнее, потому что аристократам, которые вздумали бы завести речь о капитуляции Вердена, придется теперь от нас плохо!

   - А сколько ваших добровольцев? - спросил не на шутку озабоченный Левендаль.

   - Четыреста... да еще в придачу рота моего мужа Лефевра. Это составляет в общем пятьсот молодцов, которые взбудоражат город, поверьте моему слову!

   А Левендаль в это время думал:

   "Пятьсот человек! Не так еще велика беда, как я боялся! Этим бешеным не удержать в своей власти города... особенно когда городское население, настроенное ловким манером, с шумом и гамом потребует капитуляции. Хуже всего присутствие этого Борепэра. Как бы мне избавиться от него?"

   Между тем Эрминия пошла в соседнюю комнату и привела оттуда белокурую малютку, бледную и боязливую, слабо державшуюся на худеньких ножках.

   - Вот ваша дочь, - сказала она гостю, - не хотите ли поцеловать ее?

   Левендаль, скрывая брезгливость, нагнулся к ребенку и наскоро поцеловал в лобик. Испуганная девочка расплакалась. На ее плач из соседней комнаты выскочил мальчуган во фригийском колпаке с национальной кокардой, бросился к Алисе, увел ее с собой и успокоил, говоря:

   - Не плачь! Нам будет превесело, Алиса... станут палить из пушки! Бум! Бум! Ах, какая это славная штука пушечная пальба!

   Екатерина Лефевр с гордостью указала на маленького республиканца и сказала:

   - Это мой крошка Анрио... будущий сержант, которого я воспитываю в ожидании, что мой муж подарит мне сыновей для защиты республики!

   Эрминия, тихонько пожимая руку маркитантки, сказала барону:

   - Эта превосходная женщина проходила с батальоном мимо деревни Жуи-Аргонн. Полковник Борепэр велел позвать ее и попросил зайти в один из деревенских домов, чтобы взять оттуда указанного ей ребенка. Он дал ей также адрес нашего жилища... здесь она должна была передать мне девочку и сообщить о прибытии добровольцев, о близости покровителя несчастной, покинутой матери.

   - Значит, - в смущении пробормотал Левендаль, - полковнику известно...

   - Решительно все! - с твердостью сказала Эрминия. - О, то было мучительное признание, могу вас уверить! Но у меня оставалась надежда только на брата... я не знала, как отнесется он к подобному факту, когда однажды, впав в уныние, решилась открыть ему свою грустную тайну. Тяготясь всем на свете, я хотела в то время одного - умереть.

   - И ваш брат отнесся к вам снисходительно? - спросил барон, стараясь казаться равнодушным и спокойным, как и в начале разговора.

   - Мой брат простил... он торопился мне на помощь, на выручку. Добровольцы батальона Майен-э-Луар, увлекаемые им, быстро прошли всю Францию...

   - Ах, черт побери, какие переходы, ребятушки! - подхватила Екатерина. - Все мы ужасно хотели поспеть вовремя на помощь вашему славному городу Вердену, но командир Борепэр мчался словно на крыльях!

   Грохот барабанов приблизился. Город точно справлял праздник. Крики радости, усиливаясь, неслись со стороны Масса.

   - Мне пора, - сказал барон, - меня ожидают в ратуше!

   - А мне надо расцеловать своего муженька! - заявила Екатерина. - Ну ты, молодой рекрут, шевелись живее, марш! - прибавила она, хватая за ручонку маленького Анрио.

   Но ребенок стал сопротивляться. Он не выпускал из пальцев юбочки Алисы, по-видимому, желая остаться с ней.

   - Посмотрите, Бога ради, на этого молодца! - добродушно воскликнула маркитантка. - Он уже цепляется за женскую юбку! Каково! Раненько начал! Ну пойдем, малыш, ты еще увидишься с Алисой. Мы придем опять к ней в гости, когда зададим хорошую взбучку пруссакам.

   - Никогда не забуду я того, что вы сделали для меня, - с волнением сказала Эрминия Екатерине. - Скажите моему брату, что я благословляю вас и ожидаю его! Что же касается этого ребенка, - продолжала она, указывая на Алису, которая улыбалась маленькому Анрио и, по-видимому, также не хотела расстаться с ним, - то если со мной случится несчастье и я буду уже не в силах защищать мою дочь, любить ее и беречь... тогда передайте бедняжку на руки моего брата.

   - Положитесь на меня! У нас с мужем есть уже этот мальчуган, которого я вожу в своей повозке, а тогда составится пара... чтобы я терпеливее ждала, когда мой муж решится наконец подарить мне родных детей... А за этим, должно быть, дело не станет! - прибавила Екатерина, заливаясь своим открытым, раскатистым смехом и выпячивая полную грудь. - До свидания. Чу! Забили сбор. Солдаты, надо полагать, ждут меня не дождутся на бивуаке, а Лефевр, конечно, удивляется, что не видит меня среди них.

   И, уведя своего малютку Анрио, надутого и недовольного из-за разлуки с Алисой, Екатерина поспешила примкнуть к роте, отделенной из состава тринадцатого полка, которая ставила ружья в козлы на городской площади.

   После ледяного поклона барону Эрминия вышла в соседнюю комнату с дочерью, которую она осыпала горячими ласками.

   Левендаль в глубокой задумчивости шел из дома Блекуров к городской ратуше, говоря про себя:

   "Ах, если бы капитуляция избавила меня от Борепэра! Но нет! Этот бешеный захочет защищать город, а потом женить меня на своей сестре! Ах, я попал впросак!"

   И крайне раздосадованный событиями этого дня барон поднялся в ратушу, где уже собрались именитые граждане по приглашению президента директории Терно и прокурора-синдика Госсена, двоих изменников, имена которых должны быть пригвождены к позорному столбу истории.

  

  

  

   В большом зале верденской ратуши, при свете канделябров, собрались члены городского управления и почетные лица города. Начальник инженерного ведомства и комитета обороны присутствовал на прениях. Когда президент Терно открыл заседание, прокурор-синдик Госсен ознакомил присутствующих с положением дел.

   Герцог Брауншвейгский стоял лагерем у городских ворот. Следовало ли распахнуть их настежь перед ним и провозгласить императорского генералиссимуса освободителем или же поднять подъемные мосты и ответить пушечной пальбой на требования спустить их? Позорно было даже ставить подобный вопрос.

   - Господа, - жалобным голосом произнес прокурор, - сердце у нас обливается кровью при мысли о бедствиях, которые могут обрушиться на осажденный Верден. Господа, сопротивление вдесятеро сильнейшему неприятелю - прямое безумие. Желаете ли вы принять лицо, посланное к нам с целью примирения?

   Тут президент обвел взором собрание, спрашивая его согласия.

   - Да, мы хотим этого! - раздалось несколько голосов.

   - В таком случае, господа, - продолжал президент, - я представляю вам особу, о прибытии которой было нам сообщено. - Присутствующие с любопытством переглянулись. Затем все взоры устремились на дверь президентского кабинета.

   Она вскоре отворилась, чтобы пропустить молодого человека в штатском платье. Он был очень бледен и держал руку на перевязи. При взгляде на него можно было подумать, что ему только что пришлось перенести продолжительную болезнь.

   - Граф Нейпперг, адъютант генерала Клерфэ, генерал-аншефа австрийской армии! - сказал президент, представляя присутствующим уполномоченного герцога Брауншвейгского.

   Действительно, то был молодой австриец, спасенный Екатериной Сан-Жень утром 10 августа 1792 года.

   Едва оправившись от раны благодаря уходу доброй маркитантки, он бежал из Парижа и добрался до главной квартиры австрийцев. Хотя все еще больной, он захотел непременно вернуться на службу. Воспоминания о Бланш де Лавелин заставляли его страдать больше, чем рана. Думая о своем ребенке, маленьком Анрио, подвергавшемся всем опасностям внебрачного рождения, вспоминая о попытках Левендаля, который пользовался поддержкой маркиза и мог принудить Бланш к браку, разлучавшему их навсегда, Нейпперг подвергал себя жестокой и медленной пытке. Ему требовалось забвение, а воина мешала мыслям сосредоточиваться на личном горе. Вот почему граф с удовольствием снова поступил на военную службу.

   Генерал Клерфэ, оценивший достоинства храброго и умного Нейпперга, причислил его к своему главному штабу, а благодаря тому, что он в совершенстве владел французским языком, генерал выбрал его для передачи знатным лицам и властям Вердена предложения о капитуляции.

   После приветствия собранию молодой посланец изложил условия герцога Брауншвейгского: он требовал сдачи города с его цитаделью в двадцать четыре часа под угрозой обстрела Вердена, который после осады будет предан ярости солдат. Эти суровые условия были выслушаны в мрачном оцепенении. Можно сколько угодно называть себя роялистом, как делали заседавшие здесь знатные горожане, и вместе с тем дрожать за свое имущество, но тяжело было этим богатым буржуа выслушать без невольного ропота надменную и оскорбительную угрозу австрийца. Многие из этих трусов были 'бы очень не прочь заявить мужественный протест, хотя бы ради формы, чтобы соблюсти внешние требования чести, однако никто ничего не сказал. Все боялись и тщательно избегали вызвать упрек в том, что они накликали на Верден гнев спесивых немцев.

   Нейпперг сидел неподвижно, потупив взор. Во время переговоров он внутренне возмущался трусостью этих торгашей, предпочитавших позор и раздробление отечества мужественному отпору, при котором их домам грозили разрывные снаряды. В то же время ему приходило в голову, что это не были уже французы 10 августа, с которыми он сражался и которые яростно взяли приступом дворец Тюильри. На душе у него оставалось только восхищение патриотами, нанесшими ему рану. Солдатские сердца не помнят зла после битвы; но страх этих буржуа претил храбрецу, а их постыдное молчание вызывало в нем отвращение...

   Нейпперг захотел выйти на воздух, чтобы зрелище этой коллективной трусливости не мозолило ему глаза. Ему мерещилось, будто бы боль раны усиливается от соприкосновения с этими малодушными людьми, которые являлись вместе с тем изменниками.

   Он встал с места и холодно заявил:

   - Вы слышали, господа, сообщение генерал-аншефа, какой же ответ мне передать от вас его светлости герцогу Брауншвейгскому?

   И он, стоя, ожидал ответа, опершись рукой на край стола.

   Тут среди всеобщего безмолвия раздался голос:

   - Не думаете ли вы, господа, что, отдавая должное человеколюбивым чувствам его светлости герцога Брауншвейгского, вам все-таки не мешало бы отсрочить свой ответ... хотя бы для того, чтобы позволить герцогской артиллерии оказать нашему городу честь несколькими снарядами?

   Человек, так внезапно возвысивший голос, был барон Левендаль.

   Нейпперг узнал своего соперника. Кровь ударила ему в лицо; он сделал инстинктивное движение, точно хотел броситься к барону, чтобы вызвать его. Однако граф сдержался: в данный момент он был посланником, ему предстояло выполнить важное поручение; он не принадлежал себе. Одновременно с этим у него мелькнула мысль: если барон Левендаль находится в Вердене, не тут ли и Бланш де Лавелин? Но где можно с ней встретиться? Где повидать ее? Где поговорить с ней? Вдруг у графа возникла смутная надежда, что барон, пожалуй, сам, без своего ведома, невзначай, укажет ему убежище Бланш. Значит, надо было прикидываться бесстрастным, ждать, отыскивать.

   Довольно оживленный шепот последовал за речью Левендаля в зале ратуши.

   "Куда суется этот откупщик? - перешептывались между собой горожане. - Разве у него есть собственные дома, мастерские, склады товаров в городе? Разве он понесет имущественный ущерб? Раз мы знаем, что вооруженное сопротивление невозможно, как это признано начальником инженерной части, зачем же тогда доводить до кровопролития, устраивать бесполезную бойню народа? И с какой стати подвергать недвижимое имущество действию артиллерийского огня?"

   - Наше население благоразумно и боится ужасов осады, - сказал президент, - предложение барона Левендаля было бы поддержано только жалким сбродом. Вдобавок почти вся крикливая голытьба успела покинуть город... Эти бездомные горланы бежали в сторону Тионвиля и там обрели какое-то ничтожество под стать себе, некоего Билло-Варенна, который пошлет их в огонь. Будем надеяться, что этой доблестной рати никогда больше не вернуться в Верден. Господа, намерены ли вы следовать по их стопам? Есть ли у вас охота быть расстрелянными картечью?

   - Нет-нет! Не надо бомбардировки! Подпишем сейчас условия капитуляции! - крикнуло двадцать голосов, и самые усердные, вооружившись перьями, обступили президента, требуя, чтобы он дал им поскорее приложить свою руку к проекту капитуляции, составленному заранее, с самого объявления о прибытии австрийского уполномоченного.

   Нейпперг молча наблюдал за этим собранием, которое из мирного грозило превратиться в бурное.

   Барон Левендаль между тем снова занял свое место поодаль от прочих.

   - Сочтем, что я ничего не говорил, - с досадой пробормотал он.

   Президент уж