Лепеллетье Эдмон - Коварство Марии-Луизы

ардией.

   Эскорт и офицеры остались на улице и занялись поиском квартир у жителей деревни. Наполеон, маршал Лефевр, генерал Себастьяни и адъютанты сошли с коней и остались на дворе фермы. С обеих сторон изгороди были расставлены часовые.

   Наполеон вошел в кухню в своей обычной резкой манере: он везде чувствовал себя, как дома.

   - Я сегодня ночую у вас, матушка, - сказал он старухе. - О, не беспокойтесь! Я не взыскателен! - Он толкнул дверь и, заглянув в комнату Жана Соважа с безукоризненно чистой постелью, прибавил: - Здесь я буду спать! Есть у вас лишний тюфяк? Бросьте его вот там на полу, поперек двери, это для Рустана.

   И он указал на своего мамелюка, тюрбан которого, украшенный султаном, пышные шаровары, кривая сабля и пистолеты с резными ручками привели в совершенное недоумение обоих мальчиков.

   Выбрав таким образом себе помещение, Наполеон обернулся к Огюстине, которая, дрожа, ожидала его приказаний.

   - Вы дочь этой храброй старушки? Замужем? Это ваши дети? Где ваш муж? - быстро спросил он.

   Огюстина ответила:

   - Мой муж, Жан Соваж, ушел сегодня... с другими здешними... в сторону Торси, они там, на ферме "Божья слава". Утром говорили, что там неприятель.

   - Папа взял с собой ружье, - сказал старший из мальчиков, храбро выступая вперед, - чтобы убивать врагов.

   - Он сказал, что принесет нам пики и меховые шапки и повесит их над камином, - прибавил второй мальчик, вовсе не желавший позволить брату одному завладеть рассказом об отцовских подвигах.

   - Вижу, что все вы храбрые люди и добрые французы, - сказал император, - и что случай благоприятствовал мне, приведя меня к вам. А теперь скорее поставьте мне стол тут, на кухне!

   - Ваше величество, вы желаете кушать? - робко спросила Огюстина. - У нас ведь почти ничего нет.

   И она смущенно указала на котелок, кипевший на огне.

   - Стол! Сперва стол! - возразил император. - Мы поедим позднее. Теперь же главное - поколотить казаков Шварценберга и помешать пруссакам Блюхера съесть вашу похлебку, которая, судя по запаху, должна быть великолепна. Я очень скоро окажу ей должную честь, но в данный момент есть вещи поважнее.

   Адъютант и Рустан поставили посреди кухни стол, на котором тотчас же была развернута карта. Наполеон нагнулся над нею и, водя пальцем по Обской дороге, казалось, намечал маршрут.

   - Еще не все потеряно! - прошептал он и, обернувшись к Лефевру, молчаливому и неподвижному, так же, как и Себастьяни, прибавил: - Какие новости, герцог?

   - Дурные, ваше величество! Наполеон пожал плечами.

   - Черт возьми! И ты туда же, мой старый солдат! И ты как другие! И тебе надоела война? Ты хотел бы погреть пятки у своего камелька, приласкать свою добрую жену, эту превосходную Сан-Жень?

   - Правду сказать, ваше величество, я предпочел бы в эту минуту предложить вам гостеприимство в моем замке Комбо и видеть, как вы будете сердить мою старую Катрин, которая вас любит по-прежнему, даже, может быть, больше, с тех пор...

   - Что же ты остановился? Почему? - спросил Наполеон, забавляясь смущением своего старого боевого товарища, который внезапно прикусил язык.

   - Я, кажется, собирался сказать глупость.

   - Ба! Для тебя это не новость. Да и для меня также Ты хотел сказать, что ты и твоя жена - вы оба больше привязались ко мне с тех пор, как судьба стала меньше баловать вашего императора? Я понимаю тебя! Но успокойся: судьба снова переменится. Я заставлю ее перемениться! W вот где! - И сильно нажав пальцем карту, Наполеон указал на ней точку, которую Лефевр с Себастьяни, стоявшие на некотором расстоянии от стола, не могли различить, но которая показалась им отдаленной от места сосредоточения войск и гораздо севернее.

   Оба генерала промолчали. Они по-прежнему любили своего государя, но уже не верили в его звезду.

   - Слушайте, - сказал Наполеон. - Вы знаете, что на Шатийонском конгрессе все мои попытки потерпели неудачу; все мои предложения с целью добиться мира были отвергнуты. Герцог Виченцский от моего имени соглашался на все, даже на унижения, на которые я был готов, чтобы избавить мою страну от дальнейших страданий; но союзники держались своего плана - выиграть время и дождаться моего поражения. Себастьяни, вы знаете, что из этого вышло?

   - Ваше величество, поражение генерала Сен-При, взятие Реймса и ваше вступление в Эпернэ при криках освобожденного населения смутили императора Александра и его советников, как я уже вам докладывал; союзники в беспорядке отступили к Труа. После этого можно было надеяться, что переговоры будут наконец доведены до конца.

   - Александр, - сказал Наполеон, иронически поджимая тонкие губы, - всякий раз, как мои солдаты переходили в наступление, начинал снова чувствовать ко мне свою дружбу, но тотчас становился опять надменен и неумолим, стремясь наказать Францию за то, что веду ее я, сын революции, - как только поток моих побед приостанавливался, подавая ему надежду... Так что известие о его поспешном бегстве, которое ты сообщил мне, Лефевр, могло показаться вполне точным. Ах, я ошибся! Я думал, что наконец наступит мир!

   - Ваше величество, мои сведения были вполне точны, - печально возразил маршал, понимавший важность минуты. - Среди ночи третьего дня император Александр послал к князю Шварценбергу нарочного с приказанием немедленно отправить в Шатийон курьера: мир должен был быть подписан на условиях, предложенных французским Уполномоченным. Император австрийский при известии о вашем приближении тотчас приказал уложить багаж и бежал к Дижону с одним лишь офицером и с камердинером.

   - Какое, однако, впечатление производит мое появление на моего тестя! - с улыбкой сказал Наполеон. - Я всегда подозревал, что у Франца не развиты семейные чувства. Но эти известия, такие точные еще вчера утром, сегодня уже не таковы. Скажите, Себастьяни, все, что вы знаете!

   - Император Александр, отдав приказ подписать перемирие и предварительные условия мира, вполне приемлемые для герцога Виченцского, действовавшего от вашего имени, наутро переменил свое решение. Созвав военный совет, он объявил, что, стоя во главе двух могущественных армий, он устал постоянно отступать перед горстью людей... перед детьми, поставленными в строй, как он назвал наше войско.

   - Ах да! Он подразумевал тех шестнадцатилетних волонтеров, тех маленьких героев, которые носят имя моей дорогой жены. История, конечно, назовет настоящим именем этих юношей. Продолжайте, Себастьяни!

   - Итак, император Александр послал нового курьера вдогонку тому, который был отправлен в Шатийон ночью, приказал отклонить все предложения герцога Виченцского и решил закрыть Шатийонский конгресс. Вот каково положение дел, ваше величество!

   - Имеете вы какое-нибудь понятие о мотиве, о тайной причине, так резко повлиявшей на императора Александра и заставившей его переменить решение, и вместо мира, на который он уже соглашался, снова ухватиться за войну?

   Оба генерала переглянулись, но промолчали. Наполеон, украдкой наблюдавший за ними, быстро подошел к Лефевру, взял его за пуговицу мундира и сказал:

   - Ты что-то знаешь, а?

   - Я?! - воскликнул смущенный Лефевр. - Я... думал было сначала... но ведь это только мнение старого солдата. Это не имеет оснований. Я полагал или, если хотите, вообразил, что император Александр после отправки первого курьера в Шатийон получил известие из Парижа, что в его руках оказался посланец с важными депешами на имя вашего величества от императрицы, короля Жозефа, министров.

   - Это возможно! Да, это так! Это верно! - раз за разом произнес Наполеон, меряя быстрыми шагами кухню Соважа; казалось, он с решимостью отчаяния взвешивал случайности, могущие произойти от соглашения союзников, на которое указывал Лефевр. Остановившись после беготни по комнате, он отрывистым голосом уронил слова, доказывавшие, насколько он был подавлен этим предположением: - Да, вы правы: несчастный курьер был схвачен, может быть, убит. Наверное ограблен... и в настоящую минуту враги владеют моими планами.

   - В таком случае, - сказал Лефевр, - вы, ваше величество, отказываетесь от движения на восток и от намерения, предоставив Шварценбергу соединиться с Блюхером и идти на Париж, двигаться самим на север и уже там присоединиться к парижанам? Мы, значит, вернемся в Париж?

   - Ни от чего я не отказываюсь! - гневно воскликнул император. - Что мне Париж! Мне нужно, чтобы он продержался десять дней. Ну, двенадцать дней - самое большее. И он продержится! В этом я убежден! Я верю в моих буйных парижан: у них беспокойные головы, но великодушные сердца. Все, кто меня любит, отдадут за меня свою жизнь; те, кто осуждают меня за войны, за рекрутские наборы, за налоги, за... мое самовластие, все-таки предпочтут меня англичанину Веллингтону, пруссаку Блюхеру, русскому Беннигсену, австрийцу Шварценбергу. Те, которые меня ненавидят, не осмелятся интриговать заодно с иноземцами против своего собственного отечества и предать свой город англичанам. Я больше чем когда-нибудь настаиваю на своем намерении идти на восток, и там-то я поймаю, раздавлю обе армии - силезскую и богемскую!

   И он указал на карте обширную Шалонскую равнину, куда, разумеется, бросятся союзники, изумленные и испуганные его отступлением на восток, возможностью преграждения им пути к отступлению на родину.

   Снова принявшись задумчиво ходить вокруг стола, Наполеон вдруг обратился к Лефевру:

   - Как ты думаешь, не убили ли они храброго полковника Анрио, моего посланца к императрице?

   Маршал сделал жест, как бы говоривший: "Они на это способны, эти злодеи казаки!" - и с волнением ответил:

   - Ваше величество, я люблю Анрио как родного сына. Моя жена вырастила его. Я сам рекомендовал его вам для таких поручений как человека, достойного доверия. Меня страшно пугает мысль, что не только он сам погиб в какой-нибудь засаде, но что неприятель захватил также секретные бумаги вашего величества.

   - Важные секретные бумаги! Мое движение на восток, о котором я сообщал императрице, теперь, конечно, уже известно неприятелю, и вот чем объясняется передвижение неприятельских войск, замеченное нами сегодня утром, в направлении Арси. О, это ужасная неосторожность!

   - Государь, Анрио, наверное, сделал все возможное, чтобы уйти от них.

   - Я обвиняю не его, а судьбу и самого себя. С некоторых пор все против меня. Да я и сам во многом виноват. Ах, зачем мы обращаем внимание на мнение женщин, на то, что они думают, на то, о чем они хнычут! Очень мне нужно было уведомлять императрицу о... моих намерениях!

   И в порыве гнева Наполеон схватил с поставца тарелку и, швырнув ее об пол, разбил.

   Оба генерала, подавленные этой вспышкой гнева, молчали.

   Наполеон казался столь же угнетенным, сколь взбешенным от одной мысли, что секрет его смелого маневра - движения к северным крепостям - известен теперь Шварценбергу и Блюхеру.

   Разбив тарелку, он несколько успокоился и, сев верхом на стул, в своей обычной позе, то есть прислонившись спиной к столу, сложив на спинке стула руки и опустив на них подбородок, впал в глубокую задумчивость. Его неподвижные зрачки, казалось, были устремлены на что-то яркое, видимое лишь ему одному. Может быть, в окружающем его" мраке он искал свою звезду, уже померкшую, уже почти обратившуюся в туманное пятно?

   В этом состоянии экстаза мыслей и чувств Наполеон видел самого себя, читал в своей душе, как в раскрытой книге: факты, гипотезы, события, случайности, удачи и неудачи - рисовались перед ним непрерывной чередой. Он все предвидел, и ничто не могло поразить его, захватить врасплох: но как врач, изучающий свой собственный организм и видящий следы болезни, определяет воспаления, засорения и т. д., но избегает логических выводов, чтобы не выйти из границ успокоительного оптимизма, так и Наполеон обходил опасности и препятствия, которые открывал ему его гений. Он не хотел считаться с точными данными, которыми снабжали его замечательное знание людей и изумительное, бессознательное понимание вещей. Поэтому он отгонял от себя призрак измены, который упорно рисовала ему мысль; поэтому же, взвешивая досадный факт захвата неприятелем его тайного плана, он старался в своих соображениях обойти все те препятствия, которые вносили в его расчеты эти два фактора. Он мечтал еще раз овладеть счастьем, еще раз сделать его своим послушным слугой.

   Он не отказался ни от одного из своих проектов и как отчаянный игрок стремился поставить последнюю карту вопреки полосе упорного несчастья, тогда как его противники подбирали козыри.

   Он резким движением поднял голову и сказал генералам, внимательно следившим за немой работой его мысли и спрашивавшим себя, к какому внезапному, гениальному, неотразимому решению она приведет его:

   - Если неприятелю известен мой план, как все заставляет меня предполагать; если он захватил моего курьера и завладел письмами императрицы, заключавшими, конечно, важные известия. Ну, что ж, господа! Тогда нас завтра атакуют между Сеной и Об. Придется дать сражение. Может быть, оно и лучше! Этот враг, без конца отступающий и уклоняющийся от битвы, может быть, перейдет к решительным действиям. Воспрепятствовать этому я не могу! Такова судьба! Я хотел бы задержать решительный удар, но как избежать его? Господа, приготовимся к битве! Завтра здесь, без сомнения, загрохочут пушки. Себастьяни, вы прикажете войскам отходить к Труа; ты, Лефевр, займешься переправой через Об. Завтрашний день будет, может быть, великим для Франции!

   И Наполеон сделал знак генералам удалиться. Он хотел поесть и отдохнуть несколько часов. Он снова стал спокоен, он улыбался и на прояснившемся лице опять засияла его всегдашняя самоуверенность.

  

  

  

   С помощью Рустана Огюстина с матерью подала Наполеону скромный обед, состоявший из яичницы, поджаренной ветчины, цыпленка, салата, сухих орехов с вареньем и легкого местного вина.

   Наполеон, как всегда, ел быстро, не произнося ни слова.

   Каждый раз как женщины выходили за кушаньем или за чистыми тарелками, оба мальчика из своей засады с любопытством наблюдали, как ест великий человек. К концу обеда Наполеон позвал их к себе, расспросил, сколько им лет, умеют ли они читать, любят ли играть в солдаты, очень ли сильно ненавидят казаков, потом дал им по золотой монете и отпустил, ущипнув предварительно каждого за ухо, что доказывало удовольствие, с которым он выслушал их ответы.

   Когда обед был кончен, старушка взяла стакан, из которого пил император, спрятала его в буфет не вытирая и с чувством сказала:

   - Я навсегда сохраню его. После моей смерти он перейдет к моим детям, и на посиделках все будут говорить: "Император пил у нее вино, и она сберегла его стакан".

   Тронутый император встал и крепко пожал ее руку.

   - В добрый час!

   Потом усевшись перед огнем, в который подбросили связку хвороста, он заснул спокойным, глубоким сном. Ему спилось столкновение с неприятельской армией; он слышал топот кавалерии и пушечные выстрелы. Небо еще раз увенчало его победой. Он изгонял неприятеля из Франции и с торжеством вступал в ликующий Париж. Но среди этих причудливых сновидений он все время ясно различал два обожаемых существа: белокурую, привлекательную женщину с розовым лицом, улыбавшуюся ему от колыбели, в которой покоилось дитя с кудрявыми волосами.

   Легкий шум разбудил его. Он встрепенулся.

   - Что там такое? - крикнул он. - Не беспокойте меня! На пороге показался Рустан, спавший поперек двери.

   - Ваше величество, курьер из Парижа непременно хочет говорить с вами.

   - Скорей, скорее позовите его!

   Вслед за мамелюком вошел, с трудом передвигая затекшие ноги, штабной офицер, весь покрытый пылью и, видимо, крайне утомленный. У императора вырвался радостный крик.

   - Анрио! Это мой молодец Анрио! Значит, на вас дорогой не напали?

   - Нет, ваше величество, мне удалось счастливо исполнить поручение, которое вы доверили мне.

   - А Себастьяни и Лефевр думали, что на вас напали, убили, ограбили! Они уверяли, что содержание ваших депеш стало известно неприятелю. Давайте скорее письма, ведь письма, конечно, есть? Видели вы императрицу? Здорова она? И сын мой здоров?

   Анрио покраснел. Зная, что император не любил, чтобы женщины вмешивались в его дела, он не смел признаться, что сносился с императрицей через посредство Алисы; поэтому он ограничился уклончивым ответом:

   - Их величества в добром здравии. Вот ответ ее величества императрицы.

   И он подал письмо, написанное в ресторанчике Латюиля под диктовку Нейпперга. В нем Мария Луиза, преувеличивая действительное настроение парижан, не скрывала, что следовало ожидать революции, если император не поспешит вернуться с победой; народ устал от войны, У союзников в Париже большая партия сторонников, которые примут неприятеля с радостью и беспрепятственно, впустят его в город.

   - Милая Луиза! Как она тревожится! Но она преувеличивает серьезность положения! Черт возьми! Она хочет заставить меня поскорее вернуться к ней! Как она любит меня! - прошептал растроганный Наполеон, быстро поднося письмо к губам, а потом, устыдившись своей слабости, стал расспрашивать Анрио о его путешествии и об отрядах, которые встречались ему по дороге.

   - Итак, вас никто не тревожил на обратном пути из Парижа?

   - Никто, ваше величество! Мне посчастливилось: дороги оказались свободны.

   "Значит, неприятелю совершенно неизвестны наши планы! - с удовольствием подумал Наполеон. - И я могу начать свое большое движение на север и на восток. Не подозревая истинных моих намерений, неприятель бросится за мной. Столица будет в безопасности... Если какие-нибудь отдельные корпусы и совершат диверсию на Париж, мои храбрые национальные гвардейцы сумеют оказать им должное сопротивление. С ними императрица и мой сын будут в безопасности. Мой приказ об отступлении к Луаре в случае серьезной опасности теперь не нужен. Выражения, в каких мне отвечает моя дорогая Луиза, не допускают в этом смысле никакого сомнения. Она останется в Париже в ожидании моих побед и... моего возвращения! Еще несколько дней, даже почти несколько часов, и я нанесу коалиции страшный удар, от которого ей не оправиться!"

   - Я доволен вами, полковник! - обратился Наполеон к Анрио, потирая руки. - Ступайте, отдохните, вы, вероятно, очень устали. Я непременно передам маршалу Лефевру, как я доволен и привезенными известиями, и тем, как было исполнено мое поручение.

   Анрио удалился, искренне радуясь, что оказал императору такую услугу, а Наполеон, отдохнувший, бодрый, свежий, с прояснившимся лицом, склонился над картой и занялся составлением окончательного плана кампании.

   Тщательно обдумав положение дел, император вскоре приказал Рустану позвать к нему Себастьяни и Лефевра. Разбуженные среди ночи генералы не без удивления выслушали приказания, продиктованные им Наполеоном.

   Маршалы Удино и Макдональд должны были спешить к нему по правому берегу реки Оба и соединиться с ним в Арси; Ней должен был двигаться к Арси по правому берегу, а Фриан - по левому. Маршалы Мортье и Мармон, стоявшие в Реймсе, должны были через Шалон идти на соединение с ним. Сам же Наполеон с гвардейской кавалерией и с ожидавшимися из Парижа подкреплениями под начальством Лефевра-Депуэтт, направлялся на Арси, который должен был сделаться центром большого движения; оттуда он перебросит свои силы на Витри, Сен-Дизье, Бар-ле-Дюк.

   Отдав эти распоряжения, Наполеон опять сел за работу, изучая карту, справляясь о положении каждого корпуса, отдавая себе ясный отчет во всех мельчайших деталях, касавшихся маленькой армии, с которой он предполагал выполнить грандиозный план увлечения за собой вторгшегося в страну неприятеля, его поражения в Лотарингии, затем перенесения войны в Германию; отступление союзникам будет отрезано, и он будет грозить одновременно и Берлину, и Вене! Не будь измены, план осуществился бы, Франция была бы освобождена, а коалиция распалась бы, и императору Александру пришлось бы возвращаться в Петербург с большими затруднениями, окольными путями, через Голландию и Северное море.

   На рассвете Наполеон, напутствуемый пожеланиями Огюстины и ее матери, покинул Торсийскую равнину. Прежде чем сесть на коня, он подозвал старуху.

   - Подойдите, добрая хозяйка! - сказал император и, запечатлев на морщинистой щеке крепкий сыновний поцелуй, повторил одобрительные слова, сказанные им накануне: - В добрый час!

   Потом он уехал, направляясь на восток, показав, как он говорил, спину неприятелю и Парижу. Столица Франции отныне сделалась западней для императора.

   Союзники узнали о письме Марии Луизы одновременно с Наполеоном. Барон де Витролль, выехавший по следам Анрио, почти одновременно с его прибытием в Торси достиг главной квартиры в Арси, и копия с письма Наполеона, содержавшего проект движения на восток, там была получена в одно время с письмом императрицы. Лицо Александра при известии об этом озарилось выражением торжества. Наконец-то! Теперь он сразит великого воина, всегда производившего на него впечатление якобинца, рубившего головы дворянам, низвергавшего королей с их тронов и организовавшего восстания народных масс против их законных правителей. Его пугали звуки набата по деревням, массами восстающие крестьяне - в Барруа, Лотарингии, Шампани. Он торопился покончить с этим страшным человеком, которому прежде льстил; он надеялся окончательно раздавить его как опаснейшего врага монархов и их верховных прав. На этот раз судьба предавала Наполеона в его руки: не подозревая, что его план открыт, император французов будет продолжать свое смелое движение на восток; ему предоставят удаляться от Парижа и воображать, что его преследуют; в результате в распоряжении коалиционных войск окажутся два-три свободных дня, они двинутся на Париж и добьются сдачи последнего.

   Решение императора Александра было принято. Он вызвал Шварценберга, сообщил ему только что полученные важные известия и спросил, намерен ли он по-прежнему отступать или уже пришло время идти на Париж. Шварценберг дал императору понять, что прикажет идти на столицу, но с большим пониманием дела и с решимостью - у него весьма редкой - принял все меры, чтобы на следующий же день атаковать Наполеона, желая, чтобы сражение еще более удалило его от Парижа. После победы, на которую он надеялся, путь к столице будет открыт.

   Шварценберг откланялся, не сообщив императору Александру своего проекта завтрашней битвы, и утром император, услышав пушечную пальбу, был недоволен и встревожен начавшимся наступлением, которого не предвидел и которое являлось крайне выгодным для его союзников. Честь этого движения всецело принадлежит Шварценбергу, великолепно оценившему всю важность нападения на Наполеона еще до использования захваченных секретных сведений: парижане еще более потеряют веру в прибытие Наполеона на помощь им, и битва на берегах реки Оба, каков бы ни был ее исход, послужит интересам союзников на берегах Сены. Шварценберг имел тем более причину завязать бой, что располагал 90 000 войска, тогда как у Наполеона было не более 40 000.

   Битва при Арси-сюр-Об началась около двух часов дня 20 марта, дня, вещего в истории Наполеона, и явилась последней битвой Наполеона перед его отречением и заключением на остров Эльба.

   Сражение началось совершенно неожиданно. Молодой офицер Наполеона, посланный на рекогносцировку по Труаской дороге, принес неточное донесение, открыв лишь несколько эскадронов казаков. Генерал Себастьяни, двинувшись к этим малочисленным эскадронам, был внезапно окружен всей австрийской кавалерией. Несмотря на крайнюю опасность, Наполеон, не смущаясь, скомандовал садиться на коней, и дивизии Кольберга и Эксельмана поспешно заняли Арси, оставленный накануне императором Александром. Плохо вооруженные, эти дивизии выдержали натиск генерала Кайсарова, но, уступая в численности неприятелю, должны были отступить в Арси. Наполеон из Торси слышал отголоски битвы. Поручив Нею с пехотой и молодой гвардией защиту Торси, он выступил к Арси.

   Справа Нея атаковали австрийцы, слева баварцы маршала фон Вреде старались отрезать его от Арси-сюр-Об. Между Арси и Торси оставались всего несколько рот и один батальон поляков, так называемый привислинский батальон, под командой Скшивецкого, одного из будущих героев польского восстания 1830 года.

   Неприятельская кавалерия в огромном числе покрыла всю равнину, грозя все поглотить, даже захватить Наполеона, двигавшегося к Арси. Редко приходилось императору подвергаться такой опасности. Он едва успел укрыться в центре привислинского батальона. Храбрые поляки, гордые вверенным им сокровищем, хранителями и защитниками которого сделало их нежданное нападение неприятеля, встретили Наполеона громовым "ура".

   Спокойный, бесстрашный, он крикнул им:

   - Поляки! Мы вместе или победим, или погибнем!

   Горсть людей, готовых на геройский поступок, разразилась бурными восклицаниями: "Да здравствует император!" - и казаки, приближавшиеся, подобно бурной туче, сдержали своих коней и приостановились, почти испуганные этим криком. Так император был здесь! Ими овладел суеверный страх. Их командирам пришлось возбуждать их, указывая на малочисленность пехоты, которую они должны были опрокинуть своими лошадьми, пронзить своими пиками.

   Наполеон вынул из ножен шпагу. Ему было тяжело обнажить славный клинок: разукрашенный знак отличия, скорее символ, чем боевое оружие, эта шпага с замшевой перевязью, с золотым орлом на рукоятке, носила на лезвии выгравированную надпись: "Шпага, бывшая на его величестве в битве при Аустерлице".

   Когда шпага из-за ржавчины слегка приставшая к ножнам блеснула наконец на солнце, у поляков закружились головы: ведь в блеске этого клинка им сияла вся слава императора! Это Аустерлиц! Это Йена! Это вступление в Берлин, поход на Кремль!

   - Стройся в каре! - приказал император пехоте.

   Быстро образовалось каре, во главе которого встал Скшивецкий; Наполеон и знамя поместились в центре.

   - Первый ряд, нагнись! - скомандовал Наполеон.

   Первые ряды встали на одно колено.

   - Второй ряд! - снова крикнул император.

   Люди во втором ряду посторонились, чтобы дать третьему ряду возможность направить между их плечами свои ружья.

   - Готовьсь! Цельсь! Пли! - скомандовал император в момент, когда первые австрийские и русские всадники появились перед самым каре.

   Грозная пальба трех рядов каре произвела страшное действие: лошади опрокидывались, всадники падали, запутываясь в стременах и поводьях, среди сабель и пик, раня друг друга в смятении отступления. Некоторых испуганные кони занесли в первые ряды каре прямо на штыки солдат, поднявшихся, чтобы дать задним рядам время зарядить ружья.

   Три или четыре таких натиска были мужественно отбиты. Убитые кони образовали вал кровавых, трепещущих, стонущих тел, из-за которого польские батальоны продолжали стрелять, отражая нападение.

   К концу последней отраженной атаки Наполеон мог выйти из каре и, не обращая внимания на снаряды, беспрерывно падавшие на дорогу, достиг Арси-сюр-Об, где среди войск уже распространилась паника. Он погонял своего коня, хорошо зная, какое огромное влияние оказывает на людей его присутствие.

   Наполеон подоспел в Арси в самую последнюю минуту. Уланы Кольберга и драгуны Эксельмана бежали в полном беспорядке к Обскому мосту. Город был объят пламенем, и везде царило полнейшее смятение.

   Словно ураган, император бросился вместе со своей свитой в толпу беглецов, опередил их, въехал на мост, остановился там и, обернувшись, громко крикнул:

   - Солдаты, кто из вас решится пройти через мост на моих глазах?

   Первые ряды беглецов, узнав императора, остановились, образуя живую баррикаду, удерживавшую и тех, которые бежали сзади них.

   Наполеон продолжал, кидая им прямо в лицо горькие слова:

   - Вы бросили своего генерала! Ну что же, пусть подлые трусы спасают свою жизнь, но герои - те пусть умрут за императора! - И, съехав с моста, он показал им на освобожденный путь, говоря: - Дорога свободна! Пожалуйста, проходите!

   Никто не сдвинулся с места. Живой барьер, сплотившийся благодаря присутствию и энергии Наполеона, сдержал отброшенную кавалерию, давая ей возможность сплотиться и набраться храбрости.

   Наполеон с радостью видел, как эти полки, обычно столь стойкие, но на этот раз уступившие громадному численному перевесу, мало-помалу оправлялись.

   Во второй раз обнажив шпагу и собрав улан и драгун, он повел их на неприятельскую кавалерию.

   - Вперед! Вперед! - кричал он громовым голосом.

   В этом деле, где он лично руководил сражением, у него было только две тысячи шестьсот кавалеристов, а у неприятеля их было более шести тысяч. Кроме того, у неприятеля была сильная артиллерия, поддерживавшая его кавалерию. Сзади двигалась большая богемская армия. Но французы были вместе со своим Наполеоном, а этого было достаточно, чтобы заставить отступить этот лес сабель и вызволить Арси...

   Численное преимущество неприятеля было таково, что император каждую минуту подвергался риску быть взятым в плен, убитым, увлеченным паникой и сброшенным в Об.

   Ней, выдерживая в Торси натиск корпуса Вреде, не мог прийти на помощь. Положение становилось критическим. Грозная неприятельская артиллерия вырывала из французских рядов солдата за солдатом, которых некем было заменить. Наполеон видел, как на его глазах таяли французские полки, и уже не мог бросать смелым натиском своих людей в самый огонь...

   Вдруг в неприятельских рядах стало заметно какое-то движение.

   С другого берега Оба появились меховые шапки.

   С ружьями наперевес гренадеры старой гвардии стали переходить через мост и показались на Арсисском шоссе. Вот эти никогда не отступали, и в последний раз им суждено было испытать иллюзию победы. Через какой-нибудь год им всем пришлось погибнуть у Ватерлоо, так как они предпочли смерть позору отступления.

   И перед старой гвардией вся неприятельская масса вдруг заколебалась и потом бросилась в отступление.

   Наполеон увлек своих "ворчунов" на равнину, которую баварцы и русские сплошь закидывали снарядами. Он пропустил их мимо себя церемониальным маршем. В то же время он подвинул несколько батальонов линейных полков и указал их позиции с таким же спокойствием, словно руководил инспекторским смотром на площади Карусель в Париже.

   Вдруг у самых войск упала граната. Солдаты отскочили назад, и в их рядах возникло смятение.

   Тогда Наполеон дал шпоры лошади и заставил ее подъехать к снаряду, фитиль которого дымился, грозя неминуемым взрывом. Император заставил дрожащую лошадь замереть в неподвижности перед дымящимся снарядом.

   Раздался гром взрыва, все озарилось светом... Столб дыма и пыли поднялся кверху, скрывая лошадь и всадника...

   Солдаты бросились туда; у лошади были вырваны все внутренности, император свалился вместе с ней, но сейчас же вскочил на ноги, у него не было ни малейшей царапины. Он потребовал другую лошадь и продолжал своп смотр пораженным солдатам, преисполненным восхищения от этого урока, данного им Наполеоном, как не следует бояться снарядов.

   Этот характерный эпизод из жизни Наполеона подвергся всевозможным комментариям. Многие видели в этом внезапно охватившее Наполеона желание умереть. Но факты опровергают подобное предположение. В утро у Арси-сюр-Об Наполеон был слишком далек от отчаяния. Наоборот, победа казалась ему хотя и спорной, но возможной тогда. Приказ, отданный им накануне, не позволяет ни минуты заподозрить в нем желание покончить с собой. Разве он стал бы двигать войска таким грандиозным маршем на Лотарингию и Ардены, если бы решил покончить свою жизнь на поле сражения? А потом он нисколько не сомневался в чувствах Марии Луизы. Он жаждал увидеться с ней. Решительно все - его нежность мужа и отца, гордость, вера в себя - словом, все не допускает даже и мысли о самоубийстве. Да и его поведение в Арси накануне атаки союзных сил совершенно опровергает гипотезу желания покончить с собой.

   Самым простым, самым естественным объяснением этого геройского поступка может быть желание Наполеона дать урок храбрости солдатам и поднять дух молодых новобранцев, составлявших большую часть его армии. С ним не было уже старых легионов Испании или Польши, и он хотел поразить воображение солдат. Крики "спасайся, кто может" донеслись до его слуха из Арси. Он вовремя остановил панику улан Кольберга и драгун Эксельмана и должен был два раза сам вести в дело войска и обнажить шпагу. Он понимал, что должен был явить крестьянам и национальным гвардейцам, созванным на защиту страны, образец той храбрости, которую французы так уважают, боготворят.

   К тому же во все время этого двухдневного боя Наполеон сохранял полнейшее хладнокровие, и едва ли можно приписывать мысли о самоубийстве человеку, который мог совершенно спокойно вести подобный разговор с генералом Себастьяни посреди тучи ядер, бороздивших поле битвы.

   - Ну-ка, генерал, что вы скажете об этой картине? - спросил у него император, показывая на поле битвы, куда только что прибыла толпа крестьян, вооруженная охотничьими ружьями, вилами, косами, топорами и пиками, взятыми у убитых казаков.

   Это был маленький отряд с фермы "Божья слава" во главе с Марселем и Жаном Соважем.

   Этот отряд увеличился патриотами, подобранными по дороге. По мере того как отряд подвигался вперед, в каждой деревне он пополнялся парой ружей. Зверства неприятеля заставили взяться за оружие даже самых мирных крестьян. Каждый готов был сделаться солдатом, чтобы прогнать иностранцев, и набат, раздававшийся с деревенских колоколов, призывал к оружию всех от мала до велика.

   - Скажу одно, - ответил на вопрос Себастьяни, - что у вас, ваше величество, без сомнения, имеются такие ресурсы, которых мы не знаем.

   - Только то, что вы видите, больше никаких.

   - Но в таком случае почему же вы, ваше величество, не изволите позаботиться, чтобы вся нация поднялась?

   - Все это пустые бредни! - резко ответил Наполеон. - Бредни, почерпнутые из воспоминаний об испанских патриотах и о временах революции! Как можно поднять народ в той стране, где революция сокрушила дворянство и священников и где я сам сокрушил революцию? Об этом нечего и мечтать! Эти крестьяне Шампани, которых вы видите вооружившимися, чтобы сражаться вместе с нами, представляют собой героическое исключение. Их примеру не последуют.

   И, вооружившись зрительной трубой, император стал спокойно рассматривать неприятельские позиции.

   Появление на сцене старой гвардии, прибытие подкрепления в шесть тысяч человек, приведенных из Парижа Лефевром, помогло окончательно освободить Арси и вернуть врага на его позиции.

   Это сражение под Арси-сюр-Об продолжалось два дня. В людской памяти оно не оставило большого следа и обычно его не приводят с гордостью в пример другим славным для французов боям. Но между тем это было очень большое сражение, где французам приходилось сражаться вначале в количестве четырнадцати тысяч против сорока, потом - двадцати против шестидесяти тысяч и наконец двадцати двух тысяч против девяти-десяти. Решительно все вели себя настоящими героями.

   Победа, обеспеченная в первый день, так как неприятель, несмотря на свое подавляющее численное превосходство, отступил, оставив французов на занятых ими позициях, стала проблематичной на следующий день, так как Наполеон из осторожности приказал своей армии перейти Об. В первый день Наполеон думал, что он имеет дело только с частью коалиционной армии. Он не знал, что князь Шварценберг был отлично посвящен в его проект движения на восток, и предполагал, что атака на Арси была просто средством, которым князь надеялся определить количество сил, находившихся в распоряжении Наполеона, и разузнать о его намерениях. Когда же на следующий день он увидел перед собою всю союзную армию, то ему, гордому успехами, достигнутыми накануне, и геройской стойкостью своих войск, пришла в голову смелая мысль попытаться остановить неприятеля, вызвав новое столкновение в долине Арси. Но все его маршалы единодушно; указали ему, что он и без того одержал достаточную победу, что будет крайне неразумно противопоставлять какие-нибудь тридцать тысяч человек целой армии в сто тысяч и что самым лучшим в данном положении будет перейти Об.

   Согласившись с ними, Наполеон приказал соорудить два моста, и его армия, перейдя Об, была теперь отделена рекой от богемской армии.

   Князь Шварценберг хотел преследовать Наполеона. Но было уже слишком поздно; мосты были разрушены, и корпус Удино, поддерживаемый артиллерией, утвердился на правом берегу. Повсюду, где неприятель пытался переправиться через реку, он был отброшен. Потери союзных войск были очень значительными.

   Наполеон, ставший теперь во главе своей армии на правом берегу Оба, решил осуществить свой грандиозный проект похода на восток. Он сделал привал в окрестностях Арси, на следующий день отправился из Витри и 23 марта прибыл в Сен-Дизье, откуда рассчитывал повернуть на север, снять по пути гарнизоны и отрезать пруссакам и русским возврат назад. Таким образом, Париж был бы освобожден, и коалиционная армия, застигнутая врасплох, была бы поймана словно в мышеловку.

  

  

  

   Но Мармон и Мортье, оставленные в Реймсе и на Эне и обязанные соединиться с Наполеоном, ошиблись в движении и были отрезаны от армии императора. Блюхер отбросил их к Эне и блокировал там. Таким образом их движение на восток стало невозможным, так как неприятельская армия двинулась на Реймс. Тогда после долгих колебаний и ряда робких проб оба маршала решили оставить Наполеона и вернуться к столице. Это было потерей драгоценного времени.

   А позади всех этих передвижений войск страну заливали потоки крови и ужас от убийств, пожаров и крайних зверств.

   Вернувшись в поселок при ферме "Божья слава", Жан Соваж нашел свой дом разрушенным. Он залился слезами на развалинах фермы. Его товарищи, храбрецы, сражавшиеся с ним в Арси-сюр-Об, поклялись мстить при виде этих мрачных, дымящихся развалин. Жена Соважа с детьми убежала; старуха-мать была убита за отказ дать неприятельским солдатам вина.

   Партизаны вышли на дорогу к Парижу, единственную, которая была еще открыта им. Но где было найти корпуса Мармона и Мортье? Где можно было записаться в полк? К какому командиру?

   - Нам вовсе не нужен полк, друзья мои, - сказал Жан Соваж. - Поведем партизанскую войну! Где кого из врагов застанем - сейчас вилы в бок, да и ладно! Да и этого, пожалуй, не надо! Пуля или картечь бьет слишком верно - попала, да и конец, а нам надо заставить этих разбойников" помучиться как следует!

   - Разумеется, раз они сами безжалостны, как звери, так и их надо бить, как волков! - сказал молодой крестьянин. - Черт возьми! Да их не прямо убивать, а сначала помучить надо как следует!

   Маленький отряд был воодушевлен самыми безжалостными намерениями; крестьяне решили применить к неприятельским войскам самые тяжелые репрессии и поэтому решили догнать войска, направлявшиеся на Париж. Поэтому они отправились по дороге в Реймс.

   - Дети мои, - сказал Жан Соваж, - мы будем в Фер-Шампенуазе через сутки, но следует поторапливаться. Жена, как мне сказала соседка, ждет меня там на дороге с двумя детьми, если только с ней не приключилось какое-нибудь несчастье. Теперь никогда не можешь быть уверен, кто жив, а кто умер. Если же мы найдем их у родственников, фермеров в Фер-Шампенуазе, то сможем отдохнуть там и набраться сил. А ведь это нам очень нелишне, не так ли? Ну, так смелее! Надо разделить тяготы друг друга. С нами двигаются дети и женщины. Мы должны помочь им в пути. Пускай все по очереди помогают нести ребят. Это будет довольно-таки тяжелая работа для всех нас, но мы таким образом можем выиграть время и явимся туда гораздо раньше.

   - Правильно, товарищи! - послышались голоса в ответ. - Надо быть единодушными, помогать друг другу! Это ты верно сказал!

   Сражение при Фер-Шампенуазе было одной из самых кровавых схваток, предшествовавших осаде Парижа. Генералы Делор и Кампан покрыли себя славой, командуя национальными гвардейцами. Но французам пришлось сложить оружие и таким образом это сражение открыло коалиционной армии путь на Париж.

   Между тем все это сражение явилось плодом случайности да и сопровождалось случайностями, чуть не кончившимися трагически для русского императора.

   Дело в том, что 23 марта русский разъезд из полка Чернышева перехватил курьера, везшего собственноручное письмо Наполеона к Марии Луизе. В этом письме было написано:

   "Мой друг! Несколько дней я не сходил с лошади. 20-го числа я взял Арси-сюр-Об, где в тот же вечер неприятели атаковали меня; я разбил их; они потеряли четыре тысячи человек убитыми. На следующий день неприятели потянулись к Бриенну и Бар-сюр-Об, а я, имея намерение удалить их от Парижа, пошел к Марне и хочу приблизиться к северным крепостям. Сегодня вечером буду в Сен-Дизье. Прощай, мой друг, поцелуй сына".

   Прочитав это письмо, император Александр решил соединиться с армией Блюхера и идти прямо на Париж, отрядив за Наполеоном корпус Винцингероде, чтобы французский император не догадался об истинных намерениях союзников и считал этот корпус авангардом всей коалиционной армии. Главной же армии было назначено выступить 13 (25) марта на Mo через Фер-Шампенуаз. В Мо главная армия предполагала соединиться с силезской и вместе двинуться на Париж. Таким образом, не попадись русским солдатам наполеоновский курьер - и сражения при Фер-Шампенуазе не было бы.

   Авангард союзников настиг корпусы Мармона и Мортье около Крпатре и стремительной атакой заставил их отступить к Фер-Шампенуазу. Но, не имея времени утвердиться там, французские войска отступили к Сезану.

   Ру