Клушин Александр Иванович - Несчастный М-в

ка! Менее плачьте, будьте более ко мне милосерды.

   - Любовь ослепляет тебя! Рассуди благоразумно и увидишь, что М-в не может быть твоим мужем. Он беден, бесчиновен, незнатен; ты богата, знатна, прекрасна. Соединение ваше может обесславить тебя; сделать пятно, неистребимое для моей фамилии; оно для тебя несчастие. Ты не можешь вкушать с ним истинного блаженства.

   - Сколь сильны доказательства предрассудка! и сколь слабы для души благородной!

   - Поверь, Софьюшка, что любовь в сравнении с веком жизни есть мгновение: мгновение исчезнет, любовь угаснет. Может ли он любить тебя, любить нежно, постоянно?

   - Батюшка! Слову его верю я более, нежели клятвам целого мира,- и улыбка, соединенная с доверенностию, блеснула на розовых устах ее, живость взоров подтвердила ее надежду.

   - Он ветрен, непостоянен, друг мой; любовь его есть искра: рождается и мгновенно исчезает, сведения его ограниченны, разум обыкновенный, сердце развращенное.

   - Вы прежде не то об нем говорили.

   - Он мне не таким казался.

   - Ах! Как бы я желала, чтобы вы об нем столь же хорошо думали, как прежде! Вы бы увидели, что сердце его нежно, чувствительно; нрав кроткий и тихий, что любовь его ко мне неограниченна, ежели бы вы увидели, что происходит в моем сердце при одном слове об нем, при одном воображении...

   - Довольно! Так нет надежды к истреблению любви твоей? - спросил он, возвыся голос.

   Софья затрепетала.

   - Я прерву ее! Ты почувствуешь, ты будешь сожалеть.

   Софья хотела броситься на колени - раздраженный отец оттолкнул ее.

   - Я много снисходил!- хлопнул дверью и ушел, Софья осталась вне себя.

   М-в, разлученный с Софьей, отторженный от предмета обожаемого, лишенный надежды даже и видеть ее, погружается в бездну уныния. Мрачная задумчивость распростерла крылия по лицу его. Две недели, как он расстался с Софьей и расстался с целым светом. Он удаляется от бесед, они ему несносны; чувствует, что и он в тягость им. Веселый нрав, острота разума, которым он прежде оживотворял общества своих приятелей, увяли. Он беспрестанно помышлял о Софье, стенал в уединении, трепетал и помыслить изменить своей скромности, боготворил в тишине души. Глубокая меланхолия притупляла его чувствования- он переродился совершенно.

   "Вертер" и портрет Софьи не выходили из рук его. Чтение первого увеличивало движение души его и делало несносными его несчастия; последний впечатлевал в сердце черты его любезной, и соединенными силами восставали противу твердости его, которая давно уже поколебалась.

   - Вертер,- вскричал он,- ты понес с собою во гроб ленточку Шарлотты*; портрет Софьи драгоценнее для меня. Когда существо мое превратится в ничтожество, когда душа моя обратится к своему началу, он будет со мною - в моем сердце. Время все истребит! Миры разрушатся; величественные светила падут; неизмеримый океан иссохнет; - любовь моя к Софье продолжительнее самой вечности.

   Новое поражение увеличивает горесть М-ва: он имел сестру, которую любил более всего на свете, жертвовал всем для нее, жил для нее; она занемогла и умерла в течение трех дней. Нежный брат, друг ее, проливал слезы, желал стократно воздать жертву смерти собою, чтобы только воскресить сестру,- все тщетно! Все ополчилось против М-ва! Он сам сделался слабее и несколько дней не мог выходить из комнаты. Смертный! Колико мужества, твердости души потребно тебе, чтобы переносить удары судьбы.

   В сем-то положении М-в получает письмо от Софьи; читает его, трепещет, дыхание стесняется в груди его; исступление начертано на его глазах; бледность покрыла лицо его; слезы навернулись и остановились на щеках его. Я помещаю письмо сие:

   "Время вывести Вас из заблуждения: я почитала Ваш разум, дарования, Ваши способности, но сие почтение не простиралось до любви. Я видела Вашу страсть и поставляла должностию снисходить к Вам из сожаления. Вы не можете обвинять меня в моем равнодушии: чтоб любить, надобно чувствовать. Для сих чувствований я молода. Может быть, я бы и не простила себе, ежели бы Вы заняли место в сердце моем. Различие состояний, породы никогда не позволяли мне забыть себя, чтобы более помнить, кто Вы. Будьте спокойны. Вам никто столько добра не желает, как ваша ученица".

   М-в читал сие письмо беспрестанно; жал себе руки, воздыхал, плакал. "Как! Сии черты изображают сердце Софьи? Она могла?" - горькая улыбка на лице высказала чувствования души его.

   Кто бы мог ожидать столь ужасной жестокости от невинной, тихой, кроткой Софьи, которая нежно любила М-ва? Все обвиняет ее, но она невинна. Гордый отец решился довести ее до крайности. Он противуположил любви ее страшную жестокость. Не в состоянии поколебать ее ни лаской, ни угрозами, решился употребить пагубное насилие. Заставляет Софью писать к М-ву, требует, чтобы она изъяснила слова его, как собственное свое чувствование; она не может сделать сего, проливает слезы. Одна капля должна бы была подвигнуть к сожалению неприступнейшее сердце, отец не поколебался. С яростию берет он ее руку, водит ею по бумаге, оканчивает письмо и посылает его к М-ву.

   - Ежели не тебя,- говорит он с крайним исступлением,- то соблазнителя твоего принужу забыть тебя.

   Софья, лишенная дыхания, упадает.

   Стечение столь горестных обстоятельств истребило и малейшую часть спокойствия и твердости М-ва. В нем не виден уже более человек с рассуждением; два дня после письма Софьи, которые провел он, удаляясь от сна, не вкушая даже нужной для подкрепления здоровья пищи, сделали его столь слабым и отчаянным, что он подобен был преступнику, угрызаемому совестию. Он не велел даже никого впускать к себе. Старый слуга, который любил его как нежного отца, входит к нему. М-в смотрит на него стремительно и ничего сказать не может.

  

  

   Вы очень печальны! Два дня уже ничего не кушали. Не прикажете ль стол накрывать? Вы ничего говорить не изволите.

  

   М-в берет его за руку, хочет что-то сказать, но язык ему изменяет.

  

  

   Перестаньте сокрушаться, сударь,- вы жалеете о сестрице?

  

  

   О сестрице?

  

  

   Смерть ее есть воля божия. Мы все от него зависим. Положитесь на его милосердие. Он отнял и наградить вас может.

  

  

   Потеря невозвратима; награда всякая слаба; сердце обманутое, раздираемое мучениями, не должно надеяться. Надежда увеличивает горести.

  

  

   Успокойтесь, сударь.

  

  

   Успокоюсь, друг мой, вечно успокоюсь (договорил он топотом). Оставь меня.

  

  

   Мне вас оставить? В таком отчаянном положении? Когда всякая минута новые рождает вам мучения? - Ни на минуту. Я постараюсь говорить с вами, рассеять задумчивость.

  

  

   Ты надеешься? Ты не успеешь! Мои мучения, моя горесть - они необыкновенны. Слабо будет всякое убеждение! Придет час - все кончится. (И слезы навернулись на глазах его.)

  

  

   Скажите, скажите мне, сударь: не сделали вы какого-нибудь преступления? Не нужно ли жизни дряхлого старца для заменения вашего спокойствия? Возьмите, вот она! Что мне в ней, когда страждет мой любезный, честный господин,- возьмите!

  

  

   Встань, великая душа! Встань! Я не преступник, злодеяния чужды мне. Я слабый, несчастный, сожаления токмо достойный.

  

  

   Разделите вашу горесть со мною; будьте вы веселы, я поплачу за вас; я за вас почувствую. Вы еще молоды, уныние свойственно старости.

  

  

   Нежный, достойный дружества моего, почтенный старец, не исторгай из меня сердца. Твоя чувствительность терзает внутренность мою. Увы! можно иногда сострадать ближнему, но почерпнуть в себя самого страдания невозможно. Оставь меня - я буду, буду весел, даю слово тебе, клянусь твоею добродетельною душою, что буду спокойнее.

  

  

   Боже, услыши молитву мою! Я до тех пор не перестану просить его со слезами, пока он не возвратит вам спокойствия.

   И пошел в свою комнату, взглянул на господина своего, и слезы покатились по лицу его, подобному бледному полотну.

   Вся внутренность М-ва потряслася, он не мог удержаться от слез; не мог не восчувствовать почтения к слуге своему. Успокоился и потом начал:

   - Из всех зол человек избирает меньшее; сего требует благоразумие. Погружаться в страданиях, которые суть бесчисленны, не достанет столько твердости, чтобы? - одно мгновение - и кончено. Существо мое содрогается; биение сердца подобно непрестанному биению пульса; душа моя исторгается из самой себя. Все вопиет: удержи гибельное стремление! Очарованный прелестями, погружающийся в бездне страстей, ты не знаешь, чем обязан самому себе?..

   Глаза его налились кровию - вскакивает с кресел, осматривается во все стороны, идет к своему комоду - шаги его робки - трепещет. Стремительно отпирает комод и сокровенно вынимает пистолет. Глубокое молчание его окружает, он начинает дрожащим голосом:

   - Орудие, изобретенное тартаром!- существом, превосходящим злостию самый ад; человеком изобретенное для истребления себе подобных, самого себя,- в тебе все мое спасение.

   Пистолет заряжен: уже несчастный готов положить порох на полку, дважды насыпает его - и не может сего сделать. Ненависть к самому себе умножается, свирепым голосом он произносит:

   - Все против меня, но ничто не удержит.

   Усиливается - сердце затрепетало, тяжелые вздохи в груди остановились. Он падает без памяти на пол, голова его облокотилась на креслы - таким образом провел он целую ночь.

   Пагубная мысль самоубийства вкоренилась глубоко в сердце сего пылкого любовника. Одна минута нужна к совершению жестокого предприятия - он ни к чему не внимал. Несчастный! Я проливаю слезы о тебе, чувствительное сердце содрогается. О, если бы я мог отвратить удар, с какою бы восхитительною радостию я это сделал.

   Солнце еще не вступило в утренний путь, еще не освещало златыми лучами миров, М-в проснулся. Лицо его было подобно бледной тени, исходящей из густых паров, огненные глаза подобны двум звездам, во мраке тут едва мелькающим. Содрогается - мещет повсюду рассеянные взоры - время было ужасное, возбуждающее отчаяние: западный ветер завывал, ударяя со страшным стремлением в стены дома, дождь сильный, подобный стремлению морских волн, разливался, беспрестанная молния мелькала, громовые удары один другого преследовали со страшным треском: казалось, настал час всеобщего разрушения, казалось, вся природа с мучительным стоном желает исчезнуть вместе с несчастным М-м.

   Он подходит к окну, смотрит и говорит:

   - Какое величественное зрелище! Все мне способствует. Сии бурные порывы стихии, сие всеобщее потрясение природы - живое изображение бурных порывов страстей моих, потрясения внутренности моей. Что медлишь? Для несчастного одно мгновение вмещает веки мучений - предел положен.

   Садится в креслы, берет в руки перо и начинает письмо к Софье. Я предлагаю его отрывками, каково оно было.

  

  

   Я получил, я читал, как нареку? Я читал адское твое начертание. Софья! Ты желаешь - и я мертв; ты требуешь, чтобы я был спокоен, и успокоюсь - вечно успокоюсь.

   Как! Твое перо начертало; твои уста изрекли; твое сердце вещает, что я lie был любим тобою? Ты льстила мне из снисхождения? Ты? Жестокая! Что сделал тебе несчастный, который боготворил тебя, восхищался тобою; который видел в тебе ангела, дышал тобою, тобою чувствовал; предузнавал, чего желали глаза твои, с благоговением исполнял, что говорили уста твои, который себя почитал за то только, что познавал цену тебе, что тебе поклонялся?

   Так ты только сожалела обо мне? Не раздирай чувствительного сердца, не умерщвляй меня стократно. Несчастен, злополучен, достойный сожаления,- смерть его прибежище, его спасение.

   Я предпринял, я решился - ничто меня не удержит. Прежде, нежели ты почувствуешь, помыслишь, я мертв. Все имеют цель, я - нет; все питаются надеждой, лучи ее меня не освещают; все наслаждаются, наслаждаются чем-нибудь - для меня все отрава, горесть неизмеримая, мучения невообразимые.

   Софья не для меня живет? и я для нее? Не стану влачить презрительную жизнь! Лучше совсем не быть, нежели быть ничем.

   Ты не любила? Для чего же льстила ты нежному, чувствительному, пылкому сердцу моему? Для чего разлила яд в душе моей? Для чего питала надежду во мне, сию гидру, увлекающую нас за собою, поражающую нас? Для чего взоры твои обещали мне? Для чего ты желала быть со мною, требовала, чтобы я с тобою был? Для того, чтобы погрузить меня в бездну мучения, любви, отчаяния; для того, чтобы неприметным, медлительным, томным ядом напоить внутренность мою; расторгнуть существо мое. Увы! Взоры твои вмещают нечто божественное, сердце - адское. Несчастный! Что я изрек?

   Как сильны, как могущественны, священны для меня были слова твои! Ты мне сказала, что я тебе понравился,- и блаженство мое было ни с чем не сравненно; я коснулся к руке твоей - и сердце мое, моя душа, мое существование для меня исчезли - они уже твои были; ты изрекла: люблю! - и я в пламень превратился.

   Вспомни то мгновение - оно было для меня и адское и самое восхитительное; вспомни, когда я уже предан был и любви и тебе совершенно -впечатление сие было еще первое в жизни моей, когда я чувствовал мучения невообразимые, когда все существо для меня исчезло, когда разум предвещал мне будущее; когда я предчувствовал, что со мною случится нечто необыкновенное, неестественное, я хотел бежать тех мест, где было твое присутствие, где тень твоя была для меня опасна, я хотел - решился - ты предвидела, изрекла только два слова: останьтесь, останьтесь для меня!- я упал пред тобою, предприятие мое разрушилось, робкое безмолвие высказало мое повиновение. На черных огненных глазах твоих навернулись слезы. Сколь драгоценны они мне казались! Сие мгновение было для меня небесным.

   Ты никогда не могла забыть различия состояний? Софья! Верь мне, как другу, я буду им по протечении всех веков, верь мне, что состояние не возвышает нас! Душа, разум, добродетель - они одни только почтенны; их только не поглощает ни время, ни вечность, и самые венценосцы суть те же человеки.

   Я презрен тобою! Стало, я это заслужил, так я и накажу себя - кто презрен, тому возвращает право на почтение единая смерть. Не вострепещу пред нею! Но ты, ты будешь сожалеть о сем; угрызения за тобою последуют, проклятие изрекут на твои прелести, которые столь заразительны. Проклятие! На Софью? Боже! Отпусти мне - важно ли бытие мое? Ненужную никому проливаю я кровь. Софья! Кровь сия струится, укоряет тебя; дух мой излетает из меня, я не могу докончить. О, если бы ты знала, что я чувствую при произнесении единого слова: самоубийство.

  

  

   Софья, божественная Софья! После жесточайшего мучения, горящих, огненных слез, после ужасного волнения души моей я несколько успокоился. Строки в первом письме моем тебя оскорбили? Прости мне, бога ради, прости несчастному. Я не знак), что я делаю, сердце мое подобно сердцу преступника, влекомого на казнь. Я достоин, достоин еще сожаления. Ах, если бы ты меня увидела! как я переменился!- яд в сердце - смерть на челе моем,

   С каким ужасом отвращал я прежде кровавые взоры от грозной смерти! Вчера еще - еще вчера содрогался, воображая об ней, но воображение мое оледенело, ужас исчез. Без робости, без трепета, без малейшего уныния стремлюсь сегодня в хладные ее объятия.

  

  

   Я кладу порох на полку хладнокровно; вдруг любезная твоя собачка, которую сердце твое мне подарило, вскакивает на канапе. Бросается ко мне, визжит, лижет руки мои, прыгает на колени, дергает лапками своими меня за руку. Я должен был успокоить ее; она твоя. Положил пистолет на стол, обласкал ее, прижал к сердцу, нежно прижал, и сел с нею на канапе. Чувствует ли она, что принимает от меня последние ласкания?

  

   Я еще стал спокойнее, божественная Софья. Изопьем чашу смерти! Меня обвинять станут в самоубийстве! Ах! Надобно проникнуть в мое сердце; надобно то чувствовать, что я чувствую; надобно мною быть, чтобы судить о моем поступке, но трепещет ли тот обвинений, кто презирает самую смерть?

   Солнце чуть восходит на горизонт - в последний раз я его вижу, в последний раз наслаждаюсь зрением сего величественного светила. Оно взойдет завтра, я этого не почувствую, и еще взойдет; но ветры уже и прах мой развеют. Слезинка упала и покатилась к сердцу моему.

   Портрет твой снидет со мною во гроб - на что похищать его у несчастного? Ты мне его подарила: да будет он мне воспоминанием и за вратами смерти, что я боготворил тебя.

   Софья! Я воздал уже благодарение предвечному за все его ко мне милости и предаю себя в его волю, помолись и ты обо мне.

   Сейчас взглянул я на свечу - она догорает - догорает и свеща жизни моей!

   С сим словом он взялся за пистолет, вознес, направил - удар сделал в самое сердце; несчастный упал. Выстрел разбудил его человека: он вошел к нему, увидел его окровавленного, не произнес ни слова и повергся на грудь его бесчувствен. Живущие в том доме вбежали в его комнату, народ стекался.

   М-в храпел - он еще жив был, но рана неисцелима. Приподнял голову с страшным напряжением, увидел себя окруженного зрителями,- взглянул - слезы, смешанные с кровию, струились по бледным его ланитам - пожал руку своему слуге, который возле него лежал, произнес томным и умирающим голосом:

   - Простите! Софья! - и с сим словом испустил последнее дыхание жизни.

   Весть сия, как порывистый вихрь, донеслась до ушей отца Софьи.

   - Он застрелился? Бога ради! бога ради! не сказывайте Софье! - скачет в карете и, не более как в час,- в квартире несчастного.

   Он уже лежал на канапе - холодная смерть на челе, розовая кровь разливалась вокруг него. Грудь его была обнажена, раны еще не затянуло - видит сие отец Софьи; бросается перед ним на колени, кричит страшным голосом:

   - Я твой убийца, я твой мучитель!- целует руки его, орошает лицо его слезами, становится безмолвен.

   - Несчастный, что ты сделал? Для чего не помедлил ты еще двух часов вознести адское орудие? Софья, дочь моя, она была бы твоею. Гордость! Исчадие тартара! Я проклинаю тебя, я вечно терзаться буду, вечно проливать слезы.

   Скрытно приказывает провезти тело несчастного к себе в деревню, трепещет, чтобы не узнала Софья, но ее нежное, чувствительное сердце предвещало - не знает отчего, но проливает слезы. До нее доходит слух о смерти.

   - Жестокие! Пустите меня к нему, дайте мне с уст его всосать в себя смерть или оживотворить его пламенным дыханием. Пустите! - с сим словом лишается чувств, жизнь ее в опасности.

   Тело предано погребению близ самого того дома, где жил несчастный. Отец Софьи и сия невинная, божественная душа не могли быть при погребении. Все об нем проливали слезы. Кладбище обсажено было липами, на могиле воздвигнута мавзолея, на ней золотыми литерами вырезана эпитафия, сочиненная самим покойным, найденная в его бумагах,- я ее здесь помещаю.

  

   Эпитафия

  

   Чувствительное, непорочное сердце! Пролей слезы сожаления о несчастном влюбленном самоубийце; снизойди к слабостям его, как человек, прости его преступление. Обрати нежный взор к предвечному, помолись об нем - брегись любви! - брегись сего тирана чувств наших! Стрелы его ужасны, раны неисцелимы, терзания ни с чем не сравненны.

  

   Слуга М-ва не принял отпускной.

   - На что мне она? - вопрошает старец.- Я служил при жизни ему, буду служить и по смерти - проведу остаток дней у сей гробницы, где положен прах нежного, чувствительного господина, почтеннейшего из людей.

   Отец Софьи проливал по самую смерть слезы о несчастном. Софья, непорочная Софья, вечно не согласилась никому отдать руки своей. Ее упражнения состояли только в том, чтобы всякий день посещать гробницу обожаемого любовника. Все те, которые знали М-ва, сожалели о нем, все проливали слезы, проливаю и я - и сии минуты есть усладительнейшие в жизни моей.

  

   В настоящем издании представлены русские сентиментальные повести, написанные в период между началом 70-х годов XVIII века и 1812 годом. Выбор повествовательного жанра объясняется тем, что именно в нем в наибольшей степени отразилась специфика русского сентиментализма как литературного направления.

   Материал сборника расположен в хронологической последовательности, что дает возможность проследить историю жанра от первых до последних его образцов. В комментариях представлены: биографические сведения об авторе, источник публикации произведения, примечания к тексту и три словаря - именной, мифологических имен и названий и словарь устаревших слов. Издатели XVIII века не всегда называли авторов публикуемых ими произведений, отсюда несколько анонимных повестей и в данном сборнике.

   Большая часть произведений печатается по первому и, как правило, единственному их изданию. Немногие отступления от этого принципа специально оговорены в примечаниях.

  

  

   Александр Иванович Клушин родился в 1763 году в дворянской семье. Службу начал в канцелярии орловского наместника князя Н. В. Репнина. Недолго был на военной службе. С 1790 года живет в Петербурге. Близко сходится с И. А. Крыловым, издает вместе с ним сатирический журнал "Зритель" (1792), сотрудничает в журнале "Санктпетербургский Меркурий" (1793). С 1793 по 1798 год снова живет в Орле, затем переезжает в Петербург, где служит сначала цензором при русском театре, а затем инспектором русской труппы. Умер в 1804 году.

   Творчество Клушина носит эклектический характер. Оды и пьесы его написаны в классицистической манере, а повесть "Несчастный М-в" - типично сентиментальное произведение.

   Несчастный М-в - первоначально повесть напечатана в журнале "Санктпетербургский Меркурий", ч. 1. Спб., 1793. Отдельное издание под названием "Вертеровы чувствования, или Несчастный М., оригинальный анекдот" вышло в 1802 году. В настоящем издании печатается журнальный текст. Прототипом героя повести был разночинец Маслов, судьба которого и описана в произведении Клушина.

  

   Стр. 124. "Вертер" и "Новая Элоиза" лежали на томящейся груди его.- "Вертер", точнее "Страдания молодого Вертера" - роман немецкого писателя И. В. Гете; "Юлия, или Новая Элоиза" - роман французского писателя-просветителя Ж.-Ж. Руссо. Оба романа считались образцовыми произведениями западноевропейского сентиментализма.

   Стр. 134. ... Шарлотты...- Шарлотта - героиня романа "Страдания молодого Вертера", в которую влюблен Вертер.