Главная » Книги

Груссе Паскаль - Наследник Робинзона, Страница 2

Груссе Паскаль - Наследник Робинзона


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

ывая на целые стаи птиц с длинными клювами, сидевших целыми десятками в ряд на крышах домов.
   - О, это мусорщики и уборщики нечистот, словом, санитары Калькутты, - засмеялся Шандо, - это наши аисты-марабу, которые столь любезны, что исполняют роль бдительных санитаров и очищают улицы от всякого рода нечистот.
   В этот момент коляска завернула, въехала на чистый просторный двор и наконец остановилась у нарядного красивого крыльца.
   Флигель этот, занимаемый теперь майором О'Моллоем в кавалерийских казармах и предназначенный для командующего полком, был до настоящего времени квартирой покойного полковника Робинзона и мог поистине быть назван маленьким дворцом с великолепным парком, раскинувшимся позади него. Обстановка, правда, была самая скромная, что, впрочем, является прямой необходимостью в этих тропических странах, где дорогие ткани, мягкие диваны и софы неизбежно превратились бы в рассадник мириадов всевозможных паразитов. Но громадных размеров залы и расположение их свидетельствовали о том, что дом этот был построен для больших официальных приемов и торжеств. Весь нижний этаж, согласно английскому обычаю, был отведен исключительно под приемные комнаты, столовую, бюро, деловой кабинет, парадный вестибюль, бильярдную и так далее. В верхних помещениях были спальни и другие комнаты, все до единой выходившие на большую широкую веранду. Кухня, прачечная и людские находились в подвальном этаже. Все стены и потолки, смазанные особого рода штукатуркой, изготовленной из толченых морских раковин, казались отлакированными и переливались самыми богатыми оттенками. Тонкого плетенья циновки из лианы, глянцевитые и блестящие, покрывали полы; массивные бронзовые факелы, монументальные куски красной светлой индийской смолы виднелись во всех углах. Легкая, удобная и красивая бамбуковая мебель с эластичными сидениями располагала к лени и отдохновению. Большая гостиная с высоким потолком не имела дверей, а лишь широкие арки, затянутые легким газом. Повсюду слуги-туземцы, одетые во все белое, стояли неподвижно, почтительные и безмолвные, готовые по малейшему знаку или движению исполнить любой каприз всякое желание.
   Господин Глоаген и Поль-Луи были немедленно отведены в приготовленные для них комнаты; едва успев освежиться, умыться и переодеться с дороги, они сошли вниз к ожидавшим их дамам, когда явился и сам майор.
   Это был маленький тщедушный человек с бледно-желтым цветом лица, почти совершенно лысым черепом и глубоко ввалившимися глазами, прямой как жердь и такой же тонкий и худой. Майор был настолько же сдержан и молчалив, насколько порывиста и словоохотлива была его добродушная супруга. Довольно было видеть их одну минуту вместе, чтобы понять, что тщедушный майор находится под каблуком у своей живой и энергичной супруги, которая, как говорил Шандо, фактически командовала полком от имени мужа. Что еще более усиливало впечатление пришибленности и угнетенности бедного майора, так это его замогильный, надтреснутый голос, напоминавший голос чревовещателей, так что при каждом его слове возникало впечатление, как будто произнести это слово стоит ему невероятных усилий. Казалось, это не живой человек, для которого дар слова нечто обычное, нечто совершенно естественное, а какой-то говорящий мертвец или, если принять во внимание его неестественную осанку и порывистые движения, автомат, снабженный особым аппаратом для подражания человеческому голосу. По-видимому, вопросы здоровья наиболее интересовали его, так что и на гостей он смотрел исключительно с точки зрения члена комиссии, освидетельствующей новобранцев.
   - Прекрасное здоровье! Прекрасное сложение!.. Как нарочно создан для horse-guards (конной гвардии)! - вымолвил он, оглядывая взглядом знатока рослую и крепкую фигуру Поля-Луи, после того как тот пожал ему руку. - Прекрасное здоровье!.. Никаких болезней, не так ли? Ни малейших недугов? - продолжал он, обращаясь с теми же вопросами к господину Глоагену.
   - Никаких! Мы с сыном, благодарение Богу, имеем отличное здоровье! - ответил археолог.
   - Это чрезвычайно важно, - продолжал майор, - да, чрезвычайно важно!.. А я наоборот; здоровье мое совершенно расшатано... Климат убийственный, изволите ли видеть... Служба, труды, походы... болезнь... ну, как вы это называете по-французски?.. liver?..
   И при этом он ударил себя по правой части живота немного пониже ребер.
   - У майора болезнь печени! - поспешил пояснить Шандо.
   - Ах, да, да... печень... болезнь печени! Но вы, вероятно, желаете выпить чего-нибудь подкрепляющего и прохладительного?
   Он позвонил. На его зов немедленно явился слуга: в тюрбане и остановился как вкопанный в нескольких шагах от него со скрещенными на груди руками.
   - Brandy and soda (водки и соды)! - скомандовал майор своим слабым, надорванным голосом.
   Слуга скрылся, а минуту спустя явился снова, неся на серебряном подносе стаканы, бутылки и чашки со льдом, которые он поставил на маленький столик подле своего господина.
   - Наливайте себе, господа, - сказал майор, - прошу вас! Вот французская водка, вот джин и виски... Что касается меня, то я сторонник бренди с сельтерской водой... В нашем климате необходимы подкрепляющие напитки... нечто, стимулирующее деятельность организма... следует противодействовать этому убийственному климату... иначе в один прекрасный день вы упадете, и ваша песенка спета...
   Говоря это, майор налил себе большой стакан водки и разбавил ее весьма незначительным количеством сельтерской воды. Стакан он осушил одним духом, даже не поморщившись, и вслед за тем, не теряя времени, приготовил вторую такую же порцию этого напитка, который называл подкрепительным.
   - Как подумаю, что эти простаки, наши европейские господа доктора, приписывают болезнь печени, столь часто встречающуюся в этих краях, неумеренному употреблению спиртных напитков! - говорил он, ставя на поднос свой пустой стакан. - Право, я желал бы их видеть здесь, на нашем месте! Поверьте, господа, что здесь без этих подкрепляющих напитков Бог знает, что бы сталось с нами! Где был бы в настоящее время я после двадцатилетней службы в Бенгалии?.. Уж, конечно, давно бы и костей моих было не собрать... - и майор наполнил третий стакан спасительного напитка.
   Господин Глоаген и Поль-Луи, как и большинство образованных французов, были чрезвычайно воздержанны и с удивлением смотрели на майора, мысленно вопрошая себя, сколько последует еще подобных возлияний, когда, по счастью, явился слуга и доложил, что кушать подано. Все перешли в столовую.
   Стол был накрыт и сервирован с чисто азиатской роскошью: там была масса дорогого серебра, хрусталь, фарфор и чудные цветы; за каждым легким бамбуковым стулом стоял слуга в высоком белом тюрбане со скрещенными на груди руками; когда гости подошли к столу, слуги отодвинули и пододвинули им стулья, развернули "а коленях салфетки, накладывали на тарелку кушанье и наполняли всевозможными напитками рюмки и стаканы, словом, делали все то, что делает заботливая няня или мать для малолетнего ребенка. Над головой обедающих беспрерывно качался громадный punkah (пунка - род опахала), приводимый в движение с помощью сложной системы бечевок и блоков, которыми управлял скрытый от глаз слуга. Благодаря этому громадному опахалу в большом обеденном зале царила приятная прохлада и пролетал легкий ласкающий ветерок, как при обмахивании веером. Все стаканы и рюмки, а их было большое количество перед каждым прибором, были прикрыты серебряными колпачками в виде китайских соломенных шляп; это делалось для того, чтобы мухи и мошки не тонули в напитках. Как блюдо, так и тарелки ставились на серебряные грелки, наполненные крутым кипятком, чтобы кушанья не остывали от беспрерывного охлаждающего веяния punkah.
   Господин Глоаген и Поль-Луи обладали волчьим аппетитом путешественников, Шандо - аппетитом здорового подростка, обе дамы - аппетитами истинных англичанок, так что обеду была оказана полная честь, только один майор решительно ничего не ел.
   Зато он наверстывал свое на напитках, предлагаемых в удивительном изобилии и исчезавших с невероятной быстротой. Sherry, мадера, pale-ale (светлое пиво), рейнвейн, шампанское - майор пил все, что ему наливали, не успевая наполнять рюмки и стаканы. За десертом, когда дамы уже вышли из-за стола, майор довершил свои усердные возлияния тем, что осушил целый графин охлажденного во льду кларета.
   В тот момент, когда подали кофе, он был уже, очевидно, совершенно готов для послеобеденной сиесты, потому что, не сказав никому ни слова, повалился на ближайшую софу, и почти в тот же момент явился слуга с гука. Этот гука отнюдь не обыкновенная трубка, а целый сложный аппарат, состоящий из металлического или фарфорового, а не то и из хрустального сосуда, до половины наполненного душистой водой; от этого сосуда идут две трубки - одна прямая, с маленьким очагом, в которой помещается чиллум, или, иначе говоря, заряд трубки, то есть курево, другая - мягкая, гибкая, оканчивающаяся янтарным мундштуком, через который курят. Чиллум состоит из нескольких небольших шариков, горящих одновременно: один godauk, то есть состоящий из смеси особого рода теста из лепестков розы, сахарного леденца и сушеных яблок, а остальные, приготовленные из толченого угля и рисовой муки, служат исключительно в качестве горючего материала. Это курево распространяет в комнате своеобразный, в сущности, довольно тошнотворный запах, который, впрочем, для посвященных в прелести этого курения имеет, повидимому, нечто особенно приятное: курение гука, как и курение опиума и табака, становится закоренелой привычкой, почти непреодолимой потребностью для тех, кто его попробовал.
   Наши французы едва успели поднести ко рту янтарные мундштуки гука, как тотчас же оттолкнули их с отвращением; что же касается майора, то он затянулся с десяток раз и затем, уронив голову на подушку, спокойно заснул. Дождавшись этого момента с вниманием опытного старого охотника, слуга поспешно подобрал весь этот прибор и удалился. Господин Глоаген и Поль- Луи вместе с Шандо поспешили также последовать его примеру. "И после этого бедный майор еще удивляется тому, что у него болезнь печени! Да при таком режиме чего только не наживешь себе!" - подумал про себя археолог, с сожалением взглянув на спящего майора.
  
  

ГЛАВА III. Странности Шандо

   В течение всего остального дня дамы не показывались более. Согласно принятому в этих жарких странах обычаю, они проводили послеобеденное время, запершись в своих комнатах.
   Господин Глоаген воспользовался их отсутствием, чтобы написать несколько писем и просмотреть две-три главы санскритской грамматики, тогда как Поль-Луи под руководством Шандо отправился посетить доки и главнейшие промышленные и мануфактурные склады, фабрики и заводы Калькутты.
   Молодые люди прекрасно понимали друг друга и сходились почти во всем, а потому успели уже стать друзьями к тому времени, когда вернулись с первой своей прогулки. По дороге они разговорились по душам и обменялись не одной заветной тайной.
   - Скажите, вас так же, как и покойного батюшку вашего, зовут Крузо? - осведомился Поль-Луи, чрезвычайно интересовавшийся этой подробностью.
   - Да, конечно! - воскликнул Шандо, причем щеки его вспыхнули легким румянцем. - Это прозвище стало для нас настоящей фамилией... ведь мы происходим по прямой линии от знаменитого путешественника Крузо Робинзона, или, как принято говорить, Робинзона Крузо! - сказал Шандо, краснея все более и более. - Неужели вы не читали о его приключениях?
   - Нет, они мне известны с детства, но, признаюсь, я всегда считал их, как и большинство образованных людей, чистейшим вымыслом.
   - Это меня не удивляет, таково общераспространенное мнение на сей счет, но оно не имеет ни малейшего основания! - с оживлением воскликнул Шандо. - Если отрицать существование Робинзона Крузо, то почему же не отрицать Навуходоносора, Ричарда Львиное Сердце и Христофора Колумба? Ведь ни вы, ни я, никто другой не видели царя роскошной Ниневии, точно так же как не видели и достославного отшельника-островитянина. О том и о другом нам известно лишь по преданию и по книгам, а есть ли такое предание или рассказ, которые нашли бы в себе более яркий отпечаток искренности и правдивости, чем рассказ о приключениях Робинзона Крузо? Возможно ли, читая повесть его приключений в том виде, как нам передал ее Даниель Дефо, не почувствовать, что такого рода вещи не вымысел, что герой этот действительно жил, страдал, боролся и писал дневник своих чудесных приключений? Впрочем, - продолжал он, - уверенность моя в этом держится не на одном литературном впечатлении от этого рассказа, но на семейной традиции и чисто материальных доказательствах. Прежде всего, все мы уже в течение нескольких поколений носим имя Робинзонов Крузо, затем мы родом из графства Йорк, точно так же, как и наш знаменитый предок; и кроме нас в целом графстве нет никого, кто бы звался Робинзон, что особенно замечательно ввиду того, что это имя чрезвычайно распространено в целой Англии. Заметьте, что и в рассказе Дефо прозвище Крузо нигде не выдается за настоящую фамилию и что фамилия Робинзон была наиболее употребительным наименованием.
   - Конечно, это может вам показаться немного смелым утверждением, но могу вас уверить, что я положительно чувствую в своих жилах кровь этого отважного путешественника, и ничто в мире не разубедит меня в этом. Я разделяю все его вкусы, склонности, воззрения, я обладаю всеми его пороками и недостатками, в том числе и его непреодолимой страстью к путешествиям. Я люблю и уважаю его как родного деда, который ласкал и нянчил меня на коленях. И каждый раз, когда я перечитываю первый том этой повести, мне кажется, что в его исповеди я узнаю себя. Мало того, я почему-то убежден, что даже внешне похож на него. У меня в комнате висит на стене старинная гравюра XVIII века, на которой изображен Робинзон в тот момент, когда открывает отцу своему тайные замыслы; если хотите, я покажу вам ее, и тогда вы сами убедитесь, что я его живой портрет!..
   - Но вам, вероятно, известно, - заметил Поль- Луи, - что относительно Робинзона существует общепринятое предание, которое гласит, будто он был не более как простой шотландский матрос по имени Селькирк, выброшенный бурей на остров Жуан-Фернандес, который, как говорят, посетил во время своего путешествия Даниель Дефо.
   - Да, мне известно, что эта версия пользуется большим доверением, но на чем, собственно говоря, она основана? На том только, что существовал некий Селькирк, потерпевший крушение в конце XVII века; и этого простого совпадения было достаточно, чтобы установить тождественность личности, сам же Дефо не знал даже о его существовании. А его герой Робинзон - не простой матрос и вовсе не шотландец, а молодой англичанин из зажиточной образованной семьи, получивший хорошее образование и не окончивший его из-за непреодолимой страсти к путешествиям. Мало того, - продолжал юноша, - это вовсе не какой-нибудь молодой человек, а именно уроженец Йорка, носивший известное имя и фамилию. Почему то, что вы согласны допустить в качестве фактов, пережитых Селькирком, вы не желаете допускать в качестве таковых же для Робинзона Крузо? Во всяком случае, этот Селькирк и Робинзон не единственные люди, потерпевшие крушение и пропадавшие многие годы без вести, так как, по сведениям "Таймс", ежегодно гибнет, разбивается и пропадает без вести от семи до восьми тысяч судов.
   Поль-Луи, конечно, нашел бы не одно возражение на слова своего приятеля, но видя, что в данном случае все его возражения бесполезны, счел необходимым поддаться увлечению убежденного юноши и наполовину вошел в роль его единомышленника.
   - Но скажите, пожалуйста, каким образом вы объясняете себе происхождение вашей семьи от знаменитого Робинзона Крузо, или Крузо Робинзона? Разве после него остались дети?
   - Конечно! - воскликнул Шандо. - Он сам упоминает об этом в конце последнего тома своего повествования, вернее, последнего дошедшего до нас тома, так как вы, надеюсь, не сомневаетесь в том, что повесть эта имела еще продолжение?
   - То есть как? Какого рода продолжение?
   - Да это очевидно! Ведь тот рассказ о Робинзоне, который дошел до нас, прерывается на четвертом путешествии Робинзона, когда он вернулся в Йоркшир, поселился там и жил спокойно со своей женой и детьми. Но примите во внимание то, что будь этот рассказ вымышленным романом, такого рода развязка была бы положительно нелепой. Человек с таким талантом, как Даниель Дефо, если он мог придумать эту историю, никогда не удовлетворился бы таким бесцветным концом, не допустил бы, чтобы Робинзон после стольких удивительных приключений вдруг зажил самой заурядной мещанской жизнью в колпаке и туфлях в глухом углу Йорка! Нет, это положительно невозможно!.. Будь это вымышленный рассказ, - не мог остановиться Шандо, - автор, несомненно, заставил бы своего героя пасть жертвой его непреодолимой страсти к скитаниям по свету, заставил бы его погибнуть трагической смертью после того, как счастье несколько раз ему давалось в руки... Вот почему я утверждаю, что или до нас не дошел полный рассказ о приключениях Робинзона, или где-нибудь существует или должен был существовать полный том его мемуаров, какая-нибудь затерявшаяся рукопись, повествующая нам о его последних приключениях, или же этого окончания никогда не существовало по той простой причине, что никому не было известно, как окончил свою жизнь знаменитый Робинзон, что также весьма вероятно.
   - Предположение это, конечно, тоже довольно смелое, - заметил Поль-Луи, не в силах удержать улыбки. - Но вместе с тем...
   - Ну, так слушайте же, - продолжал подбодренный этим замечанием Шандо. - Заметьте, какое странное стечение обстоятельств: во-первых, в графстве Йорк существует всего только одна семья Робинзонов Крузо, или Крузо Робинзонов, а знаменитый путешественник был именно оттуда родом; во-вторых, он говорит, что, вернувшись на родину, он женился и имел детей, которые были уже взрослыми, когда он предпринял свое последнее известное нам путешествие; в-третьих, он сообщает, что снова вернулся в Йорк в 1705 году, когда ему было уже семьдесят два года, и на этом прерывается то, что нам о нем известно. Не имеем ли мы после этого достаточных оснований предполагать, что род его продолжается, что мы, внуки, правнуки, праправнуки и так далее, по прямой линии рождались и умирали в Йорке, и что сам он нашел смерть где-нибудь вдали от своей семьи?! Заметьте, что столь необычный человек, как Робинзон Крузо, не мог бы бесследно и незаметно исчезнуть в небольшом провинциальном городке, и смерть его неизбежно должна была бы наделать шума, если он умер в Йорке своей смертью.
   - Все это прекрасно, и выводы ваши весьма основательны и убедительны, остается только пожалеть о том, что всему этому блестящему зданию не достает только одного, а именно: надежного основания! - засмеялся Поль-Луи. - Докажите мне, что герой Даниеля Дефо действительно существовал - и больше мне ничего не надо!
   - Ну, докажите мне, что солнце светит! Докажите, что когда-то была битва при Бовине! - весело воскликнул, в свою очередь, Шандо, уже привыкший, что ему всегда противоречили в этом вопросе. - Впрочем, я могу вам сказать, что вопрос этот интересует меня не со вчерашнего дня и что я с разрешения отца писал в прошлом году архиепископу Йоркскому, прося его приказать сделать выписку из приходских церковных книг города Йорка свидетельств о рождении и смерти всех членов семьи Робинзонов Крузо. И вот, хотя выписки эти были сделаны по моей просьбе, но в результате оказалось, что нельзя было отыскать ни одного такого свидетельства о смерти, которое могло бы относиться к личности самого знаменитого Робинзона Крузо.
   - Из этого как будто следует, что он никогда не умирал или, быть может, вовсе не родился и никогда не жил.
   - Отнюдь нет! Это доказывает только то, что он скончался не в Йорке...
   - Ну, а свидетельство о рождении найдено? Вот документ, могущий в данном случае иметь решающее значение!
   - Нет, и его не могли разыскать, - немного сконфуженно признался Шандо. - Но это не имеет особого значения, так как в те времена церковные книги велись очень плохо, да к тому же в 1680 году пожар уничтожил все церковные книги и записи церкви Святого Панкратия - приход, в котором он, вероятно, состоял.
   - Словом, мы не имеем ни свидетельства о его смерти, ни о его рождении! - резюмировал факты Поль-Луи.
   - Да, но зато мы имеем целую серию Робинзонов Крузо от начала XVIII века до сих пор; все поколения идут беспрерывно, в целой Англии нет второй семьи, которая носила бы эти два имени вместе. Итак, не подлежит сомнению, что если только существовал великий Робинзон, то он был нашим предком, и что касается меня, то я горжусь этим несравненно более и более уверен в этом, чем в любой генеалогии, записанной в родословной книге.
   - Аминь! - докончил Поль-Луи, по натуре своей не особенно склонный придавать серьезное значение такого рода проблемам.
   Вечером, когда все маленькое общество снова собралось в гостиной, Поль-Луи хотел было пошутить на тему своего утреннего разговора с Шандо, но с первого же слова заметил по лицу мисс Флоренс что она вполне разделяет убеждения своего брата, и потому не стал продолжать.
   "Если им доставляет удовольствие думать, что они происходят от моряка Синдбада, то что из этого: я решительно ничего не имею против!" - подумал он.
   Несмотря на свою обычную сдержанность и холодность, мисс Флоренс была чрезвычайно мила и любезна по отношению к своему французскому кузену и как-то сумела сойтись с ним. Разговор их, согласно общепринятому британскому обычаю, следовал известным порядком: она расспрашивала о его вкусах и склонностях, о его обычных удовольствиях и занятиях.
   - Любите ли вы играть в крокет?
   - Признаюсь, я совершенно не знаю этой игры.
   - А лаун-теннис?
   - Мне никогда не случалось даже видеть, как в него играют.
   - А может быть, вы предпочитаете поло?
   - Я не имею ни малейшего понятия о том, что значит это слово.
   - Ах, неужели! - сказала Флорри, немного разочарованная. - Вы, может быть, любитель охоты с гончими или борзыми?
   - К немалому стыду моему, должен вам признаться, что и это удовольствие мне вовсе незнакомо!
   - Но вы же ездите верхом, надеюсь?
   - Хм! Да, если хотите, мне случалось сидеть на лошади, но, право, я не принадлежу к первоклассным наездникам.
   Флорри положительно не могла придумать, какого рода увеселение могло быть по вкусу этому молодому человеку.
   - Ах, да, вы, вероятно, любите танцы, - как бы обрадовавшись, сказала Флоренс. - Все французы хорошие танцоры, и вы, конечно, любитель вальса и польки!
   - Сказать по правде, я весьма неудачный танцор. С полькой я еще кое-как справляюсь, ну а что касается вальса или кадрили, то прошу извинить, я каждый раз сбиваюсь!
   На этот раз Флорри признала себя побежденной и не стала более настаивать.
   По ее мнению, молодой человек, не умеющий играть ни в крокет, ни в лаун-теннис, ни в поло, который не был ни наездником, ни охотником, ни даже танцором, едва ли заслуживает даже названия джентльмена: в ее глазах он просто совсем не существует.
   Воспитанная в блестящей и пустой среде высшего круга Калькутты, преувеличивающего все странности и причуды британского общества с добавлением всех причуд парижского бомонда и креольского общества, Флоренс Робинзон смотрела на жизнь как на беспрерывный ряд праздников и увеселений. Спешить верхом или в экипаже на пикники, делать визиты и бывать на приемах, на завтраках в лесу, на балах и танцевальных вечерах, участвовать в охоте и рыбной ловле, бывать на скачках, гребных и парусных гонках, словом, принимать участие во всех до бесконечности разнообразных развлечениях, какими тешит себя праздный и богатый люд, - вот что казалось ей главной целью жизни. Она положительно не могла понять, как можно быть настолько чуждым самой азбуке этой странной профессии светского человека, как ее кузен.
   А Поль-Луи, имевший несчастье потерять мать еще в ту пору, когда был ребенком, и затем проводя жизнь с отцом, нежно любившим его, но всецело поглощенным научными занятиями, и сам, серьезно занятый сперва школьной учебой, затем более сложными науками, никогда не вкушавший никаких светских удовольствий, положительно не знал им цены и, в свою очередь, не понимал, как может интересоваться всем этим его кузина, и чего, собственно, она хочет от него. Ему случалось бывать в семьях двух-трех товарищей, принадлежащих к скромной мещанской среде, где он успел составить себе определенного рода представление об обязанностях жен, матерей, сестер и кузин; и если бы оно стало известно мисс Флоренс, она, наверное, пришла бы в ужас и негодование.
   Правда, Поль-Луи представлял свою будущую супругу в несколько ином свете, но все же этот идеал был неизмеримо далек от блестящей, занятой выездами и спортом дамы.
   Он мечтал о женщине, которая была бы для него и другом, разделявшим его мысли и волнения, и хозяйкой, аккуратно ведущей домашние дела, и прекрасной матерью его детям, а никак не разодетой куклой с деланной улыбкой, с заученными фразами и движениями.
   Как бы то ни было, но мисс Флоренс была совсем иного мнения о назначении женщины. Уже даже в ту пору, когда мистрис О'Моллой была супругой скромного молодого лейтенанта без всяких личных средств, она никогда не принимала деятельного участия в приготовлении какого-нибудь пудинга или котлет.
   Что же касается Флоренс, выросшей в роскоши индийского дворца, то она даже не подозревала, возможно ли самой наблюдать за кухней или туалетом своих детей. Она привыкла, чтобы все делалось слугами, которым вменялось в обязанность заботиться обо всем, что выходило из ряда приятных развлечений. Наверное, туземец-повар был бы ужасно удивлен и даже шокирован, если бы она вдруг появилась в его владениях.
   Надо заметить, что офицеры британской армии, в особенности в колониях, получают такие громадные оклады, дающие им возможность жить как цари, что их жены, дочери и сестры представляют собой в любом из городов Индии совершенно особый круг, который едва снисходит до сближения с гражданскими чинами английского правительства и проводит жизнь в беспрерывных увеселениях с чисто царской роскошью. Понятно, что в вихре этих бесконечных удовольствий и развлечений роль женщины - хранительницы семейного очага забыта, тем более, что нравы английского общества допускают для девушек несравненно большую свободу, чем та, какой пользуются они во Франции. Имея возможность принимать деятельное участие во всех удовольствиях и забавах своих братьев, ездить с ними и на охоту, и на рыбную ловлю, и на скачки, и на гонки, споря с ними в ловкости, проворстве и даже в силе, они, понятно, начинают относиться презрительно к более скромным семейным радостям молодых француженок.
   Этим-то объясняется, почему в первое время Флоренс и Поль-Луи никак не могли сблизиться. Она казалась кузену более эксцентричной, чем привлекательной, а ее свободные уверенные манеры - холодной, рассчитанной аффектацией, которая ему совсем не нравилась.
   Она же, со своей стороны, не будучи в состоянии разобраться и оценить по достоинству серьезные и положительные качества Поля-Луи, нашла его в высшей степени неинтересным и, предоставив его самому себе, присела к роялю, предварительно приласкав свою маленькую обезьянку Раки.
   Это была маленькая уистити, ростом не больше белки, грызущая с утра до ночи миндаль и спокойно сидевшая на изящной бамбуковой жердочке все время, когда не сидела на коленях у своей госпожи. Мисс Флоренс была без ума от этой маленькой обезьянки, она не доверяла ее даже своей горничной и сама ходила за ней и держала в собственной спальне. Раки платила своей госпоже самой крепкой привязанностью и каждый раз проливала горькие слезы и скрежетала зубами, как только мисс Флоренс бралась за шляпу и перчатки.
   Между тем мистрис О'Моллой занялась деловым разговором с господином Глоагеном; ей поневоле приходилось говорить с ним обо всем этом, так как майор поручил ей все дела, чтобы отправиться по привычке в свой клуб. Полулежа в покойном бамбуковом кресле и в глубокой нише окна, выходившего в роскошный парк, блиставший тропической красотой, добродушная болтливая хозяйка трещала без умолку, счастливая тем, что нашла в господине Глоагене любезного слушателя.
   - Ведь бедный полковник умер при самых странных и загадочных обстоятельствах, - сообщала она таинственным шепотом своему собеседнику. - Как он и сам говорил о том в своем завещании, в продолжение последних нескольких месяцев он не раз мог сделаться жертвой странных покушений на его жизнь. Собственно говоря, такого рода вещи - дело весьма нередкое в этих странах, где любой английский офицер постоянно чувствует над собой злобную, коварную месть десятков туземцев и живет в атмосфере, пропитанной их ненавистью и злобой ко всему его народу... Но что всем нам казалось чрезвычайно странным в этих беспрерывных покушениях на жизнь полковника Робинзона, - продолжала она, - так это то, что все попытки были не явные, не открытые, как это почти всегда здесь бывает, а хитро задуманные, ловко замаскированные, которые можно принять за простую случайность. Никто не пытался пустить в него пулю во время охоты или всадить ему кинжал из-за угла, что может случиться здесь с любым английским офицером; никогда никакой незнакомец не пробовал накидываться на него во время сна, чтобы задушить его; никогда ни один из страшных ядов, знакомых индусам, не был подмешан в его пищу, но когда он однажды купался, его чуть было не схватил громаднейший кайман, очевидно, умышленно привезенный сюда, так как здесь никогда не водились крокодилы ни раньше, ни позже этого случая. В другой раз, когда он осматривал развалины Ферора в долине Дельи, на него обрушилась целая стена, и полковнику только чудом удалось спастись. Спустя два месяца, - рассказывала далее мистрис О'Моллой, - путешествуя в паланкине по лесу Этмадаолах, он неминуемо должен был попасть вместе со своими слугами, несшими паланкин, в западню для слонов, иначе говоря, в настоящую пропасть, вырытую поперек проезжей дороги и тщательно застланную дерном; только то обстоятельство, что другой паланкин, идущий навстречу и подошедший раньше к роковому месту, обрушился в пропасть на его глазах, спасло жизнь полковника ценой жизни тех трех несчастных.
   - Да, но все это могло быть действительно чистой случайностью. Кайман мог сам прийти сюда даже издалека; стена также могла обрушиться от собственной тяжести; а яма-западня могла быть вырыта для слонов.
   - Да, да, конечно! Вот в этом-то именно и заключается странность всех этих покушений на его жизнь, всех этих мнимых случайностей. Но их частое повторение, систематическое упорство, с каким эти случайности преследовали покойного, делали положительно невероятным предположение, что все это не более чем сплошной ряд случайностей, преследующих с таким рвением человека. Кроме того, что я уже сказала вам, попытки лишить полковника Робинзона жизни повторялись в течение года почти постоянно: то над самой головой его обрушивался потолок в спальне, то шлюпка, на которой он плыл, вдруг без причины шла ко дну, то столетнее дерево обрушивалось при его проезде, то у него под одеялом находили громаднейшего скорпиона, то на него набрасывалась бешеная собака, то вечно смирный и спокойный конь его вдруг ни с того ни с сего взвивался на дыбы и опрокидывался вместе с всадником... и множество других подобных случаев... Ступеньки лестницы обрушивались у него под ногами, - взволнованно продолжала она, - ружья разряжались или разрывались в его руках, словом, такого рода предостережения стали так часты, так многочисленны, так беспрерывны, можно сказать, преследовали его на каждом шагу, что мы все в один голос стали советовать полковнику Робинзону бросить службу в Индии и просить отозвать его обратно в Англию. Даже сам вице-король торопил его с отъездом. Несмотря на свое явное нежелание расстаться с Калькуттой, полковник в конце концов готов был уступить нашим настояниям, так как и сам отлично сознавал, что здесь ему на каждом шагу грозила смерть. Но, прежде чем он успел это сделать, его неведомые, таинственные убийцы сумели покончить с ним ... А знаете вы, как?
   - Нет, признаюсь, я только что хотел спросить вас об этом.
   - Все газеты Калькутты только и говорили об этой смерти, и я полагала, что вам известны все подробности... Случилось это совершенно неожиданно. Все мы постоянно охраняли полковника и принимали всевозможные предосторожности, чтобы он этого не мог заметить, так как покойный не желал этого. Тем не менее он никогда не выходил из дому без того, чтобы его верный солдат, денщик Кхаеджи, не сопровождал его тайно или явно, а ночью этот самый Кхаеджи спал у дверей его комнаты, но ничто не спасло его. Четырнадцатого июля текущего года полковник был найдет поутру мертвым в своей кровати. Он задохнулся от того, что в его комнате был поврежден провод светильного газа, и комната наполнилась им настолько, что полковник задохнулся.
   - Да, это действительно странная смерть! - сказал господин Глоаген. - И что же, после осмотра оказалось, что провод был умышленно перерезан?
   - Да, именно так!
   - В таком случае, преступление это скорее можно приписать европейцу... Индус вряд ли додумался бы до такого способа умерщвления.
   - Это полагают многие; но местные газеты, обсуждавшие этот вопрос со всех сторон, как и все мы, первыми высказали мысль, что туземцы далеко не так невежественны, как это кажется. И это, к сожалению, правда! Как бы там ни было, но только виновники преступления не были найдены, и все это печальное происшествие осталось для всех нас тайной.
   Наступило молчание. Господин Глоаген погрузился в печальные размышления по поводу только что слышанного, но мистрис О'Моллой, мысли которой никогда не останавливались подолгу на одном предмете, уже продолжала.
   - Полковник имел свои странности... я отнюдь не хочу этим сказать что-нибудь дурное о нем, но, во всяком случае, из него вышел бы несравненно лучший ученый, чем командир полка... У него в голове были только научные исследования, различные археологические открытия, и все, о чем он только думал и мечтал, - это какая-нибудь полуистершаяся надпись на стене поросших мхом и плесенью развалин.
   - Однако, - робко протестовал против такого суждения господин Глоаген, - я не вижу ничего дурного в страсти покойного полковника к археологическим исследованиям и вполне разделяю его вкусы: что может быть более интересного и возвышенного, как отыскивать несомненные следы далекой седой древности и на основании этих положительных данных созидать камень за камнем историю человечества?!
   Мистрис О'Моллой вытаращила глаза от неожиданности, услышав заявление своего собеседника, но она была не такая женщина, которую легко смутить каждым пустяком.
   - Готова с вами согласиться! - сказала она. - И охотно верю, что все это очень интересно, но если человек имеет такого рода склонности и вкусы, то не следует поступать на военную службу. Какой это солдат! Пусть он будет ученый, профессор, все, что хотите, но только не полковой командир. Ведь покойный полковник вовсе не занимался своим полком и очень мало заботился о нем, счастье еще, что у него были исправные, знающие дело офицеры. Он постоянно находился в разъездах, справляясь повсюду о том, что не имело отношения к его службе... Вы не можете себе представить, до чего в нем доходила эта страсть к исследованиям... Если хотите, я приведу вам один пример...
   - Сделайте одолжение! - сказал господин Глоаген.
   - Ну, вы, конечно, слышали о славном походе наших войск на Кандагар во время последней нашей кампании в Афганистане, года два-три тому назад. Наш полк состоял в авангарде, и надо отдать справедливость, полковник Робинзон всегда был впереди всех. Мало того, он даже несколько спешил, в особенности же в тех случаях, когда появлялась возможность посетить какие-нибудь развалины в конце перехода. Именно так было и в тот раз, когда наши войска прибыли к стенам города. Наш полк прибыл первым, опередив все остальные войска, и должен был расположиться в ближайшей долине в ожидании, когда подойдет главный экспедиционный корпус. Весь Кандагар взялся за оружие; афганцы знали, что на этот раз дело для них будет нешуточное, потому что, как вы, надеюсь, помните, они вырезали нашу дипломатическую миссию, назначенную английским правительством к их эмиру.
   Из этого ясно, что авангардный отряд мог ежеминутно очутиться в самом критическом положении в случае, если бы какие-либо непредвиденные обстоятельства задержали на некоторое время прибытие главной действующей армии. Всякий другой на месте полковника думал бы лишь о том, как быть готовым в любой момент отразить возможное нападение афганцев или, в крайнем случае, подготовить себе возможность временного отступления к центру главной армии; но наш полковник думал в это опасное время совсем о другом: его главным образом занимала с момента выступления полка надежда посетить древнюю мечеть, построенную на вершине одного из холмов близ Кандагара, знаменитую мечеть Рам-Мохум - самое древнее святилище этой страны, нечто вроде Вестминстерского аббатства. По некоторым признакам полковник полагал, что может с уверенностью сказать, что эта мечеть, прежде чем стать храмом магометан, была посвящена, если не вся, то некоторые подземные части ее, другому древнейшему культу. И вот теперь решение этого археологического вопроса всецело поглощало все его мысли... А надо вам сказать, что полк наш расположился лагерем как раз у подножия этого холма и, вероятно, неспроста, так как в глазах полковника Робинзона это была, конечно, главная цель похода... Полк расположился на ночлег, солдаты готовили ужин, часовые стояли по местам. Около двух часов ночи весь лагерь спал уже крепким сном, как вдруг с восходом раздался выстрел, за ним другой, третий... Крики: "Афганцы!.. афганцы! " раздались со всех сторон. В полку пробили тревогу, но этого нападения ожидали все, люди спали одетыми, с оружием наготове. В одно мгновение все были в сборе и на своих местах. Недоставало в полку только одного человека - то был полковник Робинзон! Где же он? Как могло случиться, что его нет здесь в такой момент? Его ищут повсюду, но напрасно! Между тем афганцы уже близко, вот они подошли и началось сражение: сперва горячей перестрелкой живого ружейного огня, затем в сражении приняло участие два крупных орудия; и вот, в этот самый момент, в ряды полка, как безумный, врывается какой-то человек и спешит прямо к фронту под неприятельские выстрелы. То был полковник.
   - Господа, прошу вас извинить меня... мне очень совестно за свою оплошность, - говорил он, обращаясь к офицерам. - Это положительно непростительное с моей стороны легкомыслие... - Но бой кипел и никто не имел времени выслушивать извинения полкового командира. В конце концов афганцы были отбиты и вынуждены были отступить. Когда же все успокоилось и пришло в порядок и господа офицеры собрались к полковому командиру, - я говорю лишь о тех, которые уцелели, так как в эту ночь у нас выбыло из строя сто тридцать человек, - полковник Робинзон рассказал о том, что с ним случилось.
   - Не будучи в силах дождаться того момента, когда ему будет можно осмотреть знаменитую мечеть, он отправился на вершину холма в сопровождении своего верного Кхаеджи, чтобы при свете фонаря получить первое впечатление от памятника азиатской древности в то время, когда все его люди спали мирным сном. И вот там-то, на вершине холма, его застали первые выстрелы завязавшейся перестрелки, прервавшие его археологические наблюдения...
   На этом месте Флоренс и Шандо прервали рассказ госпожи О'Моллой радостным восклицанием:
   - А! Вот и Кхаеджи!
   - Здравствуй, Кхаеджи!.. Как поживаешь, Кхаеджи?
   - Позвольте отрекомендовать вам, кузен, нашего Кхаеджи! Знаете ли вы, что это имя значит на наречии Индостана? Оно значит - близкий друг!
  
  

ГЛАВА IV. Приписка к духовной полковника Робинзона

   Человек, которого приветствовали с таким радушием, был рослый индус, с бронзовым цветом лица и седыми усами, в одежде полусолдата, полутуземца зажиточного класса. Коротко остриженные волосы, посадка головы и плеч, красный мундир ясно говорили, что это бывший солдат британской армии, а между тем своеобразная форма лба, линия носа и блеск глаз, равно как и широкие белые шаровары, сандалии и широкий креповый пояс выдавали в нем уроженца берегов Бенгальского залива. И действительно, Кхаеджи был одновременно и индус, и англичанин: англичанин по отцу и индус по матери.
   Вступив очень рано в ряды британской армии и сделав несколько походов с полковником Робинзоном, он привязался к нему всей душой и всегда оставался самым преданным человеком, за что и Чандос, и Флоренс были ему признательны и платили самой искренней привязанностью.
   Кхаеджи не оставался у них в долгу, и лицо его осветилось широкой улыбкой, когда он вошел в комнату, но при виде мистрис О'Моллой он тотчас же вытянулся в струнку; лицо его приняло серьезное, почтительное выражение солдата в присутствии начальства, и мерным солдатским шагом подойдя к ней, он остановился на известном расстоянии и, приложив руку ко лбу, ждал, чтобы к нему обратились с вопросом.
   - Ну, что, Кхаеджи? - спросила мистрис О'Моллой.
   - Законоведы здесь! - коротко отозвался он.
   Но это слово "законоведы" в его устах звучало так, что всякому становилось ясно, какое безграничное презрение питал этот солдат ко всем "штафиркам" вообще, а тем более к этой квинтэссенции всех штафирок, к юристам.
   Мистрис О'Моллой, как ни была пропитана духом милитаризма, но все же не разделяла взглядов Кхаеджи и, по-видимому, очень оживилась при этом известии.
   - Это поверенные покойного полковника Робинзона, господа Сельби и Грахам, - пояснила она своему собеседнику. - Я известила их о вашем приезде, и, вероятно, они явились представиться вам. Желаете, я прикажу просить их сюда?
   - Сделайте одолжение, - ответил господин Глоаген, немного удивленный столь деловым посещением в такое время дня.
   Но мистрис О'Моллой объявила, что час этот для делового визита не имеет ничего странного по местным обычаям, так как в Калькутте все дела делаются или ранним утром, или же поздно вечером, потому что в дневное время нестерпимая жара мешает всяким делам. Но чего не сказала мистрис О'Моллой, так это того, что она сгорала от нетерпения узнать все подробности завещания покойного, что наложение печатей на его бумаги особенно возбудило ее любопытство и что она отправила Кхаеджи к этим господам поверенным с настоятельной просьбой явиться сюда безотлагательно.
   - Попросите этих господ сейчас сюда! - сказала она.
   Кхаеджи повернулся на каблуках и, сделав полоборота, вышел мерным шагом, как будто под звуки барабана.
   Вскоре в гостиную вошли и оба поверенных, которых госпожа О'Моллой тотчас же поспешила представить господину Глоагену. Как почти все юристы в мире, поверенные, адвокаты, нотариусы и прочие, эти господа были оба чисто выбриты, носили крошечные бакенбарды котлетками, длиннополые черные сюртуки новейшего покроя, туго накрахмаленные воротнички, множество увесистых брелков. У каждого из них был кожаный портфель под мышкой и любезно-заискивающая улыбка на устах, сменявшаяся, судя по обстоятельствам, строгой торжественностью. Мистер Сельби, старший из компаньонов, обладал густой белокурой шевелюрой

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 448 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа