Златовратский Николай Николаевич - Авраам

p;    Я положил написанную черновую завещания ему под изголовье и вышел.

  

   На следующий день погода разведрилась. Осеннее солнце было ярко, но холодно. В свежем, прозрачном воздухе медленно плыли серебряные нити паутинника. Словно какая-то сила невольно тянула вон из дома, на волю, на простор. Мне хотелось воспользоваться последними хорошими днями своего деревенского житья, и я собрался на охоту. Хотя поднялся я утром очень рано, однако на половине деда Абрама было уже сильное оживление - говорили громко, крупно, хлопали особенно сильно дверями. Я сначала подумал, не умер ли дед. Но строгий час смерти невольно сокращает и смиряет даже самых сильных хищников... Когда я вошел во двор умываться, встретившаяся мне Маланья Федоровна не только обычно не приветствовала меня льстивым приветствием, но как-то особенно сердито шмыгнула мимо меня. Самовар принес мне Антон, как и всегда, благодушно-молчаливо улыбавшийся.

   - Ну, что дед? - спросил я.

   - Ничего. Слава тебе, господи! Поправляется. _ Ну, вот и хорошо... А что это вы там расшумелись так с раннего утра?

   - Ничего. Тут мы ни при чем... Дело родительское.

   Антон улыбнулся и тотчас же перебил самого себя замечанием насчет поэтической "приятности", с которою распевал песни весело шумевший самовар.

   А когда я совсем оделся, взял ружье и вышел, то на завалине нашей избы встретил деда Абрама, сидевшего среди четырех-пяти таких же стариков. Сивые или совсем белые, как лунь, лысые или с выстриженными по-стариковски маковицами, они ежились от утренней свежести в своих дырявых полушубках.

   Дед Абрам, несмотря на то что был слаб и его била лихорадка, старался шутить и глядеть веселее.

   На мое приветствие и на мой вопрос, о чем они толкуют, дед отвечал:

   - А вот гадаем, кому раньше в гроб ложиться, так грехи учитываем, чтоб уж чисто было... А коли что забудется, так пущай, кто в живе останется, за покойника справит. Об чем нам больше толковать-то? Нами уж и тына не подопрешь! - шутил дед Абрам.

   - Разгуляться идешь? - спросил дед.

   - Да, да.

   - Ну, ступай! Побегай, пока молод. А состареешься, как мы же, так больше того, что грехи учитывать, не придется.

   Я проходил весь день и вернулся только к вечеру. Каково же было мое изумление, когда я увидал следующую необычную сцену. От ворот, с завален и из окон изб любопытная деревня внимательно смотрела по направлению к избе деда Абрама, от которой неслись какие-то истерические рыдания, пересыпаемые руганью и всякими жесткими пожеланиями. Я узнал голос Маланьи Федоровны, хотя у самой избы еще не было никого заметно. Когда же я подошел на середину деревни, вдруг навстречу мне из ворот Абрамовой избы выехал тяжело нагруженный всяким скарбом воз, и на нем, как и раньше, сидела с своим сыном Маланья Федоровна. Она что-то кричала, обращаясь ко всей деревне, между тем как сам дед Абрам, спотыкаясь слабыми ногами, с открытою головой, выводил торопливо лошадь под уздцы на середину улицы. За этим возом, из-под ворот, выехал другой. Как и прежде, нервно и зло дергая вожжами, шел за ним Платон Абрамыч в розовой ситцевой рубахе, в жилетке с разноцветными стеклянными пуговками и в новом суконном картузе. Он был красен и весь в поту от волнения, а широко открытые глаза его, как у помешанного, бегали из стороны в сторону.

   Дед Абрам поставил лошадь по направлению к верее сделал несколько шагов с ней по дороге, ударил ее вожжами, потом перебросил их ей на спину, отойдя, махнул вслед уезжавшим рукой.

   - Добрые люди! Добрые люди! Посмотрите! Возлюбуйтесь! Какие дела-то у вас делают, дела-то какие! - наконец разобрал я, как причитала Маланья Федоровна, подбирая брошенные дедом вожжи.- Родители детей своих изгоняют! кровь свою, кровь пьют! Милые, да виданное ли это дело? За ласку-то нежную! За обходительность-то нашу! Возлюбуйтесь, добрые люди! - визгливо выкрикивала она, поворачивая постоянно к деревне свое раскрасневшееся лицо.

   - С богом!..- говорил ей в ответ дед Абрам, махая рукой, когда быстро проехал мимо него Платон Абрамыч, не сказав ни слова, и только так дернул вожжами, что лошадь шарахнулась в сторону и чуть не упала. Он выругал ее, и оба воза скрылись за околицей. Но долго еще из-за околицы неслись в деревню выкрики и причитания Маланьи Федоровны.

   В это время уже почти совсем закатившееся солнце выглянуло в ложбину между холмами и последними красноватыми лучами облило деревенскую улицу, на середине которой все еще стояла высокая, несколько сгорбленная фигура седого старика, в синей изгребной рубахе, посконных штанах и лаптях, с открытою головой и широкою сивою бородой, которую раздувал слегка налетавший из-за околицы сырой вечерний ветер. Наконец он, поглаживая бороду и задумчиво опустив голову, поплелся медленно к своей избе.

   Я уже успел раздеться и, усталый, лег на лавку. Какая-то безмолвная тишина воцарилась неожиданно кругом. Легко вздохнулось в груди. Так после мучительной, но искусной операции трудно стонавший больной вдруг чувствует, как невыносимая тяжесть свалилась с его плеч и его грудь вздохнула свободно в первый раз после долгих, мучительных, бессонных ночей. И вдруг среди этой тишины раздался знакомый звук: скрипнула тихо дверь, в нее выглянуло благодушное лицо деда Абрама и раздался обычный прежде но давно уже забытый вопрос:

   - Не наставить ли кипяточку?

   - Да, да, дедушка Авраам! Непременно! - вскрикнул я.

   И затем опять услыхал я нетерпеливую хлопотню деда со внуком около самовара и обычные обучения "порядку".

   За моим самоваром опять очутились мы втроем: я, дед и внук.

   - Ну, что, дедушка, получше ли тебе? - спросил я.

   - Получше, кажись... А все плохо... Чую, что все уж не то что-то... Оборвалось!

   Действительно, хотя он и старался по-прежнему благодушно улыбаться, но что-то страдальческое виднелось в этой улыбке, а державшие блюдце грубые, заскорузлые руки дрожали так, что чуть не выливалась с него вода. О Платоне Абрамыче мы не говорили больше, так как на мой вопрос: "Почему это все так случилось?" - дед отвечал нехотя: "Что тут! Видимое дело"...

   Очевидно, ему было тяжело говорить об этом.

   Скоро я распростился с дедом - и навсегда. Полгода спустя, в начале весны, я встретил в городе приехавшего на базар Антона. Он сообщил мне, что деду становилось зимой все хуже, что на рождестве его похоронили, что Платон Абрамыч на похоронах не был и что на деревне и на селе, у попов, посейчас еще, вспоминая старика, прозывают его не иначе как дедушкой Авраамом.

  

  

  

   Родился в городе Владимире в семье мелкого чиновника, выходца из среды сельского духовенства. Образование получил во Владимирской гимназии, которую окончил в 1864 г. Семья Златовратских была одним из центров культурной жизни провинциального Владимира тех лет. Отец в годы крестьянской реформы активно участвовал в комиссиях и комитетах, был учредителем первой в городе общественной библиотеки. Дядя будущего писателя А. П. Златовратский был другом Добролюбова, так что уже в гимназии Златовратский читал "Колокол" А. И. Герцена, сочинения Н. А. Добролюбова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, увлекался поэзией Н. А. Некрасова, влияние которой чувствуется в его юношеских стихах. В детстве и отрочестве Златовратский подолгу гостил в деревне у многочисленных родственников из круга сельского духовенства, а в доме отца часто встречался с мужиками-ходоками, искателями правды.

   По окончании гимназии Златовратский поступил в Петербургский технологический институт, но учиться не смог по стесненным семейным обстоятельствам. Пришлось самому кормить себя литературным трудом. В 1866 г. он дебютировал в "Отечественных записках" рассказом "Чупринский мир", а затем печатал мелкие очерки в журналах "Искра" и "Будильник".

   Доведя себя до полного истощения и нервного расстройства, он вынужден был покинуть Петербург и вернулся на родину. Здесь была создана первая крупная повесть писателя "Крестьяне-присяжные" (1874-1875), опубликованная в некрасовских "Отечественных записках". В ней уже определились народнические взгляды писателя: вера в коренные "устои" народной жизни - общинное самоуправление и мирскую солидарность. Народническими симпатиями овеяны излюбленные крестьянские типы Златовратского в рассказах "Авраам" (1878), "Деревенский король Лир" (1880), "Горе старого Кабана" (1880). "Мирским заступникам" из среды народнической молодежи посвящена повесть "Золотые сердца" (1877), нерушимые устои народной жизни писатель поэтизирует в центральном своем произведении - романе "Устои", опубликованном в "Отечественных записках" в 1878-1883 гг. Глубокое исследование внутреннего устройства общинных отношений в деревне дается в очерках "Деревенские будни" (1879). Общину писатель считал единственным средством борьбы с мироедами и "краеугольным камнем нашей народной жизни".

   По характеристике М. Протопопова, "Златовратский по складу своего ума, по всему своему духовному типу являлся не русским только человеком, а чистокровным великорусским мужиком, со всеми его общеизвестными достоинствами и недостатками. Это был умный и проницательный писатель-мужик с вечным себе на уме, оптимист как будто по расчету, энтузиаст как бы из политики, не увлекающий и не убеждающий своего собеседника-читателя, но, если так позволено будет выразиться, опутывающий и даже оплетающий его... Он медленно, незаметно, но верно, шаг за шагом, страница за страницей приводит его в свою веру".

   Революцию 1905 г. Златовратский встретил сочувственно. В 1909 г. он был избран почетным академиком по разряду изящной словесности.

   Текст рассказа "Авраам" печатается по изданию: Златовратский Н. Собр. соч.: В 2-х т. М., 1891.

  

  

   Впервые - Отечественные записки, 1878, No 11.

   ¹ Даже в пореформенную эпоху продолжали существовать "советы стариков". Хотя они и не были оформлены законом, регулирующим крестьянское самоуправление, но и, не признанные официально, продолжали оказывать влияние на внутреннюю жизнь общины, осуществляя контроль за деятельностью старост, суд по нормам обычного права и т. п. В состав этого "ареопага" попадали обычно люди трезвого ума, большого жизненного опыта, высокой нравственности. В деревне они почитались "хранителями старозаветных преданий".

   ² Влияние раскольнических традиций. Раскольники считали чай бесовским напитком, равно как и курение табака.

   ³ Возможно, имеется в виду Авраамий (в мире Афанасий) иеромонах, расколоучитель школы Аввакума и его сподвижник. За упорство в пропаганде был сожжен. Оставил сочинения "Челобитная" (царю Алексею Михайловичу на новшества Никоновы), "Послание о последнем времени, ответ Павлу Крутицкому и властям", "Щит веры" и "Об антихристовой нестрообразной прелести". Учение о том, что антихрист уже пришел в мир, впервые развил Авраамий, сочинения которого очень почитались раскольниками.

   Авраам - библейский патриарх; для героя рассказа такое название лестно, так как придает ему черты основателя крестьянского рода, хранителя вековых крестьянских традиций, деревенского патриарха.

   ⁴ Сибирка - короткий кафтан с перехватом и сборами, спереди на мелких пуговках или застежках - излюбленная одежда торговцев и богатых мужиков.

   ⁵ Монрепо (франц.) - буквально: место моего отдыха.