ужу столько дают, что и он может
позаботиться о них.
Да и самое слово "страх" производило на меня то же действие, что звуки
трубы на боевого коня. Мне себя было бы стыдно, если бы я не отправился
немедленно Проводник мой, весь дрожа, просил позволения остаться здесь -
это я охотно разрешил.
Мне потребовалось с полчаса, чтобы доехать до деревни Она, как
выяснилось, была безлюдна. Ни в одном окошке не блестел огонь, нигде не
слышалась песня. В тишине проехал я мимо всех этих домов, по большей части
знакомых мне и остановился перед домом Георгия. То ли поддавшись
чувствительным воспоминаниям, то ли движимый своей молодой смелостью, но я
решил переночевать тут.
Я соскочил с лошади и постучал в ворота. Никто не отзывался. Я толкнул
ворота, они под визг петель открылись, и я вошел во двор.
Не расседлывая лошадь, я привязал ее под навесом, где оказался
достаточный для ночи запас овса, и направился прямо в дом.
Ни одна дверь не была затворена, а между тем все комнаты казались
нежилыми. Только комната Зденки имела такой вид, как будто ушли из нее лишь
вчера. На постели были брошены платья. На столе в лунном свете блестело
несколько драгоценных вещиц, подаренных мною, и среди них я заметил
эмалевый крестик, который я купил в Пеште. Сердце у меня невольно сжалось,
хотя любовь уже и прошла. Как бы то ни было, я закутался в плащ и улегся на
постель. Скоро меня одолел сон. Того, что мне снилось, я не помню в
подробностях, но знаю, что видел Зденку, прелестную, простодушную, любящую,
как прежде. Глядя на нее, я упрекал себя в черствости и в непостоянстве.
Как я мог, спрашивал я себя, как я мог бросить это милое дитя, которое меня
любило, как мог я ее забыть? Вскоре мысль о ней слилась с мыслью о
герцогине де Грамон, и в этих двух образах мне уже представлялась одна и та
же женщина. Я пал к ногам Зденки и молил ее о прощении. Все мое существо,
всю мою душу охватило невыразимое чувство грусти и любви.
Вот это мне и снилось, как вдруг меня наполовину пробудил некий
гармоничный звук, подобный шелесту нивы, по которой пробегает ветерок. Мне
будто слышался мелодичный звон колеблемых колосьев, и пение птиц сливалось
с рокотом водопада и с шепотом листвы. Потом все эти неясные звуки мне
представились не чем иным, как шорохом женского платья, и на этой догадке я
остановился. Открыв глаза, я увидел Зденку около своего ложа. Луна сверкала
так ярко, что теперь я до мельчайших подробностей мог во всей их прелести
различить дорогие мне когда-то черты, а что они значили для меня - это
впервые мне дал почувствовать мой сон. Зденка, оказывается, и похорошела и
развилась. Она точно так же была полуодета, как и в прошлый раз, когда я
видел ее одну, - в простой сорочке, вышитой золотом и шелком, и в юбке,
туго стянутой у талии.
- Зденка! - сказал я, подымаясь с постели. - Зденка, ты ли это?
- Да, это я, - отвечала она голосом тихим и печальным, - это я, твоя
Зденка, которую ты забыл. Ах, зачем ты не вернулся раньше? Теперь всему
конец, тебе надо скорее уезжать; еще минута и ты пропал! Прощай, милый,
прощай навсегда!
- Зденка, - сказал я, - у тебя, мне говорили, много было горя. Иди ко
мне, побеседуем - так тебе станет легче!
- Ах, милый, - промолвила она, - не всему надо верить, что про нас
говорят, но только поезжай, поезжай скорей, а коли останешься - гибели не
миновать.
- Да что это за беда мне угрожает, Зденка? И неужели нельзя мне
пробыть и часа, одного только часа, чтобы поговорить с тобой?
Зденка вздрогнула, и какая-то странная перемена совершилась в ней.
- Да, - произнесла она, - час, один только час - верно ведь? - как в
тот раз, когда я пела песню про старого короля, а ты пришел вот в эту
комнату? Ты про то говоришь? Хорошо же, пускай, пробудь со мной час! Нет,
нет, - опомнилась она вдруг, - уходи, уходи! Уходи скорей, слышишь, беги!..
Да беги же, пока не поздно!
Черты ее одушевляла какая-то дикая энергия.
Я не мог объяснить себе причину, которая заставляла ее так говорить,
но Зденка была так хороша, что я решил, не слушаясь ее, остаться. Она же,
уступив наконец моим просьбам, уселась рядом со мной, заговорила о прошлом
и, краснея, призналась, что полюбила меня сразу, как увидела. Мне между тем
становилась постепенно заметной огромная перемена, которая с ней произошла.
Ее былая сдержанность сменилась какой-то странной вольностью в обращении.
Во взгляде ее, когда-то таком застенчивом, появилось что-то дерзкое. И по
тому, как она держалась со мной, я с изумлением понял, что в ней мало
осталось от той скромности, которая отличала ее некогда.
"Неужели же, - думал я, - Зденка не была той чистой и невинной
девушкой, какой она казалась два года тому назад? Неужели она только
притворялась из страха перед братом? Неужели я так грубо был обманут
добродетельной внешностью? Но тогда почему же она уговаривала меня уехать?
Или это, чего доброго, какое-то утонченное кокетство? А я еще думал, что
знаю ее! Но все равно! Если Зденка и не Диана, какою я воображал ее себе,
то я могу сравнить ее с другой богиней, не менее очаровательной и, ей-богу
же, роль Адониса я предпочту роли Актеона!"
Если эта классическая фраза, с которой я обратился к самому себе,
покажется вам старомодной, милостивые государыни, то примите в соображение,
что я рассказываю вам о делах, случившихся в лето господне тысяча семьсот
пятьдесят девятое. Мифология занимала тогда все умы, а я не имел притязаний
на то, чтобы опередить свой век. Все с тех пор изменилось, а в не столь
давние времена революция, упразднив воспоминания язычества, равно как и
христианскую веру, поставила на их место богиню Разума. Богиня эта,
милостивые государыни, никогда не покровительствовала мне, если я находился
в обществе, подобном вашему, а в то время, о котором я повествую, я был
менее чем когда-либо склонен приносить ей жертвы. Я всецело отдался
чувству, которое влекло меня к Зденке, а она заигрывала со мной, и я весело
отвечал ей в том же духе. Прошло уже некоторое время, как мы находились в
такой упоительной близости друг к другу, но вот, примерив Зденке забавы
ради все ее драгоценности, я собрался надеть ей на шею эмалевый крестик,
который нашел на столе. Зденка вздрогнула и отшатнулась.
- Милый, довольно ребячиться, - сказала она, - оставь эти побрякушки,
поговорим лучше о тебе, о твоих делах!
Ее замешательство навело меня на всякие мысли. Внимательней
приглядываясь к ней, я заметил, что на шее у нее не было, как раньше, всех
тех образков, ладанок, которые сербы в великом множестве носят с детства до
самой смерти.
- Зденка, - спросил я, - где образки, что ты носила на шее?
- Потеряла, - с раздражением в голосе ответила она и тотчас заговорила
о другом.
Во мне заговорило какое-то темное предчувствие, я не сразу его и
осознал. Я уже собрался уходить, но Зденка удерживала меня.
- Как же это, - сказала она, - ты просил меня побыть с тобой час, а уж
хочешь ехать!
- Ты права была, Зденка, что уговаривала меня ехать, я как будто слышу
шум, боюсь, как бы нас не застали!
- Не бойся, милый, все кругом спит, лишь кузнечик в траве да жук на
лету могут услышать, что я скажу тебе!
- Нет, Зденка, нет, надо мне ехать!
- Погоди, погоди, -сказала Зденка, -ты дороже мне души моей, спасения
моего, а ты говорил мне, что жизнь твоя и кровь - мои!..
- Но брат твой, Зденка, брат - чувствую я, что он придет.
- Успокойся, сердце мое, брат мой спит, его убаюкал ветер, что играет
листвой. Сон его глубок, ночь длинна, а я тебя прошу - побудь со мной
час!..
Зденка, когда говорила эти слова, была так хороша, что безотчетный
ужас, томивший меня, уже уступил желанью остаться с ней. Все мое существо
наполнило чувство, которое невозможно изобразить, - какая-то смесь боязни и
вожделения. По мере того как моя воля ослабевала, Зденка становилась все
нежнее, и я наконец решился уступить, вместе с тем давая себе слово быть
настороже. Однако же я, как говорил вам только что, бывал всегда
благоразумен лишь наполовину, и когда Зденка, заметив мою сдержанность,
предложила прогнать ночной холод несколькими стаканами благородного вина,
которое, по ее словам, достала у доброго отшельника, я согласился с такой
готовностью, что она даже улыбнулась. Вино произвело свое действие.
Неприятное впечатление, вызванное пропажей образков и ее нежеланием надеть
крестик, совершенно рассеялось уже на втором стакане. Зденка в своем
небрежном наряде, с чудесными полураспущенными волосами, с драгоценностями,
блестевшими при лунном свете, показалась мне неотразимой. Я уже не
сдерживал себя и крепко ее обнял.
Тут, милостивые государыни, мне было одно из тех таинственных
откровений, объяснить которое я не сумею, но в которые я поневоле уверовал
- в силу жизненного опыта, хотя раньше я и не склонен был признавать их.
Зденку я обвил руками с такой силой, что от этого движения крестик,
который я вам показывал и который перед моим отъездом мне дала герцогиня де
Грамон, острием вонзился мне в грудь. Острая боль, которую я ощутил в этот
миг, явилась для меня как бы лучом света, пронизавшего все вокруг. Я
посмотрел на Зденку, и мне стало ясно, что черты ее, все еще, правда,
прекрасные, искажены смертной мукой, что глаза ее не видят и что ее улыбка
- лишь судорога агонии на лице трупа. В тот же миг я почувствовал в комнате
тлетворный запах - как из непритворенного склепа. Страшная истина предстала
мне теперь во всем своем безобразии, и я, хоть и слишком поздно, вспомнил о
предостережениях монаха. Я понял всю опас-ность своего положения и осознал,
что все будет зависеть от моей отваги и самообладания. Я отвернулся от
Зденки, чтобы не дать ей заметить ужас, написанный, должно быть, на моем
лице. Тут взгляд мой упал на окно, и я увидел страшного Горчу, который
опирался на окровавленный кол и, не отрываясь, смотрел на меня глазами
гиены. За другим окном вырисовывалось бескровное лицо Георгия, который в
эту минуту до ужаса похож был на отца. Оба они, казалось, следили за каждым
моим движением, и я не сомневался, что при первой же моей попытке бежать
они набросятся на меня. Поэтому я не показал вида, что их заметил, и
огромным усилием воли заставил себя, милостивые государыни, да, заставил
себя расточать Зденке такие же ласки, как и до этого страшного открытия. В
то же время я с тоской и тревогой думал о том, как вырваться отсюда. Я
заметил, что Горча и Георгий переглядываются со Зденкой и что им уже
надоедает ждать. За стеной мне послышался также и голос женщины и крик
детей, но такой ужасный, что его скорее можно было принять за вой диких
кошек.
"Пора убираться, - подумал я, - и чем быстрей, тем лучше".
Обратившись к Зденке, я сказал погромче, - так, чтобы меня услышала ее
страшная родня:
- Я, дитя мое, очень устал, хочется лечь и поспать несколько часов, но
сперва надо мне сходить посмотреть, не съел ли мой конь свой овес. Ты,
пожалуйста, не уходи и дождись меня.
Я коснулся губами ее холодных, безжизненных губ. Лошадь моя, вся в
пене, так и рвалась со своей привязи. Она и не дотронулась до овса, а от
ржания, которым она меня встретила, я весь похолодел: я боялся, как бы оно
не выдало мои намерения. Однако вампиры, слышавшие, наверно, мой разговор
со Зденкой, еще не встревожились. Я посмотрел, открыты ли ворота, вскочил в
седло и дал коню шпоры.
Выезжая из ворот, я успел заметить, что сборище вокруг дома было
весьма многочисленно и что большинство пришельцев прижималось глазами к
стеклам окон. Кажется, мое внезапное бегство озадачило их сперва, так как
некоторое время я не различал в ночном безмолвии иных звуков, кроме мерного
топота моего коня. Я уже почти поздравлял себя с удачей, к которой привела
моя хитрость, как вдруг услышал позади некий шум - точно рев урагана,
разбушевавшегося в горах. Кричали, выли и как будто спорили друг с другом
тысячи голосов. Потом все они, точно по уговору, умолкли, и слышен стал
только быстрый топот ног, как если бы отряд пехотинцев приближался беглым
шагом.
Я погонял своего коня, немилосердно вонзая ему в бока шпоры. В крови
моей разливался лихорадочный огонь, я напрягся, делал над собой неимоверные
усилия, чтобы сохранить присутствие духа, и вдруг услышал позади себя
голос:
- Погоди, погоди, милый! Ты дороже мне души моей, спасения моего!
Погоди, погоди! Твоя кровь - моя!
И меня сразу же коснулось холодное дыхание, и Зденка сзади меня
прыгнула на лошадь.
- Сердце мое, милый мой! - говорила она. - Вижу од-ного тебя, одного
тебя хочу, я уже себе не госпожа, надо мной - высшая сила, - прости мне,
милый, прости!
И, обвивая руками, она пыталась опрокинуть меня назад и укусить за
горло. Между нами завязалась страшная и долгая борьба. Защищался я с
трудом, но в конце концов мне удалось схватить Зденку одной рукой за пояс,
другою - за косы, и, приподнявшись на стременах, я бросил ее на землю.
Тут силы оставили меня, и начался бред. Тысячи безумных и ужасных
образов, кривляющихся личин преследовали меня. Сперва Георгий и брат его
Петр неслись по краям дороги и пытались перерезать мне путь. Это им не
удавалось, и я уже готов был возрадоваться, как вдруг, обернувшись, увидел
старика Горчу, который, опираясь на свой кол, делал прыжки, подобно
тирольцам, что у себя в горах таким путем переносятся через пропасти. Горча
тоже остался позади. Тогда его невестка, тащившая за собой своих детей,
швырнула ему одного из мальчиков, а он поймал его на острие кола. Действуя
колом, как пращой, он изо всех сил кинул ребенка мне вслед. Я уклонился от
удара, но гаденыш вцепился - не хуже настоящего бульдога - в шею моего
коня, и я с трудом оторвал его. Другого ребенка мне таким же образом кинули
вслед, но он упал прямо под копыта лошади и был раздавлен. Не помню, что
произошло еще, но когда я пришел в себя, было уже вполне светло, я лежал на
дороге, а рядом издыхал мой конь.
Так кончилось, милостивые государыни, любовное увлечение, которое
должно было бы навсегда отбить у меня охоту продолжать в том же духе. А
стал ли я впоследствии более благоразумным - об этом вам могли бы
рассказать некоторые из ровесниц ваших бабушек.
Как бы то ни было, я и сейчас содрогаюсь при мысли, что если бы враги
одолели меня, то и я тоже сделался бы вампиром, но небо того не допустило,
и вот, милостивые государыни, я не только ничуть не жажду вашей крови, но и
сам, хоть старик, всегда буду счастлив пролить свою кровь за вас!