Главная » Книги

Павлов Николай Филиппович - Демон, Страница 2

Павлов Николай Филиппович - Демон


1 2

свещения гораздо больше лучей. Посередине стоял длинный стол, уложенный книгами и бумагами. Много блистало на нем подсвечников с разными выдумками в пользу драгоценного зрения, много затей для каждой прихоти и ответов на каждую мысль. Не отодвигаясь от него, не шевелясь с кресел, можно было все счесть, все смерить, все узнать, обо всем справиться, про глотить вкратце всю премудрость человека, всю подноготную важных занятий и выйти на божий свет в полном вооружении, как Минерва из головы Юпитера. Чего не поймешь, можно было велеть, чтоб поняли; чего не захочешь понять, потому что иногда длинно, велишь сделать извлечение. Всякий лист бумаги написан четко, черными чернилами; какая вещь ни попадется под руку, все это перламутр, золото, все это из Англии да из Франции, так что по чувству приличия тут неловко бы беседовать о народности. Ландкарты французские, книги французские, гравюры, литографии французские, ковер английский; с первого взгляда русского только и было, что Андрей Иванович, да и тот находился в таком не национальном расположении духа, что со страху мог легко заговорить по-иностранному. На столе стояли еще велико лепные часы и портрет женщины, которая своими чертами одушевляла, вероятно, работу. Приятно в начальнике излия ние чувствительности; приятно, когда над сухим и часто бес человечным трудом мужчины носится женский образ, не от летает добрый ангел. Кто входил, тому нельзя было видеть портрета. Андрей Иванович сделал шаг, ступил на мягкий ковер и занял своей особой такое маленькое пространство, что, если б взглянули тут на него последователи Мальтуса, то согласились бы, что, как люди ни размножайся, им ни когда не будет очень тесно. Эта робость, это смущение, это чинопочитание, которые он внес с собою в комнату, не по давили, однако ж, в нем природного инстинкта. Что ни про исходило у него на душе, а он не растерялся, он дебютировал и между тем отгадал чувством, где что находится в этой неведомой стороне, куда следует при входе обернуться, в какой угол направить глаза. Положим, что картины, бюсты, произведения искусства не могли ослепить его, положим, что он был не женщина и не мог ни на секунду заняться безделками роскоши, но какой же дух шепнул ему: не гляди ни минуты на готические кресла, стоящие перед столом, не соблазняйся ничем, что тебе представится, не ищи себе подобного на том месте, где вечно находил ты пишущих людей, а взгляни прямехонько направо, там, в дали, в глубине... он то и сделал; мысль и луч его глаза, как самая меткая пуля, отправились тотчас в цель, упали как молния на главный предмет и в одно мгновение встретились с бархатным сюртуком и человеческой спиною. Хозяин кабинета писал стоя. Присутствие нового лица не обеспокоило его. Он продолжал писать. Андрей Иванович бледнел, лицо его сливалось с белым галстуком, а тело с воздухом, потому что ни того, ни другого вовсе не было слышно. Час от часу становилось ему страшнее. Молчанье вещь ужасная. Мы б перестали бояться зверей, если б они хоть немножко разговаривали. Вдруг из-за спины послышалось: - Что вам угодно от меня? Хотя Андрей Иванович не принадлежал к числу тех, которые смиренно отказываются от всякой деятельности и, вопреки своему призванью, погребают себя в праздности и ни чтожестве, только б не пришлось им беседовать с чьей-ни будь спиною, однако ж этот спинной вопрос смешал и его. - Ваше превосходительство, - проговорил он, бог знает ужо каким голосом и запнулся. Опять последовало молчанье. Начальник положил перо и оборотился. Это был мужчина среднего роста, лот сорока, с привлекательной осанкой, с благородным выражением в лице. Его черты, пега его дви жений показывали человека, мастерски воспитанного, высо кообразованного, человека, принадлежащего большому дому, отборному обществу, мировым идеям. Оп был так изящен, что, верно, не видывал в глаза ни одного мужика, и если при самом начале оказал неважному человеку маленькую неучти вость, то это была не его вина: занятия, власть, привычка, обстоятельства, да и сами подчиненные... Он пошел к столу, приятно разгоряченный своей работой, пошел важно, не брежно, в забытьи, а Андрей Иванович в это время твердил у дверей урок той мучительной ночи, когда клал за пазуху кончики пальцев и вытягивался, как солдат; Андрей Иванович превлатился в магнитную стрелку и тихо, неприметно, не двигаясь с места, все вертелся к своему дорогому северу по пословице: где мило - там глаза, но напрасно. Он не мог добиться, чтоб заметили его. Природа назло ему сотворила его добродетельным, дала силы помогать многим, когда они ничего не делают, и не дала средств мешать им, когда они заняты. Хозяин кабинета прохаживался, нюхал табак, смотрел в потолок, то мерил глазами своего гостя, то наблюдал его лоб, то гляделся в его пуговицу, словом был чрезвычайно милостив, только молчал. Андрей Иванович, конечно, догадывался, что такой скромности требуют дела службы, не терпящие отлага тельства. - Да что ж вы молчите? - спросил начальник с живостию, которая показывала, что он вспомнил свою обязанность и почувствовал, наконец, надобность выгнать Андрея Ивановича. - Ваше превосходительство, - проговорил этот во второй раз и впал в уныние. Приятно быть причиной такого страха, приятно стоять перед тем, у кого от вас не ворочается язык. Важные мысли, бремя занятий, гордость сана слетели с лица начальника; он облокотился о стол и как-то разнежился; тело его сделалось гибче, глаза добрее, он быстро перешел от совершенного пренебрежения к ласковому вниманью и вежливо обратился к Андрею Ивановичу, как будто сжалился над ним или узнал в нем старого знакомого, за которого мучает совесть. - Да таким образом я никогда не добьюсь, зачем выпросили меня видеть; я занят, вы, пожалуйста, не держите ж меня, скажите. - Ваше превосходительство, я служил... - Что ж, разве вы не довольны службой? - Начальник сел, повалился на спинку готических кресел, вывернул ладони и, зевая от усталости, вытянулся. - Помилуйте, ваше превосходительство, как можно быть недовольным!.. я хотел доложить, что служу почти тридцать лет... - Ну хорошо, что ж далее? По мере того как начальник становился добрее, терпеливее и вникал в нужды своего подчиненного, по мере того этот делался развязней. Руки у него начинали при ином слове отделяться от стана, в глазах замечалась дерзость, ноги выходили из границ. - Ваше превосходительство, я по мере сил трудился и тружусь; я довольствовался куском хлеба, другие получали, может быть, за службу более, но я думал: бог с ними, толь ко б быть сыту да по мере возможности быть полезну, а там что бог даст. Такой нравственный образ воззрения на вещи поставил начальника в положение известного Отелло, когда этот спра шивал у своего друга: к чему клонится речь сия? душа его, видимо, начинала возвращаться в то первобытное состояние, в котором поворачивала спину, но Андрей Иванович уже подрумянился. - Ваше превосходительство, - сказал он с небольшим на пором голоса, и этот титул был уже не просто учтивость или подобострастие, а риторическая фигура повторения, чтоб усилить речь. - Я на службе дожил до седых волос, имел счастие получить эти знаки отличия, первый приходил в от деление, последний уходил, дома не имел времени пропустить в горло куска хлеба, не знал ночей, все умирал над делом и не жаловался, да и на меня никто не пожалуется; теперь же пришлось высказать правду, неволя говорит, ваше превосходительство. - Да что ж она говорит? - вскрикнул начальник полу сердито; но чиновник пришел уже в такое нервное состояние, что не мог оробеть. Как лошадь, которая закусила удила, как трус, которого вывели из терпения, он сам вскрикнул в том же тоне: - Ваше превосходительство, вы меня обидели, чувстви тельно обидели. Начальник встал, смерил его глазами с ног до головы и взглянул пристально ему в лицо, как будто хотел дознаться, кто перед ним, - великий человек или безумный. Дерзкое обвинение, едкие слова правды или наглость лжи изумили его, он потерялся и, точно не знал, что делает, с кем говорит, спросил тихо, рассеянно: - Чем? Андрей Иванович улыбнулся и горько и зло. - Гм!.. чем? вы не знаете!.. У нашего брата в жизни какая цель? было бы, как придешь домой, где отогреться, угол, где прилечь, да было бы с кем перемолвить слово, раз делить пополам горе и бедность, ваше превосходительство, грех не пощадить седых волос, отнять у нищего рубашку; у вас столько денег, что, если их разделить по нашей братьи чиновникам, так каждому придется вдоволь; в этой одной комнате столько сокровищ, что тысяча таких, как я, завтра б... вам мало!.. да, боже мой, возьмите себе все, деньги, почести, я одной милости прошу, я прошу немногого, оставь те мне под старость мою милую жену. Слезы брызнули из глаз Андрея Ивановича. Слезы трогают, слезы Льстят, слезы уверяют вас, что вы богатырь, а что другой ребенок; слезы сильное оружие, оттого-то с женщина ми и не должно сражаться. Андрей Иванович воспользовался своим расположением к чувствительности. - Ты сумасшедший, - сказал начальник довольно умеренно. - Нет, ваше превосходительство, я в полном уме, но есть отчего сойти!.. в чем моя вина? что у меня жена молода, что у меня жена красавица! я все знаю, она бредит вами... вы б вечером, когда ложитесь в постель покойны, счастливы, богаты, в чинах, вы б спросили, что он делает, что делает бедный человек, у которого, если вы захотите, не будет завтра ни постели, ни куска хлеба!.. Бывают такие тихие ночи, что, кажется, нет никого на земле, кто б не спал приятно, а мне приходится бежать из дома, кинуться в Неву или разбить голову о какой-нибудь памятник; а я ворочаюсь, не знаю, на какой бок лечь, а я слушаю, как она во сне повторяет беспрестанно имя вашего превосходительства. - Да что ты? откуда ты? с чего ты взял? - вскрикнул начальник. У него в голосе слышались уже отзывы той бури, которая копилась в душе. Он невинен, сказал бы один; он изучил дела и знает, что ни в каком случае не должно признаваться, сказал бы другой. Недоуменье, непонятливость, любопытство - все эти от рицательные чувства, под которые легко подделаться, изоб разились и перепутались в его чертах. Он стоял в странном оцепенении, он, может быть, хотел лучше показаться смешным, прикинуться глупым и с удивительной наблюдательно стью глядел в глаза Андрею Ивановичу, не мутны ли они? Но эти глаза сделались живее, чище, но это круглое, мирное лицо воспламенилось. Оно также запылало благородством, схороненным на дне каждой души. - Ваше превосходительство, - начал опять оскорбленный муж несколько плаксивым голосом, который разрушал отчасти очарование его воспламененного лица. - На кого вы напали? Чем мне от вас защититься? Какая безумная предпочтет меня вам? да и поделом мне. - Андрей Иванович рванул себя за волосы. - Тебе бы писать да писать, тебе бы коптеть над делом, тебе бы околеть над проклятыми бумагами, а то вот eye что вздумал!.. жениться!.. Вот тебе молодая жена, вот тебе жена - красавица! - Клок волос остался у него в руке. Начальник вложил пальцы одни в другие, прижал их ле гонько к груди, наклонил голову немного вперед, посмотрел на чиновника молча, потом тихо, препокойно, в совершенном отчаянье спросил: - Какая жена? что ты за человек? шутка это, что ли? Научил тебя кто или сам ты выдумал? ради бога, скажи, по куда я не потерял терпенья и не отправил тебя в желтый дом. - Ваше превосходительство, не стращайте; я знал, на что шел, жить или умереть - мне все равно: она бредит вашим превосходительством, не запирайтесь. - Вон! - закричал начальник полным голосом, кинулся к Андрею Ивановичу и за один шаг от него едва мог удержать себя. Человек светский, не столько чувствительный к обидной мысли, как к обидному выражению, он выносил разного рода неучтивые обвинения в дурном поступке, но не в силах был вынести грубого слова. Он посягнул на единст венное утешение темного труженика, отнял у него последнее счастье, он внес раздор в бедный дом, в беззащитную семью, ато бы ничего, от таких упреков не страдает гордость, на против... но едва с неловкого языка сорвалось: "Не запирай тесь", как вся кровь бросилась ему в лицо и залп его бешен ства мигом обратил Андрея Ивановича в первобытное состоя ние. Бездна, которую этот наполнил было глубоким человеческим чувством, опять раскрылась перед ними, опять длинный ряд чинов раздвинул их на неимоверное расстояние. Андрей Иванович прибрал спои руки и ноги, потушил жар своей души и, как Сильфида, скользнул в дверь, но, повер нувшись, улыбнулся про себя так двусмысленно, так зло, так надменно и самоуверенно, как будто надеялся поступить на вакансию какого-нибудь дьявола. - Вон! - кричал ему вслед начальник, недовольный, видно, его расторопностью. Дверь затворилась. Гость отправился. Хозяин кабинета остался один, и остался на том же месте, держал себя за голову, смотрел туда, где явился и исчез перед ним призрак чиновника. Утомленный продолжительным терпеньем, он, наконец, вышел из себя, дал себе волю, закинул руки на спину и бросился ходить по комнате, чтоб, вероятно, быстро той движенья успокоить взволнованную душу, излить наружу свое справедливое негодованье и свой всемогущий гнев. Щеки его были необыкновенно красны, глаза сверкали. Первые шаги показывали совершенную решимость не разбирать правого с виноватым, не рассуждать, не вникать в дело, а сердиться. Это был или благородный порыв против клеветы, или порыв нетерпимости против благородства. Всякое чувствительное сердце испугалось бы за Андрея Ивановича. Но нет такого положения, нет, слава богу, такой грозы на земле, чтоб вовсе не видно было света, чтоб где-нибудь не прокрался тонкий луч надежды. Неистово ходил хозяин кабинета, и между тем вместо впечатления ужаса походка его, страшно сказать, имела в себе что-то смешное. Быстро шагал он и вдруг так же быстро останавливался перед бюстом, перед стулом, особенно перед дверьми, задумывался, покачивал головой, протягивал руки вперед, пожимал плечами... В одну из этих немых сцен он не утерпел, не смог больше размышлять молча, жесты увлекли его язык, мысль вырвалась из души, и он проговорил громко: "Жена-красавица!.." - но эти слова еще пуще осердили его, он еще скорей отбежал от дверей. Такая скорость была, однако ж, не в его характере, не в духе его воспитанья, не в нравах общества, к которому он принадлежал. А потому, когда в другом углу комнаты раздалось опять: "Жена-красавица!.." - ноги его начинали уже нежнее прикасаться к английскому ковру. Предвидел ли Андрей Иванович этот переход от движений самых неправильных в самую изящную природу? Знал ли он заранее, что глава его не может долго бегать по кабинету, как какой -нибудь неблаговоспитанный неуч? Изучил ли он до того человеческое сердце, что нашел людей добрее, чем их представляют, и понял глубокий смысл пословицы: где гнев, там и милость? В комнате стало весело по-прежнему, по было ни лица, ни чувства в раздоре с прекрасными лучами солнца; никто не роптал на судьбу, по плакался на людей, не надоедал не счастием, никто несносными жалобами не отравлял благо уханного воздуха роскоши. Начальник ходил еще, только руки его были уже в боковых карманах бархатного сюртука. Голова наклонилась на одно плечо, глаза поднялись вверх; какие-то мечты носились над ним под потолком, в какую-то прекрасную будущность он погружал свои взгляды... душа его строила воздушные замки и полусонно, смело, с явной наглостью любовалась чудными сокровищами, которые ей грезились, как любуются те, у кого есть довольно власти, чтоб завладеть ими, или довольно денег, чтоб их купить. Но вдруг он схватился за колокольчик и позвонил. Человеку по ложительному, человеку, искушенному опытом жизни, взду малось, конечно, поверить мир мечты миром действительным, захотелось образумить себя и узнать, сохранит ли он в со прикосновении с существенностью здравое понятие о том, что слышал и чем забавлялось уже его избалованное воображение! Вошел кто-то вроде Андрея Ивановича. - Он давно служит? - спросил начальник. Вопрос не имел надлежащей ясности, но иному дается привилегия быть темным; иной какими иероглифами ни пишет, на каком копт ском языке ни пробормочет несколько звуков, а найдется ужас сколько таких, что все поймут. Поэтому за вопросом последовал как молния и ответ: - Давно, ваше превосходительство. - У него большая семья, много детей, он вдов? - продол жал спрашивать хитрый начальник и продолжал скоро, строго, угрюмо, с пренебрежением. Этот образ спрашивания, эта суровость необходимы при разговоре о большом количестве детей и вообще в делах, требующих приличного сострадания и чувствительности. Хозяин кабинета имел вид, что принимает во вдовце, обремененном многочисленным семейством, такое сердечное участие, что даже сердится на свою слабость. Тот, кого так безжалостно закидал он вопросами, кто должен был знать всю подноготную каждого предмета, который под вернется на глаза его превосходительству, смешался. Да как и не смешаться, когда в первый раз отроду придется проти воречить? Понизив голос и в недоуменье, так ли понял, о том ли говорит, не смея ничего утверждать и не смея, однако ж, отрицать вполне целый вопрос, оп возразил сомнительно только па один его пункт. - У него нет-с детой. - Как нет? - сказал начальник помягче, - Я спрашиваю вот о том, чтоб сейчас вышел. - Он женат на первой, и не очень давно, ваше превосхо дительство. - Не очень давно?., да уж ему... да он мне показался в таких летах...- Начальник улыбнулся и замялся, как будто не хотел уязвить слабого своей могучей эпиграммой. Подчиненный потупил глаза в землю, скромность запрещала ему выказать, как весело было у него на сердце от такого милостивого разговора, однако ж он принял на себя дерзость усмехнуться. - Да еще какую выбрал, ваше превосходительство! кра савица, и такая молоденькая!.. Начальник опять надулся, - Там никого еще нет? - Никого-с. - Хорошо. Один ушел, другой кинулся в сторону, наткнулся на ве ликолепную гравюру пиршество Балтазара и начал беспре станно нюхать перед нею табак, начал разглядывать ее с полным, по-видимому, уваженьем к созданью живописца и к отличной работе гравера. Этот огромный, бесконечный дворец, эти огненные, непо стижимые слова, написанные неведомыми пальцами, этот блеск, от которого потускнели тысячи светильников и ку рильниц, царь и его наложницы, сосуды, похищенные из Иерусалима и наполненные вином разврата, мелкая толпа, раздавленная ужасом, миллион лиц, где виднеется только одно лицо пророка... Владелец картины вникал во все под робности и, закинув руки опять на спину, ближе да ближе нагибаясь к картине, проговорил сквозь зубы, но с особен ным благозвучием в голосе; - Бредит мной!
  
  
  
   V Неприятно жить за Москвой-рекой, да и на Петербургской стороне не лучше! Там вы точно исключены из списка живых; а как вскроется Нева, то и сидите без дела, кусайте пальцы, посматривая на Северную Пальмиру! Уж если бог привел быть жителем столицы, то, по-моему, надо терзаться в самом центре се и, хоть по треску мостовых, ежеминутно чувствовать важные преимущества своего положения. Невский проспект, Тверская, вот около чего, вот где следует се литься... Правда, меня самого берет ужас, как я вспомню, сколько раз проехал я по Тверской! Неприятно, говорю, это отступничество от божьего мира, это умничанье столичных отшельников, эгоистов в полном значении слова; еще непри ятнее иметь кабинет у жены под носом! Андрей Иванович сообразил все эти неудобства и переехал. Кабинет себе уст роил он уже не возле спальни и так далеко, что мог безмя тежно предаваться своим трудолюбивым занятиям. Ничто женское не мешало ему, никакое нежное сердце не в силах было действовать пагубно па таком благородном расстоянье. Он переехал; но не все перевез с собою. Много явилось но вого, многого не оказалось. Посещение, сделанное им, имело влияние на его вкус п на меблированье дома. И он поставил на свой письменный стол бронзовые часы, и у него на стенах висели парижские картинки. Чувство народности пострадало жестоко в этом переезде. Журналов валялось больше, повестей ни одной. Андрей Иванович взялся за ум и перестал читать. Какая-то привязанность к вещественности, ко всему искусственному,
  какое-то забвение
  удовольствий, предлагаемых матерью природой, открылось в нем. Соловья не было. Бог знает куда оп девался. Труженик, который часто, бывало, отдыхал за его пеньем, не вспомнил о нем в су матохе перевозки, а может быть, чего доброго, счел непри личным принять старого друга, повесить клетку с птицей в таких комнатах, где находились бронзовые часы и где каждое кресло работал немец. Было семь часов утра, чиновник по старой привычке сидел ужо; но сидел перед зеркалом, не в халате, а в полном облачении, в белом галстуке, только без фрака, и завязывал на шее ленту, на которой висел аннинский крест. По медлен ности, с какою делалось это дело, можно было заметить, что он никуда не едет, а так, просто, прохлаждается для пре провождения времени. Прошел час, прошло два, Андрей Иванович то наклонит зеркало, то сам наклонится к нему, то отшатнется и взглянет на него свысока, а все сидит, все смотрится. Есть такие предметы, в которых беспрестанно открываешь новые стороны; такие источники, которых никак не вычерпаешь досуха. Вместо того чтоб отправляться на службу, он начал принимать гостей. - Ну, что поделываешь? - сказал, повернувшись проворно всей Анной к какому-то посетителю, у кого па лицо и в ухватках было видно, что оп живот еще па Петербургской стороне и еще пишет. - Да ничего-с, пришел поздравить вас. Вы, кажется, изво лите ехать. Карета подана. - Нет, братец, это жена; ужасная охотница выезжать. Видел лошадок? - Видел-с. Чудесные лошади. - Зато, братец, и дорого стоят. - Да помилуйте, что ж в свое удовольствие и не заплатить денег за вещь, которая нравится! - заметил гость со вздохом. Андрей Иванович ударил его по плечу. - Правда, правда, братец, был бы ум - деньги будут. Кое- кто явились еще с какими-то поздравленьями, а между тем человек, лакей или камердинер, подал билет на ложу в театр. Андрей Иванович прикрикнул: - Ну, что ты несешь ко мне! Отдай на половину к Марье Ивановне. _______________________________________________________________ Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта "Русская Фантастика" по адресам:
   http://www.sf.amc.ru/
   http://www.kulichki.rambler.ru/sf/
   http://www.sf.convex.ru/ Версия 1.01 от 11 ноября 1998 г. c OCR & Spellcheck - Александр Усов. Сверка произведена по изданию: "Русская романтическая повесть", изд-во Советская Россия, Москва, 1980 г. _______________________________________________________________ c Права на этот электронный текст принадлежат сайту "Русская Фантастика". Разрешено свободное распространение при условии сохранения целостности текста (включая данную информацию). Разрешено свободное использование для некоммерческих целей при условии ссылки на источник. _______________________________________________________________ "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.02.2002 12:28

Другие авторы
  • Констан Бенжамен
  • Сумароков Александр Петрович
  • Зиновьева-Аннибал Лидия Дмитриевна
  • Соловьев Михаил Сергеевич
  • Сафонов Сергей Александрович
  • Игнатьев Алексей Алексеевич
  • Евреинов Николай Николаевич
  • Щастный Василий Николаевич
  • Воинов Иван Авксентьевич
  • Томас Брэндон
  • Другие произведения
  • Короленко Владимир Галактионович - Памяти замечательного русского человека
  • Вяземский Петр Андреевич - Стихотворения
  • Ростопчин Федор Васильевич - Письмо Устина Ульяновича Веникова к Силе Андреевичу Богатыреву
  • Шулятиков Владимир Михайлович - Новая сцена и новая драма
  • Теннисон Альфред - Стихотворения
  • Анзимиров В. А. - Христианское братство борьбы
  • Хаггард Генри Райдер - Эйрик Светлоокий
  • Фет Афанасий Афанасьевич - Письма Н. Ф. Христиановича к А. А. Фету
  • Алданов Марк Александрович - А. Чернышев. Гуманист, не веривший в прогресс
  • Слепцов Василий Алексеевич - А. Я. Панаева. Слепцов и его "коммуна"
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 425 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа