Маурин Евгений Иванович - Кровавый пир

риятно! - с довольной улыбкой пробормотал граф. - Мои фонды уже сильно уменьшились, а ведь впереди еще предстоит много расходов! Да... самое главное еще впереди! - и вздохнув, он продолжал свою работу.

  

  

   Должно быть, юркий человечек решил, что он видел теперь совершенно достаточно. По крайней мере он осторожно спрыгнул на землю и крадучись выбрался из ограды. Быстро и бесшумно добежав до угла улички, он остановился и принялся потирать руки, заливаясь беззвучным смехом.

   - Пожива будет знатная! - пробормотал он. - Но что больше всего радует меня, так это торжество моего чутья! Да, да! Полицейским нельзя сделаться, им надо родиться! С помощью большого прилежания и воли можно стать недурным живописцем, поэтом, полководцем, но с одним только прилежанием, без прирожденного таланта не сделаешься даже посредственным полицейским! Тысячи людей проходят перед тобою - все люди как люди! И вдруг в одном из этих тысяч чутье подсказывает неуловимые признаки чего-то особенного. Начинаешь следить, и... хлоп! - он хлопнул в ладоши. - Птичка попалась! Да, но это - уж не птичка, а жирный гусь! Я буду в состоянии извлечь неисчислимые выгоды из обнаруженной мною тайны! Берегись, Робеспьер! Я чувствую, что из этого случая мне удастся выпилить несколько крепких досок для твоего гроба, не говоря уже о том, что моя касса знатно пополнится! - добавил он смеясь и затем быстро пошел дальше.

   Пройдя еще несколько кварталов, юркий человечек остановился и пронзительно свистнул. В ответ послышался заглушённый шум колес, и из тумана вынырнули фонари легкого экипажа.

   - Домой да поскорее, Жюстин! - сказал юркий человечек, садясь.

   Через двадцать минут коляска остановилась перед массивными дубовыми воротами. Жюстин соскочил с козел и принялся отчаянно дубасить в них. Послышался шум бегущих шагов, заскрипел засов, ворота распахнулись, и в них показался работник с фонарем.

   Экипаж, въехав во двор, остановился перед подъездом. Работник подбежал к экипажу и, помогая барину сойти, высоко поднял фонарь. Лучи света ударили в лицо юркому и осветили лисью мордочку Фушэ.

   - Не откладывай, Жюстин, мне скоро надо будет опять поехать. А ты, Тибо, - обратился он к работнику, - беги и приведи мне сейчас же Ришара, Гаво и Сильвана. Приготовь мне поскорее переодеться, Филиппина, - приказал он старухе-экономке, выбежавшей ему навстречу. - Я промок до костей! И вина мне дай, - кинул он, торопливо проходя к себе в комнату.

   Переодевшись, выпив стакан старого хереса и обогревшись перед камином, Фушэ лениво потянулся и мечтательно посмотрел на письменный стол.

   - Ах, устал! - протянул он. - Но лениться некогда, "куй железо, пока горячо"! - Часы звонко отзвонили десять ударов. - Боже мой! Уже десять часов! А ведь меня еще ждет Крюшо со своей достойной подругой! Надо поторопиться! - Фушэ еще раз потянулся, зевнул и затем сел за работу.

   Первое письмо он написал левой рукой и, запечатав, оставил без надписи. На втором, написанном уже вполне нормально, надпись гласила: "Гражданину-комиссару по охране парижских застав". Покончив с этим, он приказал впустить уже дожидавшихся его Ришара, Гаво и Сильвана - его личных агентов, отличавшихся силой, расторопностью и бесконечной преданностью.

   Тем временем, как и предполагал Фушэ, Жозеф Крюшо и Аделаида Гюс с большим нетерпением и волнением ожидали прибытия Фушэ.

   - Пойми, Адель, - волнуясь и размахивая руками, говорил Крюшо, - дразнить Робеспьера - это все равно, что к волку в пасть лезть! А Фушэ становится все более и более требователен! Теперь он затеял этот дурацкий "праздник Разума". Да ведь Робеспьер - этот крокодил с повадками попа - на стену полезет от такого богохульства! Ну, да черт с ним, мне-то невелика забота! Но зачем же мы должны принимать участие во всем этом? Шомет и Анахарсис Клоц и без того стараются изо всех сил; казалось бы, достаточно этого дурачья. Так нет, проклятый расстрига с непонятной мне целью хочет запутать и нас в эту кашу. Это при теперешних-то обстоятельствах, когда Ремюза на свободе и у власти, девчонка неожиданно стала поправляться, а мне так чертовски не везет в розысках, что того и жди, меня обвинят в измене нации, да и делу конец! Нет, видно, придется бежать, чтобы спасти свою шкуру!

   - Бежать? - презрительно повторила Адель, передернув плечами. - Бежать, чтобы влачить за границей жалкое, полуголодное существование? Ну да, я понимаю еще эту меру, если не останется других, но... ведь я давно говорю тебе: отделайся от Фушэ! Уверяю тебя, мои русские крупинки действуют на славу, я сама видела, а ты из-за какой-то глупой совестливости все не решаешься!

   - При чем здесь совестливость! В нашем-то деле? Но, видишь ли, Адель, Фушэ хоть и требователен, да зато щедр.

   - На чужой счет!

   - Не все ли равно? Благодаря ему мне удалось в последнее время порядочно подработать. На одном только обыске у Рошемонов я заработал около двух тысяч.

   - Две тысячи сто пятьдесят пять!

   - Ну вот, видишь? Таким образом можно будет в какой-нибудь год составить капиталец да и махнуть за границу. К тому же Фушэ утверждает, что если его планы будут соблюдены в точности, то не пройдет и года, как Робеспьер будет низвержен.

   - Да, но если ты будешь слушаться Фушэ, то Робеспьер успеет скрутить тебя в три дня! Велико утешение, что он сам пойдет на эшафот хоть на другой же день!.. тебя этим не воскресят. Для Фушэ это все равно - он преследует свои личные цели.

   - Ах, но что же делать, что делать? Проклятое положение! Бежать не с чем, оставаться - рисковать головой.

   - Но ведь я же говорю тебе, что надо делать!

   Крюшо мрачно прошелся несколько раз по комнате и наконец глухо сказал:

   - Сегодня я в последний раз попробую умолить его. Если же это не удастся мне, тогда... - и он сделал жест, как бы отсекающий что-то.

   - Наконец-то! - с довольным видом воскликнула Адель. - Сейчас! - она кинулась к комоду, порылась там в ящиках, достала крошечную коробочку и сказала, вручая ее Крюшо: - Слушай, когда настанет момент, я уроню что-нибудь сзади, а ты не зевай: как только проклятая лиса обернется, ты и опусти в его бокал крупинку. Но, чу... я слышу шаги! Это - он!

   Действительно на лестнице послышался шум чьих-то шагов, затем в дверь постучали, и в комнату вошел Фушэ.

   - Здравствуйте, друзья мои! - сказал он, усаживаясь. - Но чем это вы так взволнованы? В чем дело?

   - Гражданин Фушэ! - взволнованно заговорил Крюшо. - Я долго думал о твоих словах насчет этого... празднества... и... Гражданин! На что тебе нужно наше участие в этом маскараде?

   - На что? - Фушэ весело рассмеялся. - Да неужели ты не понимаешь всей красоты замысла, гражданин? Прежде всего, уже сама идея устроить республиканский праздник в честь Разума, тогда как нашей республике главным образом разума-то и не хватает! Это ли - не дивная насмешка! А затем подумай, гражданин: в качестве богини Разума на троне будет восседать гражданка Гюс.

   - Я?

   - Да, да, гражданка, ты, и именно в качестве богини Разума, а не Распутства, хэ-хэ-хэ... В качестве же гения, охраняющего Разум, - гражданин Крюшо. Как, и вы еще не смеетесь, несчастные? Вы только подумайте: богиню Разума мы оденем во фригийский колпачок и туфельки, а если будет уж очень холодно, то, так и быть, прикроем плащом.

   - Но, гражданин Фушэ...

   - Да, да, гражданка, я понимаю, что для тебя с этим маскарадом связаны известные хлопоты! Все-таки придется помыться и причесаться, от чего ты, кажется, уже давно отвыкла. Но, черт возьми, надо же пожертвовать хоть что-нибудь на алтарь идеи!

   - Довольно шутить, гражданин! - мрачно вступился Крюшо. - Вот уж поистине "кошке - игрушки, а мышке - слезки". Как ты не понимаешь, что именно теперь я должен держаться тише воды, ниже травы. Достаточно малейшей неосторожности, чтобы моя голова скатилась под топором гильотины! Я ведь подробно объяснял тебе, почему...

   - А я разве не объяснил тебе, что бояться нечего, так как я все взвесил, все принял во внимание?

   - Да, тебе легко говорить: ведь ты рискуешь чужой головой, а не своей!

   Фушэ резко ударил ладонью по столу, встал и, вплотную подойдя к Крюшо, сказал с расстановкой:

   - Это что такое? Ты начинаешь бунтовать, друг Крюшо? После того как я посвятил тебя во все свои планы, ты хочешь отойти в сторонку? Ну нет! Тебе не купить своего спасения ценой измены мне! Что-нибудь одно: или ты будешь беспрекословно подчиняться мне, или я тебя у-ни-что-жу! Понял?

   Злобная искорка сверкнула и потухла во взоре Крюшо. Потупив глаза, он пробормотал:

   - Значит, ты во что бы то ни стало хочешь нашего участия в этом празднестве?

   - Да! - было твердым ответом.

   - Ну... что же делать! Адель, дай нам вина! Сядем за стол, гражданин, и поговорим о деле, раз иначе нельзя!

   Адель подала бокалы и вино. Чокнулись. Фушэ дождался, пока Крюшо отпил первый, а затем и сам отхлебнул из своего бокала. Но в тот момент, когда он поставил его на стол, сзади вдруг послышались звон и грохот какой-то посудины, нечаянно разбитой Аделью. Фушэ на мгновенье обернулся, но этого мгновенья было достаточно, чтобы Крюшо успел протянуть и отдернуть руку.

   - Итак, гражданин? - сказал он после этого.

   - Ну-с, так вот... - Фушэ потянулся и зевнул. - Фу, вот устал-то! Прошлую ночь опять почти не спал!

   - Все дела? - заискивающе спросила Адель, подходя.

   - Представьте себе, нет! Стыдно сказать: просто зачитался! Взял, понимаете, на сон грядущий какую-то глупую книжонку и. так увлекся, что читал почти до утра! Но под конец я пожалел о даром потраченном времени! Начало было так интересно, а конец глуп до чрезвычайности. Представьте себе, жили-были два умных человека - Анрио и Марио, - которые совместно обделали ряд чрезвычайно остроумных и выгодных дел. Но вот наступил момент, когда Анрио всецело использовал Марио, тогда как Марио еще нуждался в Анрио. Вот Анрио пригласил друга на пирушку, да и подсыпал ему в бокал яда. А Марио заметил это, да и переменился стаканами. Анрио отхлебнул от бокала, да и протянул ножки. Ну, не идиот ли этот Марио? Ведь Анрио был ему еще нужен, а он дурак, увлекся чисто внешним остроумием проделки и ради остроумия пожертвовал выгодой! Нет, я на его месте сделал бы вот так! - Фушэ толкнул окно, выплеснул свое вино на улицу и, протягивая пустой бокал остолбеневшей от ужаса и неожиданности Гюс, сказал: - Ну-ка, ополосни посудинку, хозяюшка, а еще лучше - дай чистый бокальчик! Теперь поговорим серьезно. Ведь это ты, кажется, сказал, гражданин, "довольно шутить"? Отлично, повинуюсь! Я оставлю свои невинные шутки, а вы... винные! - он указал пальцем на бокал. - Ай-ай! И подумать только, что необдуманная шутка могла стоить жизни человеку! Однако не будем отвлекаться и действительно поговорим серьезно! Только, пожалуйста, приди в себя, гражданин, так как мне нужно, чтобы ты внимательно выслушал и понял меня.

   Спокойный, серьезный тон Фушэ дал возможность Крюшо и Адели несколько оправиться, и они с большим интересом выслушали его продолжительную речь.

   Это была целая лекция о настоящем положении вещей и возможности в будущем направить ход событий по желанию; тут были стройный и разумный план, целая идеология интриганства и проходимничества.

   В личности Робеспьера таится величайшая опасность и для Франции, и, главное, для каждого гражданина. Нельзя долго прожить в такой душной атмосфере, которая создана террором: в этом пожаре легко может сгореть все. Что же делать? Тушить пожар? Но не всякий пожар можно скоро и безопасно потушить! Даже наоборот: бывает что, когда выбивают окна и двери, чтобы проникнуть к очагу огня, последний так разгорается, что все остальные меры оказываются бесполезными. Зато, если наглухо заколотить все отверстия, тогда очень скоро огонь пожрет самого себя и погаснет.

   То же и с Францией. Нельзя бороться с диктатурой Робеспьера обычными средствами, бесполезно тормозить начинания этого фанатика, вредно взывать к умеренности. Надо заманивать Робеспьера все выше и выше, завести его на такую высоту, откуда один только исход - падение. Надо мало-помалу устранить всех его друзей, оставить его одного, загонять в тупик, направлять события так, чтобы уже не Робеспьер руководил ими, а чтобы они увлекли его мощью своего течения. И тогда наступит апофеоз: зло, как огонь, пожрет самого себя!

   Для этого прежде всего надо создать конфликт между Робеспьером и республиканской идеей. Одной из опаснейших ловушек явится задуманный ныне праздник в честь Разума.

   Низвержение христианства и поклонение лишь разуму в природе прямо и логически вытекают из идей якобинства. Конечно, умный человек поймет, что это - истинная чепуха. Разве христианский Бог не есть Высший Разум? Ну, так как ни называй Его, дело не изменится. Ведь называют же французы Его "Дье", немцы - "Готт", греки - "Теос", латиняне - "Деус". Ну, а республиканцы станут называть Его "Разумом". Только ведь, чтобы понять это, надо быть умным человеком, а по существу и Шомет и Робеспьер - первоклассные дураки! Дураки - потому что фанатики! Фанатики-атеисты воображают, что республиканский Бог обязательно должен называться иначе, а фанатик-деист Робеспьер видит в этом ужасающее богохульство. Робеспьер и так уже произнес несколько грозных речей против атеизма. Устройство атеистического праздника заставить его принять крайние меры против богохульников. Ну, а "крайние меры" Робеспьера давно известны: обвинение в измене нации и гильотина! А отсюда проистекут два последствия величайшей важности!

   Еще недавно Робеспьер читал в якобинском клубе свой проект новой "гражданской" религии, построенной на учении Руссо. По этому проекту глава правительства должен быть первосвященником этой религии. Скандал, вызванный празднеством в честь Разума, заставит Робеспьера ускорить введение новой религии. Уступит ли честолюбец кому-нибудь другому честь быть первосвященником, и захочет ли кто-нибудь оспаривать эту честь у Максимилиана Великого? Конечно, нет! Ну, а тогда Робеспьер станет республиканским папой, тогда нетрудно будет посеять в массе сомнения, не метит ли диктатор куда-нибудь повыше, не хочет ли он шагать из пап в короли?

   - Конечно, - продолжал Фушэ, поблескивая умными, хитрыми глазами, - умный человек отлично понимает, что идеи монархизма или республиканства решительно ни при чем! За исключением кучки милых безумцев, людьми правит только личная выгода, а уж никак не идея. Роялисты отстаивали не идею, а свое право на лучшие куски. Республиканцы восстали не за идею народоправия, а в погоню за этими лучшими кусками. Таким образом широкой массе будет решительно все равно, каким чином станут величать главу правительства. Но в самом празднестве будет таиться маленькое зернышко того, почему усиление Робеспьера окажется не по вкусу большинству. Ведь я уже говорил, что надо будет мало-помалу подвести под нож всех друзей Робеспьера, то есть людей, стоящих с ним на одной точке зрения. Тут не надо брезговать ни большими, ни малыми. Дантон сослужил такую же службу, как и какой-нибудь захудалый поп, вроде дружка Робеспьера - отца Жерома. Затем я уже говорил, что наше празднество заставит Робеспьера принять меры против атеистов, а ведь атеисты в смысле политического мышления - более крайние, чем он. Кроме того, на днях состоится казнь двух десятков жирондистов, представляющих людей более умеренных взглядов, чем Робеспьер. Ну, так когда наш диктатор объявит себя республиканским папой, все - и большие и малые - станут говорить: "Робеспьер устраняет тех, кто не дошел до его крайности, тех, которые сравнялись с ним, и тех, которые превзошли его в крайности. Так какие же политические взгляды гарантируют нам безопасность и жизнь? Нет, при таких обстоятельствах нельзя допустить дальнейшего усиления этого человека!" Раскусили? Вот тут-то ему и крышка! И ведь какое роскошное дерево вырастет в кратчайший срок из крошечного зернышка, именуемого "празднество в честь Разума"!

   - Но позволь, гражданин! - сказал Крюшо. - Ты сам же говоришь, что празднество вызовет преследования против атеистов, и хочешь, чтобы мы играли видные роли во время этого празднества?

   - Дурашка! - ласково ответил Фушэ. - Разве Робеспьер обрушивается на таких незначительных козявок, как ты и гражданка Гюс? Он захочет срубить голову самой гидре безбожия, а эти головы в его глазах - Шомет, Клоц и Эбер! Для Робеспьера все равно, кого эти господа заставят разыгрывать кощунственную роль, что же касается тебя, то ты будешь там по долгу службы, ведь в таких сборищах всегда можно обнаружить подозрительных! Нет, господа, вам обоим почти ничего не грозит!

   - "Почти ничего"! А тебе совершенно не нужно, чтобы мы участвовали в этом празднестве! Ну подумай сам, разве не лучше будет, если все празднество проведут одни только "милые дураки", как ты их называешь?

   - Ну, я вижу, что только даром потратил час времени! - с укоризной возразил Фушэ. - Ты так-таки ничего не понял из того, что я толковал тебе, друг Крюшо! Ведь я ясно сказал тебе, что последствия проявятся тем энергичнее и ярче, чем крупнее выйдет скандал! Между тем, если довериться этим фанатикам, то ровно ничего не выйдет! Ты только подумай, Шомет говорил мне, что богиню Разума должна изображать молодая, красивая женщина, лучше всего актриса, так как тут нужна "пластичность движений и жестов". Затем костюм "богини" должен быть строго классический, само празднество - состоять из торжественных песнопений и т. п. Фу! Да ведь это выйдет прилично до тошноты! Нет, я хочу, чтобы богиней Разума оказалась разнузданная, смелая женщина и чтобы около нее были люди вроде тебя - умеющие поддать жару, когда нужно! Пусть празднество превратится в вакханалию, пусть из него получится гнусная карикатура на католическую процессию и службу, пусть оно будет возмутительным до последней степени, черт возьми! Вот мне и нужно для этого с полдюжины разумных людей, которые, замешавшись в толпу, поведут ее к тому, что требуется! Понял?

   - Понял... - упавшим голосом уронил Крюшо.

   - А в награду за послушание я доставлю тебе хороший случай отличиться и поживиться! - продолжал Фушэ. - Я совершенно случайно напал на след подозрительного человека, в котором угадываю крайне опасного аристократа. Поимка его должна сильно выдвинуть тебя, а потом, по моим сведениям, у молодчика должно оказаться тысяч десять, которые можно будет... при обыске... - и Фушэ, выразительно подмигнув, хлопнул себя по карману.

   Взор Крюшо сверкнул радостью, но сейчас же померк. Он подозрительно взглянул на Фушэ и сказал:

   - Почему же ты сам не воспользуешься таким солидным кушем?

   - По двум причинам, друг мой. Во-первых, никто мне не будет служить даром, и должен же я предоставить тебе какую-нибудь выгоду в награду за послушание. А, во-вторых, у меня имеются свои соображения. Я выслеживаю другую, более крупную птицу, и если скомпрометирую себя прямым участием в этом деле, то упущу другую сумму, гораздо более солидную. Однако пора домой! - сказал он, вставая и с затаенной хитростью пристально следя за выражением лица Крюшо. - Да, кстати, последняя новость: граф Ронсар арестован при попытке скрыться в Англию! Ведь этакое дурачье - эти аристократы! Непременно лезут на северное побережье.

   - Да ведь оттуда удобнее всего перебраться в Англию!

   - Вот тем-то и неудобнее, что удобнее! Дороги на север и северо-запад от Парижа очень тщательно охраняются, и там больше всего шансов влопаться.

   - Так куда же, по-вашему, следует направляться беглецам? - с плохо разыгранным спокойствием спросил Крюшо.

   - Как "куда"? - будто бы не замечая интереса Крюшо к этому вопросу, воскликнул Фушэ. - Да мало ли мест? Я, например, отправился бы прямо в одну из деревушек вблизи Макона, нанял бы там парусную баржу, спустился бы по Соне и Роне в Арль и дальше по Средиземному морю к испанскому берегу - ведь парусные баржи постоянно ходят по Лионскому заливу, поддерживая торговлю с Испанией. А в Испании уже легко сесть на любое английское судно и выбраться куда угодно! Но что это я с такими подробностями рассказываю об этом? - рассмеялся он. - Точно я сам собираюсь бежать! Ну-с, пора и идти. Так вот завтра-послезавтра я доставлю тебе все данные относительно того молодчика, о котором я говорил, и, кстати, дам все инструкции по поводу нашего празднества.

   - Как? Уже? Но ведь празднество предполагается...

   - В конце брюмера. Совершенно верно! Но сам-то я должен уехать на днях. Меня вместе с Коло-д'Эрбуа командируют в Лион на усмирение, и я успею вернуться всего за несколько дней до празднества! А пока будьте здоровы! - и, делая вид, будто он не замечает радости, ярко блеснувшей при последних словах в глазах Крюшо, Фушэ простился и ушел.

   Оставшись одни, Крюшо и Адель выразительно переглянулись.

   - Ну? - сказал наконец первый.

   - Отлично! - отозвалась вторая. - Мне кажется, что у нас блеснула одна и та же мысль!

   - Ведь ты у меня - умница, а значит - да! Сначала надо с благодарностью прикарманить те десять тысяч, которые сулит нам Фушэ, затем...

   - Собрать все свои сбережения и...

   - Махнуть путем, который указал нам сам Фушэ!

   - Да! Вот верно-то, что "на всякого мудреца довольно простоты"! Уж на что Фушэ хитер, а между тем сам указал дорогу!

   О, если бы могли только видеть Крюшо и Адель, с каким дьявольским видом потер Фушэ руки, выйдя на улицу и произнеся одно только слово:

   - Марионетки!

  

  

   "Гражданин Рибо", или, иначе, граф Арман Плэло, был очень поражен, когда, добравшись благополучно до дома, нашел у себя на столе какое-то таинственное письмо. От кого могло оно быть? Может быть, это - ошибка? Но выжившая от старости из ума Целестина, вынянчившая когда-то графа Армана, клялась и божилась, что письмо предназначалось именно ему - графу Плэло. Так, по крайней мере, подтвердил ее вопрос присланный, кстати сказать, очень статный и необыкновенно любезный молодчик.

   - Как? Значит, ты подтвердила ему, что я - граф Плэло? - в ужасе воскликнул Арман, хватаясь за голову. - Но ведь я тысячу раз твердил тебе, что это имя нельзя произносить вслух, что это может стоить мне головы!

   В ответ Целестина идиотски захихикала и сказала приседая:

   - Вашему сиятельству угодно шутить со своей старой нянюшкой, но меня-то не собьешь, недаром я съела зубы на службе у графов Плэло и знаю, что их имя может принести только почет! Да уж не из тех будет имя графов Плэло, чтобы еще скрывать его!

   - Ступай вон! - с отчаянием крикнул Арман, махнув рукой старухе. - Да пришли мне Мари!

   Старуха ушла, непрерывно приседая и бормоча что-то невнятное. Арман опять взялся за письмо и, растерянно повертев его в руках, наконец решился вскрыть печать. Окончательно теряясь, он прочел следующие строки, написанные явно измененным почерком:

   "Граф, власти получили сведения, что в Париже скрывался Арман Плэло, явившийся за утаенным наследием отцов. Кроме того, комитет общественного спасения поручил одному из своих агентов проследить за гражданином Рибо, личность которого вызвала какие-то неясные подозрения. Правда, тождество графа Плэло с гражданином Рибо еще не установлено, пока его еще даже не подозревают, но при малейшей неосторожности с нашей стороны все выплывет наружу.

   Поэтому неведомый Вам друг, стоящий на страже Вашей безопасности, умоляет Вас не предпринимать ничего и никоим образом не делать попыток выбраться из города. Заведующий охраной городских застав отдал начальникам патрулей строжайший приказ не выпускать из города никого, за исключением лиц, снабженных свидетельством о благонадежности. Таким образом, попытка выбраться из Парижа повлечет для Вас лишь арест и раскрытие истины.

   Но не бойтесь ничего, граф! Я стою на страже и дам Вам возможность благополучно доставить Вашу... зелень ("лук и картофель") в Англию. Для этого от Вас потребуются только терпение и полное послушание моим инструкциям. Памятью Вашей покойной матушки заклинаю Вас довериться мне и ждать дальнейших указаний! Потерпеть Вам придется лишь дня два-три. Это письмо, разумеется, немедленно сожгите".

   Плэло в полном изнеможении опустился на стул. Все вертелось у него в голове - письмо было так непонятно, так фантастично.

   Не говоря уже о том, что самое существование таинственного друга казалось странным, совершенно невозможно было объяснить, откуда мог этот друг узнать про "зелень"? Мысль закрыть корзины с драгоценностями луком и картофелем явилась у отца Жерома в последний момент, только он один мог знать об этом, но даже, если он посвятил кого-нибудь другого в эту тайну - чего Плэло совершенно не мог допустить, - этот "другой" не имел бы времени написать подобное письмо и, главное, опередить письмом приход самого графа. Кроме того, отец Жером не имел никакого понятия о том, что граф Арман поселился в почти необитаемых развалинах, где ютилась старая Целестина с девятнадцатилетней внучкой Мари. Нет, с этой стороны письмо исходить не могло. Но тогда с какой?

   Может быть, тут ловушка? Но нет, и эту мысль тоже надо было совершенно отбросить. Враг не стал бы терять время на всякие хитрости, когда достаточно прийти и арестовать его, графа, со всеми сокровищами! Письмо мог написать только доброжелатель. Но кто он и откуда у него такое всеведение?

   Лишь одно объяснение могло быть этому. Еще в Лондоне Плэло слышал легендарный рассказ, будто в Париже оперирует небольшая кучка отважных роялистов, неуловимо скрывающихся под личиной выдающихся патриотов. Эти храбрые рыцари являются звеном, связующим эмигрантов и шуанов {Так назывались повстанцы-роялисты, которые вели (главным образом в Вандее) партизанскую войну с республиканским режимом. Происхождение этого названия точно не установлено. Одни производят его от вождя майеннских роялистов Коттро, прозванного Жаном Шуаном. По мнению других, это название объясняется криком птицы из породы сов, называемой по-французски chouette, который был условным знаком для опознания единомышленников-роялистов.} со столицей. Оставаясь неизвестными никому, кроме членов лиги, отличаясь дьявольской ловкостью и поразительным всеведением, имея у себя на службе отлично организованную армию тайных агентов, они очень часто проделывают такие штуки, которые приводят якобинцев в страшное бешенство. Благодаря этой лиге уже немало аристократов успели спастись от верной казни.

   Плэло всегда скептически относился к этой лиге, утверждая, что каждая эпоха обязательно создает свою легенду. Теперь он должен был поверить в ее реальность: иного объяснения всей этой таинственной истории с письмом не могло быть!

   Но, может быть, Мари сумеет дать какие-либо объяснения.

   - Скажи, милочка, - спросил он, когда девушка вошла в комнату, - не знаешь ли ты, каким образом появилось здесь письмо для меня?

   - Не знаю, милый барин, - ответила девушка, - меня не было дома, я только что пришла! Бабушка сказала мне, что письмо принес какой-то...

   - Ах, уж эта мне твоя бабушка! - с отчаянием воскликнул Арман. - Старуха окончательно выжила из ума! Представь себе, ведь она самым спокойным образом выложила посыльному, что я - граф Плэло!

   - Да, бабушка стала совсем плоха. Она - душой в прошлом, и настоящее стало для нее непонятным. Еще полгода тому назад она начала заговариваться, а теперь... совсем, что малый ребенок. Я стараюсь не оставлять ее одну, но... иной раз не вытерпишь. Ведь уж целый год мы живем в этих ужасных развалинах. Так хотела покойная графиня, чтобы у вас было, где найти приют... Но - честное слово! - еще несколько месяцев, и я чувствую, сама сойду с ума, как бабушка!

   - Ну, теперь тебе недолго еще терпеть! - недовольно ответил граф. - Я покончил с делами, и мне надо только подготовить отъезд. Дня через два, через три...

   - Вот хорошо-то - воскликнула Мари, всплескивая руками. - И за вас спокойнее, да и... брр... - ее плечи передернулись, словно от холода. - Тогда можно будет зажить по-человечески!

   - Вы с бабушкой будете щедро вознаграждены мною за все лишения! - надменно заявил граф. - А теперь окажи мне еще одну услугу. Я получил известие, будто городские заставы охраняются особенно тщательно и что для выезда требуются такие формальности, которых прежде не было. Не можешь ли ты разузнать, правда ли это?

   - О, мне это очень легко! Ведь мой... жених... - девушка запнулась и потупила глаза, - служит в национальной гвардии и стоит в патруле у Клиши.

   - Твой жених? Твои предки несколько поколений верой и правдой служили моим, а ты выходишь замуж за бунтовщика, убийцу, головореза?

   Что-то холодное блеснуло в серых глазах девушки, когда, подняв голову, она твердо ответила:

   - Убийцу! Мой Огюст и мухи не обидит! Он только исполняет то, что приказывает начальство. Уж такова доля простого человека - плясать под чью-нибудь дудку. Только теперь все же легче. Короли посылали солдат бить своих же братьев, пухнувших и кричавших от голода, а теперь...

   - Так, так! - презрительно протянул граф. - Да, видно на Францию приходится махнуть рукой: якобинские идеи заразили все вокруг. Ну, да что говорить! Так ты, пожалуйста, узнай мне, что я просил!

   Арман отпустил девушку и долго ходил по своей каморке, мучаясь сомнениями, навеянными на него таинственным письмом. Каждый шорох заставлял его вздрагивать: ему все казалось, что вот-вот придут арестовать его. Граф Плэло не был трусом, но ему казалось уж очень обидным, чтобы его предприятие окончилось неудачей именно теперь, когда оставался всего какой-нибудь шаг до полного спасения и благополучия.

   Ночь он почти не спал, встал поздно и с тяжелой головой. В полдень пришла Мари и сообщила, что сведения графа о новых строгостях у застав совершенно верны: Огюст по секрету рассказал ей, что власти узнали о пребывании в городе какого-то важного аристократа, и теперь стерегут заставы во все глаза.

   Значит, автор таинственного письма не солгал? Но в таком случае, значит, на него можно положиться, его советам надо следовать в точности?

   Граф стал ждать обещанных инструкций, но прошел день, а таинственный друг не подавал о себе никаких вестей. Почва горела у Армана под ногами от нетерпения, и на второй день он решил пойти потолкаться по городу.

   Не успел он выйти из ворот, как нос с носом столкнулся с Жозефом Крюшо. При виде агента граф вздрогнул и чуть не повернул обратно. Но Крюшо шел, не обращая внимания на встречного, и Арман направился далее.

   "Так он служит в полиции? - думал он. - Ну что же, самая подходящая дорога для такого отребья! Но как бы он не узнал меня. Впрочем, этого бояться нечего! Едва ли мое лицо запомнилось ему тогда, да и рыжая борода, и костюм изменяют меня до неузнаваемости!"

   Он погулял по улицам, зашел в кабачок и тут со смущением убедился, что агент преследует его по пятам. Но графу тут же вспомнилась фраза таинственного письма: "Комитет поручил одному из агентов следить за гражданином Рибо". Ничего! Таинственный друг учел это обстоятельство и сумеет парализовать вредные последствия! И "гражданин Рибо" спокойно выпил свою бутылку вина, как и всегда, много ораторствовал о необходимости поскорее отделаться от проклятых "аристо", предавал анафеме лионских мятежников, отказавших в повиновении конвенту, и изливал целые реки восторженных дифирамбов на голову "отцов отечества".

   Выйдя из кабачка, он побродил еще немного по городу и вернулся домой, убедившись, что агент неотступно преследует его. Но дома ждало новое письмо: таинственный друг сообщал, что личность гражданина Рибо подвергается усиленному выслеживанию, но чтобы это не пугало графа, так как все меры приняты. Он отнюдь не должен выказывать ни малейшего волнения и не изменять своим привычкам. Но послезавтра он должен не покидать дома, так как в этот день граф будет вывезен из Парижа.

   Послезавтра! Волна горячей радости подхватила Армана!

   Следующий день он опять провел на улице, в кабачках и в порыве шаловливого чувства осмелился даже заговорить с агентом. Вечером он сделал все последние приготовления, вручил Мари пригоршню золотых монет в награду за ее заботу и преданность и улегся спать, полный радостных надежд на близкое освобождение.

   Вскочил он ни свет, ни заря: освободитель не назначил времени своего прихода, и надо было быть готовым. Но прошло утро, на ближайшей колокольне пробило двенадцать часов, час, два, а никто не являлся.

   Вдруг около трех часов в ворота въехала простая деревенская телега с сеном. С облучка соскочил молодой мужчина - по виду самый обыкновенный крестьянский парень из предместья; он быстро подошел к выбежавшему ему навстречу Плэло и, показывая на захваченный им с телеги узел, сказал:

   - Скорей, гражданин! Нельзя терять ни одной минуты! Через четверть часа здесь будут полиция и солдаты! Скорей, в комнату!

   В узле оказались черный костюм, какой обыкновенно носили юристы, и затрапезный наряд крестьянки.

   - Скорей! - командовал "спаситель". - Бороду и усы долой! Вот так! Теперь оденьте костюм. Отлично! А теперь юбку и кофту. Великолепно! А теперь позвольте превратить вас в старуху! - и он достал из узла седой парик и принадлежности для грима.

   Как раз в тот момент, когда лицо графа наполовину было превращено в физиономию старой крестьянки, в комнату вошла старая Целестина. В первый момент старуха в недоумении остановилась, но затем залилась старческим, дребезжащим хохотом.

   - Господи, Боже милостивый! - хохотала она, хватаясь за бока. - Все такой же, мой дорогой, милый бариночек! - Любил в детстве проказы, нечего грех таить! Ишь, как принарядился! Уж, наверное, понадобилось к какой-нибудь красавице в дом пробраться. Знаем мы эти штуки, знаем!

   - Мари, да убери же ты старую идиотку! - раздраженно крикнул Плэло.

   Прибежала Мари и увела смеющуюся, причитавшую старуху. Тем временем маскарад графа Плэло закончился. "Спаситель" захватил обе корзины с "зеленью", сунул их в сено, усадил Армана, уселся сам и крикнул:

   - Готово! Эй, девушка, запри-ка ворота за нами, да когда будут стучаться, не отворяй сразу!

   Телега двинулась в путь. У окна вслед ей смотрела старая Целестина, не перестававшая смеяться и желать "дорогому бариночку" успеха в его любовном приключении.

   Очень скоро графу пришлось убедиться, что "спаситель" явился в самый решительный момент: когда телега повернула за угол узенькой улички, навстречу показался целый отряд конных и пеших солдат. Произошло даже легкое замешательство, вызвавшее поток проклятий со стороны предводительствовавшего отрядом Крюшо. Но отряд посторонился, и телега благополучно проехала дальше.

   Они проехали несколько пустынных улиц - в этот день было назначено гильотинирование целой партии осужденных, и все население беднейших кварталов устремилось на это зрелище, интерес к которому все еще не уменьшался. Наконец они остановились около колоды, где крестьяне, приезжавшие из ближайших деревень, обыкновенно поили лошадей. У колоды стояла привязанная верховая лошадь, на пороге ветхого шалаша мирно дремал сторож при колодной помпе.

   - Он не скоро проснется! - заметил возничий, показывая пальцем на дремавшего. - Об этом уж позаботились! Но нельзя терять ни минуты! Слезайте!

   Возничий сорвал с Плэло платок и парик, помог освободиться от платья, достал коробочку с каким-то жиром, помазал им лицо графа, и, вытерев его затем чистым платком, стер таким образом весь грим.

   На всю эту процедуру ушло не более минуты. Затем все с той же деловитой молчаливой быстротой возничий подошел к верховой лошади, мирно дожидавшейся у колоды. По бокам седла были привешены два дорожных мешка. Из одного из них он достал дорожную шляпу и с поклоном подал ее графу, затем вытащил из телеги обе корзины с "зеленью", подстелил в мешки сена, опорожнил туда содержимое корзин, бросил женское платье, корзины и парик в телегу, хлестнул лошадь так, что она во всю прыть понесла воз с сеном куда глаза глядят, и сказал, обращаясь к графу:

   - Соблаговолите выслушать инструкции и помнить, что от точного выполнения их зависит ваша жизнь. Вы сядете на ту лошадь и отправитесь в Корбейль, не мешкая и не останавливаясь нигде по пути. Туда вы прибудете часов через шесть: лошадь очень вынослива и выдержит этот путь. В Корбейле вы остановитесь в гостинице "Золотой лев". Перед самой гостиницей к вам подойдет человек, который скажет "Крест и лилия". Этот человек сообщит вам дальнейшие инструкции. Вот вам пропуск и документы.

   - Но позвольте же мне узнать, кому я обязан...

   - В свое время вы все узнаете, а теперь не тратьте времени попусту и торопитесь!

   - Так позвольте же мне хоть вознаградить вас.

   - Я уже вознагражден тем, кому нужно ваше спасение. Еще раз повторяю: не мешкайте!

   Граф вскочил в седло и поспешно направился к заставе.

  

  

   На следующий день после решительного объяснения Фушэ опять зашел к Крюшо. Он пришел сообщить ему кое-какие подробности относительно той самой жирной птицы, которую предстояло поймать Жозефу.

   Фушэ сказал ему, что подозрительного человека зовут, "гражданин Рибо", но каково настоящее его имя, пока еще неизвестно. Достоверно только то, что под его личиной скрывается один из опаснейших роялистских вождей и на днях ему передадут кругленькую сумму для нужд вандейских мятежных шаек. Поэтому пока Крюшо должен только осторожно выслеживать мнимого Рибо, не предпринимая никаких мер и никому ничего не сообщая.

   Через день Фушэ зашел опять, сообщил, что завтра выезжает в Лион, но перед отъездом успеет повидаться с агентом и даст ему все инструкции относительно как этого дела, так и приготовлений к празднеству в честь Разума. Действительно, что касалось первого, то Крюшо мог быть удовлетворен: Фушэ доставил ему такие сведения, от которых у агента даже под ложечкой засосало! Теперь освобождение из-под ярма было так близко, так близко!

   Подумать только: завтра, по точнейшим сведениям Фушэ, мнимый Рибо должен будет получить обещанную сумму! Одновременно с этим его посетят два опаснейших шуана, уже давно скрывающихся в Париже. Захват всей этой троицы так выдвинет Крюшо, что Фушэ будет нетрудно добиться назначения его на ответственную должность куда-нибудь в провинцию, где он, Крюшо, уже может не бояться преследований за старые грешки. Но чтобы предприятие удалось, необходимо проявить большую точность и тонкость.

   Визит шуанов к мнимому Рибо назначен ровно в три часа. Если Крюшо явится слишком рано, он спугнет птичек и захватит одного только Рибо, но без всяких улик, а главное - без денег. Если он явится слишком поздно, то все птички могут успеть сбежать. Поэтому Крюшо должен поступить так. Он возьмет конных и пеших солдат и сейчас же после трех часов окружит цепью весь квартал, а сам с остальными двинется в саму берлогу. Тогда, если даже молодчикам удастся выбежать через какой-нибудь тайный ход, то далеко они не уйдут!

   Крюшо был в восторге от этих детальных сведений самого плана, казавшегося ему необычайно остроумным. Да, в этом деле можно действительно выдвинуться!

   Адель, выслушав его восторги, спросила:

   - Так как же ты решаешь? Значит, от бегства ты уже отказываешься?

   - Видишь ли, - ответил ей Крюшо, подумав, - я попытаюсь перехитрить эту лису - Фушэ. Если дело окончится так, как я рассчитываю, то мне не трудно будет самому выхлопотать себе назначение в провинцию. Тогда к чему бежать? Если же птички окажутся не из таких важных, как предполагает Фушэ, или, если мне будет отказано в моем ходатайстве, тогда придется спасаться, потому что дразнить Робеспьера я больше не согласен! Во всяком случае, когда Фушэ вернется, меня не будет в Париже, так что участвовать в придуманном им маскараде я не стану!

   - Что ж, я сама рада буду, если удастся остаться во Франции, - ответила Адель. - Знаешь ли, ведь я пошаталась по разным заграницам и скажу тебе, что нигде наш брат не чувствует себя так привольно, как во Франции. А потом это и для меня самой вернее. Кто тебя знает: скрывшись за границу, ты, пожалуй, еще махнешь на меня рукой.

   - Как тебе не стыдно, Адель! - с искренней укоризной воскликнул Жозеф. - Разве я давал тебе когда-либо повод сомневаться в моей любви?

   - Та-та-та, друг мой! Все это очень хорошо звучит, а на деле... Я ведь старею, Жозеф; только чудом я так моложава на вид. Но пройдет еще несколько лет, и природа возьмет свое!

   - Все равно я никогда не разлюблю тебя! Ведь и я не так уж молод! А главное: мы с тобою - одна душа. Где я найду другую такую подругу? Нет, Адель, я никогда не изменю тебе, на мою верность ты можешь положиться!

   - Верность! Это - слово придумано людьми для собственного утешения. Верной бывает только женщина, да и то когда она начинает стариться. Разве я знала когда-нибудь прежде, что значат "искренняя любовь", "верность"? Словно мотылек, я перепархивала от одного наслаждения к другому, не заботясь о том цветке, с которого только что упорхнула. Только под старость мы начинаем жадно цепляться за свое ускользающее очарование, только под старость ухватываемся за одного, кто сосредоточивает на себе всю нашу позднюю любовь. А уйдет этот "один" - кто тогда захочет взглянуть на нас? С ним уходит все прошлое, все право на личное счастье. Для меня ты - этот самый "один", "последний"... Но не таковы вы, мужчины; вы - до смерти мотыльки.