Лукашевич Клавдия Владимировна - Дядюшка-флейтист

align="justify">   -Да, она самая, - сказала Наташа. - Дальше там:

   - Попробуйте, спойте, Наташенька, - предложил Николай Васильевич.

   - Нет. Мне стыдно, - отвечала девочка и застенчиво улыбнулась.

   Николай Васильевич тоже улыбнулся.

   - Чего же стыдиться-то?! Вот тоже сказали! Тут дурного ничего нет. Певицы поют перед тысячью народа и не стыдятся. Спойте, спойте, Наташенька!

   Раздались звуки флейты, наигрывающей "Ваню и Таню". Наташа сначала не пела, а только говорила песню шепотом речитативом, дрожащим голосом, глотая слова.

   - Погромче, Наташенька! Чего вы боитесь? - И Николай Васильевич запел сам хриплым, прерывающимся голосом:

   "В селе малом Ваня жил..."

   Наташа ему подтягивала.

   - Ну, пойте теперь как следует. Ведь у вас голосок есть! Право!

   Николай Васильевич снова заиграл на флейте.

   Пение стало раздаваться все громче и громче. Свежий чистый голосок маленькой певицы звучал, как серебряный колокольчик, и переливался вместе с флейтой.

   -Очень хорошо выходит, Наташенька! Расчудесно! Вы точно настоящая певица! - восторгался Николай Васильевич. - Ну-ка, еще разок!

   И ободренная девочка, раскрасневшаяся, улыбающаяся, с блестящими глазами, заливалась, как соловей.

   У обоих на душе было хорошо и весело. Песня и музыка находят отклики в сердце каждого человека и будят в душе лучшие чувства и мысли.

   После игры и пения в длинные зимние вечера Наташа и Николай Васильевич вели нескончаемые разговоры, и тут девочка узнала много нового: иной мир открывался ее просветлевшим глазам.

   Николай Васильевич рассказывал, как живут другие люди за пределами их маленькой квартиры, рассказывал, как учатся дети в школах. Иногда он передавал девочке, что помнил, из Священной истории, говорил стихи или басни.

   - Еще, еще скажите, - шепотом просила Наташа, восторженно переживавшая сладость новых познаний.

   - Эх, Наташенька, поучил бы я вас, да сам почти все забыл. Не могу! Перезабыл... Так досадно!

   - Как мне хочется учиться и про все узнать. Как это хорошо! - мечтательно говорила девочка.

   -Надо учиться. Молите Бога, Наташенька, Он услышит детскую молитву. Все будет тогда к лучшему. Может, и учиться станете.

   Наташа глубоко задумывалась...

   Иногда Николай Васильевич рассказывал девочке про театры, про актеров, про разные представления: как поют певцы и певицы, как играют на разных инструментах, как народ от восторга бьет в ладоши, сколько там горит огней и как бывает весело.

   - Вот, Наташенька, может, и вы будете певицей, когда вырастете, - прибавлял он.

   - Мы уж лучше вместе. Вы будете играть на флейте, а я стану петь. Это будет очень хорошо! - отвечала девочка.

   - Нет, Наташенька, я уж не гожусь! Меня тогда и на свете не будет, - говорил Николай Васильевич.

   - Нет, вы годитесь. Я не хочу без вас! Вы всегда будете на свете, - дрожащим голосом возражала Наташа. У нее на глазах навертывались слезы, и она доверчиво прижималась к дяде.

   - Хорошая вы девочка, жалостливая! Малы вы еще, Наташенька, ничего не понимаете! - взволнованно шептал Николай Васильевич. - Наши идут! - вдруг неожиданно прерывал он беседу, заслышав шаги.

   Музыкальные способности Николая Васильевича скоро открылись и произвели в семье переполох.

   Дело было вечером. Марьи Ивановны и Петра Васильевича не было дома. Липа лежала на диване и читала книгу. Наташа сидела в своем обычном уголке.

   Совершенно неожиданно в кухне раздались тихие едва слышные звуки флейты.

   Липа приподнялась на диване, отложила книгу в сторону и, сдвинув брови, недоумевая, стала прислушиваться; очевидно она не понимала, что это за музыка и откуда она несется.

   Наташа привстала и, вытянув худенькую шею, не спускала с двоюродной сестры торжествующего взгляда; ее рот расплылся в улыбку, глазенки блестели; все ее довольное, счастливое личико, казалось, говорило: "Ты удивлена? Ты не понимаешь, что это и откуда? А я знаю и восхищаюсь".

   Девочка не выдержала.

   - Липочка, ведь это Николай Васильевич играет. Как хорошо! Он может и другие песни сыграть еще лучше. Хотите, я попрошу?

   Тут произошло нечто неожиданное. Липа стремительно сорвалась с места, лицо ее стало красное и злое, она распахнула дверь в прихожую и прокричала.

   - Николай Васильевич, вы, должно быть, совсем помешались?! Я - дома, занята, читаю, а вы свистите на какой-то дудке?!

   - Извините, Олимпиада Петровна! Я думал, что вы не услышите. Я тихонько, - отвечал Николай Васильевич переконфузившись.

   - Думают только индейские петухи! - отвечала резко Липа и снова легла на диван. - А тебе, Наталья, еще достанется. Ты очень большую волю берешь.

   Наташа словно застыла на своей скамейке за диваном, без слов, без движения, с большой обидой на сердце. "Бедный, бедный Николай Васильевич! Ему ничего не позволяют. И за все-то его бранят! Сама Липа "приер дивиер" играет - как иногда гремит - все ничего. А Николаю Васильевичу и тихонько поиграть нельзя", - с горечью размышляла стриженая головка и сильнее, искреннее желала вырасти скорее большой, взять к себе жить Николая Васильевича, позволить ему играть громко на всю квартиру и не пускать к себе Липу.

   Когда вернулась домой Марья Ивановна, Липа, раскрасневшись, с негодованием рассказала матери происшедшее.

   -Вообразите, мама, дядюшка вздумал сегодня на всю квартиру на дудке свистеть! Вот флейтист явился!

   - Что же, ты его, надеюсь, отчитала как следует? - Конечно! Так на него закричала, что в другой раз не засвистит.

   -Это ужас, что за народ нынче! Им делаешь благодеяние, поишь, кормишь, даешь угол, а они норовят на шею сесть. Неблагодарные!

   - А эта глупая девчонка изволит восхищаться, говорит: "Хотите, Липочка, я его попрошу еще сыграть?" -передразнивала девушка Наташу.

   - О! И доберусь же я до нее! Да как ты смеешь?! Становись сейчас в угол! Вот наказание! - сердилась Марья Ивановна.

   Наташа заплакала и стала в угол.

   -Петр Васильевич, - жаловалась вечером Марья Ивановна мужу, - потрудись приказать твоему флейтисту братцу не разводить в моей квартире концертов... От них только голова трещит... Да вели Наталье язык за зубами держать. Очень она дерзка становится! Измучили они меня!

   Петр Васильевич по обыкновению молчал, хмурился, и на лбу его глубже и резче ложились морщины.

   С тех пор Марья Ивановна и Липа иначе не называли Николая Васильевича, как "дядюшка-флейтист". И с какой насмешкой произносилось это прозвище.

   Николай Васильевич не выдержал гнета. Пришла и на него беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении: сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.

   - Да вы пьяны?! - закричала та вне себя. - Вон! Сейчас вон! Чтобы духу вашего не было.

   - Куда я пойду? Извините! Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти... И не пойду! Конечно, я немножко... Вы извините, - бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.

   Марья Ивановна очень сердилась и требовала, что бы муж прогнал брата. Но потом дело как-то умолкло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.

   Наташа перетрусила не на шутку и долго после того, ничего не говоря, смотрела на Николая Васильевича с укором, печально и серьезно.

  

  

   Наташа заболела. Случилось это как раз в именины Липы, когда у Петровых ожидались гости.

   Девочка металась вся в жару: голову ее ломило нестерпимо, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими, воспаленными глазами.

   - Не беда! Поправится! - говорила тетка. - Наталья, иди ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

   - Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла бы потеплее, - заикнулся было Петр Васильевич.

   - Без тебя знаю, - оборвала его жена.

   Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

   - Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! - сказала Марья Ивановна, выходя расфранченная на кухню.

   Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

   Наступил вечер. Гости собрались. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела: "Люди добрые, внемлите..."

   Марья Ивановна беспрестанно выбегала на кухню и кричала на Николая Васильевича:

   - Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда... Экий тюлень! Ставьте самовар!

   Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

   Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стукотня, как тяжелые молотки, отзывались в ее больной голове.

   - Николай Васильевич! - окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.

   -Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? Л спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.

   - Николай Васильевич, слышите?! Это Липа "приер дивиер" играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте пить...

   -Сейчас, Наташенька, сейчас, милая... Я вам чаю с лимоном налью... Тетя не увидит... Пейте...

   Он дрожащими руками приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.

   -Николай Васильевич, подите ко мне... - через несколько минут звала опять Наташа. - Я боюсь, боюсь тети Маши.

   Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.

   -Не бойтесь никого... Я тут с вами... Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? - спрашивал он и глаза его застилались слезами.

   -Дайте мне руку, - Наташа ловила горячими, сухими ручками руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. - Так хорошо! - шептала она и закрывала глаза.

   Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть и то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.

   Заслушав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.

   -Самовар подайте! За хлебом сбегайте! - кричала Марья Ивановна. - Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?

   Николай Васильевич делал все, как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены на маленькую девочку, беспомощную, покинутую. Посмотрев с беспокойством на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.

   Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.

   - Что, Наташенька? Не надо ли чего? - заботливо спросил он.

   - Дядя Коля... - тихо позвала девочка. Она впервые его так называла, и это вырвалось у нее так ласково, души.

   С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.

   - Что милая? Попить хотите?

   -Дядя Коля... сядьте на сундук... Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки... Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь... Правда, боюсь... Вы тогда страшный и гадкий...

   Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.

   -Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то... Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.

   Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.

   -Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю... Больше гостей, больше всех, - лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.

   - Милая моя! Родная! Добренькая! - шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.

   Заслышав шаги Марьи Ивановны, Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.

   - Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! - кричала на него хозяйка.

   И под эти сердитые окрики, под звуки фортепиано, под веселый смех гостей, между двумя никому ненужными людьми был заключен дружественный союз сердечной привязанности, без которой живется так холодно. Живая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весною, и может подвигнуть на все доброе.

   Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, что она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога и не знает детских радостей, не видит веселья. Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь и он боится Марьи Ивановны. Наташу же некому пригреть... А какой ребенок не жаждет ласки и не льнет к доброму человеку?!

   -Липочка поет "приер дивиер"... Я буду петь... Дядя Коля... дядя... Я боюсь... Дядя Коля... Мне страшно... Спрячьте меня, - металась и бредила Наташа.

   Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что - он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.

   Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, посматривая поминутно на заснувшую девочку, стал мыть и убирать посуду после пира, боясь лишний раз шевельнуться и неосторожно стукнуть.

  

  

   Наташа выздоровела. Болезнь ее была одна из тех детских болезней, которые неожиданно приходят и скоро проходят. Между тем, Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, совсем изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.

   Наташа поправилась, перебралась в залу за диван, и Николай Васильевич повеселел.

   Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем точно болезнь переродила ее.

   Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, выбежала в кухню.

   -Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! - радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.

   Многое было этим сказано: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты не часто выпадали на их долю.

   -Твой почтенный дядюшка-флейтист сегодня совсем с ума спятил, - говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. - Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот-то сокровище!

   - Ах, да не говорите мне о нем! - ответила Липа.

   Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.

   Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.

   - Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, - весело подпрыгнув, сказала она.

   - Погоди, Наташечка... наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет... Надо вот и кухню прибрать.

   - Как мы с вами давно не флейте не играли. Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада? Вы рады, дядя Коля, что они ушли? - болтала Наташа.

   - Конечно, нам с тобой посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка... Тут уж их воля...

   -Играйте, играйте же скорей... Сначала мою любимую. Знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом - как птичка.

   Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что только знал. Наташа спела "Ваню и Таню".

   - Слушай, Наташечка, выучи-ка петь "Среди долины ровныя"... Это самая лучшая на свете песня. Ты полушай-ка, что это за песня.

   Николай Васильевич тихо запел своим дрожащим, разбитым голосом:

   "Среди долины ровныя,

   На гладкой высоте

   Цветет, растет высокий дуб

   В могучей красоте.

  

   Высокий дуб развесистый

   Один у всех в глазах,

   Стоит один, бедняжечка,

   Как рекрут на часах!

  

   Взойдет ли красно солнышко,

   -Кого под тень принять?

   Ударит непогодушка,

   -Кто станет защищать?

  

   Ни сосенки кудрявыя,

   Ни ивки близ него,

   Ни кустики зеленые

   Не вьются близ него".

   - Очень хорошая песня! Такая жалостливая, - заметила Наташа, когда певец замолк. - Спойте, дядя Коля, еще раз. Научите меня...

   Они запели вместе.

   Вечер проходил весело. Наташа уже без помощи дяди во второй раз пела "Среди долины ровныя".

   Прислонившись к плите, сложив на груди руки, она с увлечением заливалась вслед за флейтой.

   "Взойдет ли красно солнышко,

   -Кого под тень принять?

   Ударит непогодушка,

   -Кто станет защищать?"

   - вывела высокой, чистой нотой девочка и, закинув назад головку, призакрыла глаза и развела руками.

   - Чудесный у тебя голосок, Наташечка. Наверно, ты певицей будешь. Повтори-ка это место еще раз.

   "Взойдет ли красно солнышко,

   -Кого под тень..."

   - залилась снова маленькая певица.

   -Это что?! - раздался неожиданно раздраженный голос.

   Николай Васильевич выронил из рук флейту. Наташа вздрогнула и пошатнулась.

   На пороге кухни стояла Марья Ивановна, а за нею хохотала Липа.

   - Это что? Почему ты не спишь? - крикнула тетка, схватила Наташу за ухо и хотела тащить из кухни. Девочка громко испуганно заплакала.

   - Не троньте Наташу! Не троньте! Я не позволю... - как будто не своим голосом закричал Николая Васильевич, отстраняя хозяйку и становясь между ней и девочкой.

   - Как вы сметете так с мамашей говорить? - вступилась Липа.

   -Не троньте Наташу... Я никому не позволю бить ее. Я за Наташу вступлюсь... не позволю... - внушительно и строго проговорил Николай Васильевич и своим сердитым видом, должно быть, испугал обеих женщин. Те поспешили уйти из кухни.

   - Вот как! Вот! Я покажу себя! Увидят! - грозила Марья Ивановна, развязывая ленты шляпки.

   - Наталья, сейчас иди спать! - крикнула Липа.

   - Иди, Наташенька, не бойся... Они не посмеют обидеть: я тут, - сказал Николай Васильевич.

   Девочка, дрожа, пробралась в залу, умоляющими глаза взглянула на тетку и юркнула на свой диван.

   Когда через несколько времени пришел домой Петр Васильевич, мать и дочь бросились к нему с громкими жалобами. Наташа слышала, как они говорили, что им от "милых родственничков" житья нет, что Николай Васильевич набросился с кулаками, что Наталья избаловалась и грубит, чему учит ее "полупомешанный флейтист", и чтоб он выбирал или их, или идиота братца.

   "Неправда, все неправда! - думала Наташа. - Бедный дядя Коля, его теперь выгонят на улицу. Какая беда случилась! И как это дядя Коля забыл закрыть дверь?!"

   Вспоминая появление тетки на кухне, девочка чувствовала, что будто мурашки проходят по ее телу, и сердце перестает биться. "Что теперь будет? Бедный дядя Коля!" - сокрушалась Наташа и тихо плакала.

   На другой день рано утром она проснулась от громкого разговора в кухне. Оттуда слышался голос дяди Пети, который звучал необычайно резко.

   - Как тебе не стыдно, Коля, подымать в доме такие неприятности? К тебе отнеслись с добротой, а ты вот как за все отблагодарил! - говорил Петр Васильевич.

   - Что же я сделал, Петенька? - послышался тихий вопрос.

   - Хозяйке дома делаешь такие дерзости, бросаешься с кулаками, ребенка учишь глупостям и грубить, пьешь, никого не слушаешься, завел какую-то глупую музыку.

   - Неправда, с кулаками я не лез, я отнял только Наташу... Я не дал ее драть за уши! Да, не дал...

   - Я работаю, устаю. А тут дома все нелады. Как тебе не стыдно, Коля!

   - Наташу я ничему дурному не учил. Это неправда! Я, может, ее больше всех тут люблю и жалею... Она ведь и мне не чужая... А что на флейте я играл и Наташечка пела - это правда. Что ж тут дурного? Ведь скучно, Петенька! Неужели нельзя немножко развлечься?

   - Марья Ивановна теперь рассердилась, ни за что не хочет, чтобы ты тут оставался... Что ж я стану делать, если ты нигде не можешь ужиться?!

   -Ты не беспокойся, братец, я не стану твоим мешать... Я уйду... Мне очень тяжело, Петенька ...

   Голоса в кухне замолкли. Через несколько минут Петр Васильевич заговорил несколько мягче и спокойнее.

   - Ты бы, Коля, извинился перед Марьей Ивановной, попросил бы ее оставить тебя. Может, все обойдется: она женщина не злая.

   -Эх, Петенька, прост ты душой, братец... А только извиняться я не стану... Ни за что не стану!

   - Так неужели же тебе лучше холодному и голодному бродить по улицам? Опять пить станешь. Как тебе не стыдно, Коля!

   -Здесь-то тоже жизнь... Бог с ней, не красна! - с горечью отозвался Николай Васильевич. - Наташечку жаль... - шепотом заговорил он. - Ты ведь не видишь, братец... Ее обижают, обделяют, попрекают... Ты не давай: грешно! Она сирота, и покойный брат тебе ее поручил... Ты перед Богом ответишь! Она хорошая, добрая. Тихая... Смотри, Петенька, не давай, Наташу в обиду. Я уйду, уйду... Может, и пить еще брошу. Я уже про то знаю, сам увидишь... Может, я еще и человеком стану... Наташечку только не обижайте.

   - Не дело ты говоришь, Коля. Не пойму я тебя. Лучше бы перед Марьей Ивановной повинился, хоть бы меня-то пожалел; не знаешь, как между вами и быть.

   -Оставь, оставь это дело, Петенька... Мы уже сами все рассудим. Смотри-ка девять часов, тебе на службу пора. Братья расстались.

   В тот же день вечером Николай Васильевич собрал свои вещи в узелок, пошептался о чем-то с братом, посл чего тот нахмуренный прошел в свою комнату, и появился на пороге залы.

   - Прощайте, Марья Ивановна, спасибо за ваш хлеб-соль. Прощайте, Олимпиада Петровна! Счастливо оставаться! Наташенька, прощай! - голос его дрогнул.

   Никто ему не ответил. У Наташи потемнело в глазах, замерло сердце, что-то сдавило горло; ей хотелось закричать, броситься за дядей. Она привстала, протянула руки вперед и закивала головой, думая, что он еще увидит ее прощальный привет, слезы неудержимо полились по лицу, и только захлопнулась дверь, точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она заплакала горько и беспомощно, с воплями, с захлебываниями, с отчаянными криками.

   -Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас замолчи! Не пикнуть! Я кому говорю? Молчать! - не помня себя от гнева грозилась тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.

   -Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа замолчи, - послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.

   Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое тяжелое горе.

  

   В семье Петровых потекла та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другая: она очень выросла за последний год, похудела, и в больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.

   Когда тетка и Липа уходили из дому по вечерам, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать: "Среди долины ровныя". Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: "Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли он ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его!"

   Наташа тосковала о нем ужасно и плакала втихомолку целые ночи напролет.

   После ухода Николая Васильевича тетка и Липа своими насмешками прохода не давали девочке.

   - Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! - приставала Липа.

   - Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, - вторила Марья Ивановна.

   Наташа молчала, грустила и пряталась от всех. Раз она шла из лавки и несла хлеб. Дело было под вечер и уже стемнело.

   - Наташенька, милая! - вдруг окликнул ее знакомый, ласковый голос, заставивший шибко и сладко забиться маленькое сердечко.

   Девочка порывисто обернулась и просияла.

   -Дядя Коля!

   Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.

   - Отчего вы так одеты, дядя Коля?

   Николай Васильевич смущенно оглянул свой черный подрясник и сказал:

   - Я буду монахом, Наташечка.

   - Монахом?! - переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл этого слова. - Вы живете на улице? - сосредоточенно спросила Наташа.

   -Нет, в монастыре... Это Божий дом. У нас тихо, хорошо... Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.

   - Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?

   - Нет, Наташечка... Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать...

   - Я думала, что монахи только милостынку собирают... - задумчиво проговорила Наташа.

   - Как же ты-то живешь, милая? Что делаешь? Здорова ли?

   - Я... живу... здорова...

   - Обижают тебя тетенька и Липочка? - шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и погладил нежно девочку по голове.

   Наташа молча посмотрела на дядю, глаза ее наполнились слезами, она наклонила голову и промолчала.

   - Терпи, моя бедненькая... Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя... Он все устроит к лучшему.

   - Мне очень скучно без вас... Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна... Помните, дядя Коля? - тихо говорила Наташа.

   - Конечно, помню. А уж я-то как скучал. Теперь занят. У нас работы много. Разные есть мастерства. Тебя вспоминаю все-таки часто.

   - Я не скажу, что вас видела... Не то они рассердятся.

   - Не говори... Ах, да вот тебе пастилочка, вот леденчик. - Николай Васильевич полез в карман. - Спрячь, Наташечка. Да иди, - пожалуй, тебя ждут.

   -Я пойду... Тетя рассердится.

   -Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью водки. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно.

   - Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее, - умоляла девочка.

   - Приду, приду... Увидимся... Иди, милая. Прощай! Наташа шла улыбаясь, обертывалась и смотрела на

   Удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже обертывался и улыбался.

   Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул луч света и надежды. А надежда ведь радует всякого.

  

   События неожиданно изменились. Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на ее гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.

   В прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.

   - Здесь живет коллежский регистратор Петров? -спросил вошедший.

   -Да. Здесь. Он дома, - испуганно отвечала хозяйка!

   - Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаек бы, потому поздравляю их!

   Марья Ивановна не помня себя от удивления бросилась в комнату мужа.

   - Петр Васильевич, тебе бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит.Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки и ноги трясутся!

   Получив гривенник, посыльный ушел.

   Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание. Очевидно, такие события бывали здесь редко.

   - Читай скорее! - воскликнула Марья Ивановна.

   - Папа, дайте посмотреть! - попросила Липа. Петр Васильевич стал читать молча, и лицо его просветлело.

   -Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! - волновалась жена.

   -Поздравляю! Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют, - радостно произнес Петр Васильевич.

   - Наконец-то! Слава тебе, Господи! - Марья Ивановна перекрестилась.

   - Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! - весело позвал дядя.

   Раскрасневшись, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.

   - Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут. Хорошее это дело! - Он погладил девочку по стриженой голове.

   Наташа молчала.

   - Ты рада?

   - Рада! - тихо отвечала Наташа, не уразумев, чего от нее хотят.

   - Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, - кольнула мужа Марья Ивановна.

   -Там уж, душа моя, шалить нельзя. Ау! Там строго. Не то, что дома...

   Петр Васильевич пришел в отличное настроение духа и весело расхаживал по комнате.

   - Еще не раз вспомнит и тетку и дядю. Только там нас оценит, - вставила укоризненно Липа.

   - Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, - отвечала ей, покачав головой, мать.

   - А что, Петр Васильевич, ведь больше для Натальи не придется нам тратиться? Отправка ничего не будет стоить? - тревожно спросила Марья Ивановна.

   -Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты: вырастят детей, выучат, людьми сделают.

   -Слышь, Наталья? Ну, век-вечный должна ты за дядю Бога молить, должна ему ручки и ножки всю жизнь целовать.

   Наташа стояла молчаливая, недоумевающая, опустив худенькие руки и склонив набок голову, грустно смотрела то на дядю, то на тетку.

   - Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, - заметила Марья Ивановна.

   Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы на кухне был дядя Коля: она бросилась бы туда и все ему рассказала бы, поделилась бы новостью. Он понял бы ее, сказал бы: "Наташечка" и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает-то он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше.

   Наташа опечалилась.

   - Наталья, иди пить чай. Садись тут у стола, - смилостивилась тетка.

   - Попей дома напоследок чайку хорошенько. В приюте уж, ау, так баловать не станут, - весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные очень были довольны происшедшим событием.

   Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.

   - Это тебе посылка, - сказал он.

   -Что за посылка такая? - ревниво спросила Марья Ивановна, взяв из рук Наташи сверток.

   - Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.

   Марья Ивановна презрительно усмехнулась и отдала племяннице сверток, не развертывая.

   - Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй.

   - Мой брат никогда не был вором, - запальчиво возразил Петр Васильевич. - Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.

   Наташа слушала, затаив дыхание, прижав к себе сверток.

   - Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет тебе гостинцев, - сказал Петр Васильевич.

   - Он скоро придет? - торопливо спросила девочка и вся оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.

   - Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда и не пустят такого оборванца, - заметила тетка.

   -Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, - возразил ей внушительно муж.

   - Чудеса! Надолго ли! - сказала Марья Ивановна, пожав плечами.

   Липа фыркнула.

   - Чему ты смеешься? - спросил ее отец строго. -Ах, папа, право, и смешно, и досадно... Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.

   - Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! - с горечью проговорил Петр Васильевич, проходя в свою комнату. "Эх, ты, судьба, забила ты нас!" - послышался оттуда его тяжелый вздох.

   Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок чуток к ласке и вниманию.

   - Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите что у меня! Какие вещи! Это все мои! - не могла удержать девочка своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, нарочно сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, коробочку леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.

   - Убери ты всю эту дребедень! Ну куда ты повезешь такой хлам в приют? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, - воскликнула тетка.

   Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.

   - Липочка, хотите леденцов? - заискивающим голосом спросила девочка.

   _ Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть! -Да, ведь леденчики в коробке, - заметила Наташа. -Отстань, Наталья, - ответила Липа и подошла к зеркалу.

   В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только сверточек, присланный дядей. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где за свою маленькую жизнь она провела лучшие часы, узнала добрые чувства и сердечную ласку.

   Не заметила Наташа, что из-под ворот одного мрачного дома ее с любовью провожали затуманившиеся слезами глаза. Николай Васильевич нарочно тут поджидал девочку, думая кивнуть ей головой, если она его заметит. Он мысленно благословлял ее на новую жизнь и мечтал хотя чем-нибудь в будущем порадовать дорогое ему маленькое существо, мелькнувшее, как теплый солнечный луч, в его темном, безотрадном существовании. Исполнятся ли его обеты и желания - покажет время.