Крыжановская Вера Ивановна - Голгофа женщины (Ксения)

нился бы на ней, если бы этот негодяй Гольцман своим богатством не отнял у нее даже возможности получить развод.

   "Анастасию я оставляю вам, - писала она дальше, - так как я еду заграницу. Ребенку нужна правильная жизнь, какой я не могу ему дать. Для меня она была бы только бременем; для вас же она будет развлечением. Так как вам нечего делать, то вы отлично можете заняться ее воспитанием".

   Страшно расстроенные, дамы тотчас же послали за Иваном Федоровичем, который должен был еще находиться на службе. Тот приехал к ним по окончании своих занятий.

   Когда мать стала просить его найти Юлию и образумить ее, Иван Федорович громко расхохотался.

   - С моей стороны было бы напрасным трудом пытаться образумить ее, а вы обе слишком наивны, если думаете, что Юлия начинает жизнь приключений. .Пожилой человек, который обожает ее - старый владелец водочного завода, с которым она уже давно путается без всякого стыда. Она ему, конечно, наставит рога, а он по-своему проучит ее. Итак, оставьте ее. Для Анастасии же положительно счастье, что ее достойная мамаша бросила ее. Возьмите для нее гувернантку-немку, строгую и суровую, и пусть она начинает серьезно учиться. Что же касается вас, то вам будет гораздо спокойнее жить без этой милейшей Юлии.

   Обеим дамам ничего больше не оставалось, как удовольствоваться таким ответом. Они уехали в Гатчино, увозя с собою Анастасию, которая была совершенно поражена неожиданным отъездом матери.

   Когда серьезная гувернантка стала заниматься с девочкой, находившейся до сих пор на попечении прислуги, последняя, видимо, была довольна и значительно переменилась к лучшему.

  

   Несмотря на большую убыль в кошельке, какую причинил ему отъезд брата, Иван Федорович продолжал вести веселую жизнь. Содержание дома стоило ему немного, так как благодаря щедрой предусмотрительности Ричарда, Ксения могла вести вполне причное хозяйство, не требуя от мужа увеличения бюджета, и даже делала экономию.

   Утомленная тяжелой беременностью, молодая женщина почти никогда не выезжала. Единственным обществом ее была пожилая соседка, так как Юлия исчезла, а Мария Николаевна с дочерью жила в Гатчино и ни разу не навестила ее. Но Ксения не жаловалась на одиночество. Сердце ее было полно Ричардом, а мысль уносилась вслед за путешественником в те долгие часы, когда она лежала на диване в своем будуаре, забывая, что муж никогда не бывает с ней и что его равнодушие к ней с каждым днем становится все очевиднее. Молодая женщина нисколько не интересовалась тем, что делает муж. Любовь, какую некогда он внушал ей, уже давно сменилась горечью, смешанной с презрением. Теперь, когда она хладнокровно судила о нем, она сама удивлялась своему прошлому ослеплению. Весь смысл ее жизни сосредоточился теперь на ожидаемом ребенке. Она его может полюбить без всяких угрызений; на него обратится вся нежность ее самоотверженной и любящей души, так жестоко оскорбленной мужем.

   Молодая женщина с нетерпением ждала родов и новой жизни, какая должна начаться для нее с рождением ребенка.

   Пока Ксения Александровна вела такую уединенную жизнь ее муж продолжал свою любовную интригу с княгиней. Их взаимная страсть достигла своего апогея, когда один случай, который, впрочем, легко было предвидеть, причинил обоим неприятное волнение.

   Анна Михайловна заметила, что она была беременна и, вся в слезах сообщила об этом своей доверенной подруге Доробкович. Последняя стала смеяться над отчаянием княгини.

   - Скажите, пожалуйста, какое несчастье!.. Слава Богу, в настоящее время наука умеет избавить женщину от излишнего бремени. Я сведу вас, друг мой, к одной отличной акушерке, которая, без всякой опасности для вас, поможет вам. Этим все дело и кончится. В настоящее время все дамы прибегают к этому средству, чтобы избавиться от беременности.

   К глубокому удивлению Софьи Борисовны, княгиня отказалась наотрез от этого предложения.

   - Нет, я никогда не соглашусь на это. Кузина Татьяна и еще одна из моих подруг по пансиону умерли от подобной операции, а я не хочу умирать. Надо придумать какой-нибудь другой способ скрыть мое положение от мужа.

   - В таком случае, надо иначе скрыть. Но прежде всего скажите мне, можете ли вы положиться на скромность вашей горничной и когда ожидаете возвращение князя?

   - В скромности Матрены я вполне уверена, она очень предана мне, когда же приедет Григорий, я не могу точно определить. В последнем письме он пишет, что дело о наследстве затянулось, так как один дальний кузен оспаривает у него значительную сумму, и что он не вернется, пока не покончит с этим делом. Кроме того, я слышала стороной, что он влюбился в одну красавицу-черкешенку и веселится с ней в Тифлисе.

   - О, в таком случае, все устроится как нельзя лучше. Роды должны произойти осенью, что очень счастливо, так как я найму уединенную дачу, и вы проведете у меня последние недели. Затем мы съездим в Петербург. Когда через неделю вы вернетесь, то с этим досадным случаем будет навсегда покончено.

   - На будущей неделе мы переедем туда. Я уже всем сообщила, что вы так утомлены зимним сезоном, что я увожу вас с собой, чтобы вы могли- спокойно отдохнуть на свежем воздухе. И действительно, мы там будем жить в полном уединении. Станислав будет приезжать только по воскресеньям, а потом уедет в Одессу и далее заграницу; старшие дети мои с гувернанткой проведут это лето у бабушки. С ними будут жить только Лидия со своей старухой и Миша с няней.

   Софья Борисовна говорила, поправляя перед зеркалом прическу. Удивленная тем, что не получает ответа, она обернулась и на минуту смутилась, видя, что княгиня плачет, закрыв лицо носовым платком.

   - Что с вами, Анна? О чем вы плачете? - спросила она, заперев дверь на ключ и садясь на диван рядом с подругой.

   - Меня мучает будущее моего ребенка. Сейчас Миша обнимал меня, и у меня явилась мысль, что мой несчастный ребенок будет воспитываться в воспитательном доме и что ни вы, ни я не будем знать, что с ним: жив он или умер. При этой мысли я почувствовала страшную ярость к Григорию - этому дикарю, который не позволит мне оставить у себя моего ребенка, тогда как тысячи других, лучше его, великодушно покрывают женскую слабость...

   - Дорогая моя! Нельзя ли поместить бедного ребенка в какую-нибудь семью, где все-таки не окончательно потеряешь его из вида? - неожиданно вскричала Анна Михайловна.

   - А вы можете уделить ребенку некоторую сумму денег? - после минутного раздумья спросила Софья Борисовна.

   - Без всякого сомнения! Даже сейчас у меня есть пятьдесят тысяч рублей, про которые князь ничего не знает. Сумма эта составилась частью от неожиданной уплаты мне долга, частью от продажи земли в Малороссии, которая только стесняла меня. Эти деньги я отдам с радостью.

   - Сумма кругленькая: это сильно меняет дело, - ответила Доробкович, снова погружаясь в задумчивость.

   Вдруг двусмысленная улыбка осветила ее лицо, и в зеленоватых глазах вспыхнуло злобно-насмешливое выражение.

   - Мне пришла в голову чудная идея, которая прекрасно устраивает все дело, - объявила она. - Не знаю, известно ли вам, что госпожа Герувиль тоже беременна, а потому ей вовсе не трудно будет воспитывать вместо одного - двоих. Мы подкинем ей вашего и, таким образом, он будет расти под отцовской кровлей.

   - Ваша чудная мысль - утопия. Никогда ни Жан, ни его жена не оставят его у себя, а просто отошлют в воспитательный дом, - с досадой возразила княгиня.

   - Та, та, та! Отослать ребенка, который приносит вам с собой пятьдесят тысяч рублей?! Иван Федорович слишком умен для этого, если бы даже ничего не знал. Но будьте покойны: я подготовлю его. Но, во всяком случае, если даже он отдаст куда-нибудь ребенка, то деньги останутся в распоряжении отца, а не достанутся какому-нибудь чужому хищнику.

   - Но его жена заподозрит правду и не примет ребенка или будет худо с ним обращаться, - колеблющимся тоном сказала Анна Михайловна.

   - Она! Уф!.. Говорят она глупа, как чурбан и кроме того кичится своей христианской добродетелью. Держу пари, что она оставит у себя сиротку, посланного Богом, а со временем заставит Ивана Федоровича усыновить его. Таким образом, будущие господин или госпожа Герувиль будут пользоваться тем, что им принадлежит по праву рождения. Ха! Ха! Ха!

   Софья Борисовна начала покатываться от смеха и скоро рассеяла последние угрызения совести своей подруги.

   Когда Иван Федорович узнал о случившемся, любовь его значительно охладела. Он ненавидел беременных любовниц и обыкновенно бросал их. От Анны же Михайловны не так-то легко было отделаться, а грубо бросить ее он не осмеливался.

   Ксения снова осталась одна со своими тяжелыми думами. Сердце ее болезненно сжималось, и она со страхом и тоской думала о будущем.

   Иван Федорович поехал к госпоже Доробкович. Сегодня был ее день ангела, и он знал, что встретит там Анну Михайловну, которая прислала ему на службу записку, настоятельно прося его приехать к ее подруге.

   Хотя его любовь к княгине значительно охладела со времени ее беременности, тем не менее он берег ее, опасаясь с ее стороны скандала. Временами он даже проклинал себя за эту связь, от которой не мог избавиться.

   Явился Иван Федорович вечером, цветущий, очаровательный и веселый, как зяблик, так как полторы тысячи рублей экономии из суммы, выманенной им у Ксении, давали ему возможность позволить себе различные удовольствия.

   После чая почти все гости устремились к карточным столам, и Софье Борисовне удалось остаться наедине с Иваном.

   С первых же слов лицо Ивана Федоровича омрачилось. Ему нисколько не улыбалась мысль взвалить себе на шею своего незаконного ребенка. Ему уже надоела эта интрига, и он не знал, как от нее избавиться, а принимать на себя часть последствий любовного похождения вовсе не было в его привычках. Кроме того, он не знал, пожелает ли Ксения принять этот анонимный подарок; если же она узнает правду, то выйдет ужасный скандал.

   Результатом таких размышлений было то, что он отказался, так как план был слишком рискован и, кроме того, слишком оскорбителен для его жены.

   Несмотря на отказ и видимое неудовольствие Ивана Федоровича, Софья Борисовна не сочла себя побежденной. Она была очень настойчива.

   Ксения внушала ей ненависть и инстинктивное отвращение, какое любовницы всегда чувствуют к законным женам, и мысль заставить ее воспитать незаконного сына мужа была очень оригинальна. Поэтому она ловко перешла к вопросу о пятидесяти тысячах, которые необходимо было сохранить, дав право распоряжаться ими Ивану Федоровичу, как попечителю, если бы даже он не оставил у себя ребенка, а поместил его где-нибудь в другом месте.

   Иван Федорович насторожился. Без сомнения, было бы очень хорошо, если бы он распоряжался этими деньгами. Вдруг, с быстротой молнии, в его уме пронеслась мысль, что, во всяком случае, он может поместить ребенка у своей матери, которая за приличную сумму согласится воспитывать и беречь его.

   - Я понимаю ваше колебание и вашу чрезмерную деликатность, - продолжала приторно напевать Доробкович, чувствуя, что весы склоняются в ее сторону. - Но вы тоже имеете обязанность по отношению к этому малютке. Кроме того, какое зло вы сделаете вашей жене? Никакого. Раз сохранена будет полная тайна и госпожа Герувиль ничего не будет подозревать, она, без всякой обиды для себя, может выполнить христианскую обязанность воспитания сиротки. Молодые матери всегда очень нежны. Зато какое счастье будет для бедной Анны знать, что ее ребенок находится под отцовской кровлей. Она так богата, и много еще сделает для этого обездоленного малютки, который будет ей дороже всех последующих княжат, так как вы сами знаете, что детей любви любят больше других.

   - Может быть, вы и правы, - ответил после некоторого молчания Иван Федорович. - Попробуем, если у вас есть вполне верная особа, достаточно ловкая, могущая принести к нам ребенка так, чтобы ее никто не видел. Во всяком случае, если моя жена не пожелает оставить его у себя, я знаю одну верную и близкую особу, к которой и помещу его. Если будет возможно, то я со временем усыновлю его.

   Очень довольная результатом своих переговоров, Софья Борисовна вернулась с Иваном Федоровичем в гостиную и подмигнула Анне Михайловне, что все устроилось хорошо.

  

   Как было решено, княгиня поселилась на даче своей подруги. Так как дача находилась в довольно глухой местности, а Станислав Витольдович уехал в Одессу, то обе подруги вели вполне уединенную жизнь.

   Однажды утром в первых числах августа, когда подруги садились в экипаж, чтобы ехать на станцию, принесли письма и газеты. Одно из писем было адресовано княгине.

   - От Григория, - равнодушно сказала Анна Михайловна.

   Она хотела уже бросить письмо на поднос, чтобы прочесть его по возвращении из города, но раздумала и сунула его в карман.

   Купе первого класса, куда сели дамы, было пусто, а потому Софья Борисовна распечатала полученное ею письмо от мужа и погрузилась в чтение. Минуту спустя, Анна последовала ее примеру, но едва она пробежала лаконическую записку мужа, как глухо вскрикнула, смертельно побледнела и, дрожа, как в лихорадке, откинулась на подушки.

   Перепуганная Софья Борисовна бросилась к ней, дала ей понюхать соли и спросила, что такое случилось.

   Не будучи в состоянии произнести ни слова, Анна Михайловна протянула ей письмо. Минуту спустя, Доробкович тоже побледнела, и на ее угловатом лице появилось выражение гнева и страха. Князь извещал, что он рассчитывает дней через восемь выехать в Петербург и тотчас же приедет на дачу за женой, чтобы перевезти ее в город.

   Положение действительно было отчаянное, и Софья Борисовна тщательно напрягала свой изобретательный ум, чтобы найти какой-нибудь выход, проклиная в глубине души глупую дуру, которая из трусости не согласилась на ее первое предложение, когда еще было так легко все исправить.

   Но вот новое беспокойство дало иное направление ее мыслям. Княгиня почувствовала себя очень худо, ее охватила нервная дрожь, а потом с ней сделались такие сильные боли, что, обливаясь холодным потом, она едва сдерживала крики.

   - Как только мы приедем в Петербург, надо будет ехать к акушерке, - объявила Софья Борисовна, дрожа от беспокойства и сдержанного гнева. - Теперь же соберите все свое мужество и скройте страдания - иначе вы погибли!

   Никогда еще переезд не казался им так продолжителен. Когда же они, наконец, приехали, то

   Анна Михайловна имела такой болезненный вид, что Доробкович вынуждена была отказаться от своей обычной осторожности и наняла карету прямо к акушерке, где и устроила княгиню в уединенной комнате, к счастью оказавшейся свободной.

   Акушерка объявила, что у больной, вследствие какого-то сильного волнения, будут преждевременные роды. Взбешенная и обеспокоенная Софья Борисовна поневоле должна была остаться с княгиней.

   Около десяти часов вечера все было кончено. Анна Михайловна произвела на свет мальчика, очень слабого.

   "Бедный мальчик! - подумала Доробкович. - Ты бы мог сделаться князем и миллионером".

   Ввиду этого неожиданного события было решено, что ребенок дня на два или на три останется у акушерки, пока за ним не приедет Софья Борисовна. В настоящую же минуту необходимо было вернуться домой.

   Бледная и расстроенная, шатаясь, но точно избавленная от давящего кошмара, оставила княгиня дом акушерки и около полуночи вернулась на дачу, где ее верная камеристка уложила ее в постель и стала ухаживать за ней. Теперь Анна Михайловна, под предлогом нездоровья могла оставаться в своей комнате и должна была стараться поправиться.

   На следующий день Софья Борисовна вернулась в город, взяла в своей квартире уже давно приготовленный пакет и бумажник с пятьюдесятью тысячами рублями и отправилась к акушерке, где взяла ребенка, предварительно роскошно одев его.

   Наемная карета отвезла ее в отдаленную часть города, где блестящая столица принимает вид деревни, так как по обеим сторонам плохо вымощенной улицы тянутся маленькие деревянные домики.

   Перед одним из таких домов, отделенным от соседей дощатым забором, карета остановилась. Софья Борисовна, спрятав ребенка под широкой мантильей, вышла из экипажа, прошла через грязный двор и постучалась в дверь. Дверь отворила высокая и худая пожилая женщина, которая приняла посетительницу с выражениями радости и льстивою приниженностью. Эта женщина была бывшей нянькой первого ребенка госпожи Доробкович. Софья Борисовна выдавала ей пенсию, осыпала подарками и употребляла для своих маленьких секретных дел, так как Фотинья была ей вполне предана и дала блестящие результаты своей острожности, скромности и ловкости.

   Не теряя времени, Софья Борисовна объяснила ей, что она от нее требует.

   - Ты сегодня же должна отправиться на Крестовский и подкинуть ребенка в дом, адрес которого я тебе дала. Дождись ночи, Фотинья, чтобы на тебя не так обратили внимание. Будь очень осторожна, но, во всяком случае, положи пакет так, чтобы его скоро заметили.

   - Будьте покойны, дорогая барыня! Меня нечего учить, как устраивать делишки этого рода. Сегодня же ночью мальчишка будет спать там, где вы желаете. Только скажите мне, сколько прислуги в доме и, если знаете, расскажите мне расположение комнат.

   Софья Борисовна дала все нужные сведения и вручила ей за труды сто рублей. Обрадованная старуха помогла одеть ребенка и уложить его в корзину с крышкой. После этого Доробкович уехала.

   Около девяти часов вечера Фотинья вышла из дома. На ней была надета длинная и широкая черная драповая ротонда. Голова была покрыта черным же платком. Маленькая корзинка совершенно исчезла под складками широкой ротонды. Наемная карета отвезла ее на Крестовский. На углу указанной улицы экипаж остановился, и она продолжала путь пешком.

   Казалось, само небо благоприятствовало этому темному делу. Ночь была темная, безлунная, небо покрыто тучами, воздух теплый и тяжелый.

   Старуха , внимательно осмотрела дом. Только два окна во всем фасаде были освещены. Два больших фонаря у подъезда не были зажжены, и калитка настежь открыта.

   Уже несколько минут Фотинья стояла на другой стороне улицы, обдумывая, как бы лучше исполнить свое дело, как вдруг из калитки вышла изящная горничная в белом переднике, с гофрированной наколкой на голове и с корзинкой в руке. Не успела горничная отойти далеко, как оттуда вышел мужчина с несколькими пустыми бутылками в руке.

   - Дарья Антиповна! Дарья Антиповна! - крикнул он, спеша за девушкой. - Подождите меня! Пойдемте вместе: барин послал меня за пивом.

   "Это горничная и лакей. Вот удача-то", - подумала Фотинья.

   Без малейшего колебания она поспешно перешла пустую улицу и вошла во двор. Здесь она тотчас же заметила открытое окно, осторожно подошла к нему и заглянула внутрь. Комната была пуста; дверь из нее заперта. Теплившиеся перед образом лампады освещали комнату, которую старуха тотчас же признала за спальню. Кровать, задрапированный кружевами туалет и низкая мягкая мебель - все было богато и изящно.

   "Мальчишке здесь будет недурно", - подумала Фотинья, влезая на карниз с силой и ловкостью, какие было трудно предположить в ней.

   Она поставила корзину на стол, стоявший у окна. Затем, бесшумно опустив штору, она спрыгнула на землю и поспешно выбежала со двора. Никто ее не видел. Добежав до угла, она обернулась и увидела вдали Дашу и Иосифа, которые возвращались, мирно беседуя.

   - Вот, что называется сделать дело чисто! Софья Борисовна может быть довольна, - проворчала Фотинья, поспешно двигаясь в путь.

   Освещенные окна фасада были окнами столовой. За столом сидела Ксения Александровна и раскладывала пасьянс; недалеко от нее Иван Федорович читал газету. Против обыкновения он был дома, так как страдал желудочными болями. На столе уже кипел самовар, и супруга дожидалась только булок, за которыми пошла горничная.

   Как только Даша поставила корзинку на стол, Ксения налила стакан чаю и собиралась передать его мужу, как вдруг в спальне раздался крик. Минуту спустя в столовую вбежала бледная и расстроенная Даша.

   - Барыня!.. - кричала она дрожащим голосом. - Барыня. В вашей спальне... что-то стоит... на столе...

   Видя, как жена побледнела и нервно вздрогнула, Иван Федорович оборвал горничную:

   - Дура! Как смеешь ты так пугать барыню! Скажи просто, что там такое в комнате! - гневно крикнул он и схватил палку, стоявшую в углу.

   - Нет, нет, барин! Не вор забрался туда! - поспешно вскричала Даша. - Там, на столе, стоит корзинка, из которой слышен крик ребенка.

   - Ребенка! Ты сошла с ума. Кто и каким образом мог осмелиться подбросить нам ребенка?

   Ксения с быстротой молнии бросилась в спальню. Прежде чем Иван Федорович успел двинуться за ней, она снова появилась в столовой с корзинкой в руках, которую поставила на стол. Из корзины ясно слышался крик и плач новорожденного ребенка.

   Дрожащими руками молодая женщина разрезала шнурок, подняла крышку и вынула из корзинки синее атласное одеяльце, а потом обшитую кружевами подушечку, на которой лежал ребенок.

   Иван Федорович бранился и бушевал, чтобы скрыть неприятное ощущение, овладевшее им. Все-таки здесь решалась судьба его ребенка.

   Ксения развязала ленточки подушечки и стала осматривать малютку, одетого в батистовую кружевную рубашечку. На шее ребенка висели на ленте объемистый белый шелковый мешочек и письмо.

   То и другое молодая женщина передала мужу.

   - Посмотри это. Наверное, мы найдем здесь какое-нибудь указание, - сказала она, укачивая ребенка, продолжавшего кричать.

   Иосиф тоже прибежал из кухни и с недоумевающим видом слушал рассказ, который шепотом передавала ему Даша.

   В это время Иван Федорович распечатал письмо и громко прочел следующее: "Сумма, находящаяся в мешке, составляет приданое ребенка. Не гоните от своего порога маленького сиротку, которого несчастная мать вынуждена поручить вашему милосердию. Ребенок не крещен".

   - Странная мысль именно нас наградить этим мальчишкой, - проворчал Иван Федорович, пожимая плечами. - Во всяком случае, сегодня слишком поздно, чтобы принять какое-нибудь решение. Завтра мы посмотрим, что с ним делать. Так как несчастная мать обеспечивает его содержание, то ребенка можно будет куда-нибудь пристроить. Но что за голос у этого мальчишки!.. Даша! Унесите его к себе. Ты же, моя дорогая, так взволнована, что тебе необходимо поскорее лечь в постель, а я еще поработаю.

   С этими словами он ушел в кабинет, унося с собой атласный мешочек.

   Ксения ничего не ответила. Когда же муж ушел, она унесла ребенка в свою комнату и приказала Даше согреть немного молока.

   - Барыня, у нашей дворничихи есть рожок. Я сейчас принесу его и ребенок будет сосать, - с усердием предложила Даша.

   Полчаса спустя неожиданный гость был накормлен, обернут в чистые пеленки и временно положен в колясочку, которую Ксения приготовила для своего будущего ребенка.

   Сидя у импровизированной колыбельки, молодая женщина склонилась к уснувшему ребенку и с глубоким волнением смотрела на это маленькое создание, с которым могла расстаться его мать.

   В великодушном и любящем сердце Ксении проснулось теплое и глубокое участие к этому обездоленному существу, брошенному на руки чужих людей и лишенному любви и покровительства, на которые оно имело право. Неужели и она отвергнет его? Не Сам ли Господь внушил этой неизвестной матери принести сюда маленького, невинного, покинутого ребенка, чтобы испытать, настолько ли жестоко ее сердце, что она оттолкнет невинное существо и отдаст его в чужие, может быть, жестокие и недостойные руки?

   Бедная Ксения! Она и не знала, какую кровавую обиду представляет для нее присутствие этого ребенка в ее доме! В ее честной и чистой душе не явилось даже ни малейшего подозрения о циничной спекуляции, основанной на самых благородных ее чувствах, которая могла только зародиться в уме развращенной женщины, вкусившей все пороки и насмеявшейся над долгом.

   В это время Иван Федорович вместо того, чтобы работать, погрузился в глубокое раздумье. Он пересчитал и спрятал пятьдесят тысяч рублей. На минуту самодовольство подавило все другие чувства. Этот сын принес ему уже с собой солидную сумму, кто знает, что принесет он еще в будущем? Княгиня была настоящим золотым рудником. Уже из одного чувства оппозиции мужу она будет благоволить к этому сыну любви. Если ребенок останется у него, Анна Михайловна может иногда видеть его и еще больше привяжется к нему. Но согласится ли Ксения оставить его у себя? А если и согласится, то может ли он допустить, чтобы она воспитывала его незаконного ребенка? Это, конечно, был чисто моральный вопрос, так как его жена никогда не узнает истины, а между тем, он колебался и что-то вроде стыда давило его сердце.

   Когда Иван Федорович вошел в спальню, Ксения уже крепко спала.

   В ногах кровати стояла маленькая колясочка. На минуту он остановился, нерешительный и смущенный, а затем, крадучись, подошел к колясочке и склонился над ней, боязливо всматриваясь в лицо малютки, не выдаст ли оно его тайну предательским сходством. Но он ничего не мог открыть и лег в постель с полудовольным, полубеспокойным вздохом.

   Когда Иван Федорович проснулся, Ксения уже встала. Он нашел ее вместе с колясочкой в будуаре.

   Иван Федорович расхохотался и заметил, обнимая жену:

   - Я вижу, дорогая моя, что живая кукла очень забавляет тебя; но не забывай, что у нас скоро будет своя такая же куколка...

   - Я помню это! Тем не менее, если ты позволишь и если малютка не введет тебя в излишние расходы, то я хотела бы оставить его у себя. Мне жалко этого бедного, покинутого ребенка. Ему хватит места в моей гардеробной; там есть несколько сундуков, которые можно вынести в сарай.

   - У меня нет особенных причин противиться твоему желанию. Сумма, которую принес с собой ребенок, вполне достаточна для его содержания и воспитания. Таким образом, его пребывание в нашем доме не принесет никакого материального ущерба; но я считаю своим долгом предупредить, что для тебя тяжелым бременем будет воспитывать двоих детей. Я тебя настолько хорошо знаю, что ни на минуту не сомневаюсь, что ты вложишь в это дело всю свою душу.

   - Господь поможет мне воспитать обоих! У меня не хватает сил оттолкнуть это бедное, невинное существо, - ответила Ксения, поднимая на мужа свои прекрасные ясные глаза.

   - Пусть будет по твоему желанию! Я сейчас же извещу полицию о подкинутом ребенке и о нашем решении, а потом заеду к доктору и попрошу его прислать кормилицу. Я дам тебе сейчас же денег для необходимых покупок. Погода стоит чудная. Отправляйся после чая за покупками: это развлечет тебя. Только захвати с собой нашу соседку-старушку; я не хочу, чтобы ты ехала одна.

   Добрая Шарлотта Ивановна охотно согласилась сопровождать свою молодую приятельницу и с кажущимся спокойствием выслушала рассказ про вчерашнее приключение; но вечером, оставшись наедине с мужем, она с негодованием высказала ему все подозрения, волновавшие ее.

   - Даю руку на отсечение, что этот негодяй Иван Федорович - отец этого мальчишки, черные глаза которого точно украдены у него. Никогда не поверю я, что какие-то неизвестные люди подбросили здесь ребенка, да еще с такой большой суммой денег. Не поверю тому, чтобы этот эгоист, не терпящий близ себя ни одного живого существа из боязни, чтобы оно не беспокоило его, великодушно согласился выслушивать визг чужого ребенка. Нет, нет, это его незаконный ребенок, которого у него хватило цинизма навязать своей жене! Только бедная Ксения не подозревает ничего.

   Иван Федорович решил съездить к Софье Борисовне, чтобы сообщить ей и княгине об удачном выполнении их плана.

   Сначала он намеревался ехать на дачу, где жила Доробкович, но, подумав, решил прежде справиться, не в городе ли они. Преждевременные роды заставляли предполагать что-нибудь неожиданное. Кроме того, перспектива проскучать целый день в обществе больной, нервной и плаксивой в последнее время женщины нисколько не улыбалась ему.

   Случай благоприятствовал: Софья Борисовна утром приехала в Петербург и была еще дома.

   - Ну что? Вы все сполна получили? Расскажите же, как устроилось дело? - спросила Софья Борисовна, как только они остались одни.

   - Все в порядке. Моя жена прониклась такой жалостью к малютке и нашла его таким милым, что пожалела отдать его в чужие руки и будет воспитывать сына, - тихо ответил Иван Федорович.

   Доробкович громко расхохоталась таким циничным смехом, полным насмешки и злого удовлетворения, что, несмотря на всю свою беззастенчивость, Иван Федорович обиделся. Что-то вроде стыда зашевелилось в его эгоистическом сердце, и, может быть, в первый раз в жизни он почувствовал себя оскорбленным в лице своей невинной жены, доброе сердце и достоинство которой так жестоко осмеивали.

   Софья Борисовна поняла, что она сделала в данную минуту ложный шаг, и с присущей ей гибкостью переменила тактику.

   - Боже мой! Как вы сегодня нервны, мой дорогой друг! - с веселой улыбкой сказала она. - Я далека от мысли насмехаться над... наивностью госпожи Герувиль. То, что вы называете дурной шуткой, было мне внушено желанием охранить деньги ребенка, отдав их в отцовские руки, так как... чтобы вы ни говорили, на вас лежат такие же обязанности по отношению к этому мальчику, как и по отношению к другому ребенку, которого вы ожидаете.

   Иван Федорович закусил губу и ничего не ответил. После минутного молчания, он переменил разговор и спросил по-английски:

   - Как здоровье Анны Михайловны? Как мне кажется, разрешение от бремени ожидалось позже.

   - Да, на целый месяц, а, может быть, даже и еще позже. О, это целая история.

   Она рассказала про письмо князя и прибавила:

   - Именно это волнение и вызвало преждевременные роды, что, впрочем, очень счастливо, так как, если бы ее увидел в таком положении Георгий Давыдович, то он сделал бы невероятный скандал.

   - А он еще не приехал?

   - Нет, он должен был приехать завтра, но вчера от него пришла телеграмма, которой он извещал, что остановился в Москве на десять дней. Положительно Анюте везет в этом деле. Такая неожиданная отсрочка дает ей время поправиться.

   Между ними воцарилось доброе согласие. Они позавтракали вместе, а затем Иван Федорович уехал, обещав через день навестить княгиню.

   В воскресенье был чудный день, и Иван Федорович решил съездить в Гатчино навестить мать и рассказать ей про подкинутого ребенка. Обе пожилые дамы уже акклиматизировались в своей новой резиденции. Им жилось там недурно, благодаря комфортабельно меблированному дому, большому тенистому саду и доброму согласию, царившему между ними.

   Анастасия тоже изменилась к лучшему, лишенная поддержки своей дорогой мамаши и доверенная строгой немке. Она отвыкла от большей части своих капризов и претензий и приобрела более приличные манеры.

   После обеда, когда подан был кофе на террасу, Иван Федорович заметил, закуривая сигару:

   - Право, вы живете без этой милейшей Юлии точно в раю!

   - О! Ты всегда был суров к ней. Вы с Ричардом всегда взваливали на нее все зло, совершающееся в мире, - обиженным тоном возразила Антоновская.

   - В мире - нет, но в этом доме - несомненно. Разве не она вызывала все ссоры? А кто преследовал Ричарда и клеветал на него? Кто только и думал о нарядах, удовольствиях и любовных похождениях и, положительно, портил Анастасию? Для девочки великое счастье, что ее дорогая мамаша уехала и не сделает из нее второе издание самой себя, - спокойно сказал Иван Федорович.

   Заметив раздражение обеих дам, он заговорил о менее жгучих вещах и, смеясь, рассказал, что им подкинули ребенка и что Ксения не пожелала отдать его в воспитательный дом и хочет воспитать вместе со своим ребенком.

   Едва сдерживаемое недовольство Клеопатры Андреевны и ее достойной матери тотчас же обрушилось на Ксению, и обе сурово порицали слабость Ивана Федоровича, уступившего капризу этой сентиментальной дуры, этой нищей, которая навязывала на шею мужа такое бремя, как чужой ребенок, и не понимала, какую тяжелую ответственность она берет на себя.

   Возвращаясь из Гатчино, Иван Федорович встретился в поезде с одним знакомым офицером, который ехал в Петербург повеселиться и легко уговорил его составить ему компанию.

   Оба они очень приятно провели время в одном из окрестных увеселительных садов, смотрели представление в летнем театре и поужинали в обществе двух пикантных актрис.

   Было уже пять часов утра, когда Иван Федорович вернулся, наконец, к себе на Крестовский.

   К великому своему удивлению, он увидел, что многие окна его дома освещены. У подъезда его поджидал озабоченный Иосиф и тотчас же сообщил ему, что два часа тому назад Бог дал ему девочку, что доктор уже уехал и что у барыни в настоящее время акушерка и Шарлотта Ивановна.

   - Ах, Боже мой! Какое несчастье, что я опоздал в Гатчино на поезд! Как же все это случилось? - вскричал Иван Федорович.

   - О! Барыня еще в три часа почувствовала себя дурно. Даша, не зная, что делать, позвала Шарлотту Ивановну, и та все устроила. Карл Богданович ездил за доктором и за акушеркой и купил все, что нужно, в аптеке. Шарлотта же Ивановна ни на минуту не оставляла барыню. Слава Богу! Все кончилось благополучно.

   Иван Федорович плотно поужинал. Голова его была тяжела, и он положительно падал от сна. Так что он вздохнул с истинным облегчением, когда узнал, что Ксения спит. Он объявил Даше, что заснет немного в кабинете, и приказал разбудить его тотчас же, как Ксения проснется.

   Десять минут спустя он громко храпел, совершенно забыв про свое двойное отцовство.

   Было уже поздно, когда он встал. Ксения не велела его будить. Она с меланхоличным спокойствием приняла его выражения радости и любви. С безошибочным инстинктом сердца, она чувствовала холодность и равнодушие под расточаемыми ей нежными словами и была убеждена, что все, что муж говорил ей в оправдание своего отсутствия, было ложью.

  

   С этого дня для молодой женщины началась новая жизнь. Пустота и скука, терзавшие ее раньше, исчезли. Два маленьких существа, за которыми она ухаживала с одинаковой почти нежностью, занимали все ее время, часы проходили, как минуты, и она едва замечала постоянные отлучки Ивана Федоровича, которые становились все чаще и продолжительнее.

   Быть восприемником маленькой Ольги Ксения пригласила своего приемного отца. Тот приехал на два дня и долго беседовал с ней, но к Ивану

   Федоровичу отнесся с холодной вежливостью и несмотря на все старания последнего, не выходил из сдержанной молчаливости. Уезжая обратно в Москву, он оставил дочери солидную сумму денег. С этого дня его переписка с Ксенией сделалась еще более деятельной и дружеской.

   Прошло более двух лет, не принеся с собой ничего важного. Впрочем, маленькие огорчения были в изобилии и не раз служили тяжелым испытанием терпения и мужества молодой женщины.

   В те редкие минуты, которые Иван Федорович проводил дома, он бывал обыкновенно очень придирчив и раздражителен. Кроме того, он с каждым днем становился все скучнее и скучнее.

   Это приходило не потому, чтобы он по природе был скуп, но расходуя страшно много на себя лично, он старался экономить на расходах по дому, и без щедрой предусмотрительности Ричарда Ксения и дети не раз были бы лишены даже необходимого.

   Каждый раз, как молодая женшина спрашивала у мужа денег, последний неизменно замечал, что она получает от своего приемного отца две тысячи четыреста рублей в год и что этого довольно на удовлетворение ее капризов; на необходимое же вполне достаточно того, что он дает.

   Оскорбленная и возмущенная, молодая женщина устраивалась сама, как могла. Но болезнь детей вызвала неожиданные большие расходы, что внесло беспорядок в ее бюджет, и она поневоле стала делать долги. Чтобы восстановить как-нибудь равновесие, она отказывала себе решительно во всем, но детей она не хотела лишать даже частички того комфорта, которым они были окружены.

   Страстная привязанность малюток вполне вознаграждала ее за все приносимые ею жертвы.

   Иногда, через долгие промежутки времени, она получала письма от Ричарда, и они были для нее как бы солнечным лучом, на минуту освещавшим ее печальную и монотонную жизнь.

   Ричард с видимым увлечением говорил о своем путешествии, описывал охотничьи приключения и рассказывал о своих планах на будущее и о своих чудесных изысканиях, которым со стратью предавался.

   На несколько часов Ксения забывалась и жила одною жизнью с человеком, которого считала своим добрым гением. И тем не менее, в те долгие часы одиночества, когда она думала о Ричарде, болезненное и горькое чувство сдавливало ее сердце.

   "Он забудет меня! Сколько красивых, обольстительных и... свободных женщин встретит он в своем путешествии, которые полюбят его, тогда как я обречена печально влачить здесь свои рабские цепи".

   Такие дурные минуты, однако, бывали редки, и тогда Ксения, стыдясь самой себя, целовала письмо и шептала:

   "Будь счастлив, Ричард! Люби и будь любим, как ты этого заслуживаешь. Я же буду молиться за тебя и буду исполнять свой долг: воспитывать двух малюток, дарованных Богом, чтобы наполнить мою жизнь".

   В последнюю зиму неожиданное несчастье обрушилось на Ксению. Трехлетний Борис заболел скарлатиной. Как ни быстро молодая женщина разделила детей, все-таки Ольга заразилась, и ее состояние сделалось так серьезно, что доктор с самого начала опасался за ее жизнь.

   Это было ужасное время. Ксения неутомимо день и ночь дежурила у больных малюток. Борис скоро был на пути к выздоровлению, но Ольга все еще находилась в смертельной опасности, так как болезнь ее осложнилась.

   Иван Федорович сначала выказывал большое огорчение и помогал жене ухаживать за больными детьми, но по мере того, как болезнь затягивалась, а расходы сильно увеличивались, настроение, духа его стало портиться. Он снова стал раздражаться, а потом начал пропадать из дома, чтобы хоть немного освежиться от госпитальной атмосферы, царившей у него.

   В эти-то тяжелые дни Ксения открыла шкатулку, которую Ричард оставил ей, чтобы она воспользовалась ею в случае крайней нужды, и сумма, найденная там, окончательно вывела ее из затруднения. Наконец, опасность миновала, Ольга осталась жива; но зато силы Ксении, до такой степени истощились, что опасались, как бы она сама не слегла. Этого, однако, не случилось. Молодая женщина была только очень слаба и нервна, так что с наступлением весны доктор прописал ей и детям перемену климата и морские купания.

   С общего согласия был выбран Гапсаль, как наиболее удобный пункт. В половине мая Ксения уехала туда с детьми, бонной-немкой и Дашей; Иван же Федорович остался в Петербурге под предлогом службы. Молодая женщина радовалась, что проведет три месяца в покое и уединении.

   И действительно, на новом месте она чувствовала себя очень хорошо. К детям тоже, видимо, возвращались силы и свежесть. Оба ребенка были прекрасны, как херувимы, и не один лестный отзыв доходил до ушей молодой матери, когда она сидела на морском берегу и наблюдала за детьми, копавшимися в песке и собиравшими гальку и мелкие раковины.

   Ксения занимала скромный домик с садом близ морского берега, рядом с большой великолепной виллой, ярко раскрашенная башня которой резко выделялась среди густой зелени парка, окружавшего ее.

   Даша объяснила своей барыне, что там живет богатая кокотка, которую содержит один богатый негоциант. Это сведение, впрочем, очень мало интересовало госпожу Герувиль. Она никогда не видала своей соседки и только издали заметила ее яркие, кричащие туалеты.

   Что эта соседка с особенным интересом рассматривала ее, этого молодая женщина даже не подозревала.

   Лето прошло без всяких приключений.

   Наступил август и приблизилось время отъезда. Но в виду чудной осени, теплой и солнечной, как июль месяц, Ксения решила немного продолжить свое пребывание в Гапсале.

   С проследней зимы она страдала страшными мигренями, вследствие перенесенного ею нравственного потрясения и физического истощения.

   Однажды утром молодая женщина проснулась со страшной головной болью, так что нуждалась в абсолютном покое. После чая она послала детей с бонной Розалией погулять на морском берегу до обеда, а сама легла на диван, приказав Даше опустить шторы и не беспокоить ее.

   Смутный гул голосов пробудил ее от легкой дремоты. Удивленная и раздраженная молодая женщина стала прислушиваться. Видимо, взволнованная Даша разговаривала с бонной, которая что-то рассказывала слезливым и прерывающимся голосом.

   Вдруг Ксения ясно расслышала следующую фразу:

   - Я нигде не могу найти ребенка!