Груссе Паскаль - Радамехский карлик

   Андре Лори (Паскаль Груссе)

  

   OCR UstasPocketLib http://www.pocketlib.ru

   "Радамехский карлик. Изгнанники Земли: Сборник романов": Logos; Санкт-Петербург; 1994

   По изданию: Библиотека П. П. Сойкина, СПб, 1900 (без указания переводчика).

  

   Обед подошел к концу, и гости перешли в гостиную, широко распахнутая стеклянная дверь которой вела на террасу, выходившую на море. Неподвижная гладь Красного моря заволакивалась понемногу прозрачным январским сумраком.

   Господин Керсэн, французский консул в Суакиме, принимал у себя в этот вечер Норбера Моони, молодого астронома, особо рекомендованного ему Министром иностранных дел.

   В официальном письме консулу предлагалось оказать возможное содействие господину Моони в выполнении его ученой миссии, а в интимной приписке к этому письму упоминалось, что эта миссия носит еще, кроме того, секретный характер. Вот почему господин Керсэн пригласил сегодня к обеду, кроме молодого ученого, только одного лейтенанта флотской службы, господина Гюйона, командира французского пакетбота "Levrier", плававшего в водах Суакима.

   Консул был вдовцом, и роль хозяйки в его доме выпадала на долю его дочери Гертруды. Исполнив эту роль приветливо и мило во время обеда, она теперь тихонько подошла к роялю и чуть слышно наигрывала один из ноктюрнов Шопена. Ночь была тихая, теплая. Этот обед вчетвером, хотя и официальный, прошел весело и оживленно, как это почти всегда бывает у парижан, где бы и при каких бы условиях они ни встретились. Говорилось и о последних бульварных новостях, и об общих знакомых, которых всегда нетрудно найти людям, принадлежащим к одному и тому же кругу общества. За кофе беседа оживилась еще более, стала более дружественной и бесцеремонной, и консул полагал, что это как раз подходящий момент для того, чтобы задать своему гостю вопрос, сильно задевавший его любопытство.

   - Мне известно, конечно, что вы приехали в Судан с научной целью, что на вас возложена какая-то ученая миссия, - проговорил он, обращаясь к Норберу Моони, - но скажите, не будет ли это нескромностью с моей стороны, если я спрошу вас, какого рода эта миссия?

   - Отнюдь нет, - ответил улыбаясь молодой человек, - вопрос ваш вполне естественный, но прошу извинить меня, если я в данный момент не в состоянии удовлетворить вашего любопытства, так как дело это по возможности должно оставаться абсолютной тайной для всех!

   - Даже и для командира Гюйона, и для меня? - удивленно спросил господин Керсэн. - Надеюсь, ваша миссия не имеет ничего общего с политикой? Министр говорит мне в своем письме о вас, что вы астроном, - астроном, состоящий при Парижской обсерватории - и, если не ошибаюсь, один из самых выдающихся молодых ученых нашего времени?

   - Я астроном, в качестве такового прибыл в Судан; ничего общего с политикой дело мое не имеет; мало того, это чисто частное предприятие, осуществляющееся на английские капиталы. Все мои компаньоны, прибывшие вместе со мной на судне "Dover-Castle", иностранцы. Все, на что я мог надеяться от нашего правительства, это на чисто нравственную поддержку в случае надобности, и господин Министр иностранных дел был действительно настолько добр, что не отказал мне в этом и уверил меня, что я встречу в вас во всякое время полную готовность облегчить мне мою трудную задачу, насколько это будет в ваших силах!

   Слушая эти объяснения Норбера Моони, консул и лейтенант внимательно приглядывались к нему.

   Это был высокий молодой брюнет лет двадцати шести или тридцати; высокий, прекрасной формы, открытый лоб, ясные, полные жизни глаза, прямой красивый нос, небольшой рот и энергичный, гордый подбородок, - все это вместе взятое дышало прямодушием, смелостью и доброжелательством и придавало его красивой наружности нечто особенно привлекательное. Это был прекрасный тип француза, вернее, избранного француза, так как на нем лежала несомненная печать превосходства.

   Теперь господин Керсэн приложил все свое старание, чтобы умело и незаметно перевести разговор на другую тему. Это был дипломат старого, закала, весьма высоко ценимый своим начальством, ему предстояла блестящая карьера, если бы страсть к ^изучению каких-то нубийских древностей и слабое здоровье его дочери не привязали его на неопределенный срок к берегам Красного моря.

   Гертруде было двадцать лет. Тонкая, гибкая, как тростинка, она казалась хрупкой и нездоровой. Молочно-белый цвет ее лица и удивительное обилие роскошных белокурых волос, казавшихся слишком большой тяжестью для этой маленькой головки, подтверждало это. Стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, какая тонкая нить связывала ее с жизнью. Мать ее умерла от чахотки, и эта потеря была самым тяжелым горем в жизни господина Керсэна. Теперь он ужасно боялся, чтобы та же участь не постигла и его дочь. Временами слабый кашель и внезапно выступавшие на щеках девушки красные пятна пугали его, усиливая его тревогу. Гертруда мало думала об этом: милая и кроткая, любимая всеми, кто ее знал, она чувствовала себя счастливой и по натуре своей была склонна мечтать и надеяться на лучшее будущее.

   Но отец ее не мог ошибаться на этот счет, тем более, что врачи предупреждали его не раз, что влияние менее сухого и мягкого климата было бы безусловно пагубно для Гертруды, и вот, таким образом, из-за нее он решил оставаться в Суакиме, где, собственно говоря, и началась его консульская карьера. Он посвящал все свое свободное время заботам о своей дочери, о ее здоровье, стараясь удовлетворять не только все ее потребности и желания, но даже и все ее капризы, которых у нее, к счастью, было немного. Вопреки общему желанию, скрытность и утайки молодого астронома нарушили до некоторой степени общее оживление и дружественную бесцеремонность, какими отличался разговор этих четырех лиц, а потому все были чрезвычайно рады появлению нового гостя, человека лет пятидесяти, румяного, веселого и словоохотливого доктора Бриэ, дяди Гертруды Керсэн. Это был доктор-путешественник, поселившийся вот уже несколько месяцев в Суакиме, главным образом для того, чтобы лечить свою племянницу, нуждавшуюся, по его мнению, в уходе.

   Не проходило вечера, чтобы он не заходил в посольский дом, где ему всегда были рады.

   - Здравствуйте, дядя! - воскликнула Гертруда, идя к нему навстречу.

   - Милый друг, позвольте познакомить вас с нашим молодым соотечественником, Норбером Моони... доктор Бриэ! - добавил консул, представляя их друг другу.

   Те обменялись поклонами, и доктор, со свойственной ему простотой и добродушием, тотчас же заявил:

   - Я уже слышал о приезде господина Моони, и, конечно, знаю его отчасти по слухам. Никто, читающий отчеты Академии наук, не может не знать о том, что господин Моони представил прекраснейшие труды по спектральным анализам и открыл две планеты Prescilla и.., как ее зовут, другую-то?..

   - Она до настоящего момента не носит еще никакого названия и обозначается просто номером! - смеясь ответил молодой ученый.

   - В настоящее время открывают такое множество планет, что, право, трудно найти всем им названия, - скромно добавил он.

   - Назовите ее Gertrudia! - сказал командир Гюйон, взглянув на молодую девушку.

   - Ах, командир, - воскликнула она, - что вы говорите!

   - Нет, почему же, это прекрасная мысль, - возразил Норбер, - я буду очень рад воспользоваться ею, если только мадемуазель и ее батюшка не будут иметь ничего против. Для этих маленьких планет именно и нужны такого рода отличительные имена, которые походили бы как можно меньше на другие. Gertrudia - прекрасно во всех отношениях, и я остановлюсь именно на нем!

   - Ах, папочка! Какое счастье, теперь у меня будет своя собственная звезда! - весело воскликнула молодая девушка, - но вы ведь покажете ее мне, чтобы я могла узнавать ее, месье Норбер?

   - Очень охотно, когда ее можно будет видеть. Месяцев через семь или восемь, если погода будет благоприятная, вы ее увидите!

   - О, значит ее нельзя видеть каждый вечер? - спросила немного разочарованная Гертруда.

   - О, нет! Иначе она давно была бы нанесена на карту и названа каким-нибудь именем. Но мы теперь уже достаточно ознакомились с ней, чтобы не дать ей пройти мимо, не шепнув ей словечка "до свидания!"

   - Вот подношение, которое не в состоянии поднести даме каждый мужчина! - засмеялся доктор Бриэ. - Вам, очевидно, поручена какая-нибудь астрономическая миссия? - обратился к Моони доктор.

   - Не совсем так! - возразил Норбер, невольно улыбаясь, - я вижу, что хранить тайну - дело нелегкое, в особенности, если не хочешь врать и выдумывать небылицы. Я, конечно, мог бы сказать вам, что приехал в Судан, где небо вечно ясное, для новых интерпланетных исследований, но предпочитаю сказать вам часть истины... Я приехал сюда с целью изучить пути, способы и средства для задуманной довольно химерической экспедиции, или вернее, для экспедиции, которая многим показалась бы именно таковой. Тем более, что даже и теперь уже я прослыл в Обсерватории за сумасброда, потому-то я чувствую себя вынужденным никому ничего не говорить о моем проекте, раньше чем он мне не удастся, из опасения, чтобы меня не прозвали умалишенным. Если я буду настолько счастлив, что достигну своей цели, то это станет всем известно, если же нет, - то к чему вызывать насмешки и нагромождать новые препятствия сверх всех тех, какие уже и теперь встают на моем пути!

   - Впрочем, в данный момент главной моей целью является просто устройство астрономической станции на плоскогорье Тэбали в пустыне Байуда...

   - Опытная станция в пустыне Байуда! - воскликнул доктор. - Нечего сказать, прекрасно выбрали время!.. Неужели вы думаете, что господа суданцы так и позволят вам устраивать беспрепятственно вашу опытную станцию?

   - Да я не дам и нескольких су за шкуру того европейца, который попробует добраться до верховьев Нила, а вы мечтаете переправиться через него и проникнуть в самую глубь Дарфура!.. Извините, но позвольте мне вместе с тем сказать вам, что это чистое безумие!

   - Ведь я говорил вам, что с первого же слова меня назовут сумасшедшим! - спокойно возразил Норбер. - Вы сами видите, господа, что я не ошибался!

   - Как хотите, а я от своих слов не отказываюсь! - продолжал добродушно возмущаться доктор Бриэ, - забираться теперь в самое сердце Судана, - это по крайней мере так же рискованно, как отправиться к туарегам. Вы, вероятно, забыли, какая участь постигала всех, кто решался проникнуть южнее Триполи: Дурно-Дюпере в 1874 году, моего смелого, доброго друга полковника Флаттерса в 1881 году, капитана Массона, капитана Диану, доктора Гюгара, инженеров Роша и Берингера и многих других!

   - Нет, я ничего этого не забыл, - все так же спокойно отвечал молодой астроном, - но так как те геологические и астрономические условия, которые мне необходимы, я могу встретить только в пустыне Байуда, на плато Тэбали, то мне приходится отправляться именно туда.

   - Смотрите, как бы вы не нашли там нечто совсем другое, чем то, что вы ищете! - многозначительно воскликнул господин Керсэн, - поверьте старому африканеру, в настоящее время есть только один способ с некоторой безопасностью отправиться в Дарфур, а именно, с полком алжирских стрелков и конвоем в три тысячи верблюдов, - не иначе!

   - Я не могу даже вообразить себя во главе целого полка стрелков и такого множества верблюдов, - весело заметил Норбер, - я, как и всякий из нас, уже два раза отбывал воинскую повинность, но никогда не добирался выше чина капрала и не командовал более чем четырьмя солдатами. А потому мне придется удовольствоваться слугой моим Виржилем, который служил когда-то в африканских стрелках, и хорошим проводником, если я сумею найти такого; это, мне кажется, заставит суданцев понять, что я являюсь к ним как друг, а не как неприятель!

   - Как друг?.. Гяур-то!.. Подите же, спросите их, что они на это скажут! Да расскажите мне потом об этом, если только они оставят вам язык для того, чтобы вы могли рассказать!

   - Право, доктор, вы заставите меня думать, что я предпринимаю нечто такое, что свыше человеческих сил. Неужели эти суданцы в самом деле такие свирепые?

   - Не скажу - свирепые, но решившие не выпускать живым из своих лап ни одного европейца, кто бы он ни был; и их, по меньшей мере, две-три тысячи человек, прекрасно дисциплинированных, слепо повинующихся своему начальству, вооруженных с головы до ног. Разве вы не слыхали о Махди?

   - Махди? Это что-то вроде мусульманского ясновидца, который устроил восстание на берегах Бахр-эль-Газаля, в двух или трехстах лье отсюда?..

   - Ну, да, так вот этот самый Махди, если мы только не будем постоянно настороже, не позже, как через год, скушает всех нас. Он изгонит нас из Суакима, из Хартума и Ассуана. Мало того, он, быть может, выгонит нас и из Каира, и из Александрии!..

   - Но если не ошибаюсь, против него выслали египетские войска!

   - Он их проглотит разом и не поперхнется, если только они не встанут сами под его знамена. Об этом я имею верные сведения, могу вас в том уверить. Начинается так называемая священная война. Через каких-нибудь полгода или чуть больше, - Махди будет в Хартуме!

   - Год - срок порядочный; быть может, мне понадобится меньше времени для осуществления моей идеи!

   Доктор молча воздел руки к небу.

   - Итак, - сказал лейтенант Гюйон, - вы все-таки хотите идти волку в пасть?

   - Да, командир!

   Все слушали этот разговор с живым интересом, но никто не принимал его так близко к сердцу, как Гертруда Керсэн. В то время, как Норбер Моони объявлял о своем намерении, а доктор излагал ему свои возражения, она слушала молча с широко раскрытыми глазами, бледная при мысли о тех страшных опасностях, которым будет подвергать себя молодой ученый, и восхищаясь его спокойным мужеством и непоколебимой решимостью выполнить принятую на себя задачу. Волнение ее было настолько заметно, что отец не на шутку встревожился за нее и знаком дал понять доктору, чтобы тот переменил разговор... Одновременно с этим он позвонил, приказав подавать чай, а Гертруда, по своему обыкновению, стала разливать его и угощать присутствующих. Пользуясь этим перерывом в общем разговоре, консул взял Норбера Моони под руку и увел его на террасу.

   - Серьезно, - сказал он, - мне очень трудно решиться поддерживать такого рода предприятие, как ваше, оно так безнадежно, так безрассудно, скажу я, что мне страшно за ту ответственность, какую я этим принимаю на себя!

   - Но что я могу сделать? - просто возразил молодой человек, - я не один, меня сопровождает целый наблюдательный комитет, доставивший меня сюда на "Dover-Castle". Затрачены весьма значительные капиталы. А то, что я хочу попытаться осуществить, возможно сделать только в Судане. Насколько мне известно, я только там могу найти совокупность всех тех физических условий, которые для меня необходимы. Даже самое состояние анархии, в каком в данный момент находится страна, удобно для нас; это избавляет нас от необходимости выпрашивать различного рода разрешения, каких нам не дало бы, может быть, ни одно правительство. Мы будем действовать не только в пустыне, но еще в такой пустыне, которая в данный момент принадлежит к области никому не подчиненной, так как египетское правительство не в состоянии водворить там своего номинального владычества. Все это такого рода выгодные для нас условия, которыми грешно было бы не воспользоваться!

   - Но скажите мне, чем вы думаете победить явную, непримиримую враждебность к вам, как к европейцу, всех этих арабских племен, с которыми вам все время придется сталкиваться на вашем пути?

   - Весьма просто: делая их своими союзниками вместо того, чтобы иметь врагов!

   - И вы полагаете, это удастся вам?

   - Надеюсь!

   - Мне трудно разделять ваши надежды... Но раз решение ваше непоколебимо, то надо, во всяком случае, принять всевозможные меры предосторожности. У нас есть здесь, в Суакиме, человек, который может быть вам весьма полезен своим знанием нравов, обычаев и характера тех людей, с которыми вам придется сталкиваться. Это старый Мабруки-Спик, негр-проводник, сопутствовавший Буртону, Спику, Ливингстону и Гордону. Если желаете, я познакомлю вас с ним.

   - Буду весьма обязан. Я, конечно, буду весьма рад всему, что может облегчить мою задачу... но мою экспедицию не так-то легко будет организовать уже вследствие одного того, что я имею при себе очень грузные инструменты и материалы; прежде, чем я оставлю Суаким, мне еще, вероятно, не раз придется обратиться к вам за помощью и содействием.

   - Сделайте одолжение и не стесняйтесь! - сказал консул, дружески пожимая руку своего гостя, - я рад служить всем, чем могу!

   Они вернулись в гостиную, где их ожидал чай.

   Гертруда тотчас же подошла к ним с чашкой чая, которую предложила Норберу.

   - Вы уезжаете, это решено? - спросила она в то время, как он запускал серебряные щипчики в сахарницу.

   И в кротком взгляде ее милых глаз было такое наивное чувство симпатии, которое невольно тронуло сердце молодого человека. Ему вдруг стало жаль оставить ее, так болезненно жаль, что сам он этому удивился. Как будто он расставался с горячо любимой сестрой или другом детства. Он с трудом подавил вздох и сделал над собой усилие, чтобы сказать обычным тоном с легкой улыбкой:

   - Да, я уезжаю, но не сейчас еще - у меня две-три недели на сборы и приготовления, и я еще не прощаюсь с французским консульством!

   Гертруда ничего не сказала, но глаза ее затуманились слезами. С легким наклоном головы она отошла в сторону и вышла на террасу смотреть на звезды, которыми искрилось все небо.

  

  

   - Господин Моони мне очень нравится, - сказал французский консул, садясь на другой день за утренний чай к столу, за которым, как и всегда, хозяйничала его дочь. - Доктор говорит, что это выдающийся ученый и при этом благовоспитанный человек, с большим запасом энергии. Притом он чрезвычайно красив, что, во всяком случае, не может повредить ему.

   - Словом, он вас победил, папа! - смеясь воскликнула молодая девушка, как бы желая скрыть легкое замешательство. - Впрочем, мне кажется, он скорее был бы доволен, чем удивлен вашей оценкой, если бы он мог ее слышать...

   - Вот они, молодые барышни, вечно они стараются подметить какой-нибудь недостаток в своих самых искренних поклонниках! - смеясь воскликнул консул. - Я успел уже заметить, что ты понравилась этому молодому ученому; однако, если он не сумел тебе понравиться, то я очень рад узнать об этом теперь же, потому что только что получил от него записку, в которой он приглашает меня, а также и тебя, сегодня на чай на свое судно "Dover-Castle". Я, конечно, могу туда поехать и один и извиниться за тебя, придумав какой-нибудь предлог.

   - Придумывать предлог, чтобы не ехать на "Dover-Castle"? Вы шутите, папа; я скорее стала бы искать предлога, чтобы туда ехать, в случае, если бы в том представилась надобность!.. Я весьма благодарна господину Моони, что он упоминает и обо мне в своем приглашении. Поверьте, я недаром упомянула вчера за обедом о том, что это судно возбуждает всеобщий интерес в Суакиме, - но признаюсь, думала, что мои слова пропадут даром, что молодой астроном слишком занят своими научными соображениями, чтобы принять во внимание слабый намек такой незначительной маленькой особы, как я!

   - А, вот как вы изволите рассуждать, сударыня; ну, прекрасно, в таком случае будь готова к пяти часам перед закатом солнца, шлюпка будет ожидать нас у набережной.

   Консул принялся за свои газеты, он имел привычку просматривать их за утренним чаем, а Гертруда вскоре пошла к себе готовиться к предстоящей поездке на судно, весело болтая со своей маленькой служанкой-арабкой по имени Фатима. Уже за час до назначенного времени Гертруда была совершенно готова, и отец, придя за ней, застал ее даже в перчатках.

   Суаким не велик, и в три минуты отец с дочерью были уже на набережной, где Норбер, по-видимому, уже поджидал их в обществе какого-то незнакомца. Увидя гостей, он поспешно пошел к ним навстречу.

   - Мы едва смели надеяться, что мадемуазель Керсэн сделает нам честь и согласится сопровождать вас, господин консул! - сказал астроном, пожимая протянутые ему руки. - Позвольте мне представить вам моего друга, сэра Буцефала Когхилля, состоящего участником нашей экспедиции, который вместе со мной будет иметь честь принять вас на "Dover-Castle".

   Сэр Буцефал Когхилль, баронет, был молодой человек лет двадцати пяти, высокий, стройный блондин, чрезвычайно изысканно одетый, типичный юный англосакс, казавшийся с первого взгляда более пригодным в качестве зрителя на скачках, чем в качестве участника трудной научной экспедиции. Тем не менее он уже очень много путешествовал, что дало ему тему для весьма оживленного и интересного разговора с консулом и его дочерью.

   Что же касается Норбера, то он казался весьма заинтересованным тем, что происходило в нескольких шагах. Там, среди кучки арабов и трех европейцев, стоял старый негр и оживленно переговаривался с туземцами, очевидно, служа переводчиком господам европейцам.

   - Да это Мабруки-Спик! Вы уже успели разыскать его? - сказал господин Керсэн молодому астроному, заметив, что тот смотрит по направлению вышеупомянутой группы.

   - Да, это он, он договаривается с верблюжатниками, нанимает верблюдов для нашей экспедиции, но, кажется, никак не может прийти с ними к какому-нибудь соглашению...

   В самом деле, все там кричали, гомонили, божились, ругались, словом, происходило все то, что происходит на востоке каждый раз, как приходится решать хотя бы самое пустячное дело. Громадный тощий араб с ястребиным взглядом, сильно крючковатым носом и длинной черной бородой, в тюрбане, горячился более всех, уверяя, что не может сбавить ни единого гроша, призывая в свидетели своей добросовестности и самого Аллаха, и все нечистые силы, клянясь сединами своего отца и головами своего потомства, что в противном случае он должен будет умереть с голоду со всей своей семьей. Но все его красноречие, в сущности, мало действовало на европейцев.

   Вдруг один из них отделился от группы, и подойдя к Норберу, произнес:

   - Эти собаки просят по десять пиастров за верблюда и ни за что не хотят уступить...

   - Господин Игнатий Фогель, один из комиссаров нашей экспедиции! - холодно представил его Норбер Моони.

   Надо заметить, что комиссар был человек вида весьма непривлекательного, увешанный брелками, с множеством колец на пальцах, в клетчатом костюме с крошечной шапочкой, едва державшейся на макушке, с неприятной улыбкой, желтыми зубами и маленькими бегающими глазками. Субъект этот производил весьма удручающее впечатление.

   - Вы позволите мне покинуть вас на одну минуту,. ради крайне важного дела? - сказал Норбер, извиняясь перед своими приглашенными, которые утвердительно, наклонили головы.

   - По десять пиастров, говорите вы? - спросил он, отводя Фогеля в сторону. - А сколько верблюдов?

   - Двадцать пять, по десять пиастров, я нахожу, что это безобразная цена!

   - О, нет!., напротив, это крайне дешево. Подумайте только, какое громадное расстояние им надлежит пройти!.. Я жалею только о том, что мы не можем достать за эту цену пятисот вместо двадцати пяти! Соглашайтесь скорее и оставляйте их за нами, но сделайте это так, чтоб эти люди не заметили, насколько они необходимы нам.

   - Прекрасно! Будет исполнено по вашему желанию, - ответил Фогель. - Я не прощаюсь с вами, милостивый государь и милостивая государыня, - обратился он к консулу и его дочери, - я буду иметь удовольствие в самом непродолжительном времени увидеть вас на нашем судне!

   Затем, неуклюже шаркнув правой ногой, он поспешно удалился к группе верблюжатников.

   "Странный компаньон для господина Моони и его приятеля, этого молодого англичанина, такого корректного и элегантного", - подумали господин Керсэн и Гертруда.

   Однако удовольствие прогулки в шлюпке заставило их вскоре позабыть неприятную физиономию Игнатия Фогеля. Менее чем в пять минут приглашенные были доставлены на "Dover-Castle", где их встретил очень любезно и радушно капитан, предложивший им с полной готовностью осмотреть судно.

   Гости любовались порядком, дисциплиной и необычайной чистотой и опрятностью, царившими на судне.

   Конечно, гости расспрашивали, как водится, обо всем, интересовались решительно всем, даже и тем, о чем до того не имели ни малейшего представления; когда же все это было исполнено, то перешли и к главному, то есть к закуске, приготовленной под тентом на корме.

   На столе, украшенном цветами и заставленном мороженым, фруктами, пирожным и печеньем самого изысканного вкуса, господин Керсэн и Гертруда заметили множество драгоценного фарфора, массивного серебра и дорогого хрусталя и невольно похвалили столь богатую и роскошную сервировку.

   - Всей этой роскошью мы всецело обязаны сэру Буцефалу, а отнюдь не мне! - смеясь заметил молодой ученый. - Что же касается меня, то я, поверьте, вовсе не привык кушать на дорогом фарфоре и пить чай из китайских чашек. Но теперь сэр Буцефал, господа комиссары экспедиции и я, мы кушаем за одним столом, и вы видите, к какой роскоши нас приучает баронет.

   - Никакая роскошь не может быть излишней, когда имеешь честь принимать у себя таких гостей, как сегодня! - любезно заметил сэр Буцефал. - Но прошу верить, - продолжал он, - что я отлично мог бы обходиться без всего этого, если бы не находился в этом отношении безответным орудием в руках моего тирана слуги.

   - Сэр Буцефал имеет при себе лакея, - пояснил Норбер, - образцового во всех отношениях, выросшего и воспитанного в наследственном замке баронетов. Этот слуга счел бы величайшим из всех преступлений, если бы не устраивал жизнь своего господина согласно всем правилам фамильного этикета.

   - За ним, во всяком случае, следует признать заслугу уменья прекрасно украсить стол! - сказала Гертруда.

   Так как в этот момент появился сам Тиррель Смис с шампанским, то и разговор перешел на другие темы. Вскоре веселый смех и остроты стали почти без перерыва разноситься над тихой поверхностью Красного моря.

   Во время полного разгара разговора и веселья явился Игнатий Фогель в сопровождении двух незнакомцев, которых гости уже видели мельком там, на набережной. Норбер поспешил тотчас же представить их:

   - Господин Питер Грифинс... Господин Костерус Вагнер, комиссары экспедиции.

   Все трое без особых церемоний присели к столу.

   "Ох, еще комиссары! - подумала Гертруда. - Они похожи на лакеев в отпуске. Очевидно, господин Моони не особенно счастлив в выборе своих комиссаров!"

   - Что же, вам удалось уладить ваше дело без новых потерь? - осведомился консул, которому эти три физиономии сильно претили. Но из любезности он счел нужным заговорить и с ними.

   - Проклятие! - воскликнул, хлопнув себя по колену, Питер Грифинс, который, казалось, явился сюда прямо из конюшни в своей поношенной куртке, брюках, засунутых в голенища, в бумажном белье, с физиономией хорошо выбритого конюха. - Нам едва удалось собрать тридцать пять верблюдов вместо обещанных пятидесяти.

   - Эти подлецы сговорились и издеваются над нами, - сказал Игнатий Фогель, - я сильно сомневаюсь, чтобы нам удалось собрать нужное количество этих вьючных животных.

   - А вам требуется много верблюдов и вожаков? - спросил консул.

   - Да по меньшей мере восемьсот верблюдов и соответствующее количество людей, - ответил Норбер, - нам необходимо выгрузить весь наш материал и перевезти его полностью на возвышенность Тэбали, то есть приблизительно на расстояние ста двадцати миль отсюда, в глубь страны по пустыне... Это штука нелегкая, я это вполне понимаю, но, во всяком случае, это было бы возможно, если бы недоверие этих людей не создавало нам ежеминутных затруднений.

   - Что же вы мне раньше не сказали о ваших затруднениях, - воскликнул консул, - я бы избавил вас от множества бесполезных хлопот!.. Знайте, что для таких громадных транспортов вы ничего не сумеете сделать здесь, в Суакиме и прилежащей к нему местности, если только вы не обратитесь к настоящему господину этой страны, к местному "святому" Сиди-Бэн-Камса, радамехскому Могаддему, вождю могущественного племени Шерофов... Вы не только не найдете верблюдов без его разрешения, но если бы даже вздумали привести их из Сирии или из Египта, то наверное подверглись бы нападению и были бы ограблены в пустыне!

   - Неужели вы говорите серьезно? - спросил молодой астроном.

   - Совершенно серьезно. Вам во что бы то ни стало следует или заручиться расположением этой великой персоны, или же совершенно отказаться от своей затеи!

   - Но каким способом я, простой смертный, могу заручиться симпатиями этого святого Могаддема? Это кажется мне еще более трудным, чем собрать этих неуловимых верблюдов! - сказал Норбер.

   - Вы забываете, что золотой ключ отворяет почти все двери!

   - Неужели и этот святой муж доступен корыстным чувствам?

   - Между нами будет сказано, господа, я полагаю, что никаких иных чувств он и не знает; Сиди-Бэн-Камса один из наиболее любопытных феноменов. К нему прибегают во всех случаях жизни и советуются обо всем. Он каждое утро с восходом солнца дает аудиенцию приходящим к нему за советом, судом и защитой, как Глава Верных в сказке Тысяча и Одна Ночь. На приемах этих бывает очень много людей, и никто не является туда с пустыми руками.

   - Ну, за этим дело не станет! - весело воскликнул Норбер. - Мы, все до единого, готовы отправиться к нему с полными руками, если он только может помочь нам. А далеко это отсюда?

   - На расстоянии двух дней или, вернее, двух ночей пути! - сказал Керсэн.

   - Мне кажется, нам не мешало бы завтра же отправиться к этому великому Могаддему. Что вы на это скажете, Когхилль?

   - Я скажу, что это путешествие будет истинным наслаждением, если господин Керсэн и мадемуазель Керсэн согласятся отправиться вместе с нами! - ответил баронет, не моргнув.

   - Как?! Мадемуазель Керсэн?

   - Моя дочь?

   - Благодарю! очень благодарю вас, баронет! - воскликнула горячо молодая девушка. - Право, вы не могли бы предложить мне ничего более приятного для меня. Если только отец мой будет столь добр позволить мне осуществить мое желание, я берусь доказать вам, господа, что и женщина может путешествовать по пустыне, не будучи никому в тягость. О, папа, согласитесь, прошу вас. Вы знаете, что я давным-давно мечтала видеть этого знаменитого Могаддема!.. Обещаю вам, что буду совершенно здорова, что не буду нисколько утомляться; поверьте, это будет таким громадным удовольствием для меня!

   - Слышу, слышу! - сказал господин Керсэн, вовсе не желавший отказывать дочери в этом удовольствии, но опасавшийся быть чересчур навязчивым. - Уверены ли вы, господа, что мы не будем лишними? - обратился он главным образом к Норберу Моони.

   - Ах, что вы говорите, господин консул! - воскликнул Моони, - вы слышали, что баронет рисует это путешествие как истинное удовольствие для всех нас, если вы и дочь ваша согласитесь почтить нас своим присутствием.

   - Трудно быть более милым и любезным, - сказал консул, - следовательно, это дело решенное. Мой шурин, доктор Бриэ, давным-давно предлагает нам с дочерью совершить эту интересную поездку, и если вы ничего не имеете против, то и он присоединится к нам, и я уверен, что доктор будет готов отправиться с нами в любое время, когда вам это будет угодно!

   И баронет, и Норбер почтительно склонили головы в знак согласия; что же касается трех комиссаров, то, казалось, никто не принимал их всерьез, как будто они вовсе не должны были участвовать в этой поездке. Однако один из них, принадлежавший, судя по его длинным волосам и широкополой шляпе, к типу неудачников-ученых, сказал: - А находите ли вы необходимым, чтобы я и Фогель приняли участие в этой экспедиции?

   - Нисколько! - поспешно ответил Норбер. - Если вы полагаете, что вам необходимо будет остаться для наблюдения за выгрузкой материалов, то...

   - Выгрузка - дело капитана! - довольно сердитым тоном заметил Питер Грифинс. - А в инструкциях сказано, что мы обязаны не расставаться с вами ни на час...

   - Так как за эти инструкции, или постановления, было проголосовано по моему предложению, то не мне, конечно, противоречить им! - сказал Норбер с тонкой иронией, которая не укрылась ни от консула, ни от комиссаров, которые на это только поморщились.

   - Я полагаю, что лучше всего поручить заботу обо всех необходимых приготовлениях Мабруки-Спику? - продолжал Норбер, обращаясь к консулу, - и если это для вас удобно, то назначим отъезд наш на завтра!

   - На завтрашний вечер, понятно; так как вам, вероятно, известно, что в этих странах путешествуют только вечером и ранним утром... Если хотите, мы назначим сборным пунктом посольский дом, а время - шесть часов вечера?

   - Шесть часов? Прекрасно!

   - Ах, как я рада! Как я довольна! - весело воскликнула Гертруда. - Благодарю, папа! Благодарю вас, господа! Сэр Буцефал, вы предложили мне участвовать в этой поездке, а потому я вам особенно благодарна за то удовольствие, какого я ожидаю от нее!

   Как ни естественно было это выражение благодарности, обращенное к баронету, оно невольно вызвало в душе Норбера чувство досады, которое он с трудом мог подавить в себе.

   "Черт побери этого Когхилля! - подумал он, - вот они уже близкие друзья с мадемуазель Керсэн!.. Я никогда, кажется, не сумею расположить ее к себе. Это такого рода дар или талант, в котором мне совершенно отказано судьбой... Я, очевидно, так много беседовал с телескопами, что совершенно разучился беседовать с дамами!.."

   Господин Керсэн, видя его немного опечаленным и чем-то озабоченным, встал и начал прощаться. Молодые люди настояли на том, что проводят гостей до самого подъезда посольского дома.

   Возвращаясь на "Dover-Castle", они застали на набережной Мабруки-Спика. Воспользовавшись этим обстоятельством, они сообщили о своем намерении и приказали позаботиться о необходимых приготовлениях. Старый проводник хорошо знал свое дело: внимательно выслушав Норбера Моони, он сказал, что завтра к назначенному времени все будет готово.

  

  

   Маленький караван, под предводительством Мабруки-Спика, сначала направился прямо к востоку, по дороге к Берберу, а затем свернул к югу, по направлению к Радамехскому оазису. Дорога эта вначале, поблизости от Суакима, пролегала по местности гористой и разнообразной, но после нескольких часов пути вид совершенно изменился, постепенно переходя в едва заметные волнистые бесплодные дюны, сливавшиеся с горизонтом. Дорога эта была проложена караванами и казалась простой тропой. Такого рода тропы, впрочем, постоянно заметаются самумом, и если бы только остов какого-нибудь павшего в пути верблюда или коня не служил, так сказать, путеводным столбом, то подобная дорога совершенно бы исчезла. Такова Нубийская пустыня на всем своем протяжении между Нилом и Красным морем. По виду она не имеет ничего общего с Сахарой, но вместе с тем она, быть может, еще более безотрадна, однообразна и печальна.

   После весьма продолжительных переговоров все три "комиссара": Костериус Вагнер, Игнатий Фогель и Питер Грифинс, единогласно решили остаться в Суакиме и, хотя Норбер Моони заподозрил, что под этим решением кроется какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно для молодого астронома, что он в душе был рад их решению. Итак, на этот раз экспедиция состояла из господина Керсэна, его дочери, доктора Бриэ, баронета и Норбера Моони; все они были верхом в сопровождении нескольких слуг. Впереди всех ехала Гертруда в белой летней амазонке и маленьком английском полотняном шлеме с синей вуалью, что чрезвычайно шло к ней; подле нее, на маленьком черном муле, ехала ее служанка Фатима в арабском наряде; кроме того, Гертруду окружили со всех сторон ее четыре спутника, а старый Мабруки-Спик то шагал впереди, то сбоку, то немного позади.

   Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пятеро арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади, высунув только часть медно-коричневых лиц из-под объемистых белых покрывал. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: то были Тиррель Смис, слуга сэра Буцефала, который, очевидно, весьма неохотно знакомился с ездой на верблюде; другой - громадный черномазый детина, с веселым и довольным лицом, одетый в серую тужурку с алжирской феской на голове, был Виржиль, денщик господина Моони.

   Мы говорим "денщик", потому что Виржиль никогда сам не называл себя иначе, как денщиком, когда кто-либо интересовался его социальным положением. Бывший алжирский стрелок, он до сего времени никогда не служил никому, кроме французских офицеров, в качестве денщика или ординарца. Зная, чего стоит этот Виржиль, брат господина Моони, капитан алжирской армии, выбрал именно его в спутники Норберу, узнав о намерении последнего совершить путешествие в Судан.

   Действительно, Виржиль был человек незаменимый во всех отношениях, хотя, конечно, не мог претендовать на роль камердинера, повара или грума, как человек совершенно незнакомый даже с самыми элементарными понятиями этикета и даже обычаев цивилизованной жизни. Это действительно был денщик, и не более того, но денщик незаменимый, находчивый, предусмотрительный, сметливый и догадливый.

   В данный момент выражение крайнего недовольства, сказывавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому, ужасно забавляло Виржиля.

   - Ну, что же, друг, - сказал он, бесцеремонно похлопав его по плечу в тот момент, когда верблюд Тирреля своими боками коснулся боков верблюда, на котором сидел он сам, - вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге? не так ли, друг?

   Не говоря уже о том, что такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки корректного Тирреля Смиса, и что он плохо понимал французский язык, сам тон и манера обращения Виржиля шокировали чопорного слугу, и тот отвечал презрительной миной, не проронив ни слова и мысленно решив, что такого рода безмолвный ответ яснее всего должен показать неизмеримо громадную пропасть, разделявшую камердинера и мажордома баронета от денщика простого астронома. Но Виржиль нимало не смутился этим или, вернее, вовсе не заметил презрительной гримасы и величавого высокомерия Тирреля, да если бы даже и заметил, то, по простоте душевной, не сумел бы ни понять, ни оценить их. Сняв с шеи художественной работы флягу, висевшую у него на толстом шнурке того же цвета, как и его феска, добродушный парень радушно протянул ее своему спутнику со словами:

   - Попробуйте-ка этого, приятель, и тогда вы скажете мне спасибо! - При этих словах лицо денщика озарилось широкой веселой улыбкой. Такого рода вежливость и любезность подоспела как раз вовремя, чтобы тронуть уже наполненное негодованием сердце Тирреля Смиса, затронув именно самую слабую его струну. К французской водке Тиррель Смис питал особое уважение, и потому, не заставив долго просить себя, он поднес горлышко бутылки к своим губам и возвратил ее Виржилю только после довольно продолжительного наслаждения ею.

   Это возлияние Бахусу, очевидно, благотворно подействовало на почтенного Тирреля Смиса, развязав ему язык и пополнив все его познания во французском языке.

   - В котором часу мы прибудем в отель? - осведомился он, делая видимое усилие казаться любезным.

   - В отель?! - воскликнул Виржиль, - вы, конечно, не думаете, что отели, подобно грибам, вырастают на каждом шагу в Нубийской пустыне. Мы, вероятно, сделаем привал около полуночи, чтобы отдохнуть часочка три-четыре, под сенью наших походных палаток и, закусив для подкрепления сил, двинемся дальше.

   - Но... эти джентльмены... и леди... - возразил Тиррель Смис.

   - Ну, и они, наши джентльмены, и леди сделают точно так же, как мы, проспят часок-другой на своих пледах и одеялах, съедят по корке хлебца и тоже поедут дальше!

   - О, я этого совсем не одобряю для сэра Буцефала... совсем не одобряю... - Он не докончил своей фразы: настолько был взволнован и негодовал на такой режим. У камердинера даже горло сдавило при одной мысли, что его господин, сэр Буцефал, будет вынужден ужинать и провести ночь таким странным образом. Перспектива такого ужасного положения повергла его в такой сплин, что он покинул его лишь, когда маленький караван по знаку Мабруки сделал привал на том месте, где дорога ра