завтра
я бы не мог, а писать после турнира мне не должно, - тогда уже рука ваша
принадлежать будет другому; другой... Безумец я, безумец! Из какой надежды,
по какому праву смел ты возвысить свои взоры на лучший цвет Ливонии!.. Или
ты думал, что пылкое, верное сердце стоит рыцарского герба? Ты думал...
Нет, я ничего не думал, я мог только чувствовать, только любить. Минутный
сон счастья! Я дорого плачу за тебя наяву... Вы знаете ли, прелестная
Минна, что такое яд ревности, испытали ли вы муки безнадежной, отчаянной
любви? Молю бога, чтобы вы никогда ее не чувствовали!.. Отчаяние давно ли
посетило меня, и кажется, все часы, все дни, потерянные в рассеянности,
промелькнувшие в восторге, склубились теперь в минуты, в бесконечные
минуты!.. За каждым биением сердца, для вас только бьющегося, тысячи
досадных мыслей одна по другой, одна другой чернее, успевают уже терзать
мою душу, и каждая капля крови медленно вливает отраву в мои жилы.
Чувствую, что я пишу вздор... Простите моему безумию и дерзости, что я пишу
к вам, добрая, милая Минна; или нет, прошу вас, умоляю вас, рассердитесь на
меня, излейте на виновного справедливый гнев свой: тогда мне легче будет
оставить вас, разлучиться с обожаемою Минною, бежать той родины, где мне
запрещено заслужить мечом любезную, которой взаимность заслужил я сердцем.
Будьте гневны и неумолимы, иначе кроткий взор небесных очей ваших обратит в
дым мою решимость, еще один взор, как сегодня... и я причарован, - и что
тогда? Мое мщение может быть столь же чрезмерно, как безмерна моя страсть.
Спасите меня своим негодованием, несравненная! Я только дождусь турнира,
лишь узнаю счастливца, которому выпадет мое счастие, ив ту же минуту
корабль умчит меня, куда повеет ветер, и тем лучше, чем далее... Буду
скитаться по свету, чтобы забыться, не для того, чтобы забыть вас... Нет! я
бы не мог исполнить этого, хотя бы желал. Воспоминания и горе прежней любви
будут мне отрадою... буду жить ими, покуда от них не умру. Будьте
счастливы, милая Минна, и верьте сердечному, хотя не рыцарскому слову, что
никто искреннее меня не может пожелать вам этого, как никто не мог любить
чище и пламеннее. Прощайте, Миина! Более ничего ни от меня, ни обо мне вы
не услышите.
Эдвин".
Холодный ветер взвивал кудрями Удвина, который, прислонясь к косяку
отворенного окна, в горькой задумчивости глядел на окна Минны. Сквозь
стекла и занавес мерцал там луч тусклой лампады, и воображение населяло
темноту призраками воспоминаний; но они тянулись как погребальное шествие.
Два раза поднимал Эдвин руку, чтобы перекинуть прощальное письмо, и медлил
в нерешимости... Наконец, замирая сердцем, метнул он через улицу яблоко, к
которому было привязано письмо, и оно с звоном разбитого стекла упало на
пол Минниной спальни.
V
"Amour aux dames, honneur aux braves!"
[Любовь - дамам, почет - храбрецам! (фр.)]
Летит как вихорь, как огонь Пред недвижимым строем; И пышет
златогривый конь Под будущим героем.
Это было в мае месяце; яркое солнце катилось к полудню в прозрачном
эфире, и только вдали сребристооб-лачной бахромой касался воде полог
небосклона. Светлые спицы колоколен ревельских горели по заливу, и серые
бойницы Вышгорода, опершись на утес, казалось, росли в небо и, будто
опрокинутые, вонзались в глубь зеркальных вод. Резвые голуби, возбужденные
шумом и звоном колоколов, кружились над крутыми кровлями; все было
оживлено, все дышало радостию, все праздновало возвращение весны,
воскресение природы.
С зарею Ланг и Брейтштрассе - две дороги, ведущие к Домплацу в
Вышгороде, - заперлись толпами народа. Эстонцы и немецкие рукодельники,
слуги и мещане спешили занять место, чтобы посмотреть на турнир рыцарский;
однако ж немногие добились этой чести. Небольшая площадь едва давала
простор поединщикам, а вкруг домов сделаны были места для людей почетных.
Все окна были отворены, уложены подушками, увешаны коврами. Ленты и
разноцветные ткани веяли отовсюду; пестрота домов, нарядов и украшений
представляла глазам странное, но приятное зрелище. Наконец, за час до
полудня, трубы зазвучали по городу, и в одну минуту окна закипели
зрительницами, амфитеатр наполнился лучшими купцами и старыми рыцарями.
Под балдахином сидел гермейстер, в белой бархатной мантии с черным на
левом плече крестом, в полукафтанье с разрезами, унизанными застежками, в
сапогах, на которые спускались от колен кружевные напуски. Золотом шитый
воротник рубашки городками лежал на железном оплечье, которое носили тогда
рыцари, чтобы и в домашнем платье видно было их звание. Подбой платья,
раструбов сапогов и перчаток был малинового цвета. Золотая цепь с орденским
крестом показывала его достоинства, и два пера гордо возвышались над его
головою, как он над головами прочих. На рукояти меча висели гранатовые
четки, как будто эмблемою сочетания духовной и военной власти, ибо тогда
сила епископов была уже уничтожена. По левую его руку сидела царица
праздника, Минна, в токе, в лиловом платье со сборами, с золотыми
кружевами, в косынке, вышитой шелками, унизанной жемчугом, и крупные кудри
рассыпались по плечам ее, перевитые с дымковым покрывалом. Робко поводила
она взорами, и томная грусть видна была на ее лице, как будто однодневная
царица красоты чувствовала, что служит живым изображеньем кратковременного
владычества прелести!
Между тем как зрители чинно усаживались по лавкам, споря за почетность
мест более, чем за их удобность, Лонциус и Эдвин стояли у въезда, откуда им
видна была вся окружность, и от доброты сердца перебирали соседей и
соседок. Часто душевное горе, раздраженное общим весельем, в котором не
можем участвовать, изливается горькими насмешками; это же самое случилось и
с Эдвином: желчь его испарялась злословием, и, как водится в подобных
обстоятельствах, колким, но редко остроумным.
- Мне жаль бедную Минну, - сказал доктор, которому все казалось в
забавном виде. - Гермейстер ваш, который так величается гербами своими,
право очень похожими на булочную вывеску, боится потерять свою
симметрическую посадку, а ей не с кем пересудить соседок: заметить, что у
той-то худо накрахмален воротник, что у того-то растрепаны перья или
чересчур нафабрены усы. Какое противоречие - гермейстер и Минна!
- Тут не противоречие, а доказательство, что радость и скука - самые
близкие соседи, - отвечал Эдвин. - Но, доктор, вы просили меня показать вам
кое-кого из женщин и мужчин ревельских, - следуйте же своими взглядами за
моими. Вот эта разряженная дама, например, очень похожая на корабельную
статуйку, - жена ратс-гера Клауса; она, говорят, в самом деле ворочает
рулем нашей думы и не раз сажала наш курс на мель. Подле нее примерная
чета: бургомистр Фегезак с дражайшей своей половиной; они горят одною
страстью - к стеклу, то есть он к стакану, а она к зеркалу. Эта карманная
дамочка, которая, говоря без умолку, вешается на шею толстому своему мужу,
будто колокольчик на шею к волу, - дворянка Зегефельс. Он, сказывают, взял
маленькую жену для того, чтобы она не достала водить его за нос, зато
теперь ушам больно достается. Кстати об ушах... Тот молодчик, кажется,
прячет их длину в высокий фрез свой, - это ландрат Эзелькранц; за ним сидит
певица фрейлейн Лили-ендорф; знатоки говорят, что голос ее есть смешение
соловьиного с совиным; а воздушная соседка ее, у которой лицо и платье
расцвело радугою, - баронесса Герцфиш. Ей бы давно пора с нашего неба.
Далее видна любовница командора Цангейма... Не дивитесь, что она сидит выше
его жены: это у нас не редкость. Там две сестрицы...
- ПОлно, пОлно, Эдвин, о женщинах. Я знаю, что о скромных сказать
нечего, о хорошеньких не для чего говорить, а прочие мне наскучили. Теперь
очередь до господ. Кому, например, принадлежит эта головка, лежащая на
огромном испанском фрезе, как на блюде яблоко?
- Всем, кому угодно, доктор!.. Он отдает ее на подержание за сходную
цену. Это промотавшийся дворянин Люфт; он сочиняет надгробные надписи и
свадебные песни, проекты рыцарям для впадения в землю неприятелей и для
свидания с женами приятелей; смотрит в зубы лошадям, сводит купцов и лечит
охотничьих собак... Это самая светлая голова изо всего Ревеля.
- Недаром же вокруг нее коленкоровое сияние. Но кто этот в пух
разубранный рыцарь... с соколом на руке, обвешанный лентами и пуговицами,
как свадебный конь?
- Это мученик и образец щегольства... Фогт фон Ту-лейн... В гардеробе
своем он, кажется, не советовался с указом Плеттенберга: [Гер. Плеттенберг
в 1503 году издал, для удержания роскоши, указ, в коем предписал простоту в
платье и уборах всех сословий; по это осталось без действия. - Примеч.
автора.] шейная цепочка его весит ровно в тридцать фунтов, и посмотрите, в
какие перстни закованы его пальцы! Он имеет вес между рыцарями.
- Ну, а тот, с бекасиною фигурою, низенький?
- И низкий человек? Это продажная душа, вицбе-трейбер Рабешнтраль. Но
вот въезжают и рыцари. В голове их командор Везенберга Гарткнох: он прост
как страус, которого перьями так хвалится; подле него на готической лошади
галопирует дерптский фогт Цвибель; сквозь его прозрачность [Seine
Durchlaucht. Его светлость, его прозрачность - немецкий титул. - Примеч.
автора.] можно видеть звезды на небе и на щите его, только не в голове.
Сзади их толстый фрейгер Фрессер на такой тощей лошади, что на костях можно
шляпу повесить и принять ее за тень седока... Он заложил женино ожерелье,
чтобы сделать своему коню серебряные подковы... Далее...
Эдвин бы не кончил биографической своей сатиры, если бы рыцарь Буртнек
не разлучил его с доктором, позвав того к себе.
Рыцари, при звуке труб и литавр, по двое въезжали за решетку, крутили
тяжелых коней своих, кланялись дамам, склоняли копья перед гермейстером.
Кирасы их не отличались приятностью рисунка; щиты и нашлемники и длинные
попоны коней украшены были такими геральдическими птицами, зверями и
травами, что свели бы с ума всех натуралистов мира. Но все это блистание
лат, пестрота перьев и шарфов, шитье чепраков и попон, ржание коней,
бренчание сбруи и плески и разнообразие кругом - все изумляло странностию,
было дико, но пленительно.
И вот герольды прочли уставы турнира, и рыцари выскакали вон, оставя
место для бою. Снова звучит труба, и уже копья ломаются на груди
противников, и выбитые рыцари ползают в пыли от тяжести лат более, чем от
силы ударов. Часто своевольные кони разносят их, и копья поражают воздух;
часто, стукнувшись лбами, они путаются в сбруе другого и, как петухи, ловят
промах врага. Вот уже рижский рыцарь Гротенгельм дважды остался победителем
и взял в приз золотой шарф из рук царицы красоты. Трубы прогремели ему туш,
- народ приветствовал кликами. Тогда только выехал гордый Унгерн,
который будто презирал легкие победы и ждал, чтобы другой увенчался ими для
украшения его триумфа. Они слетелись, сшиблись, и Гротенгельм покатился
через голову с копем своим. Забавнее всего был удар копья Ун-гернова: он
повернул шлем Гротенгельма налево кругом, и тот, вскочив на йоги, долго не
мог из него высвободиться, задыхаясь и ничего не видя. Смех и рукоплескания
полетели со всех сторон. Унгерн остался, ожидая противников.
Бросив повода и опершись на копье, величаво стоял он среди площади.
Трубы гремели, герольды вызывали охотников, но сила рыцаря ужасала, -
никто не являлся.
Все дамы, все зрители восклицали: "Отдать Унгерну награду, отдать
лучшему, храбрейшему!"
- Отворите! - закричал неизвестный рыцарь, приближаясь, - и в то же
мгновение, не дожидаясь, покуда отворят решетку, он сжал в шпорах коня и
стрелой перелетел через нее.
Хвост разом осаженного коня лег на землю, по рыцарь не шевельнулся в
седле, только перья со шлема раскатились по плечам и снова вспрянули от
удара. Минуту стоял он как вкопанный, слегка поигрывая поводами, как будто
желая осмотреться и дать разглядеть себя, и потом тихо, манежным шагом
поехал кругом ристалища, приветствуя собрание склонением головы. Наличник
его был опущен, щит без герба, латы вороненые с золотою насечкою. Огненный
цветом и ходом конь его храпел и фыркал и весь был на ветре, как будто
ступал по облаку пыли, взвеваемой его ногами.
- Какой статный мужчина! - сказала, прищуриваясь, фрейлейн Луиза фон
Клокен брату своему, когда неизвестный проезжал мимо.
- Какой жеребец! - воскликнул ее брат, - во всех статях, - даже и
хвост трубою. Это картина - не конь. Крестец - хоть спи на нем, ноги
тоньше, нежели у италиянца Бренчелли... и пусть меня расстреляют горохом,
если он танцует не лучше фогта Тулейна... только что не говорит.
- Эту привилегию имеют только ослы, - с досадою подхватил Тулейн,
который по случаю сидел сзади.
- Это я вижу теперь, - смеючись отвечал фон Кло-кен. - Но кто этот
неизвестный удалец?
- Это Доннербац! - отвечали многие голоса.
- Неужели он так скоро успел просушить свою голову? Я оставил его за
шестою бутылкою венгерского на завтраке у ратсгера Лида.
Между тем рыцарь подъехал к гермейстеру, склонил копье, низко-низко
поклонился Минне - и вдруг поднял на дыбы коня своего, метнул его вправо и
во весь опор поскакал к Унгерну. Все ахнули, боясь удара, но оп сразу и так
близко осадил коня, что мундштук звукнул о мундштук...
- Что это значит? - с досадою произнес Унгерн, изумленный такою
дерзостью.
- Если рыцарь хочет взять у меня урок в геральдике, - насмешливо
отвечал неизвестный, - то брошенная перчатка значит вызов на бой.
- Рыцарь, я уже давно этою указкою выездил шпоры, и от ней не один
терял стремена!
- Унгерн! мы съехались не хвалиться подвигами, а их совершать. Я
вызываю тебя на смертный поединок.
- Ха! ха! ха! Ты меня вызываешь на смертный бой... Нет, брат, это уж
чересчур потешно!
- Чему ты смеешься, гордец? Я тебя не щекотал еще копьем своим;
берегись, чтобы за твой смех по тебе не заплакали.
- Ах ты, безымянный хвастун! Ты стоишь быть стоптан подковами моего
коня.
- Наглец и пустослов! Поднимай перчатку или убирайся вон из турнира.
- Я выгоню тебя вон из света, безумец! - вскричал раздраженный Унгерн,
вонзая копье в перчатку противника. - И также воткну на копье твою голову.
- Пощупай лучше, крепко ли своя привинчена. На жизнь и смерть, Унгерн!
- Это твой приговор... Поклонись в последний раз петуху на олаевской
колокольне, - вы уж больше не свидитесь...
- А ты приготовь поздравительную речь сатане...
- Посмотрим, какого цвета кровь, двигающая этот дерзкий язык!
- Поглядим, какая подкладка у этого надутого сердца, - говорили
рыцари, разъезжаясь.
И вот герольды разделили им пополам свет и ветер, сравняли копья, и
труба приложена к устам для вести битвы. Привстав, склонясь вперед, все
чуть дышат, чуть поводят глазами. Сердца дам бьются от страха, сердца
мужчин от любопытства; взоры всех изощрены вниманием. Унгерн сбирает,
горячит коня своего, чтобы сорвать с места мгновенно; садится в седло,
крутит копьем. Незнакомец стоит недвижно, солнце не играет по латам, ни
волос гривы его коня не шевелится...
Труба гремит.
Вихрем понеслись противники друг на друга - раз, два, и копьев как не
было, но удар был столь силен, что незнакомец зашатался, упал на шею коня,
и перья шлема смешались с султаном конским, и бегун понес его кругом
ристалища. Громкие плески огласили воздух, дамы завеяли платками в
одобрение Унгерна.
Таковы-то люди, таковы-то женщины: они всегда на стороне победителя.
- Славно, славно, земляк! - кричали ему ревельцы. - Ты так крепко
сидишь в седле, будто вылит из одного куска с лошадью.
- Едва ли это неправда, - примолвил Лонциус Буртнеку, который ни жив
ни мертв ждал развязки боя.
- Теперь он знает, каково рвать незабудки с копья Унгернова, -
прибавил другой.
- Я чай, у него в глазах сверкают такие звезды, что и во сне не
увидишь, - сказал третий.
- Распечатай его наличник! - кричали многие.
Но рыцарь очнулся, и насмешки возбудили в нем новые силы. Так дымится
и кипит вода от капли кислоты, - так вспыхивает умирающее пламя от немногих
зерен пороху.
Снова, с новыми копьями, устремились рыцари навстречу: один с
уверенностью в победе, другой с злобою мщения... Сразились, и Унгерн пал.
Разгорячен, спрыгнул с коня незнакомец и, наступив ногой на грудь
полумертвого Унгерна, простертого в пыли, поднял его оплечье острием меча,
направил меч в грудь и оперся на него.
- Ну, Унгерн, кто победитель?
- Судьба, - отвечал тот едва внятно.
- И смерть, если ты не сознаешься; кто победил тебя?
- Ты, ты! - отвечал Унгерн, скрежеща зубами.
- Этого мало. Ты отнял неправдою землю у Буртнека. Откажись от ней,
или через минуту тебе довольно будет и той земли, которую теперь закрываешь
телом. Да или нет?..
- Я на все согласен!
- Слышите ли, герольды и рыцари! Я лишь на этом условии дарю ему
жизнь.
Подобно электрическому удару, восторг обуял зрителей, доселе
безмолвных, то от страха за Унгерна, то из участия к незнакомцу.
- Слава великодушному, награда и честь победителю! - раздалось в громе
рукоплесканий. - Ему, ему награду! - восклицали все.
- Неизвестный рыцарь выиграл золотой кубок! - решили судьи турнира, и
герольды провозгласили то.
Величаво кланяясь на все стороны, приблизился рыцарь к возвышению, где
сидел гермейстер с царицею красоты; поклонился им и в безмолвии оперся на
меч.
- Благородный рыцарь, - сказал гермейстер Бруггеней, стоя, - ты,
оказал свою силу, свое искусство и великодушие; покажи нам победное лицо
свое для принятия награды!
- Уважаемый гермейстер! важные причины запрещают мне удовлетворить
ваше любопытство.
- Таковы уставы турнира.
- В таком случае я отказываюсь от прав своих и сердечно благодарю
судей за честь, которою не могу воспользоваться.
Сказав это, неизвестный с поклоном отворотился от гермейстера...
- Храбрый паладин! - сказала тогда трепещущая судьбы своей Минна,
наполняя кубок вином венгерским. - Неужели откажетесь вы ответствовать на
мой привет за здоровье победителя?.. Как царица праздника, я требую
повиновения, как дама,, прошу вас...
Она отпила и поднесла кубок к незнакомцу.
- Нет, нет! - говорил тот, отводя рукою бокал; видно было, что страсти
сражались в нем, - он колебался. - Минна! - воскликнул он наконец, хватая
кубок, - да будет!.. Я выпил бы смерть из чаши, которой коснулись вы
устами... Вожди и рыцари! За здравие и счастье царицы красоты!
При громе труб незнакомец поднял наличник...
VI
Не встанешь ты из векового праха,
Ты не блеснешь под знаменем креста.
Тяжелый меч наследников Рорбаха ,
Ливонии прекрасной красота.
Н. Языков
[Рорбах был первым магистром Ордена лифляндских меченосцев
(Schwert-Briider). - Примеч. автора.]
Происшествие, которое представляю теперь, было в 1538 году, то есть
лет пятнадцать спустя после введения лютеранской веры.
Орден крестоносцев ливонских недавно потерял тогда главу свою в
прусском Ордене, преданном Сигизмунду, и уже дряхлел в грозном одиночестве.
Долгий мир с Россиею ржавил меч, страшный для ней в руке Плеттепберга.
Рыцари, вдавшись в роскошь, только и знали, что
полевать да праздничать, и
лишь редкие стычки с новогородскими наездниками и варягами шведскими
поддерживали в них дух воинственный. Впрочем, если они не наследовали
мужества предков, зато гордость их росла с каждым годом выше и выше. Дух
того века разделил самые металлы на благородные и неблагородные; мудрено ли
ж, что, уверяя других, рыцари и сами, от чистой души, уверились, что они
сделаны по крайней мере из благородной фарфоровой глины. Надо примолвить,
что дворянство, образовавшееся тогда из владельцев земель, много тому
способствовало. Оно доискивалось слиться с рыцарством, следовательно,
возбуждало в оном желание исключительно удержать за собою выгоды, которые,
бог знает почему, называло правами, и нравственно унизить новых соперников.
Между тем купцы, вообще класс самый деятельный, честный и полезный изо всех
обитателей Ливонии, льстимые легкостию стать дворянами через покупку
недвижимостей или подстрекаемые затмить дворян пышностию, кидались в
роскошь. Дворяне, чтобы ые уступить им и сравниться с рыцарями, истощали
недавно приобретенные поместья. Рыцари, в борьбе с ними обоими, закладывали
замки, разоряли вконец своих вассалов... и гибельное следствие такого
неестественного над-меиия сословий было неизбежно и недалеко. Раздор
царствовал повсюду; слабые подкапывали сильных, а богатые им завидовали.
Военно-торговое общество Черноголовых (Schwarzen-Haupter), как градское
ополчение Ревеля, пользовалось почти рыцарскими преимуществами,
следовательно, было ненавидимо рыцарями. Час перелома близился: Ливония
походила на пустыню, - но города и замки ее блистали яркими красками
изобилия, как осенний лист перед паденьем. Везде гремели пиры; турниры
сзывали всю молодежь, всех красавиц воедино, и Орден шумно отживал свою
славу, богатство и самое бытие. На чем бишь мы остановились?
VII
Что будет, то будет, что будет, то будет, а будет то, что бог даст.
Богдан Хмелъпицпий
Медленно открыл незнакомый рыцарь бледное лицо свое и пал без чувств к
ногам изумленной Минны, пал от изнеможения и первого удара.
- Эдвин! - воскликнула Минна.
- Купец! - закричали дамы и рыцари, и ропотное волнение разлилось по
собранию.
- Такая наглость стоит наказания... Эта обида заслуживает месть! -
раздавалось отовсюду, и рыцари, дворяне, шварценгейптеры хлынули на
ристалище.
- Выбросьте вон, прибейте, убейте этого самозванца! - кричали рыцари.
- Он не наш.
- Он будет наш! - возражали шварценгейптеры, стеснясь в кружок около
бесчувственного Эдвина. - Мы не дадим тронуть его волоском...
- Кто не даст? Кто не позволит? Кто? Не по нашей ли милости впущены вы
в круг рыцарский? - шумели дворяне.
- Не из милости, а по праву.
- Кто дал права, тот может и взять их.
- Вы их продали нам, а не дарили. Мы такие же господа, как и вы, в
Ревеле, который не раз уже выкупали своим золотом и спасали своею кровью.
- Старые песни, старые сказки!.. Храбрость ваша качается на весовой
стрелке, а честь, как обстриженный червонец, очень упала в цене...
- Гром и буря! Мы напечатаем на лбах ваших такие монеты, что век не
износите штемпеля...
- Аршинники, разбойники! - летело навстречу друг другу, и обе стороны
пышали боем, когда венденский фогт фон Дельвиг вскочил на перила и громовым
голосом говорил:
- Дворяне и рыцари! вот следствие пашей доброты! Когда бы не позволили
мы шварценгейптерам и первым гражданам мешаться с нами, этот купчишка не
стоптал бы нашего собрата и преимуществ Ордена, не обидел бы в лице Унгерна
нас всех. Но пусть прошлое будет нам уроком для переду. Да будет же отныне
и навсегда запрещено всем без изъятия, не носящим звания рыцаря или
дворянина, въезжать за турнирную решетку.
- Да будет, да будет, - загремели дворяне и рыцари, и герольды под
звуком труб возгласили, что никто, кроме дворян и рыцарей, не может отныне
ломать с ними копья в турнире.
- Так мы сломим их в битве! - зашумели обиженные таким исключением
шварценгейптеры, обнажая мечи.
- А! коли так, бейте черноголовых! - закричали рыцари.
- Рубите пустоголовых! - восклицали шварценгейптеры, кидаясь к ним
навстречу, и вмиг мечи запрыгали по латам и бой завязался.
Вопли женщин, клятвы противников, громы оружия огласили воздух.
Теснота умножала тревогу, конные и пешие, латники и невооруженные, бойцы и
миротворцы смешались, и все орудия от рук до копий были в деле. Обиженное
самолюбие и неуклонная гордость подстрекали сражающихся, вино и гнев
ослепляли всех, ожесточение росло. Напрасно гермейстер просил, уговаривал,
повелевал; напрасно, крича и топая ногами, бросил свой жезл, даже шляпу и
мантию на ристалище в знак закрытия турнира, - никто не слушал, никто не
замечал его. Наконец усталость сделала то, чего не могли совершить ни
моления жен, ни приказы старших. Обе стороны склонились на увещания доброго
бургомистра Фегезака, и противники разошлись, грозя друг другу мечами и
взорами. Опустелое побоище усеяно было перьями и шпорами, рыцарскими и
дамскими украшениями. К счастью, теснота помешала дальнему убийству, ибо
сражение превратилось в борьбу; говорят, немногие заплатили яшз-нию за эту
игрушку.
Эдвин все еще лежал в смертном обмороке от сильного ушиба и бури
чувств. Подле него на коленях стояла прелестная Минна, забыв весь мир для
любезного и ничему не внимая, кроме чуть слышного биения его пульса;
Лонциус, ухаживая на Эдвином, уговаривал беснующегося Буртнека, который
всем тогда известным светом клялся, что он не отдаст Эдвину дочери, хотя он
и остался победителем.
- Но ваше слово, барон, ваше рыцарское слово!
- Но мои предки, г. доктор, мои предки! Лучше не сдержать слова, чтобы
поддержать имя. Коротко сказать, Эдвин очень высоко задумал; я вовек не
выдам Минны за человека без славного имени.
- Зато с доброю славою.
- За человека, у которого родословная в счетной книге, у которого нет
герба.
- У него их тысячи, барон, и все на золотом поле.
- Хоть весь он рассыпься червонцами, - я не соглашусь раздвоить
[Ecarteler - геральдическое выражение. - Примеч. автора.] свой щит с
вывескою.
- Вспомните, барон, что Эдвин кровью выручил вам отнятое Унгерном,
неужели за великодушие заплатите вы неблагодарностию?
- Добродетель - не титул...
- Мы производим его в командоры шварценгейптеров! - гордо возразили
старшины сего сословия. - Он заслужил это достоинство храбростию.
- Слышите ли?.. - сказал доктор. - Это почти рыцарское достоинство!
- Батюшка, - вскричала, наконец, Минна, будто вдохновенная, - он
оживает, мой Эдвин оживает. Простите, - продолжала она, обливая грудь отца
горькими слезами, - я люблю Эдвина, я не могу жить без него... В руке моей
вольны вы, но мое сердце навечно принадлежит Эдвину.
Казалось, она истощила все силы души и тела, чтобы выговорить слова
сии, и, сказав их, как лилия, поникла головою и без чувств опустилась на
плечо отца.
Это тронуло Буртнека более всех доводов. В гербе его не было сердца,
но оно билось в груди отеческой. С нежною заботливостью поддерживая дочь
левою рукою, он веял над ней перьями шляпы, хотел поцелуем призвать в нее
жизнь, и даже слеза блеснула на непривычной к тому реснице.
Между тем добрый Лонциус наступал на него сильнее и сильнее:
- Он богат, прекрасен, командор и храбр; это пресечет злые языки...
Неужели вы хотите уморить дочь и лишить счастья друга, изменив слову?
Притом же любовь дочери вашей известна всему городу...
- Дай мне подумать хоть день, хоть час...
- Вы никогда не выдумаете лучше того, что говорит вам сердце... Итак,
Эдвин зять ваш?
- Зять и сын... Эдвин и Минна, милые дети мои, пробудитесь для новой
жизни!
Светел и радостен скакал с турнира Эдвин подле колесницы невесты
своей, не сводя с нее глаз и поминутно целуя ее руку.
Спускаясь с Блоксберга, им встретился Доннербац в полном вооружении и
с копьем в руке...
- Куда едешь, любезный Доннербац? - спросил Буртнек.
- На турнир, - отвечал тот, протирая глаза.
- Ты проспал его... Поедем-ка лучше ко мпе на свадьбу, - с усмешкою
сказал Эдвин.
- На твою свадьбу, - неужели с фрейлейн Минною?.. Не сон ли это?
- Дай бог не просыпаться от такого счастливого сна!
Шумно промчался поезд мимо, - и Доннербац долго стоял на улице с
отверстым ртом от удивления.
КОММЕНТАРИИ
Ревельский турнир. Впервые - в альманахе "Полярная звезда", 1825 год,
за подписью: А. Бестужев.
Стр. 124. Звон колоколов с Олая... - Церковь св. Олая является
памятником древнегерманского зодчества в Прибалтике. Впервые упоминается в
1267 г.
...кружева Арахны - то есть паутина. В "Метаморфозах" Овидия
упоминается героиня Арахнея, искусная рукодельница, дерзнувшая вызвать
Афину на состязание в ткачестве и превращенная ею за это в паука.
Стр. 126. Брандскугель (нем.) - зажигательное ядро.
Греческий огонь - зажигательные снаряды.
Кираса (фр.) - металлические латы, надевавшиеся на спину и грудь для
защиты от ударов холодным оружием.
Стр. 127. ...под Магольмом, под Псковом... под Нарвою! - Имеются в
виду сражения с русскими войсками в 1501 - 1502 гг.
Стр. 128. Орвиетан - особый эликсир от всех болезней, названный по
имени лекаря Фероата из Орвието; впоследствии - назва-пие всякого
шарлатанского лекарства.
Паладин (фр.) - в средние века - рыцарь из свиты короля.
Стр. 129. Рыцарь Икскуль - владетель поместья Резенберга; за
жестокость со своими вассалами и убийство одного из них был казнен жителями
Ревеля в 1535 г.
Ратсгер (нем.) - член совета магистрата.
Стр. 131. Шпензер (нем.) - род одежды.
Стр. 135. Риттергауз (нем.) - рыцарский дом в Ревеле (Таллине) на
Вышхоре; перед ним в старину происходили рыцарские турниры.
Фрез (фр.) - высокий плотный воротник.
Герольд (нем.) - вестник, глашатай; распорядитель на рыцарских
турнирах.
Далматика - род мантии или пакидки.
Стр. 137. Киршвассер (нем.) - вишневая водка.
Стр. 138. Пергамин (пергамент) - кожа животных, особым образом
обработанная и служащая для написания документов и писем.
Стр. 139. ...с фогтами и командорами Ордена... - Командоры и фогты -
высшие чины Ливонского ордена, назначавшиеся магистром Ордена, ведали
надзором и управлением округа.
Фейерверочный бурак - гильза с порохом, выбрасывающая огненный фонтан.
Стр. 146. Бургомистр - здесь: старший член магистрата.
Ландрат - член королевского или земского совета.
Стр. 147. Вицбетрейбер (нем.) - шут, острослов.
Стр. 152. Эпиграф взят из стихотворения Н. М. Языкова "Ливония"
(1824).
...в прусском Ордене, преданном Сигизмунду... - Сигизмунд I Старый
(1467 - 1548), польский король, в 1525 г. согласился преобразовать духовно-
рыцарский Тевтонский орден в герцогство Пруссия.
Полевать - ездить в поле для военных действий.
Стр. 153. Общество Черноголовых - военно-торговое братство, основанное
в XIV в. в Ревеле для обороны города; имело большое влияние на
политическую жизнь Ревеля и всего Балтийского побережья.
Бестужев-Марлинский А. А.
Б53 Сочинения. В 2-х т. - М.: Худож. лит.. 1981. - Т. 1. Повести;
Рассказы/Сост.; подгот. текста; вступ. статья и коммент. В. И. Кулешова.
487 с.
А. А. Бестужев-Марлинский - видный поэт, прозаик, публицист первой
трети XIX века, участник декабристского движения, член Северного тайного
общества. Его творчество является ярким образцом революционного романтизма
декабристов. В настоящее издание вошли наиболее значительные художественные
и публицистические произведения Бестужева, а также избранные письма.
В первом томе "Сочинений" напечатаны повести и рассказы: "Роман и
Ольга", "Ревельский турнир", "Испытание", "Страшное гаданье" и др.
70301-269
Б-------33-80 4702010100
028(01)-81
Александр Александрович Бестужев-Марлииский
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
Том первый
Редактор К. Нещименко.
Художественный редактор Г. Масляненко.
Технический редактор Л. Синицына.
Корректор Г. Ганапольская
ИБ М 1577
Сдано в набор 07.06.79. Подписано в печать 12.09.80. Формат 84Х118
1/32. Бумага типогр. 1. Гарнитура "Обыкновенная". Печать высокая.
25,620вкл.-25,672 усл. печ. л. 26,817вкл.= -26,861 уч.-изд. л. Тираж 100
000 экз. Заказ 995. Цена 2 р. 40 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Художественная
литература". 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19. Набрано и
сматрицировано в Ярославском полиграфком-бинате Союзполиграфпрома
Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. 150014, Ярославль, ул. Свободы, 97. Отпечатано в полиграфическом
комбинате им. Я. Коласа Государственного комитета Совета Министров БССР по
делам издательств, полиграфии и книжной торговли, 220005, Минск, Красная,
23
OCR Pirat