Авсеенко Василий Григорьевич - Итальянский поход Карла Viii и последствия его для Франции

л³я, чтобъ отклонить Карла VIII отъ его легкомысленнаго предпр³ят³я {Commines, 439. Guicciardini I. 27 sqq. Michelet, Renaissance, 184.}. Нѣкоторое время, дѣйствительно, молодой король находился въ нерѣшимости: походъ то откладывали, то снова принимались за приготовлен³я {Commines, 440. Guicciardini, I. 30.}; но наконецъ вл³ян³е любимцевъ одержало верхъ надъ благоразумными предостережен³ями Анны Божё, и Карлъ VIII началъ дѣятельно готовиться къ походу. Съ Людовикомъ Сфорцой заключенъ былъ договоръ, по которому послѣдн³й обязывался дать Карлу свободный пропускъ чрезъ свои владѣн³я, снарядить для него на свой счетъ отрядъ изъ 500 человѣкъ, дозволить ему вооружить въ генуэзской гавани нужное число кораблей, и снабдить его, до выступлен³я изъ Франц³и, 200,000 дукатовъ. Карлъ VIII, съ своей стороны, обязывался защищать оруж³емъ герцогство миланское и поддерживать въ немъ правительство Людовика Сфорцы. Независимо отъ того, Карлъ VIII обязывался особымъ актомъ уступить Людовику, тотчасъ по завоеван³е Неаполя, княжество Тарентское {Guiccardini I. 30. Гвиччардини прибавляетъ, что въ этомъ договорѣ со стороны Франц³и принимали участ³е только Брисонне и Вескъ. Нѣкоторое время его отъ всѣхъ таили.}. Чтобъ добыть необходимыя денежныя средства, Карлъ VIII занялъ въ генуэзскомъ; банкѣ 100 т. дукатовъ, на весьма тягостныхъ услов³яхъ {Карлъ VIII обязывался вносить въ генуэзск³й банкъ 14 т. дукатовъ каждые четыре мѣсяца, что составляло въ годъ 42 %. Commines, 440.}. Затѣмъ изданъ былъ манифестъ, которымъ Карлъ VIII объявлялъ во всеобщее свѣдѣн³е, что предпринимая завоеван³е Неаполя, онъ не намѣренъ оскорблять свободу и независимость Итал³и, а стремится только освободить Неаполь отъ ига узурпатора. При этомъ присовокуплялось, что немедленно по завершен³е итальянскаго похода, Карлъ VIII отправится на отыщен³е св. земли, оскверненной присутств³емъ невѣрныхъ {Foncemagne, 547.}. Окончивъ всѣ эти приготовлен³я, Карлъ VIII принялъ личное начальство надъ войсками и выступилъ изъ предѣловъ Франц³и.

   {* Ibid. 543-544. Фонсманъ говорить, что онъ видѣлъ въ рукописи еще два памфлета, изъ которыхъ одинъ, принадлежащ³й Гилльйому изъ Бордо, и появивш³йся въ 1494 году, заключалъ въ себѣ слѣдующее пророчество о Карлѣ VIII:

  

   Il fera de si grant batailles,

   Qu'il subjuguera les Ytailles (Naples),

   Ce fait, d'llec (d'ici) il s'en ira,

   Et passera dela (au-dela) mer...

   Entrera puis dedans la Grece,

   Ou, par sa vaillant proesse (prouesse)

   Sera nomme Ie Roy des Grecs...

   En Jerusalem entrera

   Et mont Olivet montera... (p. 545).}

  

  

   "Итал³я была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя. Въ продолжен³и тысячи лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ римская импер³я, ослабленная порчею нравовъ, начала ниспадать съ той высоты, на какую вознесли ее ея счаст³е и ея геройск³я добродѣтели, никогда Итал³я не была въ такомъ цвѣтущемъ состоян³и, какъ въ 1490 году. Глубок³й миръ царствовалъ во всѣхъ областяхъ ея; горы и долины были одинаково плодородны; богатая, хорошо населенная, и не признававшая ни-какого чужеземнаго владычества, она блистала щедрымъ великолѣп³емъ своихъ государей, красотою и многочисленностью, своихъ знаменитыхъ городовъ, велич³емъ Рима, столицы вѣры. Науки и искусства процвѣтали въ нѣдрахъ ея; у нея были тогда и велик³е государственные люди, и искусные полководцы. Счастливая внутри, она пользовалась извнѣ уважен³емъ и удивлен³емъ иностранцевъ" {Guicciardini I. 2.}.

   Такъ начинаетъ Гвиччардини свое скорбное повѣствован³е объ "Итальянскихъ войнахъ". Оскорбленное чувство патр³ота, ѣдкая, полная раздраженнаго скептицизма насмѣшка надъ настоящимъ, и грустное сожалѣн³е о прошломъ, характеризующ³я этого историка и проникающ³я въ каждую страницу его лѣтописи, формулируются въ этой скорбной фразѣ, которою онъ начинаетъ разсказъ о бѣдств³яхъ своей родины: "Итал³я была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя".

   Въ чемъ же заключались это счаст³е, эта безмятежность Итал³и, объ утратѣ которыхъ сожалѣетъ ея лѣтописецъ? Былъ ли это мертвый, стояч³й покой, результатъ истощен³я всѣхъ элементовъ борьбы и развит³я, или мирное, спокойное процвѣтан³е, вызванное напряжен³емъ жизненныхъ силъ? Въ чемъ заключается смылъ той эпохи, въ которую Итал³я, прозябавшая въ течен³е тысячелѣт³я, шумно и радостно выступаетъ на поприще исторической дѣятельности, чтобы, пройдя во главѣ человѣчества пространство двухъ вѣковъ, снова на нѣсколько столѣт³й погрузиться въ тяжелую дремоту? Въ чемъ, однимъ словомъ, заключается внутреннее содержан³е эпохи, которую истор³я назвала великимъ именемъ возрожден³я?

   Мы знаемъ еще другую эпоху, болѣе близкую къ нашему времени, болѣе понятную нашему уму, и сохраняющую поразительное сходство съ той, о которой предстоитъ намъ рѣчь: это вѣкъ Людовика XV. Какъ ни далеко удалены эти эпохи едва отъ другой, но чрезъ пространство раздѣляющаго ихъ времени не трудно различить родственныя черты, подводящ³я ихъ подъ одинъ и тотъ же историческ³й типъ. Вѣкъ возрожден³я умственное, художественное и политическое движен³е, которое въ концѣ XIV столѣт³я, охватило средневѣковую Европу и призвало ее къ новой жизни, играетъ точно такую же роль относительно реформац³и, какую философское движен³е XVIII вѣка играетъ относительно революц³и. И тамъ и здѣсь, мы наблюдаемъ аналогическое явлен³е: революц³ю мысли противъ авторитета. Когда религ³озные идеалы, повелѣвавш³е жизнью средневѣковаго общества, оказались несостоятельными для того, чтобъ продолжать регулировать всѣ отправлен³я политической и умственной дѣятельности, тогда Мак³авелли указалъ другой идеалъ - идеалъ, правда, не новый, находивш³йся уже въ государственной практикѣ, но не закрѣпленный еще наукою, не формулированный въ теор³и. Онъ далъ новый авторитетъ обществу - авторитетъ политическ³й, государственный, нац³ональный, и поставилъ его въ рѣзкую оппозиц³ю авторитету духовному. Но Мак³авелли былъ дурно понятъ новою Европою: изъ его учен³я сдѣлали теор³ю, абсолютную въ пространствѣ и времени, тогда какъ онъ предлагалъ только принципы для своей эпохи, для своего народа. Торжество мак³авеллизма, понятаго въ такомъ извращенномъ смыслѣ, скоро обнаружило его узкую односторонность, и потребность реакц³и вызвала умственный и политическ³й переворотъ XVIII вѣка, который, такимъ образомъ, является какъ бы заключительнымъ звѣномъ цѣлаго ряда событ³й, обнимающаго четыре столѣт³я исторической жизни Европы.

   Аналог³я между этими двумя эпохами простирается еще далѣе. Мы безъ труда можемъ различить еще одну общую, характеристическую черту, которая роднитъ эти два вѣка, такъ далеко отстоящ³е одинъ отъ другаго. Черта эта заключается въ томъ, что в въ XV и въ XVIII столѣт³и, движен³е вѣка попало въ руки дѣятелей частныхъ, а не оффиц³альныхъ, въ руки общества, а не правительства. Обновлен³е началось снизу, а не сверху; вождями движен³я явились литераторы и ученые, а не власть, противъ которой ополчился духъ времени. Авторитеты, съ которыми боролись реформаторы XV и XVIII вѣка, сохраняютъ во все продолжен³е борьбы апатическое бездѣйств³е, или довольствуются крайне слабымъ, пассивнымъ сопротивлен³емъ. Они не обнаруживаютъ никакого напряжен³я, никакой энерг³и; имъ какъ будто нѣтъ дѣла до новыхъ идей, новыхъ требован³й, проникающихъ во всѣ слои общества. Они не предпринимаютъ никакихъ своевременныхъ мѣръ противъ враждебнаго имъ движен³я; напротивъ, они готовы ему покровительствовать, и иногда даже сами поддаются силѣ общаго течен³я. Они находятся въ томъ пер³одѣ исторической перезрѣлости, когда могущественныя прежде учрежден³я, пр³йдя въ ветхость, теряютъ всяк³й нравственный авторитетъ и ни въ чемъ болѣе не находятъ поддержки для своего существован³я, кромѣ злоупотреблен³я властью, готовою ускользнуть изъ ихъ рукъ. Сикстъ IV, Иннокент³й VIII, Александръ VI, стоятъ точно въ такомъ же отношен³и къ эпохѣ возрожден³я, въ какомъ регентъ Филиппъ и Людовикъ XV стоять къ умственно-политическому перевороту VIII вѣка: и тамъ и здѣсь, мы встрѣчаемъ нравственное убожество характеровъ, отсутств³е принциповъ, вялость воли убѣжден³я, слабость, апат³ю, порочность. Въ послѣднемъ отношен³и, сравниваемыя нами эпохи представляютъ нашему наблюден³ю еще одно аналогическое явлен³е, въ равной степени любопытное и для историка и для психолога. Подъ этимъ явлен³емъ мы разумѣемъ то изумительное паден³е нравственности, тотъ циническ³й развратъ, которые характеризуютъ названныя эпохи и идутъ рука объ руку съ побѣдоноснымъ движен³емъ разума. Въ эпоху возрожден³я, въ вѣкъ Людовика XV, рядомъ съ самыми смѣлыми порывами мысли, съ самыми возвышенными стремлен³ями духа, мы встрѣчаемъ так³я грубыя проявлен³я чувственной природы человѣка, примѣръ которыхъ можно встретитъ только въ лѣтописяхъ императорскаго Рима. Вѣкъ Петрарки и Мак³авелли, вѣкъ Вольтера, Руссо, Монтескье, извѣстны въ истор³и какъ эпохи, наименѣе уважавш³я добродѣтель и нравственность. Так³я личности, какъ Александръ VI, Цезарь Бордж³я, Филиппъ Орлеанск³й и Людовикъ XV невольно представляются нашему воображен³ю, какъ скоро за-ходить рѣчь о XV или XVIII столѣт³и. И этотъ публичный, оффиц³альный развратъ, это циническое презрѣн³е къ принципамъ нравственности, охватываютъ не одну старую, отживающую половину общества: язва проникаетъ въ крѣпк³е, здоровые организмы, поражаетъ силы, полныя энерг³и и напряжен³я. Итальянск³е гуманисты временъ возрожден³я и передовые дѣятели XVIII вѣка сами были заражены тою нравственною порчью, которая, на ихъ глазахъ, быстро разъѣдала организмъ стараго общества. Недозрѣлыми плодами цивилизац³и одинаково пользовались и люди новаго и люди стараго порядка.

   Опасаясь уклониться слишкомъ далеко въ сторону, мы не станемъ продолжать нашей параллели. Указавъ на главнѣйш³я аналогическ³я явлен³я, замѣчаемыя въ характерѣ и направлен³и двухъ эпохъ, связанныхъ однородностью типа, мы тѣмъ хотѣли только яснѣе изобразить историческое значен³е той изъ нихъ, къ которой относится предметъ настоящаго труда. Мы хотѣли показать, что эпоха возрожден³я, разсматриваемая въ связи съ предшествовавшимъ ей пер³одомъ и съ событ³ями, непосредственно за нею слѣдовавшими, носитъ въ себѣ, въ одно и то же время, и осужден³е стараго, и программу новаго порядка; что она можетъ быть разсматриваема и какъ протестъ противъ тѣхъ началъ, которыми жило средневѣковое человѣчество, и какъ процессъ медленной приготовительной работы, въ которомъ нарождались и зрѣли идеи, разрѣшивш³ся реформац³ей. Теперь намъ слѣдуетъ обозрѣть главнѣйш³я явлен³я переходнаго времени и тѣмъ уяснить, на сколько это будетъ возможно, духъ и характеръ этой блестящей, дышащей полнотою жизни и содержан³я, эпохи.

   Древн³й м³ръ, съ его широко-развитой цивилизац³ей, съ его художественной религ³ей, съ его безсмертными памятниками науки и искусства, палъ подъ ударами варваровъ; но, умирая, онъ завѣщалъ имъ богатое наслѣд³е. Оно заключалось въ неоцѣненныхъ сокровищахъ его духа, выработавшаго свое самостоятельное воззрѣн³е на жизнь, на природу и на человѣка. Художественная миѳолог³я Олимпа, будучи лучшимъ произведен³емъ народнаго ген³я, въ свою очередь воспитала въ древнихъ Грекахъ тотъ тонк³й, артистическ³й сенсуализмъ, умѣвш³й примириться съ философ³ей и этикой, который служилъ характеристическимъ отлич³емъ эллинской цивилизац³и. Онъ обнаружился, съ разныхъ сторонъ, и въ религ³и, и въ искусствѣ древнихъ Грековъ. Въ представлен³и Грека, пластическая красота формы сливалась неразрывно съ невидимой и неосязаемой красотой духа, оживотворяющаго эту форму. Древн³й Грекъ не могъ совмѣстить въ своемъ умѣ независимаго представлен³я духа и плоти; то и другое существовало для него только въ одномъ цѣльномъ гармоническомъ сочетан³и. Эта отличительная черта эллинскаго искусства отразилась и въ религ³озныхъ представлен³яхъ Грековъ: они не выработали и не могли выработать никакой правильной дуалистической системы. При всей сложности ихъ религ³ознаго м³росозерцан³я, при всемъ обил³и миѳологическихъ образовъ, они умѣли сохранить въ своихъ вѣрован³яхъ характеръ художественной цѣльности и единства. Дуализмъ, любимѣйшая форма восточныхъ религ³й, остался чуждымъ эллинизму, потому что Грекъ не понималъ отдѣльнаго и независимаго существован³я добра и зла ни въ человѣкѣ, ни въ природѣ. Въ эту богатую сокровищницу эллинизма, Римляне внесли мало новыхъ вкладовъ. При всемъ богатствѣ своихъ добрыхъ нац³ональныхъ качествъ, они были не способны къ широкому художественному развит³ю. Ихъ умъ, всегда счастливый въ области практической дѣятельности, былъ лишенъ самобытной творческой силы въ сферѣ искусства или отвлеченнаго мышлен³я. Поставленные лицомъ къ лицу съ греческой цивилизац³ей, они приняли отъ нея только то, что обязано было своимъ происхожден³емъ жизненнымъ услов³ямъ, общимъ для Грец³и и Рима: они приняли ея форму, ея сенсуализмъ, ея эпикурейск³е культы, однимъ словомъ ея грубую, чувственную сторону. Это обстоятельство не отнимаетъ, впрочемъ, у Римлянъ ихъ громадной заслуги передъ человѣчествомъ. Они выполнили далеко не маловажную долю своей исторической задачи, сохранивъ въ продолжен³и нѣсколькихъ столѣт³й духовное богатство Грец³и и завѣщавъ новымъ народамъ то реальное, художественное воззрѣн³е на вселенную, тотъ роскошный, полный жизни и свѣжести, культъ природы, которые составляютъ отличительное достоян³е древности. Передачѣ этой не суждено было совершиться непосредственно: между паден³емъ древняго м³ра и возрожден³емъ его духовнаго идеала въ XV вѣкѣ, европейск³е народы пережили тысячелѣт³й промежуточный пер³одъ, въ продолжен³е котораго друг³е идеалы, друг³я стремлен³я управляли ими. Средн³е вѣка, съ высоты своихъ готическихъ башенъ, сурово и непривѣтливо смотрѣли на м³ръ: они уносились въ небеса, они презирали землю. Католическ³й риторизмъ гнушался земными благами; онъ проповѣдывалъ отречен³е плоти, постъ, молитву и страдан³е. Земная жизнь, учили отцы церкви, ниспослана намъ въ наказан³е; тѣлесная оболочка - темница. Не веселиться и наслаждаться дарами Божьими пришли мы въ м³ръ, a для того, чтобъ самоотречен³емъ, страдан³емъ и подвигами благочест³я заслужить награду въ другой, загробной, таинственной жизни, которую христ³анство опредѣляло только отрицательно, отсутств³емъ всего земнаго. То былъ таинственный м³ръ духовъ, незримыхъ, безплотныхъ, идеальное быт³е которыхъ непостижимо для смертнаго. Это отрѣшенное отъ плоти, враждебное всему земному, м³росозерцан³е стояло въ рѣзкой противоположности съ предан³ями классическаго м³ра. Древность обожала красоту формы и гармонически сочетала съ ней красоту ген³я, она вся облекалась въ пластику, въ веселую, радужную оболочку; христ³анство не признавало тѣлесной красоты оно цѣнило только возвышенную красоту добродѣтели. Древность боготворила при-роду, хотѣла жить, наслаждаться жизнью; христ³анство отрывало человѣка отъ земли и уносило его на небо.

   Таковы были противоположныя, враждебныя стих³и, столкнувш³яся лицомъ къ лицу въ эпоху возрожден³я. Кто останется побѣдителемъ въ борьбѣ, возникшей между ними? или возможно для нихъ примирен³е? Вмѣсто прямого отвѣта на этотъ вопросъ, разсмотримъ главныя стороны гуманистическаго движен³я въ религ³озномъ, политическомъ, умственномъ и художественномъ отношен³и.

   I. Въ религ³озной сферѣ, переходъ отъ старыхъ отношен³й къ новымъ обнаружился двумя путями: во первыхъ, поколебался католическ³й догматъ и связанная съ нимъ система опеки надъ человѣческимъ разумомъ; и во вторыхъ, почти окончательно рѣшенъ былъ вопросъ о политическомъ значен³и папства. Здѣсь мы разсмотримъ первую часть религ³ознаго переворота - реформу католическаго догмата, или, лучше сказать, тѣ явлен³я въ литературной жизни Европы, которыя приготовили эту реформу; вопроса же о политической роли папства мы коснемся позднѣе, когда будемъ говорить объ отношен³яхъ гуманистовъ къ государству и свѣтской власти. Оговоримся при этомъ, что въ нашихъ очеркахъ мы не будемъ ограничиваться тѣсными предѣлами 1494 года: мы постараемся представить общую картину Итал³и XV вѣка, изобразить общ³й характеръ тогдашняго умственно-художественнаго и политическаго движен³я. Первые дѣятели возрожден³я - Данте, Петрарка, Боккачч³о, не обнаружили въ своихъ воззрѣн³яхъ ничего, враждебнаго средневѣковому православ³ю. Сознавая злоупотреблен³я римской кур³и, порицая личный характеръ папъ или высшихъ чиновъ духовной ³ерарх³и, они не заявляли никакихъ притязан³й на религ³озную реформу. Истины откровенной религ³и были для нихъ дороже и неприкосновеннее афоризмовъ древнихъ мыслителей. Съ этой стороны, они не только являются чуждыми всякаго поступан³я впередъ, но даже съ замѣчательнымъ упорствомъ отстаиваютъ предан³я средневѣковой эпохи. Петрарка съ негодован³емъ говоритъ объ аверроистахъ, скептически относившихся къ христ³анству. Когда одинъ изъ послѣдователей этой школы явился къ Петраркѣ и въ разговорѣ съ нимъ признался, что не вѣритъ библ³и, раздраженный поэтъ схватилъ его за полу платья и вытолкалъ за дверь {Voigt, Wiederbelebung des classischen Alterthums, 65.}. Восторженный поклонникъ Цицерона и Платона, весь погруженный въ классическ³я студ³и, поэтъ любви и другъ Коло ди Р³енцо, Петрарка не поддался обаян³ю античнаго матер³ализма; суровая преданность христ³анству осилила въ немъ благоговѣн³е къ мыслителямъ Грец³и и Рима. Самый послѣдн³й изъ вѣрующихъ, говорилъ онъ, несравненно выше Платона, Аристотеля и Цицерона, со всею ихъ мудростью; Цицеронъ, по его убѣжден³ю, непремѣнно сдѣлался бы христ³аниномъ, еслибъ жилъ послѣ новой эры {Ibid, 57.}. Въ 1327 году, когда крестовые походы готовы уже были отойдти въ область далекаго прошедшаго, и вся Европа оставалась равнодушною къ великой средневѣковой идеѣ, Петрарка въ пламенныхъ канцонахъ призывалъ христ³анск³й м³ръ къ борьбѣ съ невѣрными {Michaud, Histoire des croisades, III. 553, 359.}. Боккачч³о горько сожалѣлъ о своихъ юношескихъ произведен³яхъ, оскорбительныхъ для строгой христ³анской морали, и уничтожилъ бы ихъ непремѣнно, еслибъ они не были уже распространены по всей Итал³и {Voigt, 105.}. Траверсари былъ ревностный папистъ; онъ не могъ примириться съ идеей вселенскаго собора, какъ независимаго церковнаго органа, и называлъ Базель не иначе, какъ новымъ Вавилономъ {Ibid. 165.}. То же, еще въ большей степени, можно сказать объ Антонинѣ, арх³епископѣ флорентинскомъ {Антонинѣ см. Voigt, 194.}. Самъ Петрарка не рѣшался осудить въ чемъ нибудь папу, и во всѣхъ злоупотреблен³яхъ римской кур³и обвинялъ кардиналовъ {Voigt, 63.}. Изъ этихъ отрывочныхъ фактовъ не слѣдуетъ, впрочемъ, заключать, чтобы враждебное средневѣковому католицизму направkен³е слишкомъ медленно проникало въ жизнь и литературу западнаго общества. Самое то обстоятельство, что не только приверженцы предан³я, но и передовые дѣятели возрожден³я находили нужнымъ противодѣйствовать новымъ идеямъ, вызваннымъ знакомствомъ съ классическою древностью, обнаруживаетъ уже, какая серьезная опасность грозила съ этой стороны. "Я чувствую, какъ Юл³анъ возстаетъ изъ преисподней" {Laurent, la Reforme, 386, note.} пророчески восклицалъ Петрарка, предвидя возобновлен³е грозной борьбы, которую умирающее язычество вело съ христ³анствомъ въ IV вѣкѣ. Борьба началась, какъ скоро гуманисты составили себѣ прочное положен³е при дворахъ итальянскихъ государей и съ большей энерг³ей принялись за изучен³е памятниковъ классической древности.

   Лоренцо Валла, одинъ изъ самыхъ даровитыхъ и вл³ятельныхъ дѣятелей временъ возрожден³я, найдя пр³ютъ и покровительство при дворѣ Альфонса неаполитанскаго, который въ глубокой старости проникнулся любовью къ гуманистическимъ студ³ямъ {Фойгтъ приводить характеристическ³й анекдотъ о томъ слѣпомъ благоговѣн³и, какое питалъ Альфонсъ I къ самымъ посредственнымъ изъ гуманистовъ. Однажды, когда Манетти, бездарный и напыщенный ригоръ, читалъ передъ Альфонсомъ одну изъ своихъ рѣчей, муха сѣла на носъ престарѣлаго короля - и какъ она ни безпокоила его, онъ рѣшился согнать ее не прежде, какъ по окончан³и чтен³я.}, незамедлилъ завязать ожесточенную полемику съ духовенствомъ. Въ его творен³яхъ впервые во всей силѣ развивается античный сенсуализмъ, противополагаемый имъ христ³анскому ригоризму. Онъ принимаетъ за исходную точку философ³и возвращен³е къ естественному, природному быту, освобожденному отъ всякихъ религ³озныхъ стѣснен³й. Онъ стремится воскресить античный культъ природы, съ которымъ было связано свободное отношен³е половъ. Онъ возстаетъ противъ обѣтовъ цѣломудр³я, называя ихъ неисполнимыми и противными природѣ. "Если мы родились, говорить Валла, по закону природы, то тотъ же законъ повелѣваетъ и намъ самимъ быть производительными." Исходя отъ этого воззрѣн³я, онъ стремится облагородить чувственность, какъ установлен³е натуры, и почти возводитъ ее въ высш³й принципъ человѣческой нравственности {Voigt, 223-227.}. Съ этой стороны, онъ является самымъ опаснымъ противникомъ христ³анства и христ³анской морали. Дѣйствуя не во имя лишь свободы разума, но также въ интересѣ чувственной, легко воспламеняющейся природы человѣка, онъ призываетъ на помощь не мудрецовъ Грец³и и Рима, а самый духъ, самый смыслъ древности, или, лучше сказать, то, въ чемъ наиболѣе обаятельною, наиболѣе соблазнительною для самаго грубаго организма являлась древность. Съ притязан³ями нѣмецкихъ реформаторовъ, требовавшихъ только признан³и разума въ религ³озной сферѣ, христ³анство могло примириться путемъ уступокъ; съ сенсуализмомъ же древности у него не могло быть примирен³я: христ³анство должно было или искоренить его, или самоуничтожиться.

   Молодой эпикуреецъ Антон³о Беккаделли, по мѣсту рожден³я иначе называемый Панормитою, пошелъ по слѣдамъ Валлы. Учен³е, дидактически или полемически высказанное Валлою, онъ вооружилъ обаятельною прелестью поэз³и. Его "Гермафродитъ" - маленькая книжечка, оказавшаяся однакоже вл³ятельнѣе громадныхъ фол³антовъ другихъ гуманистовъ - съ невѣроятною быстротою распространился по Итал³и, и скоро проникъ всюду, гдѣ только понимали по латыни. Эта книжечка заключала въ себѣ чудовищныя вещи. Здѣсь чарующимъ языкомъ поэз³и воспѣвались самые грубые и грязные пороки. Абсолютная эманципац³я плоти, отрицан³е не только брака, но даже конкубината, противоестественная чувственность, педераст³я, все это было воспѣто и прославлено молодымъ поэтомъ въ его маленькой книжечкѣ. Это былъ самый дерзк³й и рѣшительный вызовъ христ³анской морали. Христ³анство давно уже отпраздновало свою побѣду надъ педераст³ей, этою язвою древняго м³ра, и вотъ Беккаделли снова вы-зывалъ ее къ жизни. Почва, на которую пало учен³е молодаго эпикурейца, была такъ хорошо приготовлена, что Беккаделли возбудилъ своимъ творен³емъ всеобщ³й энтуз³азмъ. Шестидесяти-трехлѣтн³й Гварино, отецъ дюжины дѣтей, наслаждался дивной гармон³ей "Гермафродита". Суровый Подж³о увлекся примѣромъ счастливаго сибарита, и на семидесятомъ году жизни написалъ свои "Фацет³и", мало чѣмъ уступавш³я Гермафродиту. Епископъ Миланск³й просилъ Беккаделли прислать ему свою славную книжечку. Король Сигизмундъ, бывъ въ 1433 году въ С³енѣ, увѣнчалъ шаловливаго поэта лавровымъ вѣнкомъ. Кардиналъ Цезарини поймалъ разъ своего секретаря, какъ тотъ читалъ подъ столомъ запретнаго "Гермафридита" - и все это вопреки духовной цензурѣ, предавшей проклят³ю всякаго, кто читалъ эту чудовищную книгу {Ibid. 227-230.}.

   Къ такимъ печальнымъ результатамъ вело слѣпое благоговѣн³е передъ древностью, овладѣвшее умами Итальянцевъ XV вѣка. Легкость нравовъ, ведшая за собою паден³е семейнаго начала и всей внутренней стороны христ³анства, проникла во всѣ классы общества. Гуманисты подали первый примѣръ. Со временъ императорскаго Рима, нигдѣ не встрѣчаемъ мы такой печальной картины разврата, какъ въ истор³и передовыхъ дѣятелей возрожден³я. Развратъ ихъ былъ тѣмъ безобразнѣе, что онъ имѣлъ источникъ не въ греческомъ, а въ римскомъ сенсуализмѣ: это было не художественное, артистическое сладостраст³е эллинизма, а грубая чувственность Мессалины. Заразительная язва съ быстротою эпидем³и сообщилась отъ гуманистовъ ихъ покровителямъ - государямъ и владѣтельнымъ князьямъ Итал³и, и ихъ противникамъ - духовенству. Развратъ дома Эсте, среди котораго разыгралась чудовищная драма Паризины, превосходитъ описан³е. Среди духовенства, вездѣ, и особенно въ Итал³и, позорившаго себя разгуломъ грубыхъ страстей, новое учен³е нашло для себя наиболѣе воздѣланную почву. Казалось, м³ръ готовь былъ преобразиться; реакц³я противъ средневѣковыхъ предан³й грозила Европѣ страшнымъ переворотомъ. Вмѣсто католическаго аскетизма явилась необузданная чувственность, вмѣсто слѣпой вѣры - абсолютное безвѣр³е. Аббатъ Тритгеймъ съ ужасомъ говорилъ о гуманистахъ: "на чудеса и подвиги святыхъ они смотрятъ какъ на бредъ, и ничего не считаютъ святымъ, о чемъ не говорится у философовъ; откровен³я, ниспосылаемыя Богомъ благочестивымъ людямъ, называютъ бабьими сказками и с нами, священныя легенды принимаютъ за басни" {Laurent, Reforme, 396.}. Паганизмъ всюду или вытѣснялъ христ³анство, или безобразно переплетался съ нимъ.

   Трудно опредѣлить, къ какимъ результатамъ привело бы движен³е XV вѣка, если бъ гуманистическ³я студ³и, перенесенныя на другую почву, не нашли инаго исхода. Герман³я спасла Европу отъ необузданной реакц³и, возникшей въ Итал³и противъ предан³й средневѣковой эпохи. Серьезная, философская мысль нѣмецкаго народа не поддалась обаян³ю античнаго паганизма: она воспользовалась новыми средствами, которыми вооружила ее классическая мудрость, для иныхъ, болѣе высокихъ и нравственныхъ цѣлей.

   II. Въ тѣсной связи съ появлен³емъ новыхъ началъ въ религ³озномъ и нравственномъ быту Итал³и, стоитъ новое направлен³е, принятое, съ конца XIV вѣка, ея умственною, и художественною жизнью. Въ той и другой сферѣ источникъ переворота коренится въ пробудившемся стремлен³и къ собиран³ю и изучен³ю памятниковъ классической древности.

   Со времени паден³я западной импер³и, въ Европѣ всегда можно было найдти нѣсколько лицъ, знакомыхъ съ лучшими произведен³ями древней литературы; всегда кто нибудь читалъ Цицерона, Виргил³я, Горац³я {Voigt, 4.}; но число этихъ лицъ было до крайности ограниченно. Драгоцѣнныя сокровища греческой литературы служили предметомъ безплоднаго изучен³я визант³йскихъ ученыхъ; латинск³е памятники гнили въ стѣнахъ монастырей западной Европы, нерѣдко навлекая на себя проклят³я духовной ценсуры. Но съ конца XIV вѣка, стечен³е многихъ благопр³ятныхъ обстоятельствъ положило начало болѣе тѣсному знакомству новой Европы съ творен³ями древности. Изъ Визант³йской импер³и, все болѣе и болѣе тѣснимой Турками, началась продолжительная эмиграц³я, прогрессивно усиливавшаяся въ течен³е всего XV столѣт³я. Въ числѣ бѣжавшихъ изъ импер³и, находилось много людей ученыхъ, близко знакомыхъ съ памятниками классической мудрости и классическаго искусства. Оставляя свою родину въ добычу варварамъ, они заботились спасти по крайней мѣрѣ ея духовное богатство; суда, на которыхъ отъѣзжали они отъ береговъ импер³и, были нагружены грудами рукописей, наслѣд³емъ классической старины. Много драгоцѣнныхъ памятниковъ погибло тогда въ морскихъ волнахъ жертвою бурь, съ которыми не въ силахъ было бороться тогдашнее мореходное искусство; но то, что успѣло спастись и найдти пр³ютъ подъ благословеннымъ небомъ Итал³и, дало роскошный плодъ {О Визант³йскихъ Грекахъ въ Итал³и см. Voigt, и V³lemain: Eludes d'histoire moderne, гдѣ помѣщена его историческая повѣсть Lastaris, мало впрочемъ замѣчательная.}. Впечатлительный, сангвиническ³й темпераментъ Итальянцевъ не устоялъ противъ чаръ античной цивилизац³и. Какое то благоговѣйное почитан³е древности овладѣло умами всѣхъ. Пробудилось стремлен³е открывать и собирать уцѣлѣвш³е памятники греческой и римской литературы; отдаленныя, полныя трудностей и издержекъ путешеств³я предпринимались съ этою цѣлью. Огромнаго труда, кромѣ того, стоило гуманистамъ размножать списки открытыхъ ими сокровищъ, пока изобрѣтен³е книгопечатан³я не освободило ихъ отъ этой тяжелой работы {См. Voigt, кн. 2 и Roscoe, Leben Lorenzo de Medici, извлечен³е Spielhagen'a.}. Результатомъ всѣхъ этихъ самоотверженныхъ усил³й былъ колоссальный переворотъ, совершивш³йся въ области человѣческаго мышлен³я. Богатый капиталъ идей и знан³й, безплодно хранивш³йся до того времени въ стѣнахъ монастырскихъ, библ³отекъ вошелъ во всеобщ³й оборотъ. Подъ вл³ян³емъ быстрыхъ завоеван³й, совершенныхъ въ сферѣ мысли, измѣнился весь порядокъ умственной жизни Итал³и. Средневѣковая схоластика вдругъ оказалась мертвою и безплодною въ сознан³и гуманистовъ. Въ лицѣ Петрарки, передовые дѣятели возрожден³я заявляютъ требован³я, которыя должны были странно звучать для поколѣн³я XIV вѣка. Петрарка предаетъ посмѣян³ю всю систему знан³й, связанныхъ схоластическимъ методомъ. По его мнѣн³ю, безполезна и мертва всякая мудрость, не имѣющая прямого отношен³я къ жизни. Онъ ставить ученыхъ схоластовъ ниже простыхъ гребцовъ или земледѣльцевъ, работающихъ руками. Цѣль науки, говоритъ онъ, - облагородить и возвысить человѣческую, природу, сообщить ей искру божественнаго огня, направить ее по пути добродѣтели. "Я преданъ только той наукѣ, говорилъ Петрарка, которая дѣлаетъ меня лучшимъ; эта наука - добродѣтель и истина" {Voigt, 38-40.}. Докторовъ философ³и, занимавшихъ университетск³я каѳедры, Петрарка называлъ напыщенными глупцами, которые, препинаясь въ сферѣ отвлеченныхъ понят³й, упускали изъ виду все живое и существенное. Его полемика съ схоластами получила скоро обширное значен³е, потому что отъ мелочей и частностей споръ не замедлилъ перейдти къ важному вопросу объ Аристотелѣ и о всей средневѣковой философ³и. Извѣстно, что Аристотель, передъ которымъ благоговѣли средн³е вѣка, которымъ благоговѣли средн³е вѣка, до XV столѣт³я столѣт³я былъ знакомъ Европѣ въ настоящемъ своемъ видѣ, а въ передѣлкѣ арав³йскихъ и еврейскихъ ученыхъ. Въ этомъ искаженномъ видѣ, видѣ онъ возбуждалъ удивлен³е средневѣковыхъ философовъ и служилъ точкою опоры всей средневѣковой схоластики. Петрарка никогда не читалъ Аристотеля въ подлинникѣ, но онъ зналъ, что этотъ подлинникъ разнится отъ арабской редакц³и, и при помощи ген³альнаго чутья, которымъ одарила его природа, онъ угадалъ истинный смыслъ греческаго мыслителя. Но вести полемику на основан³и одной догадки было неудобно, и потому Петрарка рѣшился противопоставить средневѣковому Аристотелю классическаго Платона, съ которымъ онъ былъ знакомъ по разсказамъ Боккачч³о {Ibid. 45-49.}. Ген³альный инстинктъ и здѣсь помогъ ему уразумѣть существенныя черты философ³и Платона. Онъ противопоставилъ его нравственный, "божественный" идеализмъ сухой и без-жизненной д³алектикѣ арабскаго Аристотеля, и возвѣстилъ, что философ³я есть учен³е о добродѣтели. Споръ, завязанный такимъ образомъ ощупью, почти наугадъ, скоро перешелъ въ болѣе опытныя руки. Въ XV вѣкѣ, когда итальянск³е университеты наполнили ученые Греки, бѣжавш³е изъ Константинополя, о Платонѣ нельзя уже было судить по догадкѣ, или по разсказамъ Боккачч³о, который далеко не такъ хорошо зналъ греческ³й языкъ, чтобъ вполнѣ понимать Платона. Тогда Платонъ былъ переведенъ на латинск³й языкъ и объяснялся съ каѳедръ; сознан³е прояснилось, чутье замѣнилось положительнымъ знан³емъ. Ученые эмигранты приняли въ свои руки полемику, робко возбужденную Петраркою. Сначала, споръ вели только Греки. "Въ долгой и упорной борьбѣ платониковъ съ аристотеликами, говорить Тирабоски, Итальянцы были простыми зрителями, и ни одинъ изъ нихъ не зналъ, за какую изъ двухъ парт³й слѣдовало ему сражаться." {Tiraboschi, Storia della letteratura italiana, VI. 544.} Борьба, между тѣмъ, велась съ ожесточен³емъ; аристотелики хотѣли, во что бы то ни стало, отстоять свою ветхую систему. Плетонъ, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ борцовъ платонической парт³и, упрекалъ Аристотеля въ низкой зависти, руководившей его сужден³ями о Платонѣ {Voigt, 346.}; Теодоръ Гезе, послѣдователь Аристотеля, приписывалъ всѣ общественныя бѣдств³я философ³и Платона {Tiraboschi VI. 341: "ne alcuna publica calamita ch'ei non attribuicca alia platonica filosofia".}. Если мы не ошибаемся, итальянск³е гуманисты тогда только приняли дѣятельное участ³е въ спорѣ, иди, лучше сказать, тогда только рѣшительно стали на сторонѣ Платона, когда ясно обнаружилось, что полемика за философск³я системы прикрывала собою борьбу старой схоластики съ новымъ научнымъ направлен³емъ, бывшимъ непосредственнымъ результатомъ гуманистическихъ студ³й. Тогда восторженное поклонен³е Платону овладѣло всѣми. Козимо Медичи основалъ во Флоренц³и академ³ю, назначен³е которой было - изъяснять и распространять учен³е Платона. Члены этой академ³и ежегодно торжественными обрядами праздновали день рожден³я и смерти великаго философа {Ibid. VI. 544, Roscoe, Lorenzo de'Medici, 84 sqq.}. "Платонъ, говорить Тирабоски, былъ въ нѣкоторомъ родѣ ихъ идеаломъ, единственнымъ предметомъ ихъ помышлен³й, разговоровъ, трудовъ; и восторгъ, внушенный имъ философомъ, былъ таковъ, что побуждалъ ихъ писать о немъ нелѣпости, которыхъ теперь нельзя читать безъ смѣха" {Tiraboschi VI. 544-545: "e il lor transporto per esso giunse a tal segno, che li condusse sino a soriver pazzie che non si posson leggere senza risa".}. Самымъ дѣятельнымъ членомъ этой, первой въ Европѣ, платонической академ³и, былъ Марсильи Фичино, монахъ августинскаго ордена св. Духа. Съ молодыхъ лѣтъ отданный подъ руководство Петраркѣ, онъ въ послѣдств³и измѣнилъ своему учителю: Петрарка старался воспитать въ немъ религ³озное чувство и приготовить изъ него будущаго противника аверроистовъ; но Фичино остался равнодушнымъ къ религ³и и церкви и сдѣлался самымъ ревностнымъ послѣдователемъ Аверроэса {Voigt, 114-115.}. Онъ былъ душою новой академ³и. Обладая высокими д³алектическими способностями, онъ руководилъ бесѣдами членовъ, упрочилъ популярность Платона между дѣятелями возрожденной науки, и изгналъ изъ ихъ кружка послѣдн³е остатки схоластическаго метода {Roscoe, Lorenzo de' Medici, 18-19. Voigt, 114.}.

   Изъ Флоренц³и, процвѣтавшей подъ просвѣщеннымъ правлен³емъ Лоренцо Медичи, гуманистическ³я студ³и быстро проникли въ друг³я страны Итал³и. Георг³й Трапезунтск³й, родомъ изъ Крита, основалъ высшее училище въ Римѣ, въ которомъ преподавались древн³е языки и реторика. Тамъ же образовалась въ скоромь времени, по образцу флорентинской, другая платоническая академ³я, въ числѣ членовъ которой находились самыя блестящ³я имена Итал³и, И здѣсь, какъ во Флоренц³и, господствовалъ тотъ же духъ, враждебный средневѣковымъ предан³ямъ: авторитеты церковной и свѣтской схоластики подвергались осмѣян³ю, католицизмъ, папство, духовная ³ерарх³я служили предметомъ оскорблен³й и насмѣшекъ {Voigt, 481.}. Въ Мантуѣ, Витторино да Фельтре основалъ училище для молодыхъ людей, на подоб³е греческихъ гимназ³умовъ, въ которомъ изучен³е древнихъ языковъ и упражнен³я въ реторикѣ были со-единены съ уроками живописи, музыки, танцовъ и верховой ѣзды {Ibid. 252.}. Знаменитые филологи того времени, Дж³ованни Мальпагино да Равенна, Гаспарино да Барцицца, Мануилъ Хризолорасъ и мн. др. странствовали изъ города въ городъ, обучая жаждавшее науки поколѣн³е древнимъ языкамъ {Ibid. 126-131.}, и открывая ему такимъ образомъ путь къ самообразован³ю. То былъ блестящ³й подвижной университетъ, въ которомъ самыя благородныя силы Итал³и получали первый закалъ гуманизма. То были энергическ³е, самоотверженные, исполненные идеальныхъ стремлен³й люди - великое поколѣн³е, котораго ни прежде, ни послѣ не видала Итал³я. Эти люди были проникнуты возвышенною преданностью наукѣ; они жили ея жизнью, ея интересами, и съ презрѣньемъ отзывались о молодежи старыхъ университетовъ, для которой наука была средствомъ къ достижен³ю матер³альныхъ благъ. Корыстолюб³е и зависть, позорящ³я гуманистовъ второй половины XV вѣка, были чужды этимъ первымъ, самоотверженнымъ дѣятелямъ возрожден³я. Они были одушевлены высокимъ благоговѣн³емъ къ античной цивилизац³и, потому что сознавали въ ней присутств³е великой возрождающей и созидающей силы. Ихъ страсть къ древнимъ языкамъ не заключала въ себѣ ничего школьнаго, буквоѣднаго: они смотрѣли на нихъ какъ на необходимое средство къ знакомству съ древностью, какъ на единственный путь въ м³ръ классической цивилизац³и. Оттого то придавали они знан³ю древнихъ языковъ такое всеобъемлющее значен³е: въ ихъ глазахъ, это знан³е было оруд³емъ великой реформы, передъ которымъ долженъ былъ сокрушиться весь средневѣковой порядокъ. Оттого то и противники ихъ, собратья нѣмецкихъ обскурантовъ, такъ сильно вооружались противъ все болѣе; и болѣе входившаго въ моду изучен³я классическихъ языковъ. Одно духовное лицо нищенскаго ордена говорило своей паствѣ: "изобрѣли какой то новый языкъ, который называютъ греческимъ; надо крѣпко его беречься, потому что онъ - отецъ всѣхъ ересей. Что до еврейскаго, то, брат³я моя, извѣстно, что всѣ изучивш³е его тотчасъ превращаются въ жидовъ" {Laurent, Reforme, 391.}. Другой проповѣдникъ того же ордена говорилъ: "я вижу въ рукахъ у многихъ греческую книгу, которую называютъ Новымъ Завѣтомъ; но эта книга полна соблазна и яда" {Ibid.}. Старые схоласты, сидѣвш³е на университетскихъ каѳедрахъ, и для которыхъ гуманизмъ былъ вопросомъ о жизни и смерти, также недружелюбно относились къ возрожденному классицизму. Одинъ гуманистъ, слушавш³й лекц³и въ кельнскомъ университетѣ, говорить, что тамъ такъ любятъ древнихъ писателей, какъ жиды свиное мясо {Ibid. 392.}. Доктора оксфордскаго университета со-ставили лигу противъ преподаван³я греческаго языка. Члены этой почтенной лиги приняли на себя имя Троянъ и не хотѣли оставить его, не смотря на желчные сарказмы, которыми преслѣдовалъ ихъ знаменитый Томасъ Моръ. Сорбоннск³е теологастры донесли парламенту, что религ³я неминуемо погибнетъ, если допущено будетъ въ университетахъ преподаван³е греческаго и еврейскаго языковъ {Ibid. 393-394.}. Такъ далеко заходили обскуранты въ своей безсильной ярости противъ гуманистическаго движен³я. И предчувств³е не обманывало ихъ на счетъ грозившей имъ опасности:

  

   "Се grec, cet hebrieu, ce latin

   Ont decovert Ie pot aux roses" -

  

   какъ говоритъ Маро въ своихъ "Письмахъ пѣтуха къ ослу" {Marot, 2 epitre du coq a l'ane, ap. Laurent, Reforme, 391.}.

   III. То же направлен³е, стремившееся стать въ разрѣзъ съ предан³ями средневѣковой эпохи, обнаружилось и въ искусствѣ временъ возрожден³я. Источникъ переворота въ этой области, какъ и въ области науки, заключался въ ближайшемъ знакомствѣ съ классическою древностью. Пробудившаяся страсть открывать и изучать памятники древне-греческаго и римскаго искусства не замедлила повести за собою стремлен³е подражать этимъ художественнымъ произведен³ямъ античной пластики. Старинные образцы средневѣковаго искусства, лишенные всякаго художественнаго достоинства и носивш³е на себѣ слѣды бѣднаго, неразвитаго вкуса и безсильной по своимъ средствамъ техники, потеряли всякое значен³е для поколѣн³я, знакомаго съ художественными образцами древности. Въ XIII вѣкѣ, произведен³я какого нибудь Гвидо С³енскаго или Чимабуэ возбуждали восторгъ современниковъ; но передъ исполненными дивной прелести создан³ями классическаго ген³я, сохранившимися въ памятникахъ античной скульптуры, они блѣднѣли и казались лишенными дыхан³я жизни. Между тѣмъ, знакомство съ этими классическими памятниками очищало вкусъ, возвышало цѣли искусства; съ тѣмъ вмѣстѣ, совершенствовалась и усиливалась въ своихъ средствахъ техника. Произведен³я Дж³отто, ученика Чимабуэ, представляютъ уже значительный шагъ впередъ въ живописи. Вазари говорить о немъ, что онъ внесъ жизнь и движен³е въ мертвое средневѣковое искусство: "Вмѣсто грубыхъ, очерчивающихъ кругомъ весь образъ контуровъ, окаменѣлыхъ глазъ, вывороченныхъ рукъ и ногъ, и всѣхъ недостатковъ, происходящихъ отъ совершеннаго отсутств³я тѣни, фигуры Дж³отто имѣютъ гораздо лучшее положен³е, въ лицахъ ихъ больше жизни и свободы, складки падаютъ у него естественнѣе, и даже встрѣчаются попытки къ перспективному изображен³ю членовъ. Кромѣ всѣхъ этихъ улучшен³й, Дж³отто первый пытался изобразить въ своихъ картинахъ игру страстей на человѣческомъ лицѣ. Если онъ не пошелъ далѣе, то это должно приписать препятств³ямъ, затруднявшимъ совершенствован³е искусства, и недостатку хорошихъ образцовъ" {Vasari, ap. Roscoe, Lorenzo de'Medici, 178 sqq.}. Оба эти затруднен³я - несовершенство техники и отсутств³е образцовъ, которые могли бы очистить вкусъ художниковъ и вдохновить ихъ, устранялись мало по малу съ течен³емъ времени. Въ эту эпоху напряжен³я всѣхъ силъ Итал³и, каждое новое имя въ искусствѣ означало какое нибудь смѣлое завоеван³е. Мазачч³о ввелъ въ живопись изучен³е природы и дѣйствительной жизни, слѣдовательно опрокинулъ всю средневѣковую теор³ю искусства; Паоло Уччелло сообщилъ своимъ произведен³ямъ идеальную глубину Фона, на которой основывается тайна эффекта, производимаго живописью; онъ открылъ также законъ перспективы, такъ обаятельно дѣйствую-щей на глазъ. Антон³о Поллайуоло внесъ въ пластику изучен³е анатом³и человѣческаго тѣла, игру мускуловъ. Андреа да Кастанья изобрѣлъ способъ приготовлять краски на маслѣ, что быстро подвинуло впередъ живописную технику {Roscoe, Lorenzo de'Medici 179-181.}.

   Это постепенное совершенствован³е техники, вмѣстѣ съ расширен³емъ задачъ и средствъ искусства, скоро привело къ такому пышному расцвѣту пластики, такому разностороннему развит³ю всѣхъ видовъ и отраслей ея, передъ которымъ должны были поблѣднѣть даже классическ³я воспоминан³я. Сочетан³е античной грац³и и пластической роскоши формъ съ христ³анскимъ идеализмомъ среднихъ вѣковъ дало искусству временъ возрожден³я богатство внутренняго содержан³я, которымъ далеко не въ той мѣрѣ были надѣлены произведен³я древней пластики. Въ лицѣ своихъ величайшихъ представителей, Леонардо да Винчи, Микель-Анджело, Тиц³ана и Рафаэля, живопись временъ возрожден³я возвысилась до недосягаемаго совершенства; она рѣшила великую задачу новаго искусства - влить христ³анск³й идеализмъ въ классическую пластику, облечь средневѣковыя стремлен³я въ роскошныя античныя формы. Задача эта рѣшена была не безъ борьбы, не безъ увлечен³й: мног³е художники, воспламенные слѣпымъ энтуз³азмомъ къ древности, захотѣли вовсе отрѣшиться отъ предан³й христ³анства, отъ идеальныхъ образовъ средневѣковой жизни, отъ всего того, что въ послѣдств³и было названо романтизмомъ; они хотѣли погрузиться до дна въ ослѣпляющую ослѣпляющую роскошь колорита, волшебную игру тѣней и полутѣней; хотѣли превзойдти древнихъ въ художественномъ сенсуализмѣ. Но та же среда художниковъ временъ возрожден³я воспитала, въ лицѣ Рафаэля, ген³я, произведен³я котораго представляютъ дивное сочетан³е христ³анскихъ идей съ антич-ною грац³ей формъ и роскошью колорита; его "Мадонна" и "Преображен³е", лучш³е перлы новой живописи, служатъ разгадкою великой задачи, о которой мы говорили - задачи примирен³я античныхъ идеаловъ съ идеалами христ³анства.

   То же направлен³е, тѣ же стремлен³я встрѣчаемъ мы и въ архитектурѣ временъ возрожден³я. Торжеству классическаго идеала въ этой области искусства не мало содѣйствовало то обстоятельство, что готическ³й стиль никогда не проникалъ въ Итал³ю во всей своей величавой суровости: средневѣковые итальянск³е зодч³е держались смѣшаннаго стиля, въ которомъ античная круглая лин³я сочеталась съ прямолинейными готическими очертан³ями {Lubke, Geschichte der, Architektur, 508.}. Въ эпоху возрожден³я, греко-римск³й стиль окончательно вытѣсняетъ готическ³й и проникаетъ даже въ церковную архитектуру, такъ точно, какъ языческая живопись проникла въ иконопись.

   IV. Намъ остается еще разсмотрѣть, какъ относились итальянск³е гуманисты временъ возрожден³я къ государству и свѣтской власти, т. е. какъ отразились идеи древняго м³ра въ ихъ политическихъ воззрѣн³яхъ. Для этого намъ надо обратиться далеко назадъ, къ эпохѣ возвышен³я папской власти.

   Извѣстно, что въ первыя пять столѣт³й, непосредственно слѣдовавш³я за паден³емъ западной римской импер³и, папство вовсе не имѣло того универсальнаго, космополитическаго характера, какимъ отличалось оно, начиная съ XI вѣка. Въ этотъ пятисотлѣтн³й пер³одъ, папскую власть одушевляли совершенно иныя стремлен³я хотя, въ то же время, она не разъ громко заявляла тѣ неограниченныя притязан³я, поддержан³е которыхъ въ послѣдств³и сдѣлалось ея традиц³онной политикой. Источникъ первоначальныхъ тенденц³й папства коренится въ событ³яхъ, сопровождавшихъ паден³е западной римской импер³и, т. е. въ явлен³яхъ той эпохи, когда развѣнчанная Итал³я должна была съ собственными скудными средствами противостоять наплыву новыхъ народовъ и новыхъ юридическихъ понят³й. Въ этой коллиз³и, на сторонѣ Итал³и были только велик³я историческ³я воспоминан³я, на сторонѣ враговъ ея была физическая сила; такимъ образомъ, исходъ борьбы можно было предсказать заранѣе. Но мы видимъ, что съ течен³емъ времени классическ³я воспоминан³я Итал³и всплыли на верхъ и западный м³ръ сомкнулся въ двѣ, преемственно следовавш³я одна за другою, импер³и - сначала Франкскую, потомъ Германскую. Въ обоихъ этихъ явлен³яхъ средневѣковой истор³и, Итал³я принимала только страдательное участ³е: правда, безъ Итал³и стала немыслима импер³я, но импер³я была не въ Итал³и. Великая стра