из груди их; сердце Вальтера
разорвалось, он опрокинул жа ровню.
- Нет, - сказал он, - нет: никогда не сожгу я вас, милые существа,
никогда, во что бы то ни стало.
- Ты не сожжешь? - раздался голос. Перед ним стояла Цецилия.
Вальтер смутился; нерешимость на минуту овладела им, потом он с
твердостию отвечал:
- Нет.
- Вальтер, я твоя невеста, я люблю тебя. Это последнее препятствие
уничтожь его, я прошу тебя, я, подруга твоей жизни, твоя Цецилия.
- Нет.
- Вальтер, выбирай: или их, или меня; если ты не ис полнишь просьбы
моей, ты меня никогда больше не увидишь, никогда, никогда.
Вальтер взглянул на Цецилию: как она была прекрасна, боже мой!
взглянул на картину: со страхом и надеждою, как жертвы, ожидали своего
приговора три девушки.
- Нет.
Глаза Цецилии блеснули, как молния; через секунду она была уже далеко.
Откуда ни возьмись, Эйхенвальд стал перед Вальтером с нахмуренным лбом, с
лицом суровым и мрачным, погрозил ему пальцем и скрылся.
Скоро Цецилия исчезла совсем между деревьями. Вальтер вздохнул и
оборотился к картине.
Радостью сияли лица трех девушек, слезы блистали на глазах их, сладко
у Вальтера стало на сердце.
- Благодарим, благодарим, благодарим, наш Вальтер; не бойся, не бойся,
мы с тобою, мы не оставим тебя, Вальтер; твоя жизнь будет светла и
радостна, как твое детство; мы украсим дни твои, мы будем лелеять тебя, ты
будешь счаст лив, счастлив с нами, Вальтер! Благодарим, благодарим,
благодарим!
Сжав руки, с умилением глядел на них Эйзенберг; он опустил голову, и
слезы навернулись у него на глазах.
Он отнес картину домой и поставил ее на то же место.
Прежняя беззаботная. жизнь началась снова. Скоро приехал Карл:
известие, так неожиданно вызвавшее его из города, были ложно; он радовался,
что друг его расстался с Це цилией. Вальтер оставил живопись. Все, кто ни
приходил к нему, заставали его сидящим перед картиной; он вставал неохотно
и старался поскорее проводить своих гостей; выходя от него, видели, что он
опять садился перед картиной и начинал смотреть на нее.
Прошло несколько времени. В одно утро, когда солнце всходило и лучи
его начинали озарять картину, Вальтер, ко торый вставал рано, сел на свое
обыкновенное место. Девушки снова сошли к нему, говорили с ним, пели ему.
- Зачем!, - сказал Вальтер, - зачем я не всегда могу быть с вами? Если
кто приходит, вы бежите на свой холст, а я остаюсь здесь. Как бы мне
хотелось перейти к вам, - приба вил он, указывая на картину.
- Вальтер, поди, поди к нам, - сказали они, вскочив на свои места и
маня его, - сюда, наш Вальтер, сюда, сюда.
- Да, к вам, - сказал Вальтер решительно, схватил кисть, давно
забытую, и, севши перед картиною, начал рисовать себя подле трех девушек.
Он работал с жаром; казалось, с каждым движением кисти он чувствовал, что
будто жизнь его, все его существо, весь он переливался через кисть и
переходил живой на полотно; и с каждым движением кисти он чувствовал, что
тело его ослабевало.
Девушки простирали к нему руки и смотрели на неги с улыбкою участия.
- К нам, к нам, к нам, - повторяли они. Работа шла ус пешно.
- К вам, к вам, скоро к вам, - шептал Вальтер. Оставалось одно
последнее движение, один последний штрих; Вальтер, уже совсем ослабевший,
собрал оставшиеся силы, сделал это последнее движение и упал на кресла
мертвый: здесь лежало только тело его, а сам он, весь полный жизни, стоял
на картине, окруженный тремя девушками.
Через несколько минут растворилась дверь, и вошел Карл. Увидав издали
своего друга, лежавшего в креслах, он побежал к нему.
- Вальтер, боже мой, - вскричал он, видя, что тело его уже охладело, и
нечаянно, оборотись, он вскрикнул от ужаса:
- Ах!
Он, Вальтер, стоял перед ним и смотрел на него веселыми глазами. Карл
скоро заметил, что это рисунок, но все не мог оправиться от страха; он
стоял перед картиною несколько времени, дрожал всем телом и наконец выбежал
из комнаты.
* * *
Как ни старался Карл удержать у себя картину своего друга, но она
перешла во владение одному богатому дальнему родственнику Эйзенберга и
украсила его картинную галерею; она была поставлена в особой комнате.
Говорили, что по ночам в этой комнате слышался шум и голоса. Несмотря на
это г-н П.*** (так начиналась фамилия родственника) ни за что не хотел
отдать картины, потому что она привлекала к нему толпы посетителей, которых
он сам всегда вводил в эту комнату, и ключи от нее всегда держал при себе.
Однажды Карл пришел посмотреть на последнее произведение своего бедного
друга, но его не допустили.
- Разве г-на П. нет дома?
- Дома, - отвечали ему, - но его нельзя видеть.
- Отчего же?
- Он говорит с какой-то женщиной; кажется, у барина покупают картину.
Через минуту вышла женщина, высокого роста, величест венного вида, она
казалась лет двадцати пяти и была в полном цвете красоты; на ней была белая
одежда; с плеч спускалась зеленая мантия, на челе ее лежала целая повязка
из белых лилий, из-под которой черные густые волосы падали обильными
волнами, со всех сторон головы спускаясь ниже пояса; лицо ее было смугло.
Карл узнал Цецилию.
На другой день картина Вальтера была сожжена господином П.
* * *
Мне верно по поверят, когда я скажу, что это происшествие истинное и
что оно не так давно случилось; но я с знал Карла, который был недавно в
Москве и много рассказывал мне про своего друга. Вальтер открылся ему за
сколько дней до своей смерти, что девушки, нарисована им на картине, перед
ним оживлялись.
- Бедный друг мой! - говорил Карл, когда, бывало, вечером мы сидели
вместе за чаем и он всю комнату наполнял дымом своей трубки, - бедный друг
мой! Вы не знали его, не знали, что это был за человек и какая судьба! Ни с
кем не был он так откровенен, как со мною; мне высказывая свои мысли,
подлинно гениальные. О, если б они только зрели в нем, если б он развил все
силы, данные ему природою... но нет, судьба не хотела. Сначала его странная
мечтательность; потом круг этих людей, этих нравственных убийц; однако это
еще не уничтожило его, он заключился в одном себе, удалясь от общества; в
то время мы встретились и поняли друг друга. Вальтер начинал отдыхать,
мысли его стали развиваться, когда явился какой-то злой дух в виде девушки
он околдовал его, и бедный Эйзенберг подчинился тягостному очарованию, из
которого не мог вырваться иначе, впавши в другое очарование, которое, по
крайней мере, было для него отрадно: так умер мой Вальтер. Есть же такие
несчастные люди. Право, мне кажется, что природа, наделив, его огромными
силами, сама испугалась, испугалась, чтоб не открыл тайн ее, и возбудила на
него противные власти дав ему сверх того этот несчастный ипохондрический
характер.
Так говорил Карл, и трубка была забыта, и чай стыл в его чашке.